Пламенели морозы так жгуче,
что до дна запеклась кровь реки.
Затрещали в объятиях сучья.
Закряхтели дубы-старики.
Добела накаленное стыло.
Задымилась сырая метель.
Вот и март из глубокого тыла
приволок на шинели апрель.
Посдувало белесую сажу,
обнажив головешку земли.
Корешки заплетаются в пряжу,
и светило командует «Пли!».
Перочинные режут росточки
летаргический кокон семян,
и зеленым пальнули из почки,
разгоняя салютом туман.
Где-то там, в тридевятом лесочке,
где двуногий не вырос бурьян,
погорельцы случайных пожаров
восстановят, играючи, мир,
где до смерти не знают кошмаров,
где и смерть – продолжения пир.
Где нагретая за день кора
побежденного временем дуба
миллионам букашек – еда,
а зимой для детишек их – шуба.
Только ветер охотно едва
исполняет здесь долг лесоруба.
Только здесь нам не быть никогда
ни врагом, ни непрошенным другом.
На года, на века, навсегда ли
разорвали мы линию круга?
Ну а если когда и сшивали
(неизбежно небрежно и грубо),
умывали довольные руки
и садились за праздничный стол.
А грядущие дети и внуки
не найдут и осиновый кол.