Как-то в поисках гнилушки много лет назад тому ползал рак по дну речушки и наткнулся на Муму. Но едва при виде стервы оттопырилась клешня - тень мелькнула - сдали нервы - рак подумал: "Западня!"
(Впору молвить с укоризной: от Мумы не знали зла, и покойная при жизни стервой вовсе не была!
Факт! Ни стервой, ни подлюкой… Рай собачий её ждал. Ну, была с рожденья сукой - так ведь то не криминал.)
Ехал Грека через реку как по трассе - фиг бы с ним. Был Герасим имяреком (взял он "Грека" псевдоним). Перед Грекой чарка водки. В память о трагичном дне "принимал", читая в лодке пьесу Горького "На дне". Уж почти проехал реку, глядь - в реке его Мума, а над ней несёт опеку рак воинственный весьма. Грека наш у рака суку взять удумал на шарап: сунул Грека в реку руку, рак за руку Греку цап.
З.Ы.
На прошлой годовщине не жалел наш друг слезы над судьбою Катерины из Островского "Грозы". Был наивнее, чем дети. Даже цвет его лица блек от строк, в которых "…сети притащили мертвеца".
"...Ты взойдешь на ступень, я рукою тебя поддержу..."
(Александр Акулов)
Знай, любимая, скоро приду я! Ногами. Двумя.
Ниц паду пред тобой! Всеми рёбрами. На пол. Плашмя.
Ну, а ты, может быть, улыбнёшься зубами в ответ
И, наверное, скажешь мне ртом: "Где ты был столько лет?".
Как же буду я счастлив увидеть глазами тебя!
И подумаю мозгом: "Ну как можно жить, не любя?!"...
Будет лунная ночь. Я задую губами свечу...
И любить тебя буду... А чем - уточнять не хочу.
я мету туда - сюда
под метлой шуршат года
привожу в порядок "свой" усталый дворик.
сто квартир, пятьсот жильцов,
знаю каждого в лицо,
потому, что я Читать дальше >>
Вот и утро пришло, соловьи отжурчали,
отзвенели в кустах голубые ручьи.
мы сидим под кустом в неподдельной печали.
Мы отбились от стаи. Мы больше ничьи.
Мы с тобой одиноки как Шпунтик и Винтик,
Тарапунька и Штепсель, Тильтиль и Митиль,
мы запутались в мрачном лесном лабиринте,
мы жильцы без прописки. Мы жалкий утиль.
Оградите же нас от вселенского смрада,
чтоб мы в неге экстаза лежали, дрожа;
дайте мысли полёт, дайте райского сада,
ну, и ключ от квартиры, где деньги лежат.
Метель, буря мглою… Короче, не лето.
Пока няня кружку искала свою,
Онегин и Сильвио, взяв пистолеты,
Прикрыли Руслана в неравном бою.
Им дядя сказал, хоть и честных был правил:
«В Саратов уеду, сюда не ездок».
Ведь долго и молча они отступали,
Не в шутку от этого он занемог.
Жениться хотел, не хотел он учиться,
А надо нести было знамя полка.
Тем временем, поезд до Аустерлица,
Разрезал Каренину нá два куска.
Платочком Печорин утёр свои слёзы
И пóдал к атаке условный сигнал,
А Швабрин, нахлёстывал, гнал Карагёза
На помощь отряду. Пока не загнал.
«Послушайте, лошадь, вставайте скорее!
Контужен я в руку, нет силы в ногах.
Там Тушин один со своей батареей,
Где мчится Арагва в тенистых брегах».
Не катятся ядра, не свищут уж пули.
Москва отданá, опустел город наш.
Расселись французы на гамбсовских стульях
И левый какой-то урезали марш.
Москва загорелась, ища ветра в поле,
Сжимая кинжал подползал злой чечен.
Он был фаталистом, на всё Божья воля,
И взял он Безухова с Жилиным в плен.
Пока разгорались в камине банкноты,
Гроза началась, брызнул дождь, грянул гром.
И три Карамазовых (вот, идиоты)
Решили старуху убить топором.
Не вечна война, надо думать о мире,
Неплохо скопить бы побольше деньжат.
Они утащили железную гирю
И ключ от квартиры, где деньги лежат.
Там пусто. В Париж умотали в кальсонах.
Хожденье в кальсонах в Париже – позор.
Пошли они в карты играть с Парамоном,
Вот тут-то и встретился им ревизор.
Пришлось бросить всё: и фонарь, и аптеку
И с гордым терпеньем идти за Урал.
В лесу раздавался топор дровосека –
Послали болезных на лесоповал.
Без них к нам победа пришла очень трудно,
Но мордой в говно окунули врага.
Себе же оставили хмурое утро,
Квартирный вопрос и разруху в мозгах.
я по складам читаю тишину.
передо мной молчания страницы,
и глаз окна не прячет под ресницы
зрачок Луны.
к летящему зерну
луч фонаря приклеивает грусть.
улегся шум озябшего трамвая.
я по складам безмолвие читаю…
и выучить не в силах наизусть.
Утро яростным напором
Разметав остатки сна,
Пробуравит властным взором
Кружевной проём окна.
Небо огненную кружку
Опрокинет сгоряча,
И прольётся на подушку
Отблеск робкого луча.
Он прорежет брюхо тени
Острым скальпелем границ,
И завьюжатся в смятеньи
Сотни взвешенных частиц,
Беспорядочною кашей
В невесомости паря,
Будто рой ночных букашек
В ярком свете фонаря.
И экран воображенья
Нарисует без затей
Все масштабы зараженья
Для дыхательных путей.
И бессмысленно не тратя
Драгоценнейших минут,
Побреду, вспорхнув с кровати,
Мерить кухонный уют,
Где прохлада в щели бьётся,
Тихо шторами шурша,
И о ноги мордой трётся
Кошка — рыбная душа,
Где клокочущие краны
Бьют щелчками мокрых пуль,
И ночуют тараканы
В недрах стареньких кастрюль.
И по полочкам знакомым
Я ищу заветный «Дуст»,
Не питая к насекомым
Ни любви, ни нежных чувств.
Не найдя, пожав плечами,
Но ничуть не огорчён,
Я держу над ними чайник
Кипячёным палачом.
Без поблажек и вакансий
Бьёт горячая стрела,
И в глубоком реверансе
Застывают их тела.
А случайно уцелевших
Добиваю коробком...
И лежит мой путь дальнейший
На загаженный балкон,
Где, разлившись синей лужей,
Небо ветрено чуток,
И завязывает туже
Солнце облака платок,
Где газон в зелёном блюде
Преподносит тропки нить,
И проснувшиеся люди
Выползают покурить.
Теребя свои пижамы
За обвисшие концы,
Обжитые «донжуаны»
И приблудные отцы
Смотрят вниз, скорбя всем сердцем,
И жалеют от души,
Что не входят в круг владельцев
Припаркованных машин.
Не успев своим «мотором»
До сих пор обзавестись,
Все они готовы хором
Проклинать смурную жизнь
И поддерживать старушек,
Что без устали кричат,
Мол: «Наставили «ракушек»,
Негде выгулять внучат!»
Я ж к подобным огорченьям
Относясь без суеты,
Постою для развлеченья
Поплевавшись с высоты,
И пойду на «мягких лапах»
Под зловещий скрип петель
В место, где хранит мой запах
В спешке смятая постель,
Чтоб нечаянным движеньем
Не прервать ночной покой
Той, которая сложеньем
Сходна с гибкою рекой,
Той, которая блуждает
В океане сонных вод
И, возможно, зарождает
Новой жизни грешный плод.
Взгляд скользнёт по светлой чёлке
Чуть всклокоченной с утра
И легко поймает в шёлке
Прелесть женского бедра.
И охваченный корыстью,
Чуя трепетную дрожь,
Проведу горячей кистью
По посеву нежных кож.
И она вспорхнёт, как ива,
Ветром тронутая чуть,
И потянется лениво,
Обнажив тугую грудь.
Узловатость одеяла
На ковёр столкнув ногой,
Наконец, проронит вяло:
«С добрым утром, дорогой!»
…Но однажды из тихой повести
Исчезают покой и дрема:
Открывается тема поезда,
Закрывается тема дома.
На перроне в холодном воздухе
Поцелуи остры и страстны.
Отменяется тема отдыха,
Объявляется тема странствий.
И гитара мелькнет вагонная
В свете реденьком, свете тощем,
И простая верста погонная
Обретет и объем, и площадь.
Добиваясь расположения
У соседки, отнюдь не робок,
Претендует на отношения
Завсегдатай командировок.
Снегопад аж шипит от ярости,
Будто сводит с живыми счеты.
А вдали все еще безрадостней,
Там такие завалы – что ты!
Но составу ничто сумятица,
Он устойчив, и что отрадно,
Этот поезд не будет пятиться,
Паровоз не пойдет обратно!
Эх, дорога моя железная,
Разрушающая беспечность,
Устремленная, будто лезвие,
В быстротечную бесконечность!
Снегопады и расстояния
Будоражит гудок истошный …
Аллегория мироздания
Твой сюжет железнодорожный!
Бороться за грамотность? Это же вздор!
Олбанский язык входит в жизнь, не спросясь.
По факсу вчера получил договор –
Там сумма стоит "девяцот шесдесят".
В честь десятой годовщины
По отмене дедовщины
Собрались в военкомате
Седовласые мужчины.
Что ж сидеть, как истуканам? -
И разлили по стаканам.
Военком поднялся в рост
И сказал коллегам тост:
- Благодаря серьезным мерам,
Мы в войсках изжили мат.
Слава партии с премьером,
Президенту же - виват!
Было тяжко в новой роли,
Но приказ и есть приказ:
Дедовщину побороли
Полтора мильёна раз.
Нынче воин в ус не дует,
Знай, несет себе наряд,
Не буянит, не дедует,
Чистит ветошью снаряд,
За цевьем следит, за дулом
(мне б его заботы, ****ь!),
Ходит строем, караулом,
Всюду тишь да благодать.
В общежитьях обитает,
Даже дружит с головой.
Но… чего-то не хватает
В нашей буче боевой!
Устранили уголовность
Поголовно и давно,
Но боюсь, боеготовность
Стала полное говно:
Без побоев и без мата
Из подонка-подлеца
Как воспитывать солдата –
Настоящего бойца?
Хмуро выпил, отдышался,
Огляделся военком:
- Ну-ка, дед, упал-отжался,
И в ларек – за коньяком!
Если выйти спозаранку
На укромную полянку
Босиком, одежды без
В предвкушении чудес,
Можно запросто с тобою
Завтрак на траве устроить
Средь ликующих ромашек -
Это утро будет нашим!
Высь небес звенящей синью
Нас на спину опрокинет.
Стану нимфой-одалиской,
Губ клубника близко-близко,
Поцелуй пьянящим грогом -
Море ласки, солнца много...
Сладкий сок оближем с пальцев,
Липнут... хочешь искупаться?
Лилий чаши, тихий пруд,
Облака в нём воду пьют...
Ну, ныряем?!
на пороге
новой сказки
Мы как Боги...
Для веселия
планета наша
мало оборудована -
Безыскусен Амстердам,
уныл Китай.
Мне везде -
помимо Родины -
паскудно,
Для соблазнов
я закрыт,
как Гюльчатай!
С беспортошных лет
варясь
в народной массе,
Я и здесь
нескучно жить
поднаторел:
Я хотел бы
размышлять
и сбрендить
в Лхасе,
Если б не было
скамейки во дворе!
Про чужбину
фантазировать безбашенно
Так приятственно
с синицею в руке:
Эх,
не будь моя жена
из Простоквашино,
Я б хотел
пожить
и спиться
в Коньяке!
Мне б
предаться
буйству внутренней секреции
С ароматной итальянкой
на паях...
Но -
не тянет
жить и утонуть
в Венеции:
У самих
в подвале
прорвало стояк!
С новизною впечатлений -
всё и так
в ажуре:
Всё круглей глаза,
и всё крупней
в размерах:
Колготимся мы
в родном,
Расейском
сюре
С ощущеньями
калмыка
в Кордильерах!
В размедвежий угол
путь держа
по-путницки,
Сторонясь
от экзотических пространств,
Мне б хотелось
жить
и помереть
в Урюпинске,
Если б не было
такой
дыры,
как Мухосранск!
Не стал давать ссылки , и ставить заимствованное в кавычки: чай, народ грамошный, сам сообразит откуда и куда ветер дует...