Автогонщик
Вася-Пончик
По кустам не ворожил,
Как-то смаху
Снял деваху
Покататься предложил.
Что бы справиться на шару,
Снять финансовый вопрос-
Двести шел, как по бульвару
Да сорвался под откос.
Повезло! И не разбился,
И как в цирке чудеса-
Стал внизу, куда скатился
На четыре колеса!
И вскричала девка-пышка:
-Ну зачем так усложнять?!
В лес завез и, дескать, крышка!
Обломался! Будем спать.
Любой успех – временный, любая победа – пиррова.
***
Жизнь – девка капризная, зато смерть – безотказная.
***
Бог – как ветер, его нельзя увидеть, но можно почувствовать /повторный афоризм*/.
***
Люди верят в Бога, Бог верит в людей.
***
Если от Вас уходят деньги, значит, они Вас не любят.
***
Печалит не встреча со смертью, а расставание с жизнью.
***
Коль смерть близка, то пофиг вьюга.
***
Красота женщины вдохновляет мужчин и оскорбляет других женщин.
***
Редкий мужчина заинтересуется умом обнажённой женщины.
***
* – как выяснилось, благодаря бдительности моих читателей, данный афоризм уже был озвучен в 2002г. в кинофильме "Спеши любить" и я, соответственно, не имею на него авторских прав. Посыпая голову пеплом, не удаляю из текста опубликованного по этическим соображениям – "написанное пером – не вырубишь топором". Приношу читателям свои искренние извинения.
На Хохмодром когда-то заходила
Душой согреться и немного отдохнуть
И было всё так мило и красиво,
И юмор не давал порой уснуть.
Тогда рецензий просто не читала,
Быть может от того,что я сама
Критиковать бы никого не стала,
Ведь творчество вне критики,друзья.
Теперь пишу и отзывы читаю
И на себя и на других,увы...
Ничто не изменилось здесь,я знаю,
Просто смотрю с другой я стороны.
Кусают и грызут без сожаленья,
а жаль,ведь был оазис для души,
Простите,что моё "такое" мненье
Сегодня никого не рассмешит.
между недостроенным дворцом ленина и отстроенным храмом христа
был помните по середине бассейн москва
я там учился плавать и научился но довольно сильно устал
и болели потом ноги руки живот глаза голова
а помните когда сверху мороз посередине пар а внизу вода
теплая хлористая и порой попадала в нос
вкус этой воды меня и сейчас преследует иногда
но внизу тепло посередине пар а вверху мороз
если хочешь плыть кролем ладонь должна идти как бы в карман
учил тренер отрабатывая со мною гребок
я не верил в ленина но возможно скоро богу божье воздам
а в бассейн верю он помните был глубок
Не то - беда, сдаётся мне, вороны белой,
что цветом перьев от других ворон отлична:
к непониманию она, увы, привычна,
и одиночеством давно переболела.
Но пятна грязные - на прочих незаметные -
кричат, бросаются в глаза на белом фоне.
И в суете сует как тяжело вороне
суметь, сдержаться - не запачкать крылья светлые!..
О Боже мой, я столько лет
В самом себе ношу скелет
Ношу, живу, а он всё ждёт
Когда же смерть моя придёт
Тогда его наступит час
И со скелетами другими
Он будет по ночам на вас
Из тьмы глазницами пустыми
Смотреть и улыбаться мило
Смотреть и терпеливо ждать
Когда ваш труп свезут в могилу
И ваш скелет пополнит иху рать.
Вижу я - уныло и печально стынет луч застуженной луны. Прячут звезды вековую тайну, их глаза отсюда не видны. Предо мною взора бесконечность затянула мрака кисея. Но я знаю, там за тьмою - вечность. И я знаю, вечность - это я.
Татьяна Игнатьева
Когда мне совсем невмоготу и нервный бунт, созревая, не поддаваясь ни уговорам разума, ни водке, становиться нестерпимым и рвущимся из мышц и гортани на волю, я ухожу на безлюдный берег моря, сажусь на песок и, глядя на бирюзовый не покой стихии, заговариваю с ней о вечном. Это вечное у каждого живущего своё. У меня тоже своё вечное. Иногда оно переполняет меня так, что я не в силах удерживать эту бесконечность в своём сердце. Оно вырывается, пеленает меня в незримый саван и уносит в моё одиночество. Тогда я слышу Бога и Он слышит меня. Я начинаю понимать что оба мы, и ОН и я, бесконечно одиноки в непостижимой до скончания времён Тайне, пути к вратам которой неведомы ни Ему, ни мне. И в обыденности, Он в своей, а я в своей, мы бежим от этого завораживающего, непобедимого одиночества кто куда и любыми способами. В чём она заключена эта вечность? В моей вере в Него? А что если в Его вере в меня? В силе духа? В победах? В поражениях? В самопожертвовании? В малодушии? В любви? В предательстве? А может быть в распахнутых в мир глазёнках смеющегося ребёнка? Или плачущего? Возможно это то чем я горжусь или наоборот то чего стыжусь и наивно пытаюсь стереть из памяти. А может вечность в руках матери? Или в глазах отца, наблюдающего, как старательно прицеливаюсь молотком, чтобы забить свой первый в жизни гвоздь в строительство собственного моста от берега моего рождения к берегу моей смерти? А быть может в том, что не позволило разорваться моему неприкаянному сердцу, когда хоронил их? Я не знаю, но не знает этого и ОН.
Почему плачет небо? Оно не плачет, просто идёт дождь? Я тоже не плакал, я выл в зверином бессилии, когда Сашка, прикрывая нас от "духов", не успел добежать до уазика и остался лежать на пыльной дороге, питая её своей кровью, как жертвоприношением богу войны за то чтобы он оставил мне жизнь. Сашка, Серый, Шурка, Витяня. Пацаны, я прожил бешеную жизнь. Политики и журналисты, разведчики и контразведчики, бандиты и полицейские, бедность и богатство, хижины и замки, война и солнечный берег моря, наручники и свобода.
Я сидел на обочине дороги в ста метрах от здания внутренней тюрьмы и измученный издевательскими четырнадцатичасовыми допросами и одиночной камерой, но свободный. Обещали упрятать на двадцать лет.
Они выкинули меня на улицу ночью. Звёзды не зло улыбались мне и очень хотелось курить. Какой-то, проходящий мимо араб, протянул мне сигарету, зажигалку и мобильный телефон. Он ничего не говорил мне. Просто кивал головой, улыбался и ждал пока я позвоню домой. Сколько в этом иронии вечности? Почему я до сих пор жив? Меня не убили в 93-м, в 98-м, в 99-м, в 2001-м, в 2002-м. Ведь должны были. Не вы ли, братья мои, ещё тогда, на войне приняли на себя все эти смерти, даруя мне мою вечность? Спиртом из полевой фляжки прижгу ком в глотке, поминая вас душой своей, жизнью своей и болью своей.
Я живучий? Наверное. Говорят, что Он рано забирает лучших. Я не лучший. Лучшие, это они, Сашка, Серый, Шурка, Витяня. Бог, пусть их вечности, там, у Тебя, будут светлыми и благостными. Что? Каждый из нас и есть вечность. Я верю Тебе. И верю в Тебя. А Ты, пожалуйста, верь мне и верь в нас. Аминь.
Фиг всегда всё узнаёт первым. Когда в деревне возникнет какая непонятица — люди к нему.
Потом говорят между собой:
— Коли бы это было на самом деле, Фиг бы знал. А раз Фиг не знает, то и значит, никто не знает.
Тако-то уважают старого Фига. И каждый день с утра до вечера колготится он с деревенскими, ровно с малыми ребятами, да и ночью спать спокойно не дают. Только задремлет старик на печи, валенок под голову поудобней примостит — стучат в окно.
— Кого там опять нелёгкая? Что надо?
Спрашивают угодливо (ночь-полночь понимают, стыдятся вроде за назойливость, а любопытство печёт, на месте сидеть не даёт):
— Фиг, ты знаешь?
А Фиг всё знает. Кабы не знал — промолчал бы. А его знания распирают. И рад бы не отвечать, да просветительский зуд уж такой нестерпимый! Так и свербит, так и тянет за язык.
Нехотя вытянет валенки из-под головы, напялит на ноги, бороду пятернёй расчешет — и айда на двор мужиков просвещать. А куда деваться? Если не Фиг — то кто?
А народ знания получит — и дальше тащит охапками. Кто к себе домой, кто к зазнобе — поудивлять, умищем покрасоваться. А кто выйдет в чисто поле — и сеет. Спросят такого:
— Что сеешь, не пахамши?
А он важно эдак, с апломбом:
— Али не по глазам? Разумное сею. А с ним ещё доброе. Ну и вечное тоже ж, а куда без него.
— А чтой-то ты разумное-доброе-вечное сеешь? Что за трава такая? Что за растение?
— А Фиг его знает.
Фиг всё знает. И про сеятелей знает и про то как разумное от доброго с вечным отличить. И зачем они сеют и что нарастёт — всё Фиг знает. Вы ему в окошко стукните:
— Фиг, знаешь? Фиг, разберёшь? Фиг, поймёшь?
Фиг вам ответит.
Доброты неслыханной старичина. Что у него ни спроси, хоть дырку от бублика — расстарается, сам состряпает. До утра не уснёт — будет кумекать да фигачить. А утречком, не спав, не курив, с носу не стреляно, в роту не чищено — а уже притаранит:
— Фиг — вам!
Да и маслицем сдобрит.
Каждый его знает, а проезжему-мимохожему найти непросто. Когда чужеземцы ищут старика, то могут легко заблудиться — в деревне родственников-однофамильцев полно. Начнут чужака расспрашивать-уточнять: «Вам какого Фига?» И только один ответ будет верным: «Основоположника пофигизма.»
Наказы его в народе почитают. Сами так живут и деток приучают: за что ни возьмись - чтоб всё было по Фигу.
- Ну давай, Светик!
- Что, опять? Господи, Юра, как ты мне надоел!
- Ну ладно тебе! Жена ты мне или нет?
- Да жена, жена!
- Ну, вот и ложись. Да на живот, дурочка! И халатик-то скинь.
- Сам дурак! Давай скорее. И поосторожнее, пожалуйста. А то у меня еще с прошлого раза все болит!
- Да знаю. Я тогда про вазелин забыл. Ну, начинаем… Вот так не больно?
- Ох, ох! Все равно тяжко, хоть и с вазелином.
- А как ты хотела? Сейчас мы на курсах проходим антицеллилютный массаж. Он требует больших усилий. На ком же мне еще практиковаться, как не на родной жене?
- И долго ты меня вот так терзать собираешься?
- Еще три месяца, Светунчик, и я стану профессиональным массажистом. А знаешь, какие у них заработки?
- Какие?
- Ну, официально не большие, а неофициально – даже трудно сказать, во сколько раз больше, чем в той паршивой фирме, откуда меня сократили.
- Тогда потерплю еще. Ай, постой, ты это чего? Ох, Юрочка, мы же так не договаривались…
- Лев Михайлович, майор в отставке! – представился мне сосед по номеру в санатории «Красноярское Загорье», где я недавно отдыхал.
Когда вечером стали отходить ко сну, Михалыч как бы между прочим сказал:
- Слышь, я ночами иногда разговариваю.
- Да ради Бога! – успокоил я его. – Может, чего интересного расскажешь.
Михалыч почти тут же захрапел. Заснул и я. И буквально подлетел на своей кровати от оглушительного рева:
- К-куда? А ну назад! Смирррр-нааааа!
Дрожащей рукой я включил ночник. Михалыч сидел на кровати и строго смотрел на меня невидящими глазами.
- Я кому сказал? А ну подойди ко мне! – потребовал майор.
- Да пошел ты! – рявкнул я в ответ. Михалыч вдруг часто заморгал и с удивлением спросил:
- А ты почему не спишь?
От возмущения я захватал ртом воздух, не найдя что ответить.
- Спи давай! – ворчливо сказал майор, откинулся на подушку и засопел.
«Может, все на сегодня?» - с надеждой подумал я. Но в эту ночь мне пришлось вставать еще раз – под утро я оттащил Михалыч от выхода на балкон: оказывается, он собрался в туалет, да перепутал двери. Представляю, какую бы он сделал кучу, шлепнувшись с восьмого этажа!
А утром, когда я рассказал майору, что тот вытворял ночью, он мне не поверил. Я же устремился к администраторше с просьбой отселить меня от горластого лунатика куда подальше. По возможности - в отдельный номер, пусть и за доплату. Но накануне случился массовый заезд отдыхающих.
- Потерпите немного, пока мы что-нибудь для вас придумаем, - участливо сказала симпатичная «ресэпшен». Ну, думаю, ладно, потерплю. В следующую ночь улегся спать с заткнутыми ушами – специально купил в аптеке беруши. Да что толку - опять проснулся от вопля Михалыча, хотя и несколько приглушенного. На этот раз бравый старик с кем-то дрался во сне - махал кулаками и громогласно издавал боевые кличи. И тут меня осенило. Михлыч же военный, хоть и в отставке. И я зычно скомандовал:
- А ну тихо, майор! Перед тобой генерал! Руки по швам и чтобы ни звука мне до утра! А то сделаю из тебя капитана!
- Есть, товарищ генерал! – сдавленным голосом ответил Михалыч, сделал руки по швам и деликатно засопел. В эту ночь он уже не будил меня своими дикими криками.
Утром спросил его:
- Ну, как спалось?
- Ты знаешь, кошмар привиделся, - пожаловался Михалыч. – Будто вызвал меня к себе на ковер наш командир дивизии генерал-майор С. и такого фитиля мне вставил, что до сих пор жутко. А за что, так и не сказал!
Я не ушел из номера – подобранный мной к отставному майору ключик действовал безотказно. Как только Михалыч засыпал – я командовал ему от имени неизвестного мне генерала С. вести себя ниже травы, тише воды – и майор тихохонько сам спал всю ночь, и мне давал высыпаться. Расстались мы почти друзьями.
Идет по улице корова,
Навстречу - пламенный поэт
…..
И небо парусом корвета
Поэта в вечное манит.
Он бредит рифмами, гитарой,
Он бог перед коровой старой
***
Идёт по улице корова,
Навстречу - плЕменной поэт.
Она ему игриво: "Вова
тебе мой пламенный привет,
не замыкайся в звёздном мире,
ты знаменит спасибо Лире....
прекрасны поле и луга,
а хочешь дам тебе рога
я поносить одну недельку,
фу, да ты пьян похоже в стельку".
…
Когда ты племенной поэт,
Коровы шлют тебе привет.
Наш мэр – чудесный мэр, владея фирмой мелкой
По ковке и литью, уже не в первый раз
Несет в родной пейзаж нелепые поделки,
Ударив красоту не в бровь, а сразу в глаз.
Не липу, не сосну, опять сажают туи,
Хоть неженкам-гостям у нас не климатит.
Но надо не забыть, ведь деревца воруют!
Забили в землю штырь, и туя на цепи.
Умеет человек работать увлеченно!
Народного добра, бесстыжий тать, не трожь!
Блестит на солнце цепь. По ней, как кот ученый,
К родному кошельку прошел казенный грош.
Меркнут звёзды Голливуда
в телевизоре ночном.
- Ну, давай, тоска-паскуда,
разговорчики начнём!
Вот и утро начинает
приступ боли головной,
и меня тоска ночная
передаст тоске дневной.
Лев Бондаревский (Израиль) «Меркнут
Звёзды Голливуда ...», газета «Зарубежные задворки»
№ 8/1, 2009
* * *
На часах уже за полночь,
но не спится, хоть убей.
- Заходи, кручина-сволочь,
что топтаться у дверей?
Заходи, поноем вместе
у рассвета на краю.
Я тебе давно известен.
Чтоб ты сдохла, мать твою!