Мы с папой, накупавшись в речке и наевшись печеной картошки из костра, лежим в стогу сена, на самой верхушке. Изумительное оранжевое закатное солнце ослепительно бьет в глаза. Мягкие фиолетовые облака собираются у горизонта.
"Давай спать, доча," - папочка широко зевает и через две секунды храпит громко и молодо. Я смотрю на него,чуть отодвинувшись, и любуюсь им: его пушистыми ресницами, четко очерченными скулами, русыми кудрями. Нюхаю папино смуглое плечо и улыбаюсь от любви и счастья.
Но папа спит, а я - нет.
Я чувствую вселенское одиночество и страх. "Пап! - трясу я отца за плечо, - я не хочу спать! Спой мне песню про тайгу!"
Папа тут же просыпается. Папа не может мне отказать.
-Завтра снова в дорогу...
Путь нелегкий с утра... -запевает папа красивейшим тенором: не тихим и не громким, а таким,каким надо. Он поет мне, 4-х летней дочери, старательно и убедительно, без халтуры.
-Хорошо хоть немного
Посидеть у костра....
(Я по профессии музыкант: скрипачка и певица. Я этого не хотела, но так получилось: обучение на скрипке стоило примерно в 10 раз дешевле обучения на фортепиано. Теперь я понимаю: если бы моего папу, воспитанника ворошиловградского детдома, в свое время учили музыке, он был бы не просто хорошим, а великим музыкантом. Аккордеонистом ли, балалаечником, пианистом - не суть важно. Папа был очень музыкален и очень талантлив.
Когда они с мамой в 1967 году купили пианино, папа все выходные напролет подбирал фрагменты из классических произведений: из "Щелкунчика", из "Лебединого озера", из первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Подбирал двумя руками на слух, не зная ни одной ноты.)
-Но волной, набегая,
Тронул вальс берега:
А вокруг голубая,
Голубая тайга....
Я клянусь, что испытывала настоящий восторг, видя высокие изумрудные сосны из папиной песни, синие волны, набегающие на берег - я слышала все гармонии, все модуляции в божественном папином пении, в чудесной музыке, разливающейся над полем.
-Доча, ну давай спать, - умолял папа, - уже поздно, десять часов все-таки....
-Нет, ты допой до темноты, а потом спи!- возражала я, и папа, окончательно проснувшись, выводил дальше:
-Наши встречи не часты
На таежной тропе,
Мы за трудное счастье
Благодарны судьбе....
И поляна лесная
нам с тобой дорога...
(тут у меня начинало щипать в носу от слез)
А вокруг голубая,
Голубая тайга-а-а-а....
Папа еле допевал куплет и начинал редко и ровно дышать. Но я тормошила его: "Не спи! Мне страшно! В сене кто-то стрекочет и хрустит! Оно меня укусит!"
Бедный папа вздрагивал, тут же открывал глаза: "Ну хорошо. Спою я тебе еще одну замечательную песню." И заводил:
"Темная ночь...
Только пули свистят по степи....
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают...."
Я настораживалась,замирая. Слушала песню, стараясь не упустить ни звука.
"Темная ночь... ты,любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком
Ты слезу утираешь..."
На этих строках я начинала горько рыдать. До сих пор помню, как жалко было мне героев этой песни - я, 4-летняя, рыдала в голос, пугая папу и мошкару в сене.
"Ну чего ты плачешь? - просветленно спрашивал папа, - ну ты же не дослушала до конца песню, а плачешь!"
"Пой!" - давясь слезами, приказывала я.
"Смерть не страшна! - воодушевленно пел папа, - с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь -
Надо мною она кружится ( тут я снова заливалась слезами)
.... Ты меня ждешь,
И у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю - со мной
Ничего не случится..."
В конце песни я рыдала так, что меня не могли остановить папины доводы о том, что "смерть не страшна", что с бойцом "ничего не случится", что "все у них будет хорошо".
"И с ребеночком в кроватке ничего не случилось?" - не успокаивалась я.
"Конечно, ничего не случилось, - убеждал меня папа, - он уже вырос давно, ребеночек тот."
"Сколько ему лет?" - судорожно всхлипывала я, засыпая на родном папином плече.
"Ребеночку-то? - уточнял папа, - ну, лет двадцать есть, наверное... Точно, двадцать исполнилось на днях", - убеждал меня папа, гладя широкой теплой ладонью мое залитое слезами личико и осторожно дуя на мои горячие щеки.
* * *
Но папа знакомил меня не только с репертуаром Юрия Гуляева и гениального Марка Бернеса. Как-то раз он, понадеявшись на мою несмышленость, спел мне (один-единственный раз!) песню на родном украинском языке про "Дрибный дощь".
Спел и забыл, всего и делов.
В августе мы вернулись в Москву. Мои молодые родители собрали гостей в честь 10-летней годовщины свадьбы (родители расписались в 55-м, папа ушел подводником в армию на 5 лет, я родилась в 60-м) и в конце прекрасного вечера попросили меня что-нибудь спеть.
Я влезла на табуретку и , подбоченясь, задорно заголосила:
"И шумыть, и гудэ
Дрибный дощщик идэ,
А хто ж мэнэ, молодую,
Тай до дому провэдэ?
А повив нэ до дому,
А повив у солому:
(Тут гости разом замолчали)
Я изобразила на табуретке что-то вроде чечетки и радостно прокричала:
-А солома нэ полова -
Дивке шо-то наколола!!!
Что творилось с гостями - не передать словами. Я не могла понять, хорошо я спела или плохо. Я не могла понять, почему так рассердилась мама. И почему растерялся папа.
Мои родители при мне никогда не ссорились. Но два дня после того торжества все-таки не разговаривали.
* * *
Мамы нет на этом свете уже 12 лет. Папа живет - вернее, доживает, - свою жизнь в одиночестве, и мне его ужасно жалко. Нет, мы его, конечно, не бросили, но жизнь его после смерти мамы рассыпалась, как карточный домик, и никакие внуки (их у него 4), никакие правнуки (у него одна правнучка 6 лет) не могут заменить ему одну-единственную женщину, с которой он прожил ровно 45 лет.
Яркое солнце сияет, почти что не грея,
Осень волос паутину бросает в лицо.
Легкой, бесшумной походкой таёжного зверя
Вышел Иван на застывшее с ночи крыльцо.
Солнце встаёт над зелёными лапами ели,
Время присесть на дорожку – и топать в тайгу;
За ночь верхушки гольцов добела поседели.
«Сидор» на плечи, видавшую виды «Сайгу»…
Лайка торопит, скулит, на хозяина глядя,
Рада бежать впереди по знакомым местам;
Вновь тормозит у машины: «Ну, что же ты, дядя?»,
Заднюю лапу подняв на когда-то «Ниссан».
Ждут их в жемчужном тумане плывущие пади,
Рябчиков посвист и золото высохших трав.
Ждёт их охота – не селезня битого ради,
Ради охоты – сладчайшей меж здешних отрав.
******
Репин.В "Яркое солнце сияет.."
Иван, бросив "сидор" на камень,
Шмалял в небеса из "сайги",
Где шли НЛО косяками
На юг, зимовать, из тайги.
Хоть бил наугад, без пристрелки,
Сумел завалить головной,
За ним остальные "тарелки"
Садились одна за одной.
По люкам тарелок сновали,
Ругаясь, тела марсиан,
Ивану пинков надавали,
Круша на запчасти "Ниссан".
Когда починить все сумели
(Забили в пробоину шип)
Зеленые лапами ели
Японский подержаный джип.
Как селезни крякая, пили,
Оставшийся в баке бензин.
И дружно Ивану грозили,
Забрав у него карабин.
Догрызли без соли и хлеба
Несчастных "Ниссан" и "сайгу"
И взмыли в сибирское небо,
Свой путь продолжая на юг!
“Всё проходит”- надпись на кольце.
Вот и Соломон прошелся лихо.
300 жён встречают на крыльце;
Мир вокруг - родня в любом лице,
Нету войн и на границах тихо.
Был вчера над гражданами суд,
А позавчера приём и встреча.
Жёнам по подарку разнесут,
Сам же царь в загуле в этот вечер.
До царицы Савской слух дошёл,
Что учёней Соломона нету.
Если муж мудреный хорошо,
Будут гениальные и дети.
Во дворце у Соломона чудеса,
Собраны по миру, не по нитке.
Распевают на все голоса
Птицы. Снедь заморская, напитки.
В зал вошла царица, вот те на!
К трону путь - тут по воде, нe шутка.
И царица платье подняла,
Чтоб не замочить, ступaет чутко.
Выдают хрустальные полы,
Соломон со свитою смакуют,
Ног царицы Савской, хоть стройны,
Волосатость, видимо, большую.
Дать по морде - вроде бы, в гостях.
И царица, проглотив обиду,
Знала же, какой он вертопрах,
Ручку тянет, не подавши виду.
Нам народов дружбу обмывать
Не впервой, тост следует за тостом.
Принято по полной наливать,
И плевать, что будет в жизни после.
Там полгода длился пир горой,
Знать и честь пора, пора в дорогу.
Сына как назвать? Да бог с тобой!
Назови, угодно было б богу!
"Всё проходит"! Что три тыщи лет?
Восстают и пропадают царства.
Для царя московского - презент,
Негритёнку - верное мытáрство.
Не пропал в загранке эфиоп,
Вырос, фаворитом был и в славе.
И потомков наплодил, ещё б!
Помогал, чем мог, родной державе.
Русскую словесность внук его
Пòднял «на гора», тут нет сомнений.
А «Отечество нам Царское Село»-
Что имел в виду, сказав так, гений?!
Там, где поворот дороги
есть шашлычная: "У Гоги".
Мясо из животных всех мастей.
Рядом чёрные ворота,
чебуреки: "У Ашота".
В основном из шерсти и костей.
Кочка, выбоина, яма,
автосервис: "У Ивана".
Звук кувалды слышится и мат.
Игнорируя угрозы,
входим в спа-салон: "У Розы".
В Рай всегда приходят через ад.
Оттянуться в кои веки?
Но шашлык и чебуреки
вносят коррективу изнутри.
Как всегда спасают ноги.
Но на этой же дороге
поворотов - целых тридцать три.
ПРО ЧУДО
Жило-было Чудо. Решило оно стать неотразимым.
Пошло Чудо к курочке Рябе, и попросило для себя
немного перьев.
ПРО САЛО
Жило-было Сало. Само всё белое, прослоечка у него тройная,
шкурка мягонькая. Всё у Сала было. Только к печени у него
не было ни капли жалости.
ПРО ФИНГАЛ
Жил да был Фингал. То под правый глаз его повесят, то под
левый, а то бывало, что и под двумя глазами сразу разрываться
приходилось.
ПРО КОНЯ
Жил-был конь. И любил он в гости ходить. Придёт к кому-нибудь,
бывало, постучит копытом в дверь, а оттуда голос:
-Кто?
-Конь в пальто, - отвечал он и убегал туда, где ещё конь не валялся.
ПРО МАЛЬЧИКА – СПАЛЬЧИКА
Жил-был мальчик, который очень любил девочек. Встретит,
он бывало одну из них, так только под утро от неё и уйдёт.
Поэтому и прозвали его Мальчик – Спальчик.
ПРО РЕПКУ
Посадил дед репку. И выросла репка большая-пребольшая.
Взялся дед за репку, тянет, потянет, а вытянуть не может.
Приходит тут бабка из районной администрации, а за бабкой
внучка из налоговой инспекции, а за внучкой Жучка от
местной братвы, а за Жучкой кошка из санэпидемстанции,
а за кошкой Мышка, которая кредит давала. Взялись они за
деда и давай тянуть. И репку вытянули, и картошку
вытянули, и морковку вытянули, и предупредили деда, что
бы он к следующему приходу капусту приготовил,
а не то хуже будет.