Сентябрь в неотразимом естестве.
Меланхоличные каштаны бьются оземь,
Ахматовским нытьём сочится осень.
В моём болезном сером веществе,
Никем не уличенный в воровстве,
Копается старьевщик Б. Иосиф.
Сегодня мне весь Мир - до фонаря!
Стакан с прозрачной долькою лимона,
Злодействовую над соткой вискаря,
Напротив силиконовая фря,
Скребет ногтями плоскость телефона,
В котором у неё вся жизнь и смерть,
И сленговая тайнопись Эзопа...
Ох, эти губки, талия и попа...
С такими данными, боюсь, без микроскопа,
Меня - красавца ей не рассмотреть
В когорте одноклеточных людей.
В приливе алкогольного броженья
Пытаюсь гравитацией своей
Воздействовать на силу притяженья,
На тесноту физическою с ней.
И убеждаюсь я не в первый раз,
Что мысль - она всегда материальна
В пропорции притягиванья масс,
Но столь обратно пропорциональна
Пространству разделяющему нас.
Проснулась, потянулась,
Ба, утро за окном!
И к стенке отвернулась -
Гори оно огнём.
Гори, работа эта
И отдых так себе.
Пусть кружится Планета,
Но спится в снттябре,
Не хуже, чем медведю,
Хотя и не залёг.
А если сон не вреден -
Целее кошелёк
С остатками зарплаты
(До первого числа!).
Спешить зачем куда-то,
Попав в объятья сна?
Понежиться есть повод,
С десяточек минут...
День на пороге новый -
Дела "большие" ждут!
Возьму, бывает, два стакана
И созерцаю мир сквозь них.
Уйти в завязку вроде рано,
А может поздно. Никаких
Других стремлений не имею.
Без пьянства наша жизнь скучна!
За эту светлую идею
Пью водку русскую до дна,
Она ж народу - лучик света,
Хвостом бьёт белка в барабан.
Ты опровергнешь вряд ли это,
Взглянув на мир через стакан.
Я думаю стихи, когда лежу в кровать,
Когда сижу столом, пытаясь их писать.
Стихи вольны собой, когда идут душой,
Стучат мои виски, лишая мой покой.
Могли бы позвонить стихи, в конце концов,
Текилой угостить и банкой огурцов,
Но льются в пух и прах, стекая на листы,
Обидно, не в стакан для полной красоты.
Я думаю стихи в извилине ума,
Как думал прозу-мать в шато отец Дюма.
Различья нет совсем, где думать слов купаж,
В Париже иль Твери, важнее эпатаж!
По житейской трассе
Мчусь малолитражкой...
То с утра колбасит,
То под вечер тяжко,
То поднялся сахар,
То на раны солью...
Всю родню затрахал
Стихотворной болью...
Жизнь схватила клещи
И вцепилась в муди...
Дорожают вещи...
Дешевеют люди...
Я не то, чтоб ною -
Это стиль беседы...
Сплин, подобно гною,
Выдавлю, а беды,
Если с кем-то делишь
В разговорном ритме,
Вроде как и веришь,
Что не сдохнешь в битве...
Не Олег я Вещий,
Не герой по сути...
Дорожают вещи...
Дешевеют люди...
Как-то все по кругу
Движется без цели...
В гости двинул к другу,
А его отпели
В прошлую субботу...
Где я был??? Не помню...
Дом/семья/работа -
Сдохнут тут и кони...
Как в подсак подлещик,
Брошен без прелюдий...
Дорожают вещи...
Дешевеют люди...
В человечьей, общей
Растворюсь я массе...
Так намного проще
И не так опасен
Мир, что каннибалом
Стал вот в этом веке...
Пропитался налом
Разум в человеке...
А на трассе трещин
Много ещё будет...
Дорожают вещи...
Дешевеют люди...
Скажи мне, Маркс, ты крал или не крал
У Цеткин эти чёртовы кораллы?
С фонтаном сквер, фарцовщики, каталы,
Большой театр, чуть правее - Малый...
Из мегалита, словно преисподней,
Через дорогу бессловесный Карл
монументальный, хмурый, инородный,
Как демон зла на площадь выгребал,
За коей Кремль нарядный, как игрушка,
Но кажется с похмелья иногда,
Там за стеной: царь-колокол, царь-пушка,
Царь-часики и, может, царь-кукушка...
Порой бывает даже царь-беда.
***
Небрежно, словно крошки со стола,
Стряхнув чертят с больничного халата,
По-дружески взяв под руку медбрата,
В нем просыпался сам аятолла,
Провидец, экзорцист и прокуратор.
И молвил он: - Ну, знаете ль, коллега,
Я вижу то, что многим не дано,
Я даже подготовил план побега
Туда, в овертональное окно...
И санитары в панике свистели,
И в бокс врывался некий идиот,
Колол от вольнодумства антидот,
И намертво пришпиливал к пастели.
***
Простите, я без помпы и мигалок...
Завмаг, не глянув даже на весы,
Кидал мне - проститутке пару палок
Сухой, сырокопчёной колбасы.
Зловеще напевая:
- Черный ворон...
На весь гастрономический отдел,
Он брал с меня червонец, на котором
Наш совершенный Вова Ленин рдел.
И канул меж коробок и картонок
В своём неблаговидном ремесле.
Я для него был: жертва, и подонок,
Шпион, и тварь в единственном числе.
А я был просто счастлив, как ребёнок.
***
Главред орал, стараясь не краснеть:
- Уймите эти ваши смехуёчки!
Издательские омуты и кочки
Болот ГЛАВЛИТа - не преодолеть!
Что ждёт тебя, отвергнутый поэт
В редакторской ухмылке особиста?
И кто воздаст трудам литонаниста?
Ни Культпросвет, ни Алкобеспросвет,
Которым до тебя и дела нет...
но званье "Член" за выслугою лет
Утешит самолюбье нигилиста.