- Да я ведь тебе рассказывал уже много раз , дочка! – отвечает мне папа и переворачивает страницу «Известий».
-Все равно расскажи! – требую я, взбираясь отцу на колени, - я хочу еще!
Мы с отцом гуляем во дворе. Вернее, это я гуляю – играю сама с собой в «вышибалу», в салочки, в «классики». А папа сидит на лавочке рядом с песочницей и читает газету. Мне уже почти пять лет, папе – только двадцать девять.
В моих руках разноцветный букетик из клевера, ромашек, мелких диких гвоздик и еще каких-то дворовых растений. Я намереваюсь украсить ими прическу папочки. Хорошо, что он пока об этом не догадывается.
* * *
Я цепким взглядом художника вглядываюсь в папино лицо. До чего же он красив, большеглаз, свеж и молод! Секунда – и нежный колокольчик расцветает над папиным ухом. «Как здорово! - восхищаюсь я, - не щевелись, папа!»
Жара стоит такая, что над раскаленным асфальтом висит сизая дымка. Скакалка моя валяется в песочнице, а к сачку я даже не прокоснулась. Потому что неинтересно ловить бабочек, которые не улетают, и кузнечиков, которые не упрыгивают.
- Ты слышал ? - напоминаю я тихонько, - расскажи мне про детдом! - и втыкаю в папину макушку оранжевый «ноготок», втихаря сорванный с дворовой клумбы.
- А что тут рассказывать, - папа снова переворачивает газетную страницу, - мама моя пропала без вести в сорок втором вместе с Валей, моей сестрой. Батя, стало быть, привел в дом мачеху. Я им мешал. Вот и отдали они меня в ворошиловградский детдом. Ну ты же все это знаешь, дочка!
- Ничего я не знаю! – возражаю я, - Я все давно забыла. Тебе там было плохо? Тебя там обижали?
- Да не особо, - качает головой папа, - как всех. Я уже и не помню. А вот как плавать меня научили – помню. Ванька Солдатов взял за голову, Сеня Безымянный – за ноги, Борька Декабрев – за руки Здоровые были пацаны, лет по четырнадцать. И скинули меня, шестилетнего, с моста в речку. Я помню, как шел ко дну. Как просил Боженьку не убивать меня. Как добарахтался до берега. А когда выполз на землю, вцепившись ладонями в густую крапиву, те же пацаны снова взяли меня – один за голову, другой – за ноги, третий – за руки и - хрипящего, задыхающегося, с крапивой в руках – снова бросили с моста в речку. А потом еще раз. Вот такими были мои первые тренера, дочка!
Я спрыгнула со скамейки, сжала кулаки. И пошла на папу со сжатыми до боли кулаками.
-Я вырасту большая, - сказала я, - и найду их всех. И Ваньку Солдатова, И Сеньку Безымянного, и Борьку Декабрева! И всех их – по очереди! – сброшу в реку! А когда они выползут и будут плакать, я все равно их всех снова брошу в реку! Они дураки, дураки, дураки!
- Да ладно тебе, - усмехнулся папа - я уже их простил давно. И ты прости. Когда ты вырастешь, ты будешь молодая и сильная. А они - старенькими и слабенькими. Не нужно их бросать в реку. Их нужно пожалеть!
- Нет, - сказала я, - я их жалеть никогда не буду! И я их все равно поймаю! И отлуплю прыгалками! Дураки!
- А знаешь, дочка – сказал папа, - зимой в детском доме было очень холодно и сыро. Одеяльца были худые, тоненькие, подушек не было вообще. Так и спали на сырых тюфяках, подложив под голову руку. Если б ты знала, какое это счастье – теплая комната, теплое сухое одеяло, чистая простыня, простая подушка под головой.
- Да, - согласилась я, вспомнив, как вечером меня, сонную, папа переодевает в пижаму и относит в мою кровать, – это счастье.
- После таких холодных зим, - продолжал папа, - у меня весной очень болели суставы рук и ног. По ночам я плакал, а утром садился на бревно и подставлял солнышку свои распухшие руки и ноги. И мне казалось, что не будет этому конца и края….
Мои глаза наполнились слезами и сердце сжалось от горя.
- Где у тебя болели ручки ? - бормотала я, шмыгая носом, - вот здесь, в локоточке? А ножки - вот здесь, в коленочках? Ничего страшного, сейчас доченька погладит папочке коленочку…подует папочке на ручку … и все пройдет…. все до свадьбы заживет…
- Спасибо, дочка, - засмеялся папа, вставая с лавки и тоже шмыгая носом. Цветочный дождь посыпался с его головы. – Вылечили вы меня, доктор, на всю оставшуюся жизнь!
- У тебя точно ничего больше не болит? – не верила я, - ни ручки, ни ножки? А ну-ка, попрыгай!
• * *
- Папа, я тебе сейчас открою тайну, - сказала я, беря отца за руку, - только ты не смейся. И никому не говори.
- Не буду, - пообещал папа, - и не скажу. И вообще, хорошие люди никогда не смеются над чужой тайной!
-Тогда слушай, - осмелела я, - знаешь, я боюсь ходить по бревну. Вон по тому бревну около песочницы. Мне высоко и страшно. Все девочки по нему ходят, Ирка даже прыгает на нем, а мне страшно. Я боюсь упасть и расшибиться.
- Ерунда, -сказал папа, - не упадешь и не расшибешься. Давай руку и держись крепче.
- Точно? – не поверила я, пряча руку за спину, - а почему?
- Во-первых, - сказал папа, - потому, что внизу мягкая трава. Даже если ты спрыгнешь с бревна – ничего с тобой не случится. А во-вторых, ты – дочь моряка! Дочки моряков никогда ничего не боятся, не падают и не расшибаются!
-Ух ты! - обрадовалась я - «Дочь моряка»! Вот это да! Давай, папа, руку! Не боюсь я этого бревна!
• * *
Конечно, я все-таки свалилась. С самой середины бревна. После того, как решила прыгнуть, как Ирка. После папиных одобрений: «Ну еще шажок, дочка! Смелее, умница моя!»
Я свалилась прямо на мягкую траву, под которой коварно замаскировалась каменная крошка.
- Ой, елки, - сказал папа, растерянно глядя на мои содранные коленки,- задаст мне твоя мама взбучку по первое число…
Я с ужасом глядела на капельки крови, выступающие на моей содранной коже. Я и не думала плакать – я лихорадочно соображала, как можно спасти папу от маминой взбучки.
- Юра, подорожник прилепи, - сказала проходящая мимо соседка тетя Нюра, - да подержи минутку. От ссадин и следа не останется.
-Точно! – обрадовался папа, - и как это я забыл про этот самый подорожник! Мы так всегда делали! Сейчас!
Папа метнулся к протоптанной тропинке, мигом выдрал пару крупных, как лопухи, подорожников, потер их в руках и прилепил к моим боевым ранам. Коленки защипало. «Ой, - сморщилась я, - щипет!» « Так и должно быть, - объяснил папа, - щипет – значит, заживает.»
Вечером к нам пришел гость – папин сослуживец.
«Росляков,» - представился сослуживец и протянул мне руку.
«Жанна, - ответила я , пытаясь пожать огромную мужскую ладонь. И добавила: - дочь моряка.»
• * *
Вот и снова жара на дворе.
Снова папа сидит на лавочке и читает газету.
Только мне уже почти 53, а папе только 77.
-Папа, - говорю я, - ты помнишь, что врач сказал? Нужно встать и походить.
- Да-да, - кивает папа, - я обязательно встану и похожу. Только чуть-чуть позже. Я так устал, дочка!
- Это от чего ты устал? – изображаю я удивление, - от чтения газеты? А ну-ка, вставай и пойдем до той березы и обратно ! Давай-ка руку!
Папа растерянно на меня смотрит, но не встает. Мне его жалко до спазмов в горле.
-И долго ты собираешься так сидеть? – строго спрашиваю я, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами - в чем дело? У тебя что-то болит?
- Нет-нет, дочка! – теряется папа, - ничего не болит! Ну честное слово! Просто я боюсь. Мне кажется, что я не удержусь и упаду.
-Ну вот еще, - говорю я и поднимаю отца со скамейки, - тут просто невозможно упасть. Земля ровная, трава мягкая. Вот тебе твоя трость, вот моя рука. Опирайся и иди.
-Хорошо, - соглашается папа и делает нетвердый шаг. Смотрит на меня просветленно и улыбается: - чуднАя ты все-таки, дочка…чертенок прямо… Что в детстве, что сейчас.
- Шажок, еще шажок, - подбадриваю я отца, - ты умница, папочка! Ты у меня такой молодец! И еще такой сильный! Настоящий моряк!
Мы идем с отцом к знакомой березе по залитой солнцем тропинке. Он сосредоточен, напряжен, серьезен. Он очень хочет мне угодить. Я его люблю в этот момент больше жизни, моего седого беспомощного больного ребенка. Как я буду жить без него – я не представляю, честно.
Но пока моя любовь цветет буйно и густо, как подорожник у нас под ногами. Целый ковер своей любви я стелю под ноги своему отцу. Ее хватит надолго. Ее хватит на все папочкины боли, все его ссадины, на всю его жизнь и всю мою жизнь.
Ты только иди, папа.
Только иди.
24 мая 2013 года
______
Вчера, 23 сентября 2014 года я похоронила своего отца, Титова Юрия Александровича.
На "Хохмодроме" у меня много замечательных, прекрасных друзей. Очень хочется поделиться с ними памятью о моем отце.
Свеж, побрит и отутюжен,
На ногах - с пяти утра,
Папа мой идёт по лужам,
Как заправский адмирал.
Он стремительней ковбоя.
За кушак Левшу заткнет:
Клеит мастерски обои,
Мебель делает и шьёт.
(Вот уже заметил тучу,
В небосвод втыкает зонт.)
Он талантливей чем Тютчев,
Маяковский и Бальмонт!
Он секретов много знает,
Но надёжнее, чем сейф.
Пунктуален как Куранты.
Изворотлив точно змей.-
У подъезда глянул зорко,
Отряхнул от капель зонт.-
Не Исаев и не Зорге
И конечно, не Джеймс Бонд.
Отработал папа смену:
Все проблемы свёл к нулю,
Помогая Супермэну.
В пять утра вернулся папа
обещаньям вопреки.
В чем-то белом плащ и шляпа,
в чем-то рыжем - башмаки.
Источая запах виски
и крича «Душа горит!»,
он ругался по-английски
с переходом на иврит.
Он кричал: в народ хожденье
запретить нельзя ему,
потому что день рожденья,
потому что потому…
он свободен, словно птица,
добр, как Гена-крокодил...
В люк пытался провалиться,
лбом ограду повредил.
А потом про «мани, мани».
песню пел, читал стихи,
а сбежавшейся охране
оптом отпустил грехи;
обслюнявил в обе щеки
бледного секретаря…
Мы с папой, накупавшись в речке и наевшись печеной картошки из костра, лежим в стогу сена, на самой верхушке. Изумительное оранжевое закатное солнце ослепительно бьет в глаза. Мягкие фиолетовые облака собираются у горизонта.
"Давай спать, доча," - папочка широко зевает и через две секунды храпит громко и молодо. Я смотрю на него,чуть отодвинувшись, и любуюсь им: его пушистыми ресницами, четко очерченными скулами, русыми кудрями. Нюхаю папино смуглое плечо и улыбаюсь от любви и счастья.
Но папа спит, а я - нет.
Я чувствую вселенское одиночество и страх. "Пап! - трясу я отца за плечо, - я не хочу спать! Спой мне песню про тайгу!"
Папа тут же просыпается. Папа не может мне отказать.
-Завтра снова в дорогу...
Путь нелегкий с утра... -запевает папа красивейшим тенором: не тихим и не громким, а таким,каким надо. Он поет мне, 4-х летней дочери, старательно и убедительно, без халтуры.
-Хорошо хоть немного
Посидеть у костра....
(Я по профессии музыкант: скрипачка и певица. Я этого не хотела, но так получилось: обучение на скрипке стоило примерно в 10 раз дешевле обучения на фортепиано. Теперь я понимаю: если бы моего папу, воспитанника ворошиловградского детдома, в свое время учили музыке, он был бы не просто хорошим, а великим музыкантом. Аккордеонистом ли, балалаечником, пианистом - не суть важно. Папа был очень музыкален и очень талантлив.
Когда они с мамой в 1967 году купили пианино, папа все выходные напролет подбирал фрагменты из классических произведений: из "Щелкунчика", из "Лебединого озера", из первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Подбирал двумя руками на слух, не зная ни одной ноты.)
-Но волной, набегая,
Тронул вальс берега:
А вокруг голубая,
Голубая тайга....
Я клянусь, что испытывала настоящий восторг, видя высокие изумрудные сосны из папиной песни, синие волны, набегающие на берег - я слышала все гармонии, все модуляции в божественном папином пении, в чудесной музыке, разливающейся над полем.
-Доча, ну давай спать, - умолял папа, - уже поздно, десять часов все-таки....
-Нет, ты допой до темноты, а потом спи!- возражала я, и папа, окончательно проснувшись, выводил дальше:
-Наши встречи не часты
На таежной тропе,
Мы за трудное счастье
Благодарны судьбе....
И поляна лесная
нам с тобой дорога...
(тут у меня начинало щипать в носу от слез)
А вокруг голубая,
Голубая тайга-а-а-а....
Папа еле допевал куплет и начинал редко и ровно дышать. Но я тормошила его: "Не спи! Мне страшно! В сене кто-то стрекочет и хрустит! Оно меня укусит!"
Бедный папа вздрагивал, тут же открывал глаза: "Ну хорошо. Спою я тебе еще одну замечательную песню." И заводил:
"Темная ночь...
Только пули свистят по степи....
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают...."
Я настораживалась,замирая. Слушала песню, стараясь не упустить ни звука.
"Темная ночь... ты,любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком
Ты слезу утираешь..."
На этих строках я начинала горько рыдать. До сих пор помню, как жалко было мне героев этой песни - я, 4-летняя, рыдала в голос, пугая папу и мошкару в сене.
"Ну чего ты плачешь? - просветленно спрашивал папа, - ну ты же не дослушала до конца песню, а плачешь!"
"Пой!" - давясь слезами, приказывала я.
"Смерть не страшна! - воодушевленно пел папа, - с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь -
Надо мною она кружится ( тут я снова заливалась слезами)
.... Ты меня ждешь,
И у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю - со мной
Ничего не случится..."
В конце песни я рыдала так, что меня не могли остановить папины доводы о том, что "смерть не страшна", что с бойцом "ничего не случится", что "все у них будет хорошо".
"И с ребеночком в кроватке ничего не случилось?" - не успокаивалась я.
"Конечно, ничего не случилось, - убеждал меня папа, - он уже вырос давно, ребеночек тот."
"Сколько ему лет?" - судорожно всхлипывала я, засыпая на родном папином плече.
"Ребеночку-то? - уточнял папа, - ну, лет двадцать есть, наверное... Точно, двадцать исполнилось на днях", - убеждал меня папа, гладя широкой теплой ладонью мое залитое слезами личико и осторожно дуя на мои горячие щеки.
* * *
Но папа знакомил меня не только с репертуаром Юрия Гуляева и гениального Марка Бернеса. Как-то раз он, понадеявшись на мою несмышленость, спел мне (один-единственный раз!) песню на родном украинском языке про "Дрибный дощь".
Спел и забыл, всего и делов.
В августе мы вернулись в Москву. Мои молодые родители собрали гостей в честь 10-летней годовщины свадьбы (родители расписались в 55-м, папа ушел подводником в армию на 5 лет, я родилась в 60-м) и в конце прекрасного вечера попросили меня что-нибудь спеть.
Я влезла на табуретку и , подбоченясь, задорно заголосила:
"И шумыть, и гудэ
Дрибный дощщик идэ,
А хто ж мэнэ, молодую,
Тай до дому провэдэ?
А повив нэ до дому,
А повив у солому:
(Тут гости разом замолчали)
Я изобразила на табуретке что-то вроде чечетки и радостно прокричала:
-А солома нэ полова -
Дивке шо-то наколола!!!
Что творилось с гостями - не передать словами. Я не могла понять, хорошо я спела или плохо. Я не могла понять, почему так рассердилась мама. И почему растерялся папа.
Мои родители при мне никогда не ссорились. Но два дня после того торжества все-таки не разговаривали.
* * *
Мамы нет на этом свете уже 12 лет. Папа живет - вернее, доживает, - свою жизнь в одиночестве, и мне его ужасно жалко. Нет, мы его, конечно, не бросили, но жизнь его после смерти мамы рассыпалась, как карточный домик, и никакие внуки (их у него 4), никакие правнуки (у него одна правнучка 6 лет) не могут заменить ему одну-единственную женщину, с которой он прожил ровно 45 лет.
Пусть таинство, да – новой жизни рожденье,
И все же, премудрость свою обнаружив,
Права была женщина в твердом решенье
Рожать непременно в присутствии мужа.
И вот ангелочек на свет появился...
От радости бурной готовый заплакать,
Сличая с собой в жизнерадостных мыслях,
Похож, - рассудил новоявленный папа.
Свершилась мечта, все прошло превосходно –
Надежным гарантом семейного счастья
Присутствовал этот мужчина при родах…
Пустяк, что отсутствовал он при зачатье
«Погладь мне спинку, папа, очень хочется уснуть
В твоих объятьях полночью апрельской.
Так ждет мужских ладоней соком налитая грудь,
А ты все: «шпалы-шпалы», «рельсы-рельсы»…
Вниманье юных мальчиков меня уже не прет,
Они все имбицилы и ботаны.
Так ждет мужских ладоней соком налитая плоть,
Мои истосковавшиеся тайны…
И пусть в нас тычет пальцами глумливая толпа,
Пусть ропщут перепуганные мамы.
Природный зов нельзя укрыть под ханжеский колпак,
Запретный плод так непосильно манит…
Прочти мне сказку, папа, про чудовищ и принцесс,
Оставь на утро взрослые вопросы…»
Шептала Примадонна, искушая на инцест
Отца Филиппа, старого Бедроса.
Ко Дню Рождения блестящей Певицы с мутной репутацией.
Мой День. Но он известен мало.
В календаре обычный цвет.
Отец, конечно, Вам не Мама.
Не сварит каши на обед..
Гудеть не будет пылесосом,
И сопли подтирать платком.
Грустит от бытовых вопросов,
И пахнет часто коньяком..
Судьба такая. Типа символ.
В семье быть, вроде, должен в каждой.
Но, то не каждому посильно,
Не каждый может быть отважным..
Но тот, кто смог! И может дальше,
Нести свои знамёна гордо..
Скажу торжественно, без фальши:
Ты крут мужик! И это Твёрдо!
Праздники. Многа.. Жми сюда
праздники июня: 01.06. Междун. день детей Жми сюда 02.06. День здорового питания Жми сюда 03.06. Д Прогульщика Жми сюда 05.06. Д защ. природы (Эколог) Жми сюда 14.06 М .День донора Донор Жми сюда 16.06. Дн. Защ. детей Африки Жми сюда 15.06. В.Д. Ветра Жми сюда 16.06. Д.Чекушки Жми сюда 18.06. В.Д. Гармонии Жми сюда 19.06. Д.Наблюдения за Облаками Жми сюда 25.06. День моряка Жми сюда Об обманчивой стабильности Жми сюда
папа может... папа может... очень многое по дому…
если сильно виноватый, чтоб задобрить как-то мать…
мокрое белье развесить по веревке на балконе, Читать дальше >>