Лирический герой - красивый, сильный, умный -
Пусть будет наяву иль в девичьих мечтах.
Подруга чтоб подстать - и ноченькой подлунной
Куда-то их послать, где соловей в кустах.
Пишите о любви - взаимной, безответной,
О череде разлук - без них никак нельзя,
О службе и трудах, о весточке заветной,
О том, как проскользнет промеж ланит слеза.
Про транспорт намекнуть - ну, пусть хотя бы лошадь,
И тройка подойдет, сгодится самолёт,
Которыми герой по мартовской пороше
До свадьбы долетит, доскачет, доползёт.
Конечно, настроение зависит от погоды,
Но странной ту зависимость считаю я порой:
Вот в августе на солнышке разнежилась природа,
Но клёв не сочетается с нешуточной жарой…
Лежу себе на солнышке, слепней с себя гоняю,
Грибы в лесу повысохли, малину съел медведь…
Тоскую я по щучьему уловистому маю,
Где оводы не начали кусаться и гудеть.
Любил бы лето красное, но прав маститый Пушкин:
Лишь с каждой новой осенью я расцветаю вновь –
На зорях – клёв уловистый, маслята на опушке,
И к бытию привычному вновь чувствую любовь.
Шелленберг шлёт шифровку Штирлицу: «Ш л а г — ш л а н г, ш а р л а т а н, ш п и о н Ш т а т о в. Ш л е п н у т ь!».
«Шизик!» - шипел Штирлиц, швырнув Шредеру шифровку шефа. «Шедевр!» - шумно шинковал шифровку Шредер.
«Шершавчик! Ша!» - шепнул Штирлиц.
«Школько шлужу — шмазки шиш! Шкажу шефу!» - шершаво шурша, шантажировал Штирлица шельмоватый Шредер.
Раз приехал новый русский на медведя, на охоту:
Хаммер-джип рычит сердито, камуфляж и автомат...
Видит - из лесу выходит в телогрейке по болоту
Мужичок-алкаш из местных, встрече этой явно рад:
- Ты куда, мил человече, держишь путь при автомате?
Новый русский: "На медведя! Проведешь за четвертак?"
- Не ходил бы ты на зверя, не дразнил бы, бога ради,
Это труд неблагодарный, я-то знаю, что и как.
На него ходил батяня при рогатине с собакой,
Дед - так тот и без собаки тож с рогатиной ходил...
- Что бояться? Бронебойный дослан в ствол уже, однако.
На счету в моем сафари даже нильский крокодил!
С тем ушел. А мужичонка, затянувшись самокруткой,
Рассуждал, что неудачен для селян теперь расклад:
- Растудыть того крутого! В лес теперь не ступишь - жутко.
К двум рогатинам добавит наш Топтыгин автомат!
* * *
Выживает ловкий,
Он текилу пьёт…
Те, что на Рублёвке -
Золотой народ.
* * *
Городишко, знаешь, Мить,
Можно за нос поводить.
Стольный град воспетый –
Лучше не советуй.
* * *
Хочет Западный партком
Нас прибрать к рукам.
Не cумели целиком,
Значит по кускам.
* * *
Торопясь проходят дни —
Черные и белые,
Мало у души родни,
И не переделаешь.
В этом мире — ветровал,
Есть и пыль от веничка...
Жизнь свою отпировал —
Отдохни маленечко.
В нужном коль стоишь ряду —
Хоть шкафом накройся,
Все равно тебя найдут,
И не беспокойся.
* * *
Давно под наблюдением
Совсем не ерунда…
«Остановись, мгновение!» -
Решение суда.
* * *
Ну, конечно, мы хотели.
Ну, конечно, мы потели…
Нам детей несёт интим,
А детей мы не хотим.
* * *
Если кто быдлО, быть стало,
На него нам наплевать;
На медальку из металла,
Чтобы деньги не давать.
* * *
Мы всякие мотивы
Слыхали про народ.
Он очень терпеливый…
Грузи смелей, свезёт.
* * *
Приходит грусть по осени
И к тем, кто весь из жал.
Вот Мишку с трона сбросили,
На Запад убежал.
И там он не загаженный,
Наоборот – заглаженный.
* * *
«Наш паровоз…» - задорно пели,
Аж небесам казалось жарко.
… мы от кухарок натерпелись;
Был Коба – главная кухарка.
Корреспондентишки – хамло.
Да Вы не думайте, поверьте,
Нам было очень тяжело:
Алжир, Корея – «группа смерти».
Да, Акинфеев не герой,
Но апперкот не похороны,
И мы уехали домой,
Как Итальянцы, чемпионы…
Небольшой провинциальный грунтовой аэродром,
И дежурный мирно косит травку свежую на нём.
Дождь не страшен, коль дежурный в непогоду защищён:
Плащ-палатку дополняет всепогодный капюшон.
Вот диспетчер объявляет разрешение на взлёт,
И рулёжку выполняя, рядом "Аннушка" ревёт.
Уступив дорогу "птичке" под тугой мотора гул,
Наш дежурный по привычке взял косу "на караул".
А диспетчер громкой связью через взлетную орёт:
- Тут сейчас со мной связался с этой "Аннушки" пилот,
Пассажиры рвутся в окна, бьются с воем у дверей!
Брось косу на землю срочно, капюшон откинь скорей!
Я гнуся, звиваючись – ярий бо гнус,
набившись у очі та в рот,
доводить мене до ядучих гризот
і тоне в моєму ж поту.
Мотузка вчепилась тремтінням в плече…
А я ще й крехчу та пихчу,
віслюк незлобивий…
Вантаж волочу…
І вже двадцять років про себе бурчу,
що вибрав дорогу не ту.
Шел я через лес Булонский,
Вспоминая по годам,
Здесь когда-то князь Болконский
Пробирался за мадам.
И таких, как он десятки,
Даже сотни. Всех не счесть.
В сих местах аристократки
До сих пор, однако, есть.
По любому дню недели
Облетевшему листку
Вряд ли б вы не захотели
Пробежаться по леску.
Не стремясь в Наполеоны
И в другие икс-леса!
Ох, какие тут булоны!
Ах! Какие телеса!
Так - то вот... помог советом,
В лес ступай, хлебнув кваску.
Сам - то я ходил при этом
По рассейскому леску.
В городском парке, недалеко от забора у поваленного дерева, рядом с дорожкой, сидела небольшая компания молодёжи. Праздника никакого не было, но на лавке стоял уже начатый ящик шафрана.(яблочное вино) Закуски не было, то есть она была сначала, но почему то быстро закончилась. Ребята выпивали из гранёного стакана и кто занюхивал рукавом, кто запивал водичкой, кто закуривал сигаретку, как бы закусывая дымком.
Веселье было в самом начале, ещё не было слышно пьяных разговоров и матершинных ругательств. И тут на дорожке появился велосипедист, видно было, что он был под хмельком, и скорее всего ехать уже не мог, ведя свой велосипед, который помогал ему удерживать равновесие.
- Здорово, чекист, -выкрикнул один из ребят.
- Здорово,- ответил дядька, проходя мимо.
-Дядь Вань, а ты выпить хочешь, спросил всё тот же парень.
Давай, подходи.
-Что ж, не выпить. Выпить мы завсегда рады.
Велосипедист аккуратно приставил велосипед к поваленному дереву, отстегнул от багажника кирзовую сумку, прихватив её с собой, словно там было что-то ценное, что могли бы украсть.
Тут надо сказать, что чекистом его называли не зря, в своё время Иван был сотрудником, кажется даже следователем.
Но в одно прекрасное время его взяли и выставили оттуда.
Поговаривали что он, якобы был любовником жены начальника, а кто-то говорил, что просто за пьянку.
Тут жизнь Ивана и пошла вниз по наклонной. Запил с горя дядь Ваня, жена ушла, так он и жил один, каждодневно находясь в подпитии. Характера Иван был покладистого, никогда ни с кем не ругался, не кичился своей бывшей должностью. Был простым выпивохой, опустившимся в низы общества. Все знакомые его, за глаза, да и в глаза тоже, звали чекист. Когда он был в настроении лёгкого подпития, часто рассказывал множество анекдотов, почти к каждому жизненному случаю, никогда не жадобился и как говорится был просто рубаха- парень, хотя этому парню, уже давненько шёл шестой десяток.
- Ну – кась, налей дядь Ване, как бы приказал всё тот же парнишка.
- Дядь Вань, а у тебя случаем закусить ничего не найдётся.
-Ну, как не найдётся, ща я гляну. Он расстегнул замок своей кирзовой сумки и вытащил большой газетный свёрток. Пацаны сглотнули слюну. Чинно положив свёрток на лавку, он развернул его, в свёртке всем на удивление, оказалась огромная сушёная щучья голова.
-Вот так закусь, удивился один из пацанов, но голову быстро разорвали на части. После того, как выпили ещё по одной, газета опустела. И тут дядь Ваня, как бы про себя вымолвил.
-Эко, Вы как скоро, а я с ней, уж три зарплаты пропил.
Из советской действительности
(Современная былина)
Во одном селе, в небольшом селе,
Под названием да, Всесвятское,
Жил да был мясник - удалой купец,
Величали его Иван Павлович.
Был грозой села, был нуждой села,
Поклонялись ему, да все людочки,
С портфелем ходил, важный вид носил,
Взгляд невидящий по людям водил.
Ой, да с утречка, с позараночку,
Восходил купец в свою лавочку,
На столы он клал мясо живности,
Мясо постное, мясо жирное.
И бежал к нему весь да люд честной,
Становился он в очередочку,
И бросал купец во сумы людски
И костлявые, и мясны куски.
Ан, не дай да Бог, кому грешному,
Молвить поперек Иван Павлычу,
Багровел он враз, пучил бельмочки,
Непокорного бранным словом нес.
Люди плакавши – поклонялися,
Зазывали купца до своих хором,
На столы несли все, что Бог послал,
На златых блюдах, в дорогих кубах.
Ой, ты гой еси жизнь сладкая,
У купца того, да у гладкого,
Просто, горе в том, добры людочки,
Что рабы свого вы желудочка!