Приблудилось их трое к нашему двору. Весьма странная, лохматая компания, истасканных, потрёпанных жизнью бродячих псов. О первой можно было сказать с уверенностью, что у неё когда-то были хозяева. То пнут, то приласкают, в зависимости от настроения. Дрессировке она не поддавалась, только всё время лаяла и норовила укусить, но как-то безадресно, то чужим хвостом виляет, то своих за ляжку цапнуть норовит. У хозяев терпение иссякло, вот и выпнули за дверь, и с довольствия сняли за провинности. Второй, летом отъевшийся на помойке, являл собой интересную генетическую помесь. Легавый и борзой. Поэтому, он всегда совал нос куда не следует, а когда пнут, бежал быстро, ведомый инстинктом подстреленного охотника. О третьей вообще ничего нельзя было бы сказать примечательного, если бы не одно обстоятельство: несмотря на краткий собачий век, никто не знал, когда у неё закончится предыдущая течка и начнётся следующая, они, казалось, плавно перетекали одна в другую, поэтому она всегда изображала во дворе бурную деятельность, то в лицо умильно заглядывает, то бежит за кем-нибудь с полкилометра, виляя хвостом, по принципу «не догоню, так разогреюсь».
На людей они не кидались. Как же! Того и гляди из газового баллончика в харю плюнут. Однако, болонке, жившей в одном из подъездов, спуску не давали. И не то их разжигало, что живёт в сытости и тепле, а то, что, воспитанная интеллигентными людьми, отпор сразу дать не могла, зубы, ногти в уличных междусобойчиках не наточила. Выйдет на улицу по малой нужде, они тут как тут: и покусывают и пощипывают и лапами сверху встать норовят. А ежели она не выходит, то они под окнами целую ночь воют. Раньше проще было, подъезжала машина и увозила никчемных на шапки-ушанки, сейчас Гринпис за их права вступился. Если б не эта болонка, то они бы давно перегрызлись между собой, а так испускают агрессию вовне, поэтому и здравствуют по сей день, питаясь объедками, что им добрые жители из окрестных домов подают. И я им иногда кидаю, шелудивым.