ХОХМОДРОМ- смешные стихи, прикольные поздравления, веселые песни, шуточные сценарии- портал авторского юмора
ХОХМОДРОМ - портал авторского юмора
ХОХМОДРОМ

Смешная философия: самое лучшее

ХОХМОДРОМ
СПРЯТАТЬ ТЕКСТЫ
НАЙДЁТСЯ ВСЁ >>>
НАШИ АВТОРЫ
ОБСУЖДЕНИЕ
Удачные произведения
Удачные отзывы
Добавить произведение
Правила сайта
РИФМОСКОП
Присоединяйся! Присоединяйся!
Стихи и шутки про философию: самое лучшее  Оцен.   Раздел   Дата   Рец.   Посет. 
 

ПЛАГИАТ (философский взгляд)

(Андрей Ситнянский) 		  120  Про графоманов  2016-03-13  39  3173

Давно, взял   за правило: НИКОГДА НЕ РИФМОВАТЬ, УЖЕ СРИФМОВАННОЕ, но точно знаю, если меня изолировать от общества, лишить интернета, книг, общения с друзьями - я стану   писать   в   10 раз меньше. Почему?   "Нет ничего сказанного, что было бы сказано впервые". (Публий Теренций Афр 159 г. до н.э.). По сути, плагиата, или "НЕ плагиата"   в чистом виде НЕ СУЩЕСТВУЕТ. Любой из нас, услышав в беседе новую шутку (тему), обязательно попробует ее зарифмовать (и не надо делить мир на "чужих шпионов и своих разведчиков") ... Впрочем, речь пойдёт даже не об этом...

Всякое открытие готовят сотни людей, но лавры достаются одному. Кто же всё-таки изобрёл самолет: Отто фон Лилиенталь , пролетевший на своем планере значительное расстояние за 30 лет до первого полета самолета? А может Александр   Можайский, который то ли смог оторваться от земли, то ли нет (двигателю явно не хватало пары лошадиных сил, хотя в ЦАГИ утверждают, что если самолет разбегался по деревянному настилу (доказано), против ветра и под небольшим наклоном, то самолет   мог и оторваться), или всё-таки братья Райт, пролетевшие расстояние МЕНЬШЕ, чем размах крыльев современного Boeing-747?
Вероятно Вам известно, что рентгеновские лучи стали называться так во многом потому, что снимок руки супруги Рентгена с обручальным   кольцом на пальце, попал во многие газеты мира. Майкл Фарадей, Гитторф,   Генрих Герц, Вильям Крукс (катодно-лучевая трубка сэра Кругса была дома у каждого уважающего себя физика, её использовал и Рентген), многие другие ученые готовили это открытие, были близки к нему, но вся слава досталась не им.   А изобретение радио? Ради интереса, посмотрите в Википедии, как ДЕСЯТИЛЕТИЯ, десятки талантливых ученых готовили это открытие, шаг за шагом приближая его... Радио изобрел НЕ ПОПОВ, НЕ МАРКОНИ, радио изобрело человечество!
Пара слов про музыку. В жизни я не слышал ничего сильнее по энергетике, чем гимн "Вставай страна огромная", которую, как оказалось, написал Александр Адольфович де Боде. Сей джентльмен родился 22.03.1865 г. в Черниговской губернии. Православный. Имел чин коллежского советника (полковник по табели о рангах). Награждён орденом Св. Станислава 3-й и 2-й ст., Св. Анны 3-й ст. Жил в Рыбинске.   А. Боде, «русский гугенот», радовался победам русского оружия и тяжело переживал поражения. В 1916 г. родились удивительные строки, которые спустя 25 лет и стали знаменитой песней. Впервые без аккомпанемента Боде прочел эти стихи 3 мая 1916 г. в Рыбинском городском театре, на концерте в честь солдат и офицеров, возвращающихся на фронт после ранений. Вот текст:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С германской силой тёмною,
С тевтонскою ордой.

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идёт война народная,
Священная война!

Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За русский край родной.

Не смеют крылья чёрные
Над родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!

Гнилой тевтонской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отрепью человечества
Сколотим крепкий гроб.

Дочь Зинаида вспоминая о последних годах жизни отца (пос. Кратово под Москвой), пишет, что "отец часто говорил о неизбежности новой войны с Германией, и что его песня «Священная война» может ещё пригодиться". Считая поэта-песенника В.И. Лебедева-Кумача большим патриотом, Боде послал ему своё сочинение (письмо со СЛОВАМИ и МОТИВОМ ПЕСНИ было отправлено в конце 1937), но ответа Боде не дождался. В январе 1939 Боде умер. Мне почему-то   кажется, что Лебедев-Кумач послание получил, и когда пришёл час «X», заменив несколько строчек и подписавшись «Вас. Лебедев-Кумач», вошёл в советскую энциклопедию, как автор «гимна Великой Отечественной войны» (1941 г) и этот грешок за ним не единственный. Его давно обвиняли, что он присвоил слова популярного довоенного фокстрота «Маша», написанные жительницей Ялты Ф.М. Квятковской, также говорили, что его стихи, удивительно похожи на «Москву майскую» («Утро красит нежным светом...») которые были опубликованы в дореволюционном журнале «Огонёк». "Гордон Фанни" (Квятковская Фаина Марковна) - поэт и композитор. Наиболее известны ее «Танго Аргентины», «У самовара». До 1945 года проживала в Польше. Песня «Синенький, скромный платочек», тоже была написана в Польше, в конце 1930-х. Слова, естественно, изменили и немного дополнили.

Песни авторов, ставших эмигрантами, или бывшими неугодными сов.власти, превращались в «народные», а что ещё хуже - присваивались членами союза композиторов СССР, которые выдавали чужие произведения за свои, т.е. совершали литературно-музыкальное воровство с согласия партии.
Однажды, во время пребывания в СССР делегации мексиканских рабочих, им был показан популярный советский фильм «Весёлые ребята». Когда Леонид Утёсов запел известную песню: «Легко на сердце от песни весёлой...», все члены мексиканской делегации стали хором подпевать.

- Вам так понравилась эта песня? - спросили наши   у мексиканцев.
- Конечно! Ведь это песня из нашего знаменитого фильма «Вива, Вилья».

Неправда, что «Белеет парус одинокий» придумал Лермонтов, а «Гений чистой красоты» – Пушкин. На самом деле декабрист А. Бестужев сочинил строку, которую затем позаимствовал Лермонтов:

Белеет парус одинокий,
Как лебединое крыло,
И грустен путник ясноокий;
У ног колчан, в руках весло.

Ну а В. Жуковский написал:

Ах! Не с нами обитает
Гений чистой красоты;
Лишь порой он навещает
Нас с небесной высоты.

Пушкин ранее всегда писал фразу КУРСИВОМ, показывая, что это цитата. Из поздних изданий курсив исчез.
Пьеса Уильяма Шекспира про Отелло, написанна около 1604 года. Сюжет пьесы основан на произведении Джиральди Чинтио «Венецианский мавр».
В литературе ситуация такая: большинство мыслей «витают» в народе. Они «шлифуются» и оттачиваются, передаваясь из уст в уста, пока кто-то не выразит её   так, что в ней ничего нельзя будет ни добавить, ни убавить, ему-то история и припишет авторство. Поэтому есть мнение, что ПЛАГИАТ – это взять чужое и УХУДШИТЬ. А что если взять чужое и УЛУЧШИТЬ?
Лет 20 назад, немцы нашли записки человека, который подарил тему «Лолиты» Набокову, но сразу признали, что это никак не умаляет заслуг нашего соотечественника. Александр Дюма писал своих мушкетёров с дневника реального гасконца по имени Д'Артаньян, Буратино Толстого почти дословное повторение итальянской сказки, а басни Крылова написаны Лафонтеном, который в свою очередь "передрал" их у Эзопа,   а тот брал темы для своих басен из народного творчества.
Основой для сказки о рыбаке и рыбке Пушкина, послужила сказка братьев Гримм "Рыбак и его жена", разве из-за этого мы откажем Сергеевичу в признании его гения?
Великий Шекспир, никогда не был ни в Италии, ни в Дании (если не ошибаюсь, в то время даже Интернета не было), но он очень точно повествует о нравах в датском королевстве, а что касается самой "печальной повести на свете", то за сто лет до Шекспира, «Ромео и Джульетту» написал Луиджи де Порто и она опубликована в книге «Итальянские новеллы эпохи возрождения». У неизвестного миру автора, история получилась скупенькой, всего на 20 страничек и не такой слезоточивой, но всё таки! "Король Лир" является более талантливым пересказом "Истории бриттов" Гальфрида Монмутского, который сам признается, что сюжет заимствовал из народных   сказаний...
Идеи для творчества мы черпаем из общения с людьми, при чтении книг или периодической литературы. Если поэта поместить в скит и заставить жить изолированно от общества, продуктивность его творчества   упадет в разы.
Тем для шуток мало (Фрейд считал, что существует лишь 6 тем, над которыми человечество будет смеяться вечно), а поэтов очень много. 10 000 человек выскажутся похоже по одному и тому же вопросу, 100 из них сделают это талантливо, а потом судьба из них выберет одного ВЕЗУНЧИКА. Непонятно по какой причине, именно ему достанутся все лавры, и он, будучи очень-очень мертвым, со страниц книг будет шутить для потомков.
Много лет я записывал любимые афоризмы. Среди уважаемых философов и литераторов, я обнаружил сотни повторений, одинаковых цитат и мыслей. Первое время я даже выписывал даты рождения и смерти тех, кто претендовал на авторство, чтобы понять: кто-же   у кого «тырил»?   Надоело! Все "тырили" у всех. Моя точка зрения не бесспорна, но согласитесь, определённая логика в этом есть.

Безусловно, плагиат, как форма творческого   воровства существует, просто грани очень размыты и субъективны, посему я бы предложил на ХД придерживаться простых   правил:
1) никогда не рифмовать, уже кем-то рифмованное (даже если это сделано плохо)
2) не публиковать шутки, у которых есть конкретный АВТОР (именно   автор, а не тот, кто опубликовал народное творчество   первым).
3) хорошо известные   шутки желательно публиковать в разделе "анекдоты в стихах" (хотя понятие "хорошо известные" - уже субъективно, кто-то эту шутку слышал 5 раз, кто-то ни разу)
4) если автор опубликовал на ХД, как ему кажется,   малоизвестную шутку в виде авторского произведения, но Вы уже слышали ее, не оценивайте ее вообще! Если шутка действительно известна многим, она автоматически наберет мало баллов и в рейтинге будет в самом низу... Это весьма   эффективно, кстати,   так давно   поступают на "Хохмодроме" ВСЕ культурные поэты ( их очень много).

А вообще-то правила хороши ЛЮБЫЕ, лишь бы они были ОДИНАКОВЫЕ для всех. Настройки можно сделать мягче или жестче - решение пусть принимает Евгений - это его сайт (он легко обойдется без ЛЮБОГО из нас, но никто из нас не обойдется без него). Лично я никогда не протестую, если тему обыгранную мной 20 лет назад, кто-то публикует на ХД, как свое произведение (стишков у меня уже более 13 000, первый был написан в 1966 г, поэтому чаще всего я "ворую" сам у себя). То, что мы называем анекдотом, именно так и рождается - творческие люди постоянно "обрабатывают" тему, доводя до совершенства.
Много мыслей   я заимствовал у народа, но и сам подарил народу немало крылатых фраз, поэтому НИ РАЗУ за 12 лет на ХД никого не упрекнул в плагиате (хотя поводы были) и уж тем более не истерил: "Это анек, АТУ-АТУ   автора". В первую очередь такое поведение говорит о бескультурии ("Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что не заметишь, если это сделает кто-то другой..." А. Чехов), но главное даже не это: "Нет ничего сказанного, что было бы сказано впервые" (Теренций). Если Вы не согласны, возьмите любое СВОЁ УДАЧНОЕ произведение   и вводите в поисковик "Яндекса" ключевые фразы из него - получите уйму ссылок. Исключения составляют лишь совсем бездарные стихи, ссылки на которые не найти по той причине, что они НИКОМУ НЕ ИНТЕРЕСНЫ. Любой, кто добавит (поменяет) в цитате хотя бы одно слово на более ТОЧНОЕ - ее автор. Любой кто уберет из неё одно НЕНУЖНОЕ слово - автор вдвойне. Так появляются хорошие шутки. Это было вступление (эпиграф), а вот и сам стих:

О первенстве   стиха упрямо
Поэты спорят, портя нервы
А Муза, как любая дама
Молчит, кто у неё был первым...
Это подборка лучших стихов и шуток ПРО ФИЛОСОФИЮ и ФИЛОСОФСКИЕ ТЕОРИИ. Рекомендуем также похожие подборки о НАУКЕ, об УСТРОЙСТВЕ МИРА.
 

Философско-антропологическое

(Симония) 		  94  Смешные стихи  2014-11-09  7  1300

Меж растений крайне диких
по просторам Коста Рики
с допотопным рюкзаком, пустым почти,
утомлённая шагаю
под беседы попугаев
и разглядываю местность по пути.
Безмятежным perezoso* -
без страховки и без троса -
оккупирован какой-то медонос.
И пейзажем дивной лени -
очень близким мне явленьем -
я, естественно, растрогана до слёз.
Говорю зверюге: «Слушай,
мы же — родственные души,
хоть, возможно, - посторонним не понять.
Хочешь — мне не отвечай, но
ты не питерский, случайно?
Не с Гороховой ли, часом, номер пять?
Мы, amigo, видит Боже,
по натуре так похожи -
абсолютно одинаковый типаж -
неуклюжие (частично)
временами флегматичны,
но известен добротой характер наш...»
Эх, гляжу, с моралью басен
perezoso не согласен:
от меня не отрывая жёлтых глаз,
с выражением сатрапа
машет левой задней лапой,
(на реакцию потратив целый час).
Я в компании туканов
направляюсь к океану,
в разномыслие ленивца не виня
и шепчу, под солнцем лёжа:
«Нет, ошибся Дарвин всё же
и особо — что касается меня...»

* el perezoso (исп.) - ленивец
 

ФИЛОСОФЫ

(Леонид Мелас) 		  76  Ироничные стихи  2016-02-25  1  853

Сошлись дарвинист со свидетелем Иеговы и заспорили: «Откуда на Земле появился человек?»
      - Человек на Земле произошёл от обезьяны, - твёрдо заявил атеист. И стал приводить бесчисленные примеры археологических раскопок, подтверждающих эволюционное развитие человека.
      - Нет, ты просто не читал библию. Человека создал Бог.
      - Допустим, всё было так, как написано в библии, но остаётся вопрос: «Откуда взялся Бог?»
      - Бог был всегда!
      Пускавший мыльные пузыри, шестилетний Вовочка шмыгнул носом и произнёс:
      - Папа, ты неправ, и ты дядя Коля неправ. Человек произошёл от папы и мамы.
Два взрослых философа оторопели от неожиданности. Первым пришёл в себя свидетель
Иеговы дядя Коля и спросил:
      - А откуда по-твоему взялись папа и мама?
      - Папа и мама были всегда!
Вовочка улыбнулся и запустил очередную вереницу красивых мыльных пузырей.
 

Философия весны

(Тю ♥) 		  65  О весне  2019-04-10  6  1530

***

Совсем недавно, на исходе марта,
гуляла разухабисто метель…
Входила в раж, свистя весне азартно!
И вот те на – накликала апрель.

В мгновенье ока захлестнуло жаром
смущённо зазевавшуюся даль.
И, сдвинувшись под солнечным ударом,
зацвёл румянцем розовым миндаль.

Так жизнь проходит в свистах или сдвигах,
бросает время в холод или в жар,
надежду щедро дарит, или фигу,
чтоб грызла вдохновения вожжа.

)
 

Философки (6х4)

(Geom) 		  64  Поговорки  2018-08-01  3  880
ИДЕАЛИСТ
Он регулярно с дамами встречался.
И с ними не для красного словца
Был одержим он творческим началом,
Переходящим в творчество конца.

МАТЕРИАЛИСТ
Штудировал старательный отличник
По материализму матерьял.
Усвоив, что сознание вторично,
На радостях его он потерял.

ЭМПИРИОКРИТИК
Противник метафизики был гений.
Он, чтоб её позиции ослабли,
Провозгласил главенство ощущений.
И методично наступал на грабли.

АГНОСТИК
Была им с детства выбрана стезя —
Противником всегда быть знаний точных.
Он утверждал, что мир познать нельзя,
Поскольку мироложество порочно.

ЭКЗИСТЕНЦИАЛИСТ
Чтоб мысли бестолковые не грызли,
Он перешёл осмысленно вполне
С попыток отысканья смысла жизни
На отысканье истины в вине.

ОБЪЕКТИВИСТ
Помыслив от забора до обеда,
Философ понамыслил тонну бреда.
И пребывает в полном позитиве:
Бред объективно безальтернативен.
 

Философское

(Khvorost) 		  76    2013-04-09  8  927
Проснулся. Встал. Погода не ахти -
Дождит. На завтрак высохший батон,
Чай из пакетика и сонная жена.
День не задался с самого начала.
И никаких приятных перспектив -
Ни завещания, ни выигрыша в лото,
Ни отпуска, ни премий - НИ ХРЕ-НА!

Несовершенство мира удручало!
 

Примерные мантры-речевки, рекоме ...

(Гюльчатай) 		  54  Философия  2017-04-06  0  5543
Каждой твари –
по сансаре!

Отвечая за базар, мы
улучшаем наши кармы.

Чакры лучше в день раз пять
чистым спиртом прочищать.

Чтоб открылся третий глаз,
нужно съесть горчицы таз.

В луке, спарже и калине
до хренища кундалини.

Даже упавший на темя кирпич
может помочь просветленья достичь.

Пребывание в астрале –
это вам не трали-вали.

Если ментальное тело вспотело –
значит, оно не ментальное тело.

Заботься, друг о теле. А душа –
бессмертна; ей не будет ни шиша.

Во всем бери пример с гуру,
какую б тот ни нёс муру.

Наводит много дум
«Ом мани падме хум».

Наша цель – нирвана. Эй!
Ты готов морально к ней?!

И запомни, молодежь:
против дхармы не попрешь.
 

Вакхические философемы.

(Ржавый Ю) 		  74  Мудрость  2007-08-13  8  2147
Будь мудрым, суть Бутылки постигая!
Придёт момент - поймёшь, как никогда:
Заглядывать в неё - одна беда,
А не по делу лезть - совсем другая!

* * *

Ловить от жизни кайф - в натуре русской,
И здесь мы многогранно раскрываемся:
Мы тонко наслаждаемся ЗА куской,
А тем, что ПЕРЕД нею - упиваемся!

* * *

Мы любим выпить - есть такой грешок!
Но, подчиняясь внутренней аскезе,
Имеем норму: дважды "сколько влезет",
И плюс ещё стакан - на посошок!

* * *

Когда ты возлияньем одурманен,
И уши ловят злоехидный брёх
Законных жён...Не двух, а четырёх!?
То, может, ты - не пьян, а мусульманин?

* * *

Ищу для консультации еврея -
Теорию Эйнщтейна увязать
С особенностью водки - исчезать!
Причём, чем больше доза - тем быстрее?
 

Философично

(takamisakari) 		  57  Про кошек  2012-12-20  0  1284

Философически прищурясь,
С утра смотрю на бытиё...
Соседский кот слегка нахмурясь,
Немедленно прервал мытьё,
Не подвело его чутьё....

Начав критический анализ,
Явлений сложных, социальных,
А так же ряда персоналий,
Чудовищных и аморальных,
Ну и естественно нахальных...

Науки следуя веленью,
Я перешёл на обобщенья.
И все в округе обобщив,
Запас словарный истощил
И ничего не упустил...

И сделав вывод гениальный,
Немного, правда, генитальный,
Уняв речей своих струю,
Закончил лекцию свою,
И на кота опять смотрю...

И тут мне стало сразу ясно,
Что силы тратил я напрасно,
Напрасно тратил я и время,
В философической проблеме,
Гораздо глубже был он в теме.

Он посмотрел на меня так,
Что понял я, кто тут дурак....

Философисмы:
О доброте      Жми сюда
О позитивизме      Жми сюда
Источник вдохновения      Жми сюда
Пазлы      Жми сюда
Облака      Жми сюда
Философично      Жми сюда
О призвании      Жми сюда
Разоблачение глупости      Жми сюда
Не радуйся сильно      Жми сюда
В поисках золотого Ключика      Жми сюда
Бывший друг      Жми сюда
В поисках Смысла..      Жми сюда
Обязательства-обстоятельства..      Жми сюда
Инвариантность..      Жми сюда
Вольтерьянствуя      Жми сюда
Философия сомнений      Жми сюда
Исследуя окружающее пространство Жми сюда
Впадая в Агностицизм..      Жми сюда
Стихийный Ригоризм      Жми сюда
Прикладной Детерминизм..      Жми сюда
 

Философ из 1А

(С.М.5 Сергей Медведев) 		  66    2013-08-13  3  925
Философ из первого А,
Очкарик-брюнет лопоухий,
Но мыслит его голова,
В древнейших мыслителей духе.

Завхоза не красть убедил,
Учителя двоек не с
Читать дальше >>
 

Философское

(Семецкий Юрий) 		  61  О жизни  2017-07-04  7  1061
«Жена сказала мне, что я философ»*,
и в тот же миг сошёл с катушек я.
Пошёл на пирс, и там избил матросов,
чтоб остроту пощупать бытия.

И вот с тех пор не выхожу из дома,
и даже из себя не выхожу.
Ушёл в тираж, не выходя из комы,
и дома тихим овощем лежу.

«Похоже, лишь по складу я философ»**,
а по спортзалу - вылитый качок...
очнусь и встречу давешних матросов,
и накачу им с правой, если чо...
04.07.2017

* © olyapka
** © Тришкинд Жми сюда
 

Прикладная философия

(Маратканов Сергей) 		  62    2013-11-20  5  855
Пока бродят заблудшие люди,
Взять пытаясь Судьбу под венец, -
Не потискать у Истины груди,
И у Смысла не вынуть конец!..

Может, кто-то когда-то и где-то
Сдюжит Время по холке трепать,
Бытия и Фортуны секреты
По Пространству за косы таскать…

Ну а я, равнодушный к Химере,
Длань к Инстинкту во тьму погружу,
Разомну между пальцами Сферы
И ногтями свой Факт почешу…
 

Философ

(Маруся_Я) 		  43    2014-06-10  2  847

Как всё будет после меня,
кем запомнят меня потомки?
Хорошо бы героем дня,
не хотелось бы, чтоб подонком!

Кто наставит на верный путь?
Хорошо если Бог, не Дьявол.
Может быть, растекусь как ртуть,
может стану сверхпрочным сплавом.

В чём найти я смогу себя,
в добродетели? В душегубстве?
Может в вечности бытия?
Может разум пропью в распутстве?

Может в счастье куплю билет?
Может бедность утянет в омут?
Так в неполные восемь лет
размышлял паренёк знакомый.
 

Я встретил Вас (философск.)

(Будяра (Андрей Хабров)) 		  45  Про 8 марта  2011-04-19  3  2914
Я встретил Вас. И всё былое (с)
Объял в длину и в ширину,
Вдвоём с былым вас было двое,
Я ж предпочёл бы Вас одну

Нам не стоять у аналоя,
Не целовать попу креста,
Зачем цепляться за былое,
Начнёмте с чистого листа

Я, не сдержу дурного слова,
Свой обозначив интерес –
Вы мне одна но без былого
Нужны поштучно и в развес

Ведь стекленеют мои чувства,
В душе корячится облом,
Когда задумаюсь хоть чуть я
О Вашем, так сказать «былом»

Я возмужал в культурном слое,
Вы хороши как хит продаж,
Возьмите ж вы своё былое
И суньте в жо...лтый саквояж

Надеюсь, что скажу не пОшло
(Могу быть добрым я и злым):
«Мадам! Расстаньтесь с Вашим прошлым
Иль сами станете былым».
 

Философическое, однако!

(Полный Сплин) 		  50  Про книги  2013-02-18  4  1116
Кнута мне чужд императив,
А пряник вреден для фигуры...
Ни негатив, ни позитив
Не стимулируют натуры.

Фарш не прокрутится назад-
Такая, знаешь ли, петрушка-.
В саду соседском каждый зад
Потенциально взят на мушку.

Песочные часы бодрят,
Надгробный холмик насыпая.
Идеализм и диамат
В одной могилке закопают.

И откровенный Иоан,
Устав пророчить и яриться,
Погонится, напившись в хлам,
За вавилонскою блудницей.

И Я есть ты, и ты есть я,
И мы друг друга уважаем,
Ведь литр, в общем-то, не яд,
Когда с умом соображаем.

Начало там же где конец,
А в следствии видна причина-
Ведь даже чей-нибудь отец,
Был, без сомненья, чьим-то сыном.
Гляди, пердомонокль какой -
Из праха вышел - станешь прахом...

Есть несогласные со мной?
Читайте на ночь Фейербаха.
 

ВЕЛИКИЙ МОШЕННИК ДОКТОР ФРЕЙД ч. ...

(Моголь) 		  30  Про ложь  2021-02-23  3  835

1.
   Учение Фрейда в мировой науке это примерно то же, что «Черный квадрат» Малевича в живописи. Во всяком случае, отношение к изобретателю психоанализа столь же неоднозначное. Многие, например, считают Фрейда авантюристом и дельцом, который на самом деле ничего не открыл, а лишь удачно реализовал плоды трудов других ученых. При этом Фрейд, как будто, не погнушался фальсифицировать часть своей продукции, воспользовавшись различными имитаторами, суррогатами и вкусовыми добавками, чем обеспечил такой спрос на свой товар, что даже откровенно дефектные его идеи публика расхватала, как горячие пирожки.
    Впрочем, есть мнение, что успех доктора Фрейда не столько его личная заслуга, сколько продиктован интересами различных закулисных сил, озабоченных растлением общества, примитивизацией человечества и поиском средств управления массами.
   Считается, что учение Фрейда какое-то время устраивало даже идеологов Марксизма. «Лишь тогда, когда „низы“ не хотят старого и когда „верхи“ не могут по-старому, лишь тогда революция может победить». В этом высказывании вождя мирового пролетариата последователи Фрейда легко находят мотивы сексуальной символики. Во всяком случае, учение Фрейда вполне соответствовало диалектическому материализму, поскольку объявляло источником всех помышлений, поступков и психических процессов человека некое его собственное «бессознательное», где главную роль играют рефлексы и инстинкты, основным из которых является половое влечение. То есть, пресловутая любовь объяснялась работой определенных желез, также как голод является следствием потребности организма в пище. Таким образом, неуловимая душа и таинственный Бог доктором Фрейдом отменялись. Зато появился Фрейдизм, который был воспринят обществом едва ли не как новая религия. Приверженцам этого передового вероучения, следовало уверовать в живительную силу секса, чем и предлагалось заниматься под страхом самых различных заболеваний от воздержания.
    Разумеется, столь агрессивное учение не могло не попасть в поле зрение Святой Церкви.
«Это хуже, чем богохульство Дарвина» — донеслось из Ватикана. И пророк сексуальных свобод был обвинен в связи с дьяволом.
    По правде сказать, в карьере Фрейда и впрямь подозрительно многое сходно с успехом доктора Фауста. Из мальчика бедной еврейской семьи Зигмунд Фрейд превратился в светило мировой науки и богатейшего человека. В его судьбе принимают участие владыки мировых держав. За его свободу принцесса Мари Бонапарт жертвует фамильный замок. Ему под ноги стелют дорожку императора Наполеона.
    Интересно, что сам Фрейд был чрезвычайно суеверен. Всю свою жизнь доктор боялся числа 62. Согласитесь, это довольно странно для убежденного материалиста, объявлявшего Бога иллюзией. Кстати, эта цифра действительно сыграла в биографии Фрейда роковую роль, ознаменовав череду несчастий, завершившихся страшной болезнью.
    Попахивает мистицизмом и само учение Фрейда, где, по мнению специалистов в области магии, Фрейд использовал некоторые элементы древней кабалистики, ставящей целью управление человеком по средствам проникновения в мир духов. И есть сведения, будто в конце жизни Фрейд стал свидетелем чего-то такого, что заставило его уверовать в потусторонние силы. Говорят, в конце жизни одержимого дьявол является своей жертве во всем своем безобразии. Так что, быть может, доктор Фрейд и в самом деле стал свидетелем злобной насмешки Мефистофеля.   
    По крайней мере, Фрейд отдавал себе отчет в том, что его истины разрушительны для общества. Во время путешествия в Америку на таможне, где производился досмотр, Фрейд обронил спутнику Юнгу: «Не там ищут. А ведь мы везем через их границу настоящую чуму ХХ века».   
    Однако, сознавал ли Фрейд степень шарлатанства и спекулятивности своего учения? Ведь он не мог не знать, что толкование снов, довольно древнее занятие. Этим увлекались еще жрецы Египта, составлявшие целые сонники, которые дошли до нас в манускриптах и которые, кстати, скупал Фрейд. Единственное, что открыл в этой области знаний Фрейд, так это то, что сны приходят не из мира теней, а из некоего «бессознательного». А так как само это «бессознательное», по мнению Фрейда, озабочено самосохранением и совокуплением, то сны следует расшифровывать с учетом этого фактора. Благодаря такому универсальному и, главное, научно обоснованному ключу, можно было перетолковать все известные сонники. И если, например, в древнем Египте убить быка в сновидении означало наяву расправиться с врагом, в сытом буржуазном обществе подобный подвиг может предвещать победу над сексуальным конкурентом.
   Между тем, любому здравомыслящему человеку ясно, что толкование снов имеет очень широкий диапазон понимания. Тут, как и в любом мистическом акте главное – уверовать. Например, одержать победу над соперником можно самую различную, в том числе и нравственную, например, уступив предмет вожделения по каким-нибудь благородным мотивам. Подобный подвиг иной мужчина делает по многу раз в день, полагая, будто способен завоевать сердце дамы, но великодушно входя в положение ее кавалера.
    Нетрудно сообразить также, что если сновидения не являются продуктом мира теней, где они готовятся по общим рецептам, как в заводской столовой, то у каждого человека должен быть свой мир «бессознательного» и, соответственно, своя система символов. Поэтому нет никаких гарантий, что «бессознательное» предъявит спящему женскую грудь в виде персика, на чем настаивает Фрейд, а не в виде груши.
    Наконец, в век науки и техники как можно верить в то, в чем нельзя убедиться с помощью строгих научных доказательств?
    Впрочем, никаких достоверных формул от Фрейда публика не требовала. Всем достаточно было свидетельства авторитетного ученого. Публике попросту нравилось верить в столь простые и удобные истины нового времени. Пожалуй, верил в свои идеи и сам Фрейд. Верил, хотя бы потому, что все свои труды он писал под воздействием кокаина. Кстати, кокаин был одним из препаратов его знаменитых врачеваний.
    Заметим, между прочим, что метод психоанализа также не является выдумкой самого Фрейда. Этот способ проникновения в «бессознательное» разработал учитель Фрейда Йозеф Брейер. Зато в отличие от Брейера, который вводил пациентов в состояние гипноза, Фрейд не умел гипнотизировать, и потому вынужден был усовершенствовать технологию своего учителя. У Фрейда пациент сам должен был проникать в свое «бессознательное» и рассказывать о результатах лечащему врачу. На основании этих рассказов и свободных ассоциаций клиента, зачастую напоминающих бред, Фрейд делал свои умозаключения о причинах хвори. И зная о тайных пружинах бессознательного, запрятанных, по мнению доктора, в половых гормонах, Фрейд обычно докапывался до причин истерий и фобий. Как правило, это были перенесенные в детстве психические травмы, связанные с сексуальными фантазиями, воздержанием и неудачным опытом похоти.
    Конечно, никто не может поручиться, что из бреда больного Фрейду удавалось извлекать именно те семена, которые развились в заболевание, но даже если доктор и ошибался, это было лучше устрашающей неопределенности. Иному пациенту для успешного лечения было достаточно сознания того, что с ним все в порядке, а чертики его страхов и неприятных ощущений имеют прописку во вполне конкретной табакерке. Главное, чтоб такая табакерка выглядела убедительно и засвидетельствована самым лучшим врачом. Не менее важным условием выздоровления, по мнению гения психоанализа, являлась также процедура очищения кошелька клиента. Фрейд считал, что больше пациент заплатит врачу, тем скорее тон пойдет на поправку.
    Как видим, механика лечения по Фрейду была довольно проста. Пациенту внушалось, будто корни его недомоганий таятся в каком-то эпизоде из детства, и весь курс терапии заключался в сосредоточении на проблеме нейтрализации этого источника психических расстройств. Это работало, хотя и очень медленно, порой лечение длилось годами. Правда, работало не всегда с должным эффектом. Например, есть веские основания полагать, что пациентом доктора Фрейда был сам Адольф Гитлер.
    К сожалению, мы не знаем, как пользовал доктор Фрейд Фюрера. Зато мы знаем результат этого врачевания. И честно говоря, удивляться не приходится. Ведь внушая своим нервным клиентам уверенность в том, будто «бессознательное» руководствуется главным образом половыми влечениями, доктор направлял их сознание на поиски подтверждения этой идеи. А поскольку от справедливости утверждения врача немало зависело выздоровление пациента, то больной стремился обнаруживать нужные факты. И, разумеется, обнаруживал. Тем более, что доктор Фрейд не ленился делать подсказки. В своих трудах он учил разгадывать фаллические символы, наполняющие бренный мир, прочитывать ноты сексуальных мотивов в поведении, вещах и словах окружающих, а также предлагал различные способы обольщения объекта сексуальных вожделений. По сути, он создал целую науку соблазнения по средствам проникновения в «бессознательное». И, пожалуй, именно это по-настоящему прославило Фрейда.
      Смеем предположить, что технологии соблазнения по Фрейду не всегда оказывались результативными, И какой-нибудь джентльмен напрасно крутил толстой сигарой перед носом иной дамы у фонтана. Но подобные неудачи можно было списать на несовершенства «бессознательного» у самой строптивицы. К тому же иные дамы нередко были знакомы с приемами Фрейда получше своего соблазнителя. Тем не менее, и даже более, идеи доктора Фрейда щекотали нервы публике и сулили массу удовольствий от творческих дерзаний на половом фронте.

2.
    Упомянув о творческих дерзаниях, мы уже не можем обойти молчанием природу творчества в идеологии Фрейда. Ведь пока тайна «бессознательного» не была раскрыта, в нем предполагалось божественное начало с его кухней различных чувств, нравственных побуждений и творческих способностей. Но когда сознанию стала доступна примитивная сущность «бессознательного», зависящая от исправности мочеполовой системы, то стало непонятно, откуда в человеке возникают высокие помыслы, благородные мотивы, тяга к созиданию, да и сама любовь?
    Впрочем, старина Фрейд справился и с этой проблемой. Легче всего, конечно, было разобраться с любовью. Фрейд доказывал, что любовь обусловлена потребностью организма в сексе. Не нужно быть академиком Павловым, чтобы знать, как меняется поведения кобеля рядом с сукой во время течки.
   Что же касается творчества, то, как выяснил Фрейд, сексуальная энергия способна превращаться в творческую энергию путем сублимации.
    Сублимация – это примерно то же, что трансформация тока в электроприборах, где используется зависимость силы тока от напряжения. Но тут следует заметить, что кроме электроэнергии трансформатор не выдает никакой иной продукции. И уж конечно, не приходится от него ждать стихов, песен и прочих произведений. Поэтому кажется логичным предположить, что сублимация сексуальной энергии должна бы приводить к творчеству особого рода. Пример такого творчества мы имеем в индийском храме Каджурахо с его эротическими барельефами. То есть, человек должен бы достигать вершин искусства, прежде всего, в области сексуальных извращений. Но поскольку это далеко не так, и человек отвлекается на иные художества, то эффект сублимации остается отнести в область научных загадок.
    Ну, а для того, чтобы исследовать корни возникновения нравственных и морально-этических установок в обществе, Фрейду пришлось углубиться в историю человечества, где он предположил достаточно драматичные события:
    По заверению Фрейда, еще в далекой древности в одной многодетном семействе папаша не признавал никаких правил приличия. Он спаривался со всеми женщинами прайда. Притом справлялся с этим настолько ловко, что сыновьям уже ничего не доставалось. Некоторое время сыновья это терпели, но в один прекрасный день им, видимо, удалось сублимировать свою сексуальную энергию, превратив ее в творческую. Благодаря этому, они нашли способ сварить папашу в большом котле. После этого они его, разумеется, съели.
    И вот, казалось бы, все хорошо. Жизнь стала налаживаться. Особенно половая. Но тут у неблагодарных отпрысков полового гиганта стало расти беспокойство за собственную жизнь. И это не случайно. Всякий, кто знаком с древним учением о диалектике, знает, что тезису обычно противостоит другой тезис. Благодаря этой нехитрой формуле, Фрейд, например, установил, что кроме инстинкта продолжения рода в «бессознательном» не меньшим влиянием пользуется инстинкт самосохранения. Этот инстинкт не так заметен, как желание спариваться, но, похоже, он способен охлаждать страсти с помощью различных страхов и опасений. Ведь далеко не у каждого есть охота совокупляться с медведем. Это как раз тот случай, когда уместно сказать: «Страх обуздывает в человеке дьявола». Так вот, видимо, этот самый инстинкт принялся стращать незадачливых каннибалов тем, что их тоже может постигнуть судьба папаши. И тогда они стали устанавливать различные табу, очередность и прочие нормы морали.
    Как видите, жизнь порой преподает нам такие уроки, какие вряд ли возможно выдумать без помощи кокаина.
      Правда, осталось не совсем понятным, зачем первобытному человеку требовалось тратить сексуальную энергию на всякие сублимации и через то эволюционировать в творческую личность, если эту энергию проще было сразу пустить в дело, столь необходимое «бессознательному»? Вряд ли ведь женщины племени, руководствуясь своим «бессознательным», требовали от самцов предварять половые акты сонетами Шекспира. Остается допустить, что партнеров в древности на всех не хватало. Эту догадку подтверждает история Адама, который вынужден был жить бобылем, пока Бог не изготовил ему Еву.
    Как бы там ни было, но изобретение моральных устоев, по мнению Фрейда, сыграло скверную шутку с человеком. Этот феномен Фрейд иллюстрирует с помощью все того же злосчастного котла, в котором был сварен неукротимый сластолюбец. Правда, на этот раз котел представляет собой область «бессознательного», где кипит сексуальная энергия индивида. В результате, как известно, образуется пар. Но выпустить пар из котла не позволяет крышка сознания, на которую давит социум. И если в котле не предусмотрен клапан для сброса давления, то крышку в один прекрасный момент может сорвать.
   Надо признать, пример с котлом весьма убедителен. Разве нам неизвестно, как «едет крыша» у молодых людей от их либидо. В русском языке даже есть специальные слова: «охренел», «офигел» и прочие, означающие, что человек под влиянием эротических фантазий обезумел настолько, что буквально превратился в половой орган. Подобные эволюции осуждаются и высмеиваются обществом. Поэтому индивид вынужден стыдиться своей пагубной страсти и скрывать порочные наклонности. Но это еще хуже. Он начинает бояться выдать свои чувства окружающим, отчего пускается на всякие хитрости и притворства. Тут даже уместнее сказать, он поплотнее притворяет крышку своего котла. Но странности в его поведении также способны его выдать. И он уже боится самих этих странностей, что порождает новые странности, осознание которых развивают в несчастном комплекс неполноценности. Известно, что многие котлы в результате неисправности клапана теряют свою форму и даже взрываются.
    Словом, инженеры не зря изобрели клапан для сброса пара в котлах высокого давления. И с учетом остроты проблемы мы не смеем отрицать необходимости подобных устройств в общественных отношениях. Впрочем, такие клапаны всегда были. История их знает в виде гаремов, проституции, рукоблудства, супружества и даже в виде скотоложества. Все это до некоторой степени решало проблему избытка сексуальной энергии, но не радикально. И вот Фрейд предложил вообще снять крышку с пресловутого котла, и таким образом освободить человека от эротических страданий и их осложнений. Именно за это многие считают Зигмунда Фрейда великим освободителем и гениальным философом.
    И действительно, почему-то мы не стесняемся насыщаться вкусной пищей, но удовольствие от плотских соитий считается неприличным. Да, почему? Быть может, все дело тут в противоестественных моральных установках ханжей, навязавших обществу свои сомнительные идеалы?
    Исходя из этого предположения, Фрейд доказывал, что снятие ограничений в сексе не только оздоровит человека психически, но и физически, и даже нравственно, поскольку очистит «бессознательное» от ложных страхов и гнета социума. В этих обстоятельствах другой компонент «бессознательного», инстинкт самосохранения, перестанет возиться с крышкой котла, а займется прямым своим делом – оздоровлением личности. Соответственно, это пойдет человеку во благо, ведь, из биологии известно, что даже на уровне бактерий, чем здоровее микроб, тем у него меньше шансов стать добычей других микроорганизмов. По сути, здесь Фрейд был солидарен с Ницше и дополнял его изыскания по созданию «белокурой бестии».

3.
      Однако, не смотря на всю убедительность доводов доктора Фрейда, некоторые мыслители усматривали в его теории определенные нестыковки. Например, было замечено, что в котле без крышки может замедлиться или вообще прекратится процесс сублимации. Более того, знаменитый философ Хайдеггер доказывал, что именно страхи и ужасы перед бездной «ничто», населяющие бессознательное, как раз и являются источником творчества. Так что, угрозы общественных санкций, скорее, следовало признать полезными. А иные ученые мужи пытались смоделировать ситуацию, как это делал Кьеркегор.
    Этот Кьеркегор для доказательства своих философских воззрений использовал воображаемую статую, которой задавал определенные программы и алгоритмы действия. Впрочем, сообразно идеям Фрейда подобную модель следовало бы представлять в виде резиновой куклы.
    Так вот, если главной целью и предназначением куклы будет удовлетворение физиологических потребностей, то зачем ей понадобятся разум и творческие способности? Пожалуй, такая каучуковая кукла окажется бездумнее любого животного. То есть, останется куклой, сексуальным симулякром. В обществе подобных игрушек все, кроме секса, не имеет смысла, ценности и оснований, а значит, все ложно, все — притворство и игра. В этом случае произведения искусства и достижения человеческой мысли можно смело выбросить на помойку истории. И даже смерть для нашей модели не имеет значения, поскольку смерть для такой куклы всего лишь прекращение полового акта.
    Разумеется, результаты подобного моделирования слишком чудовищны, чтобы их можно было как-то распространить на человека. Да и кто бы поверил в столь драматичные метаморфозы венца творения. Отсюда следовало, что доктор Фрейд в чем-то ошибается. Но что можно было всерьез возразить светилу науки против его адского котла для грешников?
    Впрочем, в мире науки нет таких истин, которые бы не оспаривались. Дело в том, что мышление устроено по принципу маятника. Это известно из диалектического материализма, где доказывается, будто спиралью развития материи движет закон «отрицание отрицания». Правда, любой часовой мастер будет с пеной у рта утверждать обратное, провозглашая заводную пружину причиной работы часового механизма. Но подобные возражения как раз доказывают справедливость диалектики, где тезис опровергается новым тезисом.
    Так вот, знаменитому Зигмунду Фрейду возразил Карл Юнг. Последний, конечно, был последователем и чуть ли не учеником гения психоанализа. Почему, конечно? А потому что в философии именно от последователей и учеников мэтру следует ждать подножку. Вспомните хотя бы Иуду, «Платон мне друг, но истина дороже», или «И ты с ними, Брут».
    Вдохновившись примером Фрейда, Юнг занялся исследованием «бессознательного» и сознания личности. И вскоре он обнаружил, что эти сферы ума не противоборствуют, как полагал Фрейд, а находятся в единстве. Они как будто представляют собой стороны одной медали.
      Возможно, для кого-то данное открытие Юнга может показаться малоценным, поскольку до Фрейда все обычно так и думали. Однако для сторонников диалектического материализма, которым во всех явлениях природы нравится видеть борьбу противоположностей, это прозвучало подозрительно. К вящему их неудовольствию Юнг также поднял руку на котел Фрейда, заявив, что помимо запретного плода в котле бессознательного варится множество других веществ. В их числе рефлексы, ощущения, чувства, опыт, привычки и много такого прочего, что находит свое выражение в личностных особенностях индивида. Таким образом, Юнг превратил котел Фрейда едва ли ни в термоядерный реактор, где путем синтеза вырабатывается психическая энергия.
    Явно тяготея к усложнениям, чем, несколько, обнадежил материалистов, верящих в развитие от простого к сложному, Юнг предложил новую структуру личности, куда включил представление о ее социальной роли, которая не соответствует подлинному обличью индивида.
      Позаботился Юнг и о полюбившихся публике символах. При этом он не только значительно расширил их список, но и указал их место зарождения и проживания. По его заверению, символы, которыми тайно оперирует наше «бессознательное», обитают в «коллективном бессознательном». Присутствуя в социуме, они способны передаваться из поколения в поколение в виде архетипов. Ну, примерно так же, как вирусы. Впрочем, большинство архетипов достаточно условны, и потому они могут меняться в зависимости от социальной среды. Например, жест болгарина головой, означающий согласие, противоположен жесту россиянина. И если во времена Фрейда какая-нибудь фрау при виде сигары вспоминала о сексе, то советской гражданке сигара служила поводом подумать про толстого буржуя и его грязных делишках на мировой арене. Кстати, и вирусы способны видоизменяться и приспосабливаться к среде обитания. Ну, а поскольку архетипов этих Юнг выявил огромное количество, то доля сексуальной символики, вопреки заверениям Фрейда, оказалась довольно незначительной. Теперь эта доля больше завесила от настроения индивида.
    Таким образом, Карл Юнг доказывал, что в его термоядерном очаге «бессознательного» слишком много процессов и ингредиентов, чтобы главным продуктом психической энергии была примитивная похоть. Более того, Юнг вообще отвел сексу роль тени, очевидно, намекая, что либидо, напротив, отнимает у личности творческую энергию в пользу плотских услад.


4.
    Быть может, разоблачение несоответствия маски «персоны» ее реальной «самости» публика еще бы и простила Юнгу, но оставить секс в тени она ему не могла позволить. И как мы знаем, Юнг сам остался в тени Зигмунда Фрейда. И если мы спросим у прохожего: «Что вам говорит имя Карл Юнг», то вряд ли один из десятка ответит нам что-то вразумительное. Зато на вопрос о Фрейде нам растолкуют многое из его учения. Мало того, учение Фрейда легло в основу идеологии сексуальной революции, повлиявшей на определение прав и свобод личности.
    Но вот, что странно. Как показало время, сексуальное раскрепощение вопреки прогнозам доктора Фрейда вовсе не привело к значительному оздоровлению личности и общества. Напротив, в свободном обществе стало быстро нарастать количество различных психопатов и извращенцев. Кроме того, для иных обесцененный секс превратился в нечто обыденное и ни к чему не обязывающее занятие, как прием пищи. А для других — инструментом карьерного роста или трудовыми буднями. Зато обычным недомоганием пресыщенного сексом человека становится депрессия, ощущение одиночества, мизантропия. Для тех же, кто еще не пресытился дарами Эрота, существует и бурно развивается целая индустрия средств повышения сексуальной активности и отправления половых потребностей.
   В результате семейные узы перестали удерживать супружеские пары от соблазна поиска новых ощущений и «свежих» партнеров. Измены сделались привычным делом, также как разводы и неполные семьи. А ведь сиротство при живых родителях травмирует психику ребенка, пожалуй, не меньше, чем интерес и страх по отношению к своему либидо. И в переживаниях ребенка по поводу разрыва родителей уже нетрудно отыскать семена и корни эгоцентризма, ожесточения, опустошенности, потери нравственных ориентиров.
    Словом, негативные тенденции в обществе сексуальных свобод стремительно нарастают, отражаясь на демографических, экономических и даже политических процессах.
    Между тем сексуальной революции не видно конца. Правда, с революциями всегда так. И как положено, в авангарде данного революционного движении идут те, кто прежде был «ничем». Тем самым «ничем», о котором Хайдеггер говорил как об источнике зла, и которое, по выражению философа, «ничтожествует». В их числе всевозможные педофилы, однополые семьянины, трансгендеры, зоофилы и просто сексуальные маньяки. И, судя по их активности, они хотят быть «всем». Для этого они устраивают демонстрации и парады, заявляют о своих правах и требуют себе власти.
    И что же получается? Сняв крышку с котла «бессознательного» человечество выпустило из него вовсе не радужное облачко оздоровительной свободы, а настоящего Джина, которому лучше бы сидеть в тени кувшинчика Юнга.
    Впрочем, быть может, мы сгущаем краски? Большинство людей отнюдь не потеряли человеческий облик. К сексу, конечно, стали относится легче, но все еще существуют рамки приличия, стыд и даже любовь. Правда, представление о любви подверглось некоторой эрозии. Любовь все чаще видится чем-то вторичным, вроде бесплатного приложения к сексу. Имея в виду половую близость, теперь говорят «заниматься любовью». Однако, и это можно объяснить, например, эффектом сублимации. Ведь у Фрейда именно так: «Секс – основной инстинкт», а любовь его производное.
    Вместе с тем, то, что человечество не пало окончательно, и человек все же выбирает себе партнера для соития, а не набрасывается на первого встречного, как будто свидетельствует в пользу теории Юнга, отодвигавшего секс на задний план «бессознательного». Тогда, быть может, негативные процессы в сфере человеческих отношений объясняются совсем другими факторами, нежели чем сексуальное раскрепощение? Не стоит ли, например, поискать причины деструктивных процессов общества в демократических переменах, либеральных ценностях, потре***ельской психологии и прочее?
    Все эти сомнения и догадки затрудняют возможность выяснить, кто из столпов психоанализа ближе к истине, Фрейд или Юнг? А выяснить, пожалуй, стоит. Ведь от этого зависит ответ на вопрос: «Верной ли дорогой идет человечество?»

5.
    Как мы уже заметили выше, и Фрейда, и Юнга научный мир признает философами. В этой связи, естественно задаться вопросом, а не поможет ли    нам разрешить спор этих двух гигантов мысли сама наука об общих законах природы – философия?
      Если иметь в виду диалектический материализм с его бесконечным усложнением путем отрицаний, то, пожалуй, не поможет. От Платона тоже мало толку. Он хоть и разглядел в тенях своей «пещеры» творческое начало души, но до совокуплений этих теней дело, кажется, не дошло. Декарт вообще был невысокого мнения о «бессознательном» и считал главным свойством человека вовсе не похоть, а способность сомневаться. Нравственный закон внутри Канта, скорее всего, приведет к тому, что секс останется «вещью в себе». Шопенгауэр, несомненно, поддержал бы Фрейда, если бы тот допустил приоритет Мировой воли над основным инстинктом. А Хайдеггер гарантированно напустит такого дьявольского тумана, на который не способен даже открытый котел Фрейда.
    Короче говоря, помощи от авторитетов любомудрия мы вряд ли дождемся. И все же мы верим в возможности философии. И потому попробуем позаботиться о чести «Царицы всех наук» с помощью нашей «креативной философии». Благо, для нас нет авторитетов, что, надеюсь, мы доказали в прежних своих работах.
    Итак, напомним вкратце основные положения «философии творчества».
    При выяснении общих законов природы креативная философия исходит из понимания того, что таковые законы должны проявляться на самом элементарном уровне. Поэтому для чистоты эксперимента мы берем свет.
    Установлено, что свет — это волна и частица одновременно. То есть, энергия и материя. Они взаимосвязаны и дополняют друг друга, что позволяет актуализировать материю в океане энергии. При этом материя является производным энергии. Ведь даже если материю создал Бог, то и ему потребовалась бы энергия, хотя бы в виде святого духа. Впрочем, об этом знали еще древние философы. Зато они не знали, что материя это та же энергия, но сгущенная. То есть, элементарная частица представима в виде завихрения энергетического потока. Геометрическая модель такого завихрения нам подсказывает, что на энергетическую спираль элементарной частицы действует две силы. Центростремительная, направленная в точку исчезновения и образующая «воронку небытия», и центробежная, направленная на развитие спирали и зависящая от энергетического потенциала клубка энергии. Противоборство этих сил, очевидно, и является причиной вибрации атома, которую наблюдают физики. Наглядное представление о спирали элементарной частицы дает маятниковая пружина наручных часов.
    Дальнейшее наблюдение за маятником, особенно в настенных часах, ведет нас к пониманию его роли в пространственных изменениях стрелок. Если маятник останавливается, представление о времени исчезает. Таким образом, у человека, незнакомого с часовым механизмом, создается впечатление, будто работа часов зависит от движения маятника. Похоже, подобному заблуждению поддались и древние философы. Наблюдая за проявлениями материи, но еще более за особенностями своего мышления, они открыли законы развития материи, то есть законы диалектики. Суть этих законов, как известно, сводится к противоборству сторон единого через их взаимное отрицание. Это порождает третье компромиссное решение, которому противостоит новый «тезис», чреватый новым отрицанием, что приводит к очередным решениям и обеспечивает развитие познания «от простого к сложному». Несмотря на то, что справедливость диалектических законов должна подтверждаться регулярным их отрицанием, большинство ученых признают диалектику главной движущей силой развития материи.
    И все же, согласно «закону маятника», находились и такие ученые, кто готов был оспаривать или приуменьшать значение диалектических колебаний в механике природных явлений. Некоторые философы подозревали, что условным маятником руководит нечто скрытое, что в часовом устройстве подразумевает заводную пружину. Они, например, утверждали, что все в мире подчиняется некоему всеобщему разуму или духу, который тайно руководит материей.
    Благодаря открытию Нильсом Бором «принципа дополнительности», стало ясно, что энергия и масса взаимосвязаны. А дальнейшее изучение элементарных частиц, как мы знаем, открыло их энергетическую природу. Таким образом, первичной оказалась все же энергия, то есть, та самая скрытая пружина, которая заставляет качаться маятник. Именно эта незримая космическая энергия, как бы разделившись в самой себе, образует материю, и, являясь ее частью, она не может не влиять на ее развитие. И тогда как материя согласно закону «отрицания отрицания» стремится к исчезновению, энергия должна стремиться к преодолению небытия. А это значит, что энергии присущи совсем другие принципы воздействия на материю, отличные от диалектических законов. Так мы приходим к необходимости найти эти принципы.

6.
    Разумеется, исследовать такую незримую субстанцию, как энергия, пока что не представляется возможным. Это не по зубам даже физикам. Зато нам ясно, что энергия и масса несоизмеримы. Математический пример несоизмеримости дает «корень квадратный из двух». Несоизмеримость предполагает, что энергии должны быть присущи принципы воздействия на материю, ассиметричные законам диалектики.
    Далее, нам известно, что энергия творит материю. И значит, исследуя творческий акт, скажем, создания частицы света, мы можем выяснить творческие принципы этого акта. То есть, попробуем разобраться в шестеренках и колесиках наших условных часов.
    1. Поскольку сотворение частицы представляет собой преодоление небытия, то одним из принципов животворной энергии Космоса является «принцип преодоления».
    2. То, что фотон состоит из сгущенной энергии, а вовсе не из какого-то нового вещества, подсказывает нам другой принцип творчества – «принцип преемственности», или «инерции».
    3. Так как частица отличается от самой энергии и в этом смысле она — есть новое образование, это обнаруживает «принцип новизны».
      4. Действие «принципа новизны» в условиях множества материальных частиц подразумевает «принцип разнообразия».
    5. Причины образования материи и сам механизм сотворения первочастиц нам неизвестны, и возможно останутся для нас вечной тайной. Не менее таинственно и будущее частицы в мире планет и солнц. Это открывает нам креативный «принцип таинства».
    6. Фотон нам известен, главным образом, как продукт сложных термоядерных реакций, по сравнению с которыми он утроен достаточно просто. Но и когда элементарная частица образована невообразимой для нас энергией Космоса, то все равно частица, будучи единицей материи, неизмеримо проще бесконечности Вселенной. И здесь нам очевиден творческий принцип обратный диалектическому закону «развития от простого к сложному», то есть, принцип преодоления сложности путем движения «от сложного к простому».
    7. Общим для всех элементарных частиц и распространения энергии является движении по линии наименьшего сопротивления. И здесь мы, явно, имеем дело с творческим «принципом рациональности».
    8. Адепты диалектического материализма на многих примерах доказывают, что развитие материи уподоблено спирали. У нас нет оснований этому возражать. Мы лишь напомним, что спираль может свиваться и развиваться, как заводная пружина часов. Искривление движения материальных тел в космическом пространстве обусловлено наличием полей тяготения, результирующие векторы которых во Вселенной направлены к «Черным дырам». В элементарной частице мы также отмечает центростремительную силу «воронки небытия». Видимо, здесь-то и обнаруживает себя диалектический закон «отрицания отрицания». Развитию же спирали скорее способствует энергия, направленная на ее выпрямление. А это значит, что энергии присущ «принцип прямолинейного восхождения».
    9. Конечно, создание одной частицы материи может быть случайным актом слепой энергии. Но если из этих частиц создаются целые Вселенные и такие планеты как Земля с ее живой природой, то совершенно ясно, что в ряду принципов творческой энергии Космоса присутствует «принцип целесообразности».
   10. И все же главным принципом животворящего эфира следует признать «принцип дополнительности». Быть может, благодаря этому принципу существует и «принцип целесообразности». Ведь принцип дополнительности обеспечивает не только связь энергии и массы в частице материи, но и ее взаимосвязь с другими материальными объектами. В этом случае единица материи дополняется совокупностью всех элементов Космоса. Надо ли говорить, что частица и Космос достаточно несоизмеримы. При этом слияние частиц в атомы, молекулы и вещества происходит избирательно по средствам энергетического обмена. А ведь избирательность — это уже признак разума и любви. И именно это лежит в основе сотворения Вселенной, ее развития и гармонии.

7.
   Поскольку «принцип дополнительности» стоит во главе угла не только сотворения материи, но и ее дальнейшего существования, остановимся на нем подробнее. Как вы помните, энергия не конфликтует с нашей условной частицей материи. Энергия участвует в ее жизнедеятельности и развитии, также как заводная пружина часов участвует в колебаниях маятника. Зато, как мы выяснили, материя, согласно диалектике, противоречит энергии, стремясь к статусу «ничто». В часах этот статус выражается в остановке маятника. Отсюда легко выводится «отрицание отрицания», присущий развитию материи.
    Таким образом, в отношении энергии и материи мы наблюдаем асимметрию, и значит, представление древних китайцев о зеркальности Инь и Янь нас уже не устраивает. И вообще ныне в моде всякие математические формулы, графики и чертежи. Благодаря этому, математика претендует на роль царицы наук. При этом математики остаются невысокого мнения о философии, считая ее неспособной к каким либо математическим приемам. Как видно, они забывают, что их наука вышла из философии. Ну что ж, попробуем показать любителям формул, что их искусство все еще не чуждо любомудрию.
    Начнем, пожалуй, прямо с тригонометрии. Для этого возьмем любимые математиками прямоугольный треугольник и круг. Кстати, напомним, что «креативная философия» предпочитает искать фундаментальные истины в основах бытия. И как раз эти фигуры являются самыми простыми и основными фигурами пространства. Возможно, это их, прежде всего, имел в виду Платон, говоря об исходных идеях Вселенной. С помощью прямоугольного треугольника, как известно из школьной программы, производятся измерения всех прочих фигур на плоскости. Такой треугольник исследовали еще древние пифагорейцы. Они, видите ли, полагали, что Бог обязательно должен быть великим геометром, а треугольник самое удачное его изобретение. Правда, остается загадкой для историков, отчего это у язычников их науку предпочитал только один бог?
    Так вот, пифагорейцы выяснили, что в случае, когда катеты равны единице, то гипотенуза представляет собой квадратный корень из двух, и значит, является числом иррациональным и несоизмеримым с катетами. Пифагорейцы понимали, что это неспроста. Но объяснить тайну гипотенузы не смогли.
    Может, вы думаете, что это смогли сделать современные математики? Отнюдь. Эти вычислители, способны лишь манипулировать математическими выражениями, не понимая их сокровенного смысла. Зато для нас, как вы понимаете, тайна гипотенузы вполне доступна. Ведь то, что гипотенуза иррациональна, укладывается в наше представление о несоизмеримости энергии и массы. То есть, если мы впишем прямоугольный треугольник в круг таким образом, что гипотенуза в виде радиуса, обозначающего у нас энергию, пройдет из центра круга под углом к горизонтали, делящей круг на две части, и из точки пересечения гипотенузы с линией окружности проведем вертикальный катет, подразумевающий дополнение энергии материей, то из точки пересечения этого катета с горизонталью в центр круга пройдет горизонтальный катет, величина которого будет означать величину отрицания энергии.
    Этот треугольник описывает взаимоотношение энергии и, несоизмеримого с ней, ее материального плода. Гипотенуза здесь неизменна, поскольку энергия является условной и изначальной данностью. Но ее угол с горизонталью, измеряемый градусами, показывает энергетический потенциал, так же как угол скручивания заводной пружины часов. Чем больше угол между горизонталью и гипотенузой, тем меньше горизонтальный катет отрицания энергии. И наоборот, чем меньший градус энергии мы зададим пружине наших часов, тем скорее остановится маятник.
    Идея первозданного треугольника в круге жизни, проявляется в природе на всех уровнях, где взаимоотношение сторон определяет "принцип дополнительности". Взять хотя бы наше дыхание, благодаря которому мы получаем необходимую энергию. Вот, мы вдыхаем, получаем энергию — гипотенуза. Усваиваем энергию организмом — диалектический катет созидания. Выдох – горизонтальный катет отрицания.
8.
    Итак, из положений «креативной философии» следует, что акт создания материи следует признать творческим. Но мы хорошо знаем, что творчество присуще разуму. Впрочем, что здесь удивительного? Ведь творческая энергия пронизывает всю существующую материю. По сути, энергия это и есть Мировой Разум, а разум живых организмов создан по его образу и подобию. Поэтому разум человека не может быть устроен иначе, на других принципах, нежели чем разум Вселенной. Это позволяет разуму пребывать в гармонии с внешней средой и быть частью Мировой души.
    Конечно, мысль эта не нова. Еще Платон отмечал творческую сущность нашего разума, утверждая при этом, что разум человека практически не отличается от разума животных. Однако здесь мы вынуждены поправить почтенного философа, заметив, что наш разум все же отличается от разума братьев наших меньших. А отличается он тем, благодаря чему человек стал венцом творения, прежде всего, высокой степенью эмпатии, что есть вчувствование, сопереживание. Как вы понимаете, эмпатию развивает главный творческий принцип – принцип дополнительности, или попросту любовь. Этот талант позволил человеку не только пребывать в гармонии с внешней средой и социумом, но и развить те способности, которые предполагают остальные творческие принципы. Например, память, предвиденье, волю, обусловленную «принципом преодоления». Но именно это, и особенно воля, способствовало появление у человека мышления.
    Большинство философов прошлого не склонны были разделять мышление и разум. Они считали, будто мышление – необходимый атрибут разума, и разума без мышления не бывает. По этой причине животных они считали неразумными и даже лишенными души. Из-за этого происходило много путаницы. Доходило до того, что обретенный Адамом плод познания был признан греховным соблазном сексуальных наслаждений, а вовсе не предтечей интеллекта.
   Впрочем, путаница вполне объяснима. Дело в том, что мышление действительно не может существовать без разума. По крайней мере, в организме человека. Это примерно так же, как материя не может существовать без энергии. И так же, как энергия, разделившись в самой себе, порождает материю, разум, разделившись в самом себе, порождает мышление. При этом, если разум руководствуется творческими принципами, то законы мышления должны быть иными. Иначе, зачем бы разуму разделяться. И как мы знаем из учения материалистов, мышление подчиняется законам диалектики, где тезис отрицается новым тезисом.
    Как видите, идея сотворения частицы материи и образования мышления одна и та же. Тут к месту вновь помянуть Платона, а заодно и Сократа, учившего: «Познай себя, чтобы познать мир».
    Однако познать мышление не так просто. Ведь его приходится познавать с помощью самого мышления. Поэтому оно кажется неуловимым. Не зря же оно считается подарком дьявола, которого величают «отцом лжи». Не будучи способно существовать без разума, мышление в то же время является его частью, и, оставаясь на виду перед собственными исследованиями, мышление как бы затеняет ведущую роль разума. Впрочем, мышление отрицает разум уже тем, что овладевает им и хозяйничает в его пространстве, подобно вирусу, забравшемуся в живую клетку. Ведь мы с пеленок учимся пользоваться разумом с помощью нашего сознания и волевых усилий. Однако еще более мышление отрицает главенство разума, когда загружает его ложными познаниями, неверными логическими построениями, противными природе разума решениями.
      Но даже и тогда, когда мышление оказывается полезным разуму, к чему, собственно, оно и предназначено в качестве дополнения творческим способностям личности, оно отрицает разум уже тем, что все заслуги присваивает себе. По этой причине многие философы оказывались в плену собственного мышления и были им благополучно одурачены.
    Так что, иные плутни мышления и в самом деле сродни козням дьявола. Но и кроме этого в природе мышления достаточно много мистики. Ведь если разум мы можем представить чем-то, вроде солнца, где происходит синтез всей сиюминутной информации, то мышление строит цепочки умозаключений, используя данные памяти и прошлого опыта. То есть, то, что уже не существует, и значит, по сути, есть «ничто», или достояние мира теней. Тут, пожалуй, уместно вспомнить выражение Гегеля про «окаменелость духа». Наконец, мышление способно полностью переродить разум личности, извратив его творческие установки.

9.
    Однако, если мышление бывает столь коварным, то вовсе не исключено, что мышление читателя подвергнет сомнению истинность сказанного. Лучшим средством против такой козни Падшего Ангела, конечно, является наш божественный треугольник. Поскольку разум в нашем понимании сродни энергии, его мы обозначим гипотенузой. Тогда вертикальный катет у нас будет отвечать за мышление, а горизонтальный отобразит величину его отрицания разума. Из нашего треугольника следует, что отрицание разума мышлением тем значительнее, чем дальше отклоняется катет интеллекта от линии разума с его творческими принципами.
   Ну что ж, коль уж в наших руках появился такой славный инструмент, как первозданный треугольник, нам простителен соблазн применить его к самому Фрейду. Однако тут сразу на память приходят слова поэта: «Суха теория, а древо жизни зеленеет». С одной стороны Фрейд не отрицает разум. Напротив, он подтверждает существование сферы «бессознательного» в нас. А это как раз то, что мы называем разумом. Но, вместе с тем, разум в его учении достаточно примитивен, представляя собой какой-то котел, где все разнообразие блюд получается из двух главных ингредиентов, инстинктов выживания и продолжения рода. Разве это не отрицание творческой сущности разума? Ведь если все творческие способности человека являются результатом сублимации либидо, то ни о каких изначальных креативных принципах разума не приходится говорить. Получается, что даже если они и существуют, то лишь как осложнения похоти. И тогда новорожденный младенец своими талантами должен быть обязан сексуальному влечению.
      С другой стороны, роль либидо в жизни человека, действительно велика. Порою секс становится едва ли не главной мотивацией личности, затмевая все прочие радости жизни. В этом случае творчество бессознательного со всеми его принципами бывает направлено на производство греховных идей, фаллических символов и порнографических сюжетов в сновидениях и воображении. Но тогда, быть может, сексуальное влечение является как минимум дополнением разума, как интеллект?
    По правде сказать, секс без участия интеллекта – всего лишь бессознательная случка. Однако такая случка все же возможна, например, у животных. И тогда секс выглядит таким же продуктом физиологических потребностей, как аппетит. Притом аппетит – это тоже бессознательное решение разума. Голод также способен подчинять себе все существо голодающего, а в насыщении желудка совсем не обязательно участие интеллекта.
    Словом, наш ветхозаветный треугольник применительно к Фрейду, как будто не работает. Неужели с нашим инструментом, что-то не так?
    Нет уж. Скорее мы готовы обнаружить погрешности в самом учении пророка сексуальных реформ.
    И действительно, почему это мы, идя на поводу Фрейда, пытаемся заключить в треугольник принципа дополнительности секс и разум? Вообще-то, секс в норме у людей является продолжением и даже производным любви. Ну, если уж не любви, то хотя бы приязни. В сексе имеет значение сопереживание партнеров. При этом любовь – это, несомненно, произведение разума, где ее восхождение определяет главный творческий принцип, принцип дополнительности. Кстати, это неправда, будто в человеческих отношениях сходятся противоположности. Симметрия здесь не причем. В любви индивидов мы скорее обнаружим игру дополнений, которая гораздо сложнее простого принципа слияния Инь и Янь. В результате, как мы знаем, любовь может перейти из духовной сферы в физическую близость. То есть, любовь не отрицает сексуальных отношений. Зато в сексе, что тоже не секрет, большую роль играют не только интеллект, но и периодическая смена сексуального влечения физическим удовлетворением. А ведь это прямо соответствует диалектическому закону «отрицания отрицания». С помощью этих отрицаний нередко отпадает стремление к близости, а через то отрицается и сама любовь.
   Таким образом, если мы через гипотенузу выражаем любовь, то чем выше ее градус к горизонтали треугольника и ближе к ней созидательный катет физической близости, тем меньше катет отрицания любви. И наоборот, чем ближе гипотенуза к горизонтальному катету, тем радикальнее отрицается любовь. Видимо, потому-то секс и выглядит главным противником разума, вплоть до первородного греха, поскольку способен отрицать основу разума – любовь.
    Как вы понимаете, отрицание любви имеет очень разные формы. Фрейд, например, делает это теоретически. Замещая любовь потенцией либидо, он ставит ее в подчиненное положение. Превалирование же в «бессознательном» животных инстинктов подразумевает, что все нравственные законы, если не случайны, то продиктованы интересами социума. Таким образом, через отрицание главенства любви Фрейд отрицает возможность каких либо врожденных принципов, присущих разуму. А если таких принципов в природе нет, и нравственность искусственна, то морально-этические нормы общества можно произвольно изменять. И если изменить должным образом, то, по мысли Фрейда, произойдет освобождение личности от гнета ложных установок и лицемерных правил общества, что приведет к психическому оздоровлению человека.
   Однако, как мы уже говорили, результат сексуального раскрепощения оказался несколько иным. Вместе с обесцениванием любви и ростом доступности плотских утех в обществе заметно увеличилась склонность к сексуальным извращениям. Эту странную тенденцию хорошо объясняет наш сокровенный треугольник. Дело в том, что сексуальные извращения – это как раз и есть самая агрессивная форма отрицания любви. И, как следует из треугольника, чем сильнее отклоняется катет секса от гипотенузы, чем ниже наша линия любви склоняется к горизонтальному катету, тем вероятнее эффект «обратной сублимации», когда творческие способности разума направляются на поиск новых партнеров, изобретение эротических стимуляторов, форм извращения и прочее. Максимальное понижение гипотенузы показывает возможность самоотрицания любви, что самым естественным образом ведет к самоотрицанию, самоуничтожению разума.
    Подводя итог сказанному, я думаю, мы вправе обвинить Фрейда в мошенничестве мирового масштаба. Оно, заключается в том, что Фрейд переставил местами любовь и секс. В этом случае секс стал источником энергии для любви, а любовь представляется дополнением секса. Кому-то такая рокировка может показаться несущественной. Но на самом деле это радикально меняет сущность человека, лишает его нравственных и творческих основ, извращает представление о разуме и Боге. На самом же деле сущностной основой человека является творческая энергия человека с ее креативными принципами, главным из которых является «принцип дополнительности», или «принцип любви». Именно эта энергия, дает начало нравственным чувствам человека, а также «сублимируется» и реализуется в сексе.
    Однако, как следует из нашего сокровенного треугольника, секс способен отрицать любовь. И нам, пожалуй, небезынтересно, как и насколько это возможно. Об этом и пойдет речь во второй части этой статьи.
 

КРИВИЗНА ПУСТОТЫ (философская но ...

(Моголь) 		  26  Мироздание  2022-12-16  6  743

!.
    Профессор Гуревич прошел к столу своего кабинета и, усевшись на стул, принялся готовиться к лекции. Впрочем, подготовка заключалась вовсе не в заучивании текста. За долгие годы преподавания профессор настолько хорошо усвоил учебный материал, что при мысли о нем испытывал чувство, похожее на уныние. Единственное, что спасало Якова Львовича от приступов этого смертного греха во время лекций, были его импровизации. Именно импровизации, позволяли профессору демонстрировать всю мощь своего интеллекта. Неожиданные экспромты, остроумные интерпретации, смелые вторжения в различные области знаний, разительные примеры и сравнения, подобно фейерверку, украшали его атаки на ленивые умы студентов, заставляя их взоры светиться, подобно лампадам у лика иконы. На иконе, конечно, подразумевался лик Энштейна. Точно такая фотография висела на стене кухни профессора.
    В минуты торжества своего интеллекта, профессор Гуревич ощущал себя солистом театра, и порой ему даже чудились приливы торжественной музыки из оркестровой ямы.
Отсюда понятно, что подготовка профессора к выступлению предполагала настрой на некоторое перевоплощение, какое требуется артистам для исполнения своей роли. Правда, артистам в их деле очень помогает грим. Но профессор был лишен этого преимущества лицедеев. Поэтому, наоборот, Якову Львовичу нужно было максимально отвлечь зрителя от своей внешности. Ведь соответствующей кумиру внешностью профессор не обладал. У него была обширная лысина, обрамленная прямыми, как проволока, волосами, массивный нос и тяжелые нависающие веки, что превращало его пытливый взгляд в беспокойное подглядывание через щели. Лицо у него было круглое и, как ему казалось, слишком открытое для посторонних. Чтобы исправить это, профессор носил усы и бороду. Однако, по мнению жены, Авдотьи Серафимовны, эти половые признаки были ему, как она выразилась: «Не по Сеньке шапка». Такая аттестация растительности Якова Львовича объяснялась привычкой супруги к искусственным бородам оперных певцов в театре, где она работала на пульте управления сценой. Эта театральная деятельность, видимо, служила источником и других ее пристрастий и суждений. Она, например, не представляла себе иную сцену, чем театральные подмостки, и как возможно стяжать любовь публики, не умея петь. Под ее влиянием Яков Львович даже был вынужден полюбить оперное искусство, но все же он предпочитал свой путь к сердцу зрителя.
      Вот и теперь Якову Львовичу было необходимо укрепиться в мысли, что истинная сила заключается в знании, и что магия науки в состоянии создавать собственные идеалы и совершенства. В конце концов, это подтверждала сама теория относительности Эйнштейна, где гений доказал, что материя способна искривлять даже пустое пространство. Оставалось допустить, что мысль имеет материальную силу. И может быть, миссия Якова Львовича как раз и состоит в том, чтобы это доказать.
      Ведь и впрямь, откуда берутся эти странные представления об образцовом облике ученого? Здесь, разумеется, поработали художники. То есть, люди, не имеющие никакого отношения к научной истине. Это в их представлении ученый должен иметь аристократическую худобу, степенность, очки и картавость. Но разве Эйнштейн был красавцем? А у Тихо Браге вообще не было носа. Отсекли шпагой. Так он приделал себе нос из золота. И это только прибавило ему побед на любовном фронте. А Стивен Хокинг… Но теория Хокинга о гравитационной сингулярности возвеличила его до богоподобия. В сравнении с ним красавчик Карузо – просто горлопан.
      Словно в ответ на мысль о своей избранности, профессору припомнился напев Марии из оперы Чайковского: «Какой-то властью непонятной Я к гетману привлечена, Судьбой нежданной, безвозвратной Ему я в жертву отдана! Своими чудными очами, Своими тихими речами Старик меня сумел приворожить!»

      С последним звуком этой мантры профессор закончил сеанс медитации, и бодро направился в аудиторию.

2.
- Начало представлениям об эфире положили еще античные мудрецы, - вещал профессор Гуревич, расхаживая у классной доски. – Фалес, рассуждая о природе, учил, что создателем мира является нус, мировой ум, который во всем присутствует и всем движет. А Гераклит утверждал, что «Космос был, есть, и будет живой огонь. Все вещи – суть размен огня». Так сложилось представление об эфире, который, подобно нетленному духу, пронизывает всю материю Вселенной. Ну, а поскольку мы имеем дело с духом, то тут недалеко и до идеи бога Творца.
    Впрочем, представление о Боге не помешало Ньютону открыть закон всемирного тяготения. История с яблоком, конечно миф, придуманный Вольтером. Зато сама теория Ньютона подтверждалась в расчетах и экспериментах. И хоть природа гравитации была еще не ясна, все же это был ощутимый щелчок по носу вездесущего «нуса». Второй удар по этой незримой сущности нанес Гегель. Гегель, как вы знаете, раскрыл диалектическую природу развития материи.
- И обчистил мозги Гераклита, - коснулся чуткого уха Якова Львовича совсем близкий шепоток.
    Автором замечания, конечно, был студент на передней парте. Яков Львович знал его имя. Шалопая звали Стас. Вечная ироническая улыбка Стаса под прямым тонким носом и серые глаза студента, утыканные квантами насмешки, как подушечка для игл, давно напрашивались в свидетели его унижения на первом же зачете у Якова Львовича.
    С намерением намекнуть Стасу на такое обстоятельство Яков Львович полоснул острым взглядом по лицу будущей своей жертвы. Но тут его внимание привлекла соседка Стаса, студентка Лена, которая, уткнувшись в книгу, давилась от смеха. Она была из тех девиц, у которых улыбка сродни любви. Конечно, сама эта глупая Лена была Якову Львовичу безразлична. Но все же он ясно прочитал свое чувство досады на то, что глаза Лены способны смотреть на Стаса во все свои сияния.
    - Однако Гегель в своем учении оставлял место Мировому духу, – продолжил профессор сдавленным голосом. – Окончательно отправить нус на пенсию помог Маркс.
    - Который обчистил мозги Гегеля, - добавил Стас.
    - Маркс разработал учение диалектического материализма, - сказал профессор, кашлянув в знак того, что вынужден стерпеть очередную выходку Стаса. – Диалектический материализм постулировал первичность материи, а дух объявил производным бытия. Тем не менее, теоретическая физика все еще надеялась найти причины гравитации в свойствах эфира. Других инструментов у нее попросту не было. Так Кельвин представлял эфир как некую гипотетическую жидкость, способную закручиваться в вихрь.
    - Кельвин обчистил мозги Декарта и Ломоносова, - прошептал Стас, чем вызвал хрюканье парней за столом позади него и удушье студентки Лены.
    - Вихревая модель, как будто, объясняла происхождение атома из потоков эфира, - крепился Яков Львович, - но плохо объясняла разнообразие атомов. Тогда Гельмгольц предположил, что ядро вихря представляет собой нитевидную нить, которая может запутаться с другими нитями в узловатую петлю, а Питер Тейт предпринял исследование возможных узлов в атоме, создав их классификацию. Однако тут сторонникам вихревой теории нанес удар Джозеф Томсон. Он вдруг отказался от гипотезы «туманного атома» и открыл электрон, за что получил Нобелевскую премию.
   - Шнобелевскую, - опять услышал профессор шепот Стаса, и то, как прыснула студентка Елена.
    - Электрон Томсона, - повысил голос профессор, - позволил Резерфорду разработать планетарную теорию атома, где места эфиру уже не находилось. Вдобавок Майкельсон, положивший сорок лет своей жизни на поиски эфирного ветра, получил отрицательный результат.
    - А в двадцать девятом году Майкельсон обнаружил эфир, - прогундел Стас.
      Об этом казусе профессор Гуревич, конечно, знал, но в научном сообществе не принято относиться к этому недоразумению всерьез. К тому же лекция Якова Львовича была посвящена теории Эйнштейна. Поэтому останавливаться на подобных нелепостях, да еще с подачи Стаса, он не собирался.
    - Все это отменяло необходимость эфира, - пояснял Яков Львович. - Но и загадка природы тяготения оставалась тайной за семью печатями, пока миру не явился гений Эйнштейна.
    - Ага, самый большой жулик, - прокомментировал Стас. Притом достаточно громко, чтобы расслышала вся аудитория.
    Это уже был вызов, который профессор посчитал слишком явным, чтобы его было возможно игнорировать.
    - Так, а кто это у нас такой умный? – вонзил профессор свой взор в надменную кривизну губ Стаса. – А ну-ка, пожалуйте к доске, молодой гигант мысли.
    Выламываясь так, будто у него суставов больше, чем у обычного человека, Стас приблизился к столу профессора.
    - Вы что, читали труды Эйнштейна? – вопросил профессор, оглядывая аудиторию с видом фокусника, готового поразить публику появлением кролика из шляпы.
   - А зачем читать? Мне хватает Интернета. Как говорили древние: «Умному достаточно», - с усмешкой сообщил оппонент.
   - И что же вы знаете, например? – продолжал профессор подготавливать свой номер.
    - Ну, например, что Эйнштейн пытался опровергнуть существование эфира, - снисходительно произнес Стас. – Но эта затея ему не удалась. Он наоборот только доказал, что эфир существует.
      - И где же он это доказал, - состроил нехорошую улыбку Яков Львович.
    - А прямо в своей специальной теории относительности, - ничуть не смущаясь, заявил студент.
      - Вот, оно перед вами, воинствующее невежество, - объявил профессор, указывая на Стаса и победоносно оглядывая аудиторию. – Я преподаю теорию Эйнштейна добрых два десятка лет, но такого еще не слышал.
      - Но это не значит, что вы правы, - парировал Стас, осыпав профессора горстью своих квантов. – Вы просто повторяете заученное, и поэтому не замечаете очевидного.
      Внутри профессора все напряглось, все возмутилось наглости этого самодовольного субъекта. Якову Львовичу захотелось немедленно внять знаменитому призыву Вольтера и «раздавить гадину». Краем сознания он понимал, что на него сейчас взирают десятки глаз, ожидающих проявления силы его интеллекта и артистизма. Но эффектного варианта уничтожения оппонента как-то не находилось. Мешало возмущение. Между тем пауза быстро нарастала. И она была не в пользу профессора, ибо свидетельствовала о его затруднительном положении. А с этим Якову Львовичу вдруг показалось, будто надвинулся решающий момент, когда его авторитет зависит от правильно взятой ноты, и нельзя «дать петуха».
    - Может быть… - выдавил из себя профессор, изображая невозмутимость.
    Но он не сдержал спазм в горле и сглотнул, что, как он понял, полностью разоблачало его волнение. Это прибавило ему внутреннего смятения, и он едва сумел вымолвить:
   - Может быть, и доказательства имеются?
    - Конечно, имеются, - бесцеремонно объявил Стас. - То, что Эйнштейн определил скорость как постоянную величину и есть лучшее доказательство существование эфира.
      - Это как же? - проронил профессор, чувствуя, что к нему возвращается уверенность в себе.
      - Так очевидно же, - прищурился Стас, с видом палача, прикидывающего как ловчее ударить топором по шее приговоренного. – Если свет распространяется со скоростью, не зависящей от стартовой скорости источника, значит, свет проходит в определенной среде в виде волны. Он транслируется средой. Так, например, волны на поверхности воды от пули, брошенной вертикально, будут такими же, как от пули, посланной из ружья под углом. То есть, среда эфира разрешает только определенную волну для фотона. В пустоте скорость света обязательно сложилась бы со скоростью его источника.
    «Какая чушь! - отдалось в голове Якова Львовича, - Причем здесь вода да еще пуля? Все ведь доказано экспериментально».
    Но на эту глупость необходимо было что-то ответить. Притом такое, что превратило бы в посмешище негодяя, замахнувшегося на гения. Между тем, остроумного ответа не находилось. А вместо этого внутри его набирало обороты чувство протеста. Почему это он должен объясняться с этим щенком, который вместо должного почтения, просто смеется ему в глаза? Куда рациональней просто взять его за шкирку и швырнуть за дверь.
    - Вон отсюда, - поднял брови Яков Львович, с ненавистью глядя в колкие глазенки студента.
    - Да почему так? – ухмыльнулся тот. – Вам что, нечего возразить.
    - Я сказал, убирайся, - рявкнул профессор и, подступив к студенту, попытался схватить его за ворот ковбойки.
    - Атас! Профессор спятил! – выкрикнул Стас и, уклонившись от карающей длани Гуревича, бросился к дверям.
    И тотчас вся аудитория зашевелилась, засуетилась, загудела. Раздались странные выкрики, девичий писк, смех, хохот, топот ног. И уже через пару секунд зал опустел. А с тем профессору Гуревичу показалось, будто огромное зеркало, в котором отражался его образ, рухнуло и рассыпалось на мелкие осколки. И в этих осколках обнаруживались то отражение его лысины, то кривотолки коллег за его спиной, то язвительная улыбка Стаса. Но больше всего находилось осколков, которые излучали холодное сияния синих глаз студентки Лены. Собрать воедино эти паззлы отражения реальности представлялось невозможным, да и ненужным, поскольку к реальности это зеркало уже не имело отношения. Цепляясь за физическую материю бытия, сознание Гуревича, теперь присасывалось к мелочам, которых он прежде не замечал. Выяснилось, что лак на его кафедре частично содран и образует странные рисунки, что стены в коридоре университета зеленые, что мусоросборник у порога в храм науки переполнен окурками…

3.
    Каким образом профессор Гуревич оказался дома, его не интересовало. Зато он отчетливо понимал, что для восстановления геометрии пространства ему необходимо с кем-то поговорить. Перебрав несколько возможных оппонентов, Яков Львович вспомнил о своем школьном друге, Генке. Теперь это был Геннадий Семенович, бывший учитель истории в школе.
    До их последней встречи с летом, они виделись часто. Генку тогда занимали подробности теории относительности. И Якову Львовичу стоило немалых трудов втолковать Генке суть механизма гравитации, согласно учению Эйнштейна. Зато, когда Генка раскусил этот плод познания, он превратился в яростного сторонника искривления пространства времени.
    Тогда, подкрепленный парой рюмок водки и с волнением расхаживая по комнате Гуревича, Генка вдохновенно вещал:
    - Да, да. Это гениально! Ты даже не представляешь, как это гениально!
    - Отчего же не представляю? - возражал Гуревич.
- Да нет, не представляешь. Так чтоб вполне. Ты ведь презираешь философию. Считаешь ее пустословием. А зря. Тут ведь как получается. Эта теория Эйнштейна отвечает законам диалектического материализма. А ведь иначе-то и не могло быть. По-настоящему все началось с Гегеля. Помнишь? А, ну ты не помнишь. В общем, Гегель доказывает, что нечто и ничто тождественны. Поэтому нечто переходит в ничто, а ничто в нечто.
    - Вот-вот. Поэтому я и не люблю философию, - заметил Яков Львович. – Нечто тождественно ничто.
    - Это как раз очень просто, - горячился Генка. – Сам подумай. Что твое бытие? Миг между прошлым и будущим. Как его измерить? Но сокращать его можно до бесконечности, пока он не будет равен ничто.
    - Ловко, - поморщился Яков Львович.
    - Вот откуда появляется точка для большого взрыва. Она равносильна ничто. Но из нее появляется все. Понимаешь?
    - Как-то не совсем, - повинился профессор. - Но допустим.
    - Что, допустим? – возмущался Генка. – Экий ты болван, Яша. Вот ответь, что для тебя вчерашний день? Где он? Он – ничто. А завтра? Что оно? Ничто. А что есть то, что было секунду назад? Покажи мне его. Его нет! Вот и у Эйнштейна время - разменная монета реальности. Оно - сама реальность. Есть время – есть реальность. Нет времени - реальности нет. Тогда что такое пространство – это поле деятельности времени. Но в чем суть времени? А суть его в отрицании. «Отрицание отрицания»! Помнишь закон диалектики? Почему материальные объекты искривляют пространство? Потому что они существуют во времени. То есть, существуют и не существуют одновременно. Отсюда борьба противоположностей. Нечто противоположно ничто. Но они, по сути, едины. Пустота Космоса и ничто – как будто, одно и то же. Но на самом деле они противоположности. Думаешь, парадокс? Но возьмем расстояние между двумя шарами в абсолютном вакууме. И сравним его с отсутствием всякого расстояния. Что получается? А получается твой эффект дальнодействия. Получается, что пустое пространство материя. И значит, его можно искривлять, как и любое материальное тело. А раз пустота – есть материальное тело, значит она - среда. Вот почему скорость распространения света ограничена. Да, Яша, ты помог открыть мне истину. Я теперь твой вечный должник. Апостол твой, если угодно.
- Да ладно тебе, - отвечал польщенный Яков Львович, тая внутреннюю ухмылку.
- Нет, нет, - не скромничай. – А знаешь, я, пожалуй, напишу об этом работу. И тебя, разумеется, упомяну в ней. Ведь тут важно доказать, что философия, как всегда было в истории, определила путь физики. Чтобы появился Эйнштейн, должен был появиться Гегель и Маркс.
    - Но ведь ты не философ, а историк, - осторожно заметил Яков Львович.
    - Ну и что, что не философ? – возражал Генка. – Преобразовав известный тезис, мы получаем: «Хочешь быть философом, будь им». Притом не боги горшки обжигают. Да и по совести говоря, философия меня давно увлекает. Я уже на пенсии. Вот и займусь вплотную любомудрием.
      После этого разговора Генка несколько раз приносил Якову Львовичу фрагменты черновиков своего сочинения под заглавием «Диалектика и Эйнштейн». Профессор их добросовестно читал, но мало что в них понимал. Ему даже казалось, что Генка теряет связь с реальностью, и полагал, что увлечение любомудрием не доведут его апостола до добра. Но теперь Якову Львовичу требовался философский взгляд на события этого дня. В связи с этим Гуревичу захотелось, чтобы Генка пребывал в здравом уме.

4.
    На приглашение по телефону Генка ответил с некоторыми оговорками. Мол, если только минут на пять. Профессору даже пришлось намекнуть приятелю на то, что их встреча будет освещена хорошей водкой. В результате Генка не замедлил явиться, благо проживал он в соседнем доме.
    Будучи человеком тактичным, Яков Львович посчитал необходимым потерпеть с собственными проблемами. И хотя его всего трясло от нетерпения изложить гостю фабулу своего приключения, он все же начал издалека.
   - Ну, какие успехи? - спросил Яков Львович, наполняя рюмки водкой из графина.
    - Успехи? – потупился Генка. – Ты о чем?
    - Ну, твой трактат. Как там: «Диалектика и Эйнштейн».
    - А, это, - отозвался Генка без всякого энтузиазма. – Со статейкой той у меня ничего не вышло.
    - А что так? – допытывался профессор.
    - Там, видишь ли, обнаружились некоторые нестыковки, - неохотно пояснил гость.
    - Какие могут быть нестыковки в твоей концепции. Я ж читал. Там все правильно и вполне научно, – соврал профессор, и подтвердил комплемент ударом своей рюмки о Генкину.
    - Понимаешь, - сказал Генка, закусывая выпитое. – Занимаясь философией, я вдруг пришел к выводу, что природа не может быть устроена сложно. По идеи должен быть какой-то простой механизм, который лежит в основе всего бытия.
      - Хм. Ну, а твое отрицание отрицания, чем тебе не механизм? – возразил профессор. - Что проще? Единство и борьба. Ничто и нечто. У Гегеля ведь так?
      - Да, вот тут-то я и усомнился, - пояснил философ. – Нечто ведь не может бороться с ничто, потому что ничто не существует.
    - Как же не существует? – удивился Яков Львович. – Сам же ты говорил, что прошлого и будущего нет. Есть только миг, который – ничто, и измеряется только временем. Свет и тьма, плюс и минус, чем тебе не противоположности.
      - Да какие они противоположности? – с горечью отмахнулся Генка. – Тьма – это просто отсутствие света. Значит, тьма не может с ним бороться. А минуса в природе вообще нет. Есть поляризация как присутствие заряда и его отсутствие. То же и пресловутое искривление пространства Энштейна. Представь себе планету, шар в пустом пространстве, где ничего нет. И что там может искривляться и в какую сторону? Откуда берется гравитация? А, между прочим, пустота – это вакуум. Но мы же знаем силу вакуума. Почему же он не высосет всю атмосферу Земли и не разорвет ее в пыль?
    - Значит, усомнился, - мстительно констатировал профессор, и, наполнив рюмки, выпил. – Вот и все вы так ренегаты от науки,- продолжил он, закусывая сыром. – Дело в том, милейший, что существуют математические формулы. И они не врут. А расчеты на их основе, равно как и экспериментальные данные, подтверждают теорию относительности.
    - Так ведь и тяготение Ньютона подтверждается опытом, - несколько осмелел после второй рюмки Генка. – Небось, помнишь эксперимент с шарами из школьной программы. Шары притягиваются без всякого искривления пространства. А это теория эфира объясняет лучше, чем искривления Эйнштейна. Кстати, Эйнштейн на самом деле отменял эфир только в специальной теории. Да и сам подумай, как это понять? Искривление пространства образуем массу, а потом масса образует искривление пространства? Чушь какая-то. С эфиром все куда понятнее.
    - Чушь? - с неприязнью повторил профессор. – Между прочим, еще в шестьдесят четвертом году академия наук поиск эфира прировняла к изобретением вечного двигателя и запретила заниматься этим за государственные деньги.
    - Мало ли, что у нас запрещали твои ученые, сделавшие кормушку из науки,- парировал Генка.

    - Да, не зря говорят, что ренегат – самый яростный противник Бога, которого предал, - поджал губы Яков Львович. – И вот из-за таких, как ты, мы имеем неучей и лжеученых. Сегодня мне один умник так и заявил. Мол, специальная теория относительности – лучшее доказательство существования эфира. Так я, знаешь ли, вышвырнул негодяя за дверь. Не сдержался я. Может, не стоило так горячиться, а?
    - Хм, - с каким-то непонятным самодовольством усмехнулся Генка. – А в пример он привел пули, одна из которых падает вертикально, а другая пущена из ружья.
      - Вот именно, - подтвердил профессор, но тут же спохватился. – А ты откуда знаешь?
    - Я-то? - широко улыбнулся Генка. – Так я и запустил в Интернет этот пример.
    - То есть, как запустил, - опешил профессор.
    - Ну, так и запустил, - похвалился Генка, и, осушив очередную рюмку, продолжил. – Мне ведь на пенсии особо делать нечего. Вот, я и занимаюсь блогерством. Между прочим, набираю много лайков.
    - Что? – отказывался верить профессор. – Ты? Ты запустил эту чушь?
      - Ну, почему чушь? – с аппетитом жевал Генка кружок колбасы. – Если существует эфир, то можно говорить и о всяких искривлениях. Хотя лучше обойтись и без них. Эфира все объясняет, даже устройство атома.
      - Устройство атома? – выдохнул профессор.
    - Ага, атома, - подтвердил Генка. – Ваша физика совсем задурила голову людям своими протонами, нейтронами, лептонами. Их уже открыли столько, что сам черт не разберет. А на самом деле никаких электронов возле ядра нет.
      - А что же там вращается вокруг ядра? – ухмыльнулся Гуревич.
      - А ничего, - отмахнулся Генка. – Там оболочка из эфира, как белок у яйца. Яйцо – вот, что лежит в основе всего. Так что, первым делом было яйцо, а курица потом. Все просто. Природа проста. Вот и ядро. Оно имеет свой ландшафт. Отсюда и свойства атомов.
      - Ландшафт, - оторопело внимал Генке профессор.
      - Правильно, ландшафт, как у планеты,- кивнул Генка, наливая в рюмки водку. – Знаешь, ученые доказали, что все снежинки разные. Вот и ядра разные. Об этом говорил еще Декарт. Так что, никаких ваших плюсов и минусов, в атоме нет. Электрон и протон не заряжены. Значит, нет никаких притяжений и отталкиваний. Потому и электрон не падает на ядро, а протоны не разлетаются.
    - А как же экспериментальные данные, полученные на коллайдере?
      - Ой, да все это надувательство, Яша, - склонил на бок голову Генка. – Я ж говорю, кормушка для мошенников от науки. Никто не видел этих частиц. Расколи любой кирпич, и наберешь любых кусков. А здесь только следы на промокашке. Это потому, что все открытия они делают на кончике пера и вытягивают постулатов. Но постулаты эти может выдвинуть не всякий. Тебе, например нельзя.
    - А тебе, значит, можно, - предположил Яков Львович.
    - А мне и не нужно, - сообщил Генка. – Мне и так все понятно. Вот, например, как физики объясняют тепло? Никак. Они просто не знают почему железка расширяется при нагревании. А она расширяется потому, что толстеет эфирная оболочка атома. Видишь, как все просто.
    - И ты это все придумал? – недоумевал профессор.
      - Почему только я? – пожал плечами Генка и выпил. – Нас таких много.
      - Каких таких? – прищурился профессор.
      – Искателей истины. Тех, кто не верит в бред, которым нас потчует официальная наука. Например, мне многое открыл естествоиспытатель Ловчиков. Он доказал, что эфирного ветра не обнаружили, потому что вся галактика крутится этим эфиром. Вот, почему галактики в форме спирали. И тут уже никакого искривления Эйнштейна не требуется.
      - Что ты мелешь? Что ты в этом понимаешь? - наконец открыто возмутился Яков Львович. – Ты же не физик!
    - Ой, можно подумать, что ты физик, - нагло ухмыльнулся Генка. – Ты, Яша, преподаешь то, что написано в учебнике. Но ты хоть что-нибудь проверил из этого на опыте? Вот, Ловчиков, например, публично разоблачил многое такое, что преподают тебе подобные догматики. Кстати, давай, помянем человека.
    - Помянем? – пытался сообразить смысл сказанного профессор Гуревич.- Он что, умер?
    - Да. И при загадочных обстоятельствах, - подтвердил Генка, морщась от водки.
    - Ты хочешь сказать, его убили? – допытывался профессор.
    - Не исключено, - сокрушенно покивал Генка. - Мы вашей академической науке, как бельмо в глазу.
    - Не знаю, как с Ловчиковым. - вдруг сказал профессор. – А тебя, пожалуй, следует убить. Потому что из-за таких, как ты, гибнет подлинная наука.
      - Ой, ой, - скривился Генка. - А может, из-за таких, как ты? Кому нужны ваши сказки? Теория большого взрыва! Из ничтожной точки вдруг возникают миллиарды галактик. Только дурак верит в такую чушь. А искривление пустого пространства… Это вообще бред.
    - Теория Эйнштейна подтверждена множеством экспериментов. На ней строятся расчеты, - словно камни на голову упрямого оппонента ронял слова профессор. – Современная наука хотя бы дает практические результаты. А что твой эфир. Влажные фантазии.
    - Расчеты – это хорошо, - согласился Генка. – А как же истина? Я люблю истину.
    - А истина в том, - прищурился Яков Львович, - что вас таких умников целые уймы. Вы - дети мракобесной тьмы! Вы заполонили Интернет и, как термиты, подтачиваете храм истинных знаний. Вы те лжепророки, которые плодят орды недоучек и нигилистов…
      Голова профессора шла кругом, и потому он ясно видел, как пространство-время искривляет пустоту вокруг него. А Генка уже представлялся ему каким-то выползнем, явившимся из черной дыры в форме экрана компьютера, чтобы поглотить истину. И он, профессор Гуревич, который подчинил всю свою жизнь вере в науку, является жертвой это прожорливого червя, уплетающего его колбасу. Да что какая-то колбаса?! Этот исполненный гордыни еретик поднял руку на самого Эйнштейна. Нет, простить это было невозможно.
      С тем слух Якову Львовичу будто уловил звуки заунывной музыки, которую перекрывал натужный оперный баритон:
      «Мне день и ночь покоя не дают
      Мой черный человек. За мною всюду...
      Ла ла ла ла...
      А правда ли, Сальери,
      Что Бомарше кого-то отравил?...
      Но он же гений,
      Как ты да я. А гений и злодейство —
      Две вещи несовместные. Не правда ль?»
      «Но что есть злодейство? - тотчас спросил себя Яков Львович. - Истинный злодей, вот он передо мной. Один из этих черных субъектов, кто ничтожит разум и ведет человечество в бездну хаоса. И студент Стас одна из овец этого пастыря, которую этот язычник гонит на заклание. Нет, я не Сальери. Я Моцарт. Только на этот раз Сальери не удастся расправиться с гением. Все будет наоборот. Моцарт избавит мир от Сальери. Притом без всякого злодейства. Ведь гений и злодейство несовместимы».
    Решив это, Яков Львович, пошатываясь, направился в кладовку, где нашел таблетки с мышьяком. Они были припасены для борьбы с крысами на даче.
    Вернувшись на кухню, профессор смерил оценивающим взглядом Генку, и, убедившись, что тот все такой же тщедушный мозгляк, каким был прежде, развел таблетку в кружке с водой и поставил ее на стол.
    - Вот, ты историк и философ в одном стакане, - навис он над Генкой. – Значит тебе известно, что стало с Сократом?
      - Чего, чего? - пьяно качнулся Генка.
      - Сократа обвиняли в развращении умов молодежи, и отвращении юных душ от богов.
      - Ну, и что? – выпучил глаза Генка.
      - А то, что Сократ в качестве доказательства преданности своим идеям выпил чашу с цикутой. Цикуты у меня, к сожалению, нет. Но зато есть отличный мышьяк. Проверено на крысах. Так что вот тебе, пей.
    - Да ты вообще рехнулся?! – стал подниматься из-за стола Генка
    - Нет, погоди, - толкнул его на место Яков Львович. – Ты должен пожертвовать жизнью ради науки. Иначе твои истины ничего не стоят. Я отдал науке всего себя. Вот, и ты отдай. Пей, тебе говорят! Ну!
      - Да иди ты, психопат чертов! - выкрикнул Генка и, отпихнув профессора так, что тот отшатнулся к буфету, рванулся в прихожую, схватил с вешалки свою куртку и опрометью вылетел за дверь.
    Оставшись в одиночестве, Яков Львович долго смотрел на кружку, затем, решившись, поднес ее к губам, но тут его помутненный взгляд упал на портрет Эйнштена. Это был тот знаменитый портрет гения, где он показывает язык.
      «Ну, нет, - подумал Яков Львович. – Хрен им с маслом. Мы так просто не сдадимся. Мы еще искривим пространство-время».
      И подмигнув Эйнштейну, профессор Гуревич выплеснул содержимое кружки в раковину. По пути в спальню Якову Львовичу все казалось, будто его пытаются догнать волны музыки в сопровождении баритона, вымучивающего нетленное:
      «Вот, говорят, нет правды на земле.
      Но правды нет и выше. Для меня.
      Мне это ясно, как простая гамма…»
 

ДИАЛЕКТИКА ДУХА И ЛОДОЧКА ДЛЯ КУ ...

(Моголь) 		  28  Новости сайта  2019-12-10  10  875

«Ты чо, Моголь, а?!» Тем, кто изучает творческое наследие Федуарда Червивого, наверняка знакома эта фраза. Да-да, она взята из писем классика Хохмодрома Моголю. Как известно, письма эти отличаются краткостью, свойственной талантам, и очень мало отличаются содержанием. И вот, именно эта фраза сыграла роковую роль в моем решении опубликовать на страницах нашего сайта очередной философский труд. Не будь этой фразы, я бы, может быть, не посмел утомлять поэтов прозой, но вообразив Червивого, читающим философский трактат Моголя, и видя, как наливаются кровью глаза Федуарда, а рука его шарит под столом в поисках гири, я уже не мог отступить, не мог показать всем, что я тварь дрожащая. И вот, на тебе! На! На! Я право имеющий! И вообще, я, может быть, не могу молчать, когда дело касается политики. Потому что я – Гражданин. То есть, если у меня не получаются стихи, то я, наоборот, обязан быть гражданином.
      Кроме того, одним из девизов «Хохмодрома» является призыв: «Приколись от души!».
      

    «Двадцать седьмого февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля «Фараон», идущего из Смирны, Триеста и Неаполя…»
    Отчего-то мне вспомнилось это начало знаменитого романа А.Дюма, когда я увидел выступление С. Е. Кургиняна на торжественной конференции в честь его семидесятилетия. Произошло это 16 ноября 2019 года. В этот день Сергей Ервандович провозгласил манифест своего движения «Суть времени», озаглавленный «Диалектика духа».
   Напомню, что манифест – это публичное письменное объявление человеком, сообществом или организацией собственных принципов, намерений, программы и т. п.
   Таким образом, формула «Диалектика духа» провозглашается основным принципом политического движения С. Е. Кургиняна.
   Надо сказать, если бы подобную формулу высказал кто-то другой, то я бы вряд ли обратил на это внимание. Но Кургиняна я считаю одним из выдающихся умов современности. Ошибка или случайность здесь исключена. Значит, манифест имеет продуманное теоретическое обоснование. Но как же это понять? Ведь Кургинян наверняка знаком с сочинениями Маркса, который по его собственным словам поставил диалектику Гегеля с головы на ноги, разработав учение диалектического материализма, который исключил идею «Мирового Духа. Неужели Кургинян всерьез верит в этот самый Дух и исповедует объективный идеализм Гегеля?
    Нет, разумеется, я в курсе того, что иные современные науки способны доказать умопомрачительные истины. В математике, например, кроме Евклидовой геометрии существует геометрия Лобачевского, Римана, проектная геометрия, где обыкновенные параллельные прямые завязываются в немыслимые узлы. Я уж не говорю о теоретической физике, которая воистину непостижима для нормального человека. Философия, конечно, тоже не отстает в развитии и нередко выдвигает такие теории, которые никак не сообразуются с реальной действительностью и лишены перспективы хоть какого-то их применения в жизни.
    Да что далеко ходить? Я сам являюсь автором нового учения под не менее странным названием «Креативная философия», или «Философия света», или «Энергокреатимвизм». Правда, я считаю свое учение единственно верным и истинным. В нем я доказываю, что движущей силой всего сущего является творческая энергия Вселенной, которая подчиняется «креативным принципам» или «принципам красоты». Их десять. ( см. «Философия света» Литсайт. Ру Цыков В.Д.) И, по сути, такая энергия мало чем отличается от духа. Более того, она и есть вполне объективный дух, который участвует во всех процессах материального и духовного мира. Так что, с Гегелем у меня мир, как у Верещагина с Абдулой..
    Исходя из этого, я даже предположил, что Кургинян как-нибудь учел мой скромный вклад в науку и оперся на мои изыскания, не забыв упомянуть об этом в своих трудах. Обрадованный такой догадкой, я попытался найти ей подтверждение. Но двадцатитомника сочинений Кургиняна у меня не было. Поэтому я засел за компьютер.
    По моему разумению, нужное произведение Кургиняна должно было так и называться «Диалектика Духа». И я почти сразу нашел публикацию с таким названием. В нем было 137 страниц. Труд почтенный. Однако автором его оказался не Кургинян, а некий Грицаев Евгений Ильич.
    «Что? Конкурирующая организация?» - прозвучало во мне возмущение Бендера, обращенное к отцу Федору.
    Неужели Кургинян опирался вовсе не на «креативную философию, а на изыскания этого самого Грицаева? Кто он такой, этот Грицаев? И что он такого мог придумать относительно духа?
    Как у всякого нормального автора, в тайне считающего себя гением, у меня возникли смутные подозрения о том, что моя интеллектуальная собственность соблазнительна для любителя обчистить чужие мозги. Повторяю, это нормально. Например, Маяковский очень боялся читать свои произведения до публикации, поскольку не раз убеждался, что его строчки распространялись в народе чуть ли не прежде, чем он их написал.
    Конечно, если бы меня обокрал Кургинян, то я бы, пожалуй, не слишком расстроился. Ведь главное, что истина стала достоянием человечества. Но Кургинян, в силу своей природной порядочности, не способен обокрасть кого бы то ни было. А вот, что касается этого неизвестного Грицаева, уступать ему приоритет как-то не хотелось. Чем вам не диалектика духа?
    Между тем, текст книги предваряло сообщение автора, что книга написана в 2009 году. А я опубликовал в Интернете свою первую работу по указанной теме только в 2011. Получалось, что Грицаев меня опередил, и теоретически это я вторичен. Это я мог бы кое-что у него подсмотреть и даже присвоить. Тут надо сказать, что в науке часто открытия делаются параллельно сразу несколькими авторами. Впрочем, это меня не успокоило, и я продолжил расследование.
      Покопавшись в «сети» я вскоре выяснил дату первой публикации книги Грицаева. И оказалось что его «Диалектика духа» впервые опубликована на сайте «Прочту. Ру» аж в 2012 году. Это означало, что она могла быть написана в том же году. Если среди вас есть авторы, пусть скажут мне, кто бы стал терпеть три года, чтобы опубликовать написанную книгу. Так что мои подозрения только укрепились. Оставалось найти им подтверждение в самой книге.
      Я заглянул в конец произведения, где авторы часто подводят резюме своим сочинениям и прочел: «Добрый читатель! Вы совершили путешествие в увлекательный мир диалектики духа. Таинственный ореол понятия духа рассеялся. Грандиозное построение диалектического материализма предстало в своей монистской однобокости. Развитие «абсолютной идеи» очистилось от своих противоречий и отчуждений. Процесс истины и его направленность оказался объективно-субъективным образованием, а сама душа (дух)- диалектически раздвоенной, целостной сущностью только вместе со своей связью (в развитии) совместно с материей и общечеловеческими ценностями ».
      «Ну-ну, - подумал я. – «Увлекательное путешествие». Судя по заявленной программе экскурсии, это увлекательное путешествие запросто может оказаться из разряда тех, когда философы заводят вас на вершины своей мудрости, напоминающие скалистые горы, где организует на вашу голову камнепад. Результат таких прогулок – головная боль, а то и чего похуже, например, инсульт или сумасшествие. Одна фраза «процесс истины» чего стоит».
    Наугад я открыл одну из страниц и прочел:
    «Более глубоко материализм уходит в «дурную» бесконечность, и старается ее обходить. Но когда трактует, что «всякое содержание имеет форму», то это чистейшей воды монизм. Содержание в виде идеальных факторов не может иметь материальной формы (тем более без связи с ней). Возникает противоречие, которое, по-материалистически, движет миром. Но на самом деле это субъективное противоречие связи. Материалисты подразумевают связь (единство формы и содержания), но на деле разрывают ее субъективным противоречием, исходящим из их решения основного вопроса философии».
    Ну вот, так я и знал. Неужели во всем этом придется разбираться?! Да стоит ли оно того? Ведь даже если этот Грицаев у меня что-то и содрал, все равно в его абра-кадабре никто не будет всерьез разбираться. Конечно, может, и найдется сотня-другая специалистов во всем мире, способных осмыслить его тезисы, так и те постараются их как-нибудь оспорить. С первого взгляда видно, что язык Грицаева столь же понятен простому смертному, сколько формулы Перельмана при доказательстве гипотезы Пуанкаре. Подобное изложение страдает такими излишними подробностями, академическими словечками и головоломными оборотами, что совершенно непонятно какой в них смысл и тем более прок. Это все равно, что читать описание технического устройства автомобиля, где приводятся характеристики каждой гаечки, тогда как требуется всего лишь инструкция по эксплуатации машины.
      Впрочем, у подобного сочинения есть и положительные свойства. Например, оно плохо поддается критике. И не только потому, что отпугивает серьезных исследователей своей малой известностью, но и потому, что в виду его насыщенности специальными терминами и абстрактными понятиями, в нем всегда отыщутся такие противоречия и скрытые представления, которые обезоружат любого критика.
      Открыв наугад очередную страницу, я прочел:
    «Категория становления сталкивается с неизбежным вопросом: становление чего? В размере непрерывности (процесс) становление не имеет смысла. В случае становления явления необходимо иметь в виду, что такое становление так же не имеет смысла без связи с процессом (смысл появляется в необходимости постоянного контакта процесса с явлениями). То есть, корректно можно вести речь только о становлении целостности в виде процесса- явления».
    «А почему, собственно, я думаю, что в лице Грицаева я имею дело с ученым или даже со здоровым человеком? – пришло мне вдруг в голову. – Что если вся эта книга не более, чем шизофренический бред? Диалектика духа. Вообще-то, диалектика предусматривает наличие двух начал, которые находятся в противоречии. Разве у духа может быть два враждующих начала? Еще древние греки, размышляя о Боге, пришли к выводу, что Бог возможен лишь один».
      Порывшись в Интернете я нашел сайт, на котором опубликованы стихи Грицаева. Я не стал выбирать и прочел первый же на странице:

    К ЧИТАТЕЛЯМ

«Разве нет достойных дел? –
Обидно часто можно слышать. –
Ну, рифму наплести сумел.
Стихами человек не дышит…»

Подумаем: как человек поёт –
Стихами! Это детский лепет?
Зачем и почему поёт? –
Он стихами в душу светит.

Стих как пронзительная мысль,
Как оголенная поэтом правда
Несет доступный образ-смысл,
Творцом добытый страдно.

Творить, а это значит, уважать:
Себя, друзей, соседей в мире;
И это надо бы признать,
Ценить страдателей по Лире.

Общечеловеческое не втоптать
Сапожищ житейских каблуками,
Иначе следовало бы признать,
Что девальвировались мы сами.

Стих назначен хрусталем звенеть –
Смыслы приходят, если их встречают,
Иначе будет общество хиреть:
Караван встает, если стреляют…

   Думаю, ценители поэзии меня поймут, когда после таких стихов у меня вообще отпало желание изучать философский трактат автора. Тем более, что если бы Грицаев и впрямь был знаком с «креативной философией», то он наверняка бы воспользовался парой «творческих принципов. К примеру, «принципом восхождения от сложного к простому» вкупе с «принципом рациональности», требующим краткости. В его сочинениях этого явно не наблюдается. Так что пусть себе пишет, как ему нравится.
    Однако в следующий момент нравственное начало взбунтовалось во мне. С чего это я решил, что в лице Грицаева я имею дело с каким-то убогим или юродивым. Разве это не проявление моей гордыни. Сам-то я разве следую принципам «Энергокреативизма», главным из которых является «принцип любви» (гармонии). Ведь я не раз заявлял, что особенностью «креативной философии» является стремление углубить и обогатить другие учения. Так что, самое правильное будет добросовестно (по возможности, конечно) вникнуть в суть творения философа, и если оно заслуживает того, добавить ему парусов, а если нет, пустить на дно судно его писанины. Правда, в последнем случае следует спасти Кургиняна, который наверняка пожелает покинуть «Фараон» последним. В этом случае мы предоставим ему нашу скромную лодочку в виде «философии света».

    2.
      И так, я преступил к изучению материала.
      Прежде всего, я поставил себе целью выяснить главную идею философа, которой обычно автор подчиняет все свое произведение. Такая идея в философских трактатах представляет собой нечто, вроде критической точки в закаленном стекле, которая существует благодаря напряжениям его структуры. Считается, что самый легкий удар в такую точку способен разрушить весь лист стекла на мелкие кусочки. С помощью этой операции я намеревался проверить на прочность условную оптику нашего мудреца.
      Разумеется, сделать это было далеко не просто. Ведь приходилось читать текст, отнюдь не обладающий «стеклянной ясностью». Быть может, для С. Е. Кургиняна с его академической подготовкой это было пустячным делом, я же был вынужден не только расшифровывать ребусы размышлений мыслителя, но и продумывать их истинность, а также научное и прикладное значение. Между тем, каждый абзац книги напоминал мне камлание шамана при его общении с духами.
      Однако, к своему немалому удивлению, я вскоре обнаружил, что почти все понимаю, хоть не всегда с первой попытки, но особенно с использованием положений «креативной философии», которая в этом случае служила мне ключом к тайнописи сочинителя. Мне даже пришло в голову, что Грицаев, надергав из моей статьи отдельные фрагменты, специально уродует их и закручивает в головоломную шараду, чтобы их никто не узнал. Зато, разгадывая эти шарады, я подчас ловил себя на мысли, что это помогает мне отвечать на вопросы к собственным изысканиям.
      Например, я никогда прежде не задумывался над тем, что энергия, подчиняющаяся «творческим принципам», и есть самый подлинный дух. Теперь же я это отчетливо сознавал.
      Грицаев же, говоря о природе духа, часто ссылается на «физический вакуум», находя в нем источник неких процессов в материальном и духовном мире. Это, конечно, было странно. Что он может знать о вакууме, когда сами физики ничего толком не знают о его устройстве, и даже сомневаются в его существовании, подразумевая вместо этой таинственной среды пустоту и «ничто», как, например, это делал Энштейн в Специальной Теории Относительности.
    Другое дело, энергия, которая фигурирует в качестве разумной силы в моей философской концепции. Присутствие энергии не подвергается никакому сомнению. Без энергии материя мертва и даже исчезает, поскольку сама материя является всего лишь сгущенной энергией.
    Впрочем, говоря о творческой энергии как о разумной силе, следовало ответить на важнейший вопрос: «Откуда известно о ее существовании и о присущих ей созидательных принципах?» На этот счет, я, разумеется, ничего не нашел у своего конкурента. Видимо, он даже не задавался этим вопросом, поскольку не подозревал о «креативных принципах». Между тем, ответ мне кажется единственно возможным: «Это известно из факта проявления энергии». Так, например, откуда взялась идея треугольника и круга, лежащих в основе всех геометрических фигур? Быть может, их специально изобретал некий Высший Разум, как полагали древние философы? Да нет, эти фигуры естественным образом образуются в пространстве благодаря наличию точек и линий. То же и их математические свойства. Они появляются одновременно с этими фигурами. Закономерности и свойства им присущи с момента их появления. Человеку остается лишь открыть их. О подобных фундаментальных «идеях», которые следуют из факта их существования, говорил еще Платон. Такие идеи лежат в основе множества материальных и интеллектуальных структур, подобно фракталам. Для пущей убедительности представьте себе ребенка, который произвольно нарисовал «кулю-мулю». Изучая его рисунок, мы можем установить, что он, к примеру, нарисован простым карандашом, левой рукой, справа налево. Подмечаем еще какие-то закономерности и особенности почерка, и в следующих художествах нашего маэстро, где он изображает крону дерева, облако и т.п., мы вправе ожидать фракталы его «кули-мули», его «руку», или «кисть».
      Наконец, я нашел критическую точку философского трактата моего оппонента. И вот, как она выглядит:
   «Направленность процесса абсолютна (бесконечность), но явления процесса относительны. Диалектическая целостность ревизирует основные законы философии в том отношении, что она связывает их в один закон - «закон направленного развития». Направлен процесс, но не явление, иначе это процесс, а не явление. Диалектическая связь между ними и направляет, и проявляет: направляет как тенденция развития, проявляет как необходимость связи между процессом и явлением. Основные законы философии лишь подтверждают их неразрывную диалектическую связь».
    «Закон направленного развития» - вот, гвоздь всей «программы».
    Действительно, если такой закон существует, то он может стать важным инструментом познания природы и практической деятельности человека. Тут, пожалуй, сам «Мировой Дух» Гегеля может откланяться и покинуть сцену. Ведь в представлении Гегеля его «Мировой Дух» создал Вселенную только для того, чтобы познать свои собственные способности. Правда, у другого режиссера звездных подмостков, Маркса, «Мировому духу» вообще было отказано в ангажементе. Вот и Грицаев теперь пытается от него отделаться и, похоже, не без успеха. Именно для этого Грицаев отделил «процесс» от «явления».
    По мысли Грицаева, как мне стало известно пару часов спустя, явление отличается от процесса примерно так же, как волна от частицы в квантовой механике. Вот откуда, у Грицаева пристрастие к «физическому вакууму», где волна распространяется в бесконечность, но в определенных условиях может проявляться (локализоваться, стягиваться в элементарную частицу) в виде кванта. Под волной Грицаев подразумевает «процесс», а материальная частица в его модели – «явление». Думаю, вполне корректно представить «явление» в виде фотоснимков объекта, который находится в движении, то есть в «процессе».
    Но это не все. Грицаев справедливо замечает, что процесс, и явление, практически неотделимы друг от друга. В этом эффекте автор видит «диалектическую целостность».
    И впрямь, фотографии фиксирует моменты движения объекта, и из них можно получить сведения о процессе его движения. То есть, между ними, по мысли Грицаева, существует диалектическая связь, которая обеспечивает действие основных законов философии (Закон единства и борьбы противоположностей и количественно-качественных изменений, через взаимное отрицание). Благодаря этому механизму происходит эволюция всех видов материи и общества. С последним, пожалуй, не стал бы спорить ни Гегель, ни Маркс, поскольку они утверждали примерно то же самое.
    Словом, «закон направленного развития» - замечательное открытие философа Грицаева. Польза его «эврики» состоит хотя бы уж в том, что человечеству не стоит беспокоиться по поводу «конца истории». «Закон направленного действия» показывает, что в нравственном возвышении человека, которого мы можем смело принять за «явление», принимает участие Мировой Дух, производным которого является общество, где мы видим все признаки «процесса».
    «Становление духа и процесс развития неразрывны, так же как связь природы и духа,- как движущая сила развития носит субъективно-объективный характер, подобно связке процесс-явление, - пишет Грицаев. - Рефлексивная обусловленность духа, императивность и самотождественность его развития открывает огромные горизонты деятельности для политики, которая должна идти в направленном равновесии капитально-грегарного отбора. Личность со своей стороны должна «подхватывать» и материализовывать субъективно-объективным духом прививаемые ей общечеловеческие ценности и понимать, что от нее так же зависит немало как в процессе общественного развития, так и в ее собственном развитии - в этом ее здоровье и будущий успех. Для этого необходима процессность духа, его беспрестанный поиск и развитие истины».
    И все же, не смотря на убедительность камнепада научных слов автора, что-то меня смущает в его теории. Есть такое впечатление, будто смыслы его текстов проносятся у меня над головой темными облаками, уходя в бесконечность «физического вакуума», так и не пролившись благодатным дождем на всходы истины. Да вот взять хотя бы понятие «развитие истины». Мне привычнее понимать истину как некую формулу, отражающую объективное знание законов бытия. Например, я могу утверждать, что «истина существует», поскольку обратное уже не может быть истиной. Из этого утверждения следует, что истина не одна. Их как минимум две. Вообще же их, по моим сведениям, гораздо больше. А у Грицаева речь, вроде бы, идет об одной истине, которая к тому же находится в процессе развития. Что он имеет в виду?
      Вызывает сомнение и сам его «закон направленного развития». Куда он направляет? В направление развития? Даже если имеется в виду направление в бесконечность, это тоже ни о чем не говорит. Почему, например, развитие в бесконечность имеет своей перспективой положительное направление? В каком позитивном направлении развивается, скажем, злокачественная опухоль? То есть, сама бесконечность подразумевает самые разные направления развития. Как говорил Жванецкий: «Если вы попали в окружение, можно атаковать в любом направлении».
      Не менее подозрительно выглядит и диалектическая связь «процесса» и «явления», которой Грицаев посвящает изрядную часть книги. Даже поверив автору, будто «физический вакуум» присутствует везде и во всем, не исключая социум с его общечеловеческими ценностями, процессов в мире существует бесконечное число. Процесс поиска черной кошки в темной комнате – тоже процесс. Притом процессы могут конфликтовать между собой. Мы ищем кошку, а она находится в процессе отсутствия, прячется. И вообще, в объективной реальности существует закон действия и противодействия, что подразумевает противоречия явлений, а значит, и процессов.
      Конечно, хорошо, когда явление представлено в форме корпускулы или фотографии. Но в реальности явление имеет длительность во времени. Тогда кто регламентирует продолжительность явления? Ведь если время существование явления исчезающе мало, то оно будет в процессе исчезновения, и в идеале останется один процесс. Если же время существования явления растянуть, то чем оно будет отличаться от процесса? Может, кто-то видит в этом фокусы диалектики, мол, «отрицание-отрицания» и все такое. Мне же все это представляется в виде каши. Во всяком случае, об определенной направленности развития говорить не приходится.
    К чести автора «закона направленности развития» он, как-будто, тоже замечает «потерю берегов», точнее утрату ориентации вектора развития. И он поясняет:
   «То, что развитие будет происходить - это определенно, но вариант: по какому пути оно пойдет определяется случайными флуктуациями, нарождающимися и исчезающими материально- материальными связями («темная» материя), которые находятся в равновесии с внешней средой (так называемый «поляризованный физический вакуум»), В случае структуризованной материальной системы (что обычно имеет место), находящейся в направленном равновесии по линии диалектической связи, путь развития такой системы определяется коллективной флуктуацией возле точки бифуркации вблизи барьера материального квантования».
    И в другом месте:
«Развитие идет не по восходящей спирали, как принято считать, а по равнодействующей потоков идеализации и материализации с сохранением целостности диалектической связи».
    Очень возможно, что речь здесь идет о результирующем векторе развития, который суммирует все прочие векторы и сводит на нет «случайные флуктуации», включая раковую опухоль и поиск черной кошки. Это примерно, как воды реки вовлекают в свой поток броуновское движение соринок. Однако и это не определяет точного направления развития. Ведь и река меняет свое русло под воздействием сил Кориолиса, возможно, как раз в «точках бифуркации». Интересно, что в этом случае «равнодействующая потоков» превращается в абстрактный процесс, который уже не связан с конкретными явлениями. Зато в целях сохранения диалектической связи между «процессом» и «явлением», возникает необходимость перевести все остальные процессы в разряд «явлений», часть из которых, видимо, являются «случайными флуктуациями». Например, поиск черной кошки в темной комнате можно считать каким-то недоразумением, явлением идиотской выходки.
    Конечно, все эти мои замечания можно считать мелкими придирками, то есть «флуктуациями», но беда в том, что развитие темы настоящего трактата закономерно приводит к вопросу о духе. И тут важно установить, что есть дух – явление или процесс? Зачем это нужно? Ну, прежде всего для диалектики. Потому что, по мнению многих философов, если есть диалектика, значит, есть развитие. Но развитие чего? Если развитие духа, то разве дух может быть недоразвитым? По мысли автора, дух сродни «физическому вакууму». А какая может быть недоразвитость у вакуума? К тому же у Грицаева дух не чета Гегелевскому. У Гегеля Дух сам не знает своих способностей и вертит природой по своему капризу. А у Грецаева Дух вооружен «законом направленного развития». То есть, его цели и задачи определены и остается только действовать, руководить процессом. Я сказал, «процессом»? Каким процессом? Он же сам процесс. Нет, он должен заниматься материей и явлениями, в частности организмом человека и его поступками. Так что, поступки человека и самого человека приходится признать явлениями. Грицаев, видимо, чувствует, что попал в точку своей «бифуркации», но находясь в плену собственных представлений о вакууме, начинает судорожно юлить, нагромождая все новые конструкции абстрактных понятий и все более запутываясь в них, как муха в паутине.
    Он, например, вместо понятия «развитие духа» вводит понятие «процесс становления духа» и говорит:
      «Бытийно видится лишь материальная сфера, идеальная сфера - процесс не подчиняется прямому материальному наблюдению. Однако это не означает изначально, что не происходит становления духа - он становится объективно совместно со становлением материи в каждой его точке одномоментно и постоянно».
    «Становление духа в процессе развития находится в прямой связи как с процессами материального, так и общественного (мирового, духовного) развития, не может быть отделен от них, и проявляется лишь через поступки человека личности в рамках идеальной оценки их с позиций общечеловеческих ценностей».
    «Проявленный дух - это тот же процесс становления духа».
    По ходу дела он вводит представление о «становлении связи», говоря:
   «Становление духа это становление связи, равно как и становление материи (явления). Связь существует постоянно, что нет необходимости доказывать, уже при бесконечно малой поляризации сущности, а значит всегда. Как она движет развитие?- уже сама неизбежная направленность связи (диалектическая пара «да- нет») обуславливает это».
   «Любая связь всегда направлена».
   «Становление духа происходит в результате осуществления любой связи, а в непрерывном потоке происходит непрерывно и всегда».
    «Категория становления сталкивается…» - а, это я уже приводил в начале статьи.
   «Становление духа не есть эволюция материи, это направленный процесс развития (связи) материального и идеального - этих «полюсов» неизбежно поляризованной сущности в виде диалектической связки».
    Наконец Грицаев сдается и заявляет:
   «Становление это процесс развития, а не становление чего-то даже при субъективной остановке процесса».
      В итоге остается допустить, что дух все же развивается. Он, якобы развивается вместе с материей. То есть, он может быть в зачаточном состоянии, а в дальнейшем он зреет, подобно плоду, чему-то обучается, усваивает какие-то нормы морали из арсенала общечеловеческих ценностей, и есть надежда, что он когда-нибудь станет совершенным. Но это же бред! Особенно, если учесть, что он сродни физическому вакууму и руководит процессом всей жизни во Вселенной. Притом как можно надеяться на порядочность такого духа, который сам бывает незрелым, недоразвитым, а то и нездоровым? К тому же у него может быть неправильное развитие, не смотря на «диалектические связи» и «закон направленного развития». Он, наверное, способен быть и злым, и слабым, и мятежным. При этом дух отвечает за общечеловеческие ценности. Ведь автор сам говорит:
    «Известно, что общечеловеческие ценности (идеальное) являются критерием целостности объективного и субъективного духа».
    «Диалектическая концепция целостности духа в связке с материей должна иметь будущее, и не только теоретическое, а, прежде всего, в отношении общественных устоев и устройств».
    Как же можно доверять общечеловеческие ценности такому духу, который к тому же еще и не один, а в своей «целостности» «объективного и субъективного» представляет собой целую банду. Неудивительно, что мы вместо указанных ценностей порой обнаруживаем подделки и «фуфлыжки». Да и сам прогресс общества с его устоями и устройством, детерминированный «законом направленного развития» весьма сомнителен. Даже устройство жизни в муравейнике, где теоретически дух общественного сознания находится на низшей ступени, выглядит совершеннее организации человеческого социума. Взять хотя бы события на Украине 2014 – 2020г. «Революция Гидности» опрокинула все устои общества и опустошила казну с сокровищами гуманистических идеалов. Тотальная ложь, несправедливость, коррупция, преступность, кровопролитие, криминал во власти, фашизм… в краткие сроки совершенно разрушили экономику и общественные институты страны. О какой эволюции духа здесь можно говорить?
      Впрочем, если честно, я на эту самую эволюцию общества не очень то и рассчитываю. Ну, вообразите себе человека из далекой перспективы развития цивилизации, предсказанного еще историческим материализмом. Сидит он весь такой совершенный, увешанный сверкающими бриллиантами общечеловеческих ценностей. И все у него хорошо, все у него есть: и полезные вкусное мясо из стволовых клеток, и красивый дом в экологически чистом месте, и средство для путешествий, какой-нибудь гравилет, и роботы, которые его обслуживают, и универсальная таблетка, продляющая молодость… В общем все у него прекрасно, ни в чем нет нужды, и он доволен жизнью.
    А теперь представьте крестьянина из недалекого прошлого, который сидит за столом, окруженный детьми, и на этот стол любимая жена подает, только что испеченный горячий хлеб. Чтобы этот хлеб был на столе, крестьянин должен работать в поте лица. И он работает. Он пашет, сеет, и жнет. Он работает тяжело, честно, с молитвами и надеждами в душе. И вот, детишки тянут ручки к горячему ароматному хлебу. И этот человек радуется этому маленькому, пронзительному счастью с горьким привкусом усталости и сознания своей смертности.
    Вот, и скажите мне, где человек более нравственно высок и красив? Где его дух более зрел и совершенен?
    Словом легкий удар в критическую точку теории Грицаева образовал в его оптике изрядные трещины, и мы видим, как трехмачтовый «Фараон» с Кургиняном на борту сел на мель по вине лоцмана Грицаева. Так что нам остается выполнить обещанное - выслать лодочку для Сергея Ервандовича.
      Однако, как я уже говорил, не в правилах «креативной философии» оставлять автора у «разбитого корыта». Особенно, когда его труд потребовал немалых усилий и знаний. Да и авторитет Кургиняна мне небезразличен. Поэтому я решил воспользоваться учением «философии света» в качестве проявителя истин, скрытых фотоэмульсией заблуждений философа Грицаева.
      
   3
    Начнем с того, что идея некоего духа, заведующего всем сущим, всеми процессами и явлениями во Вселенной, уходит в седую древность. Древнегреческие мудрецы называли его «нус, «архэ», «эрго» и т.п. Платон, например, считал этот дух творческим и автором реального мира. Так что, Гегель был лишь одним из многих, кто пытался выяснить природу Мирового Духа, и как тот взаимодействует с материей.
    Вот, и Грицаев пошел по этому пути. Как мне кажется, он даже превзошел Гегеля как минимум сложностью изложения. А все потому, что Грицаев попытался объяснить природу духа с материалистической точки зрения, на что не решился даже Маркс. И, по правде говоря, Грицаеву это почти удалось. Однако, как и Гегелю, для выяснения истины нашему философу не хватило всего лишь одной маленькой детали. Притом эта деталь лежала практически на виду. И они с Гегелем кружили рядом, не обращая на нее никакого внимания. А без этой детали все их философские конструкции вызывают больше вопросов, чем дают ответов. В современном представлении эта деталь более всего похожа на процессор, то есть, на интегральную схему, исполняющую машинные инструкции (код программ), главную часть аппаратного обеспечения компьютера. Как вы уже догадались, я здесь подразумеваю «принципы творчества и красоты». Без представления об этих принципах (коде программы развития) совершенно непонятно каким образом развивается материя. На вопрос, откуда нам известно об этих принципах, я уже отвечал. Мы знаем о них из факта их существования, поскольку они проявились уже с образованием первого атома.
      С некоторой натяжкой указанные принципы можно считать продуктом «физического вакуума», в котором Грицаев усматривает главный источник развития материи. Но ждать продуктивного воздействия на сущее со стороны черных дыр, темной энергии, исчезающих квантов и прочих фокусов этой сумрачной кухни бытия не приходится. Поэтому мы вправе говорить только об энергии «физического вакуума», которому и присущи «креативные принципы», ибо она, энергия, творит материю и участвует во всех процессах ее развития.
      Необходимо заметить, что сама материя в современном представлении по сути та же энергия, но сгущенная. Ведь материя состоит из элементарных частиц, каждую из которых можно представить в виде клубка энергии. Чем вам не «окаменелость духа» в представлении Гегеля? Впрочем, при недостатке энергии элементарная частица самоуничтожается, превращаясь в спираль, уводящую материю в воронку небытия. Отсюда диалектичность материи. С одной стороны она склонна к самоуничтожению и через то отрицает энергию, а с другой ее существование и развитие полностью зависит от энергии.
      Интересно, что все это, как будто подтверждает, открытый Грицаевым, «закон направленного развития», а также целеустремленность Гегелевского «Мирового Духа». Ведь если каждый материальный объект сориентирован на развитие согласно «принципам творческой энергии», то они развиваются примерно в одном направлении. Это, как если бы толпа людей подчиняясь стрелке компаса, следовала по одному пути. Однако каков этот путь? Куда направлено развитие? Как понимать сентенцию о неисповедимости путей господних?
    Здесь-то нам и пригодятся категории Грицаева «процесс» и «явление».
    Творческая энергия, разумеется, находится в творческом процессе, и потому она и представима в виде «процесса», а «явления», особенно материального характера, правомерно считать результатами процесса. Напомним также, что главным принципом творческой энергии является «любовь и гармония, или принцип дополнительности», а это значит, что развитие должно иметь целью совершенство, или красоту. Вот вам и направление, и тенденция, и цель развития сущего.
    В прежних своих статьях, я уже доказывал, что «творчество» и «красота» имеют одни и те же принципы, то есть они тождественны, и потому взаимосогласуются. Зато их отличие как раз и понятно с введением категории «процесс» и «явление». Творчество – процесс, красота – явление. Тут важно заметить, что красота – понятие субъективное, и значит, определяется в процессе познания, то есть, в творческом процессе. В этом диалектичность процесса-явления. Так что, когда Грицаев твердит о процессности «связи» «процесса» и «явления», возможно он как раз и имеет в виду закольцованность связи этой сладкой парочки. Тем более, что он настаивает еще и на том, что и «истина» - это не что иное как процесс. Но почему бы и нет? Если представить явление красоты, как истину, то проявление творческой энергии и процесс познания явления красоты вполне можно признать процессом.
      С учетом сказанного легко решается вопрос и о категории «становление духа». Под этим термином, как вы помните, Грицаев разумеет «развитие духа». Конечно, дух никуда не «становится» и не «развивается». Из наших представлений прямо следует, что «творческая энергия Вселенной» организует и развивает материю, то есть дух «воплощается». Притом более совершенной организацией материи, очевидно, следует признать ту, где дух более всего проявляется как творческий процесс. Таким объектом организации и воплощения духа является разум. Высшей же формой воплощения духа, конечно, является разум человека. В разуме человека более всего очевидны креативные принципы энергии (духа). И, пожалуй, здесь можно было бы говорить о некой детерминированности развития человека. Но человек обладает мышлением. То есть, с помощью волевых усилий человек обучается эксплуатировать разум, распоряжаться его возможностями. Таким образом, мышление, как будто, отрицает разум, подобно тому, как материя отрицает энергию. Мышление даже развивается по законам диалектических противоречий (отрицание отрицания), выстраивая логические цепочки умозаключений, идя от «простого к сложному» методом индукции. А вот разум строит свои связи с мышлением на креативных принципах, одним из которых является «принцип дополнительности». Эти принципы определяют дедуктивный характер решений разума. Например, разум использует принципы «восхождения от сложного к простому», «принцип рациональности», «принцип целесообразности (целеполагания)». Поэтому разум образует смыслы, исходя из гармонической связи явлений. При этом он не только не отрицает и мышления, но на самом деле участвует во всех его процессах и решениях, которые по существу можно считать явлениями. Разумеется, эти явления (умозаключения) могут быть красивыми, когда в них проявляется истина.
      И все же, имея в виду человека обремененного волей и мышлением, мы не можем говорить о направленности его развития к совершенству. Мы можем говорить лишь о его задатках, о творческом потенциале, о способности человека воспринимать прекрасное и его природном тяготении к идеалу. Ведь, как мы знаем, воля и мышление человека, делающие его личностью, часто уводят его очень далеко от этих идеалов. Нередко творчество человека превращается в свой эрзац или даже в антитворчество. Происходит это, когда креативные принципы разума извращаются. Например, «принцип любви, гармонии» деградирует в «принцип ненависти, неприязни», «принцип преодоления» служит преступным целям, «принцип преемственности, инерции» консервирует его пороки, а «принцип новизны» ведет к новым ошибкам и заблуждениям.
      Понятно, что большую роль в развитии личности играет общество, где как справедливо заметил философ Грицаев существуют общечеловеческие ценности, а также накапливаются культурные сокровища. Теоретически в обществе как в идеальной среде должен воцаряться дух, тождественный творческой энергии. Тогда общество по отношению к личности выглядит примерно также как разум по отношению к мышлению. Вот, и в понимании Грицаева общество - это «процесс», родственный процессам в физическом вакууме, а человек – это явление, подобное эффекту образования элементарной частицы из волны. Из этой схемы следует, что человеком руководит общество, пути развития которого предрешены, и человеку остается только пользоваться общечеловеческими ценностями, формирующими его личность, что обеспечит личности развитие в нужном направлении. Это похоже на то, как в море целые косяки рыб подчиняются в своем движении неведомой силе. Примерно то же предлагает человеку и исторический материализм Маркса. Отсюда следует, что роль личности в истории довольно незначительна, и лучшее что может сделать личность, так это не мешать историческому процессу делать свое дело.
      Эта идея выглядит довольно убедительной. Действительно, совершенно очевидно существует научно-технический прогресс, наблюдается смена общественно-политических формаций, заметен рост общественного сознания. То сеть, эволюция общества как будто налицо и практически не зависит от отдельного человека.
    Однако кроме цивилизации, которая предоставляет человеку научно технические возможности, есть еще культура, которая реализует эти возможности. И этих культур не меньше, чем этносов. Кроме того, в истории человечества были и Христос, и Мухаммед, и Ленин, и Гитлер, и банда Порошенко на Украине. И каждый из этих личностей создавали свои ориентиры и культурные ценности, влияли на общественное сознание. А были еще Пушкин, Моцарт, Ницше, Тесла, Репин, Гегель, Маркс… Разве они не создавали духовные сокровища и ориентиры? А как быть с войнами, кризисами, революциями? Все эти явления показывают, что в обществе полно диалектических противоречий. И в этом смысле оно как раз похоже на процесс мышления.
   Так что, все наоборот, это личности создают общество, они творят историю, это их дух находится в творческом «процессе», это их усилиями задается «направление развития общества», а общество представляет собой «явление» их духа. Кстати, общество плохо представимо общечеловеческим, а будучи тем или иным явлением культурно-исторического эгрегора, оно может быть больным, агрессивным, пассивным, идущим по пути тупикового развития и даже регресса.
    Будучи дополнительностью человека, общество способно отрицать личность, подобно тому, как мышление отрицает разум путем его подчинения воле человека. Впрочем, общество отрицает всякую личность в разной степени и менее всего ту личность, которая находится в гармонии с данным обществом. Такой личностью, как правило, является творческая личность. Но, как мы знаем, подлинное творчество подчиняется креативным принципам духа (энергии). В силу этого истинно творческие личности позитивно влияют на развитие общества. Именно этот механизм спасает человечество от гибели. Отсюда следует, что чем больше личностей понимающих и создающих прекрасное, чем больше подлинных творцов, и тем «истиннее» развитие общества. Пожалуй, здесь мы наблюдаем старозаветный закон диалектического развития «переход количества в качество».
Думаю, сказанного достаточно, чтобы прийти к однозначному выводу: развитие общества вовсе не детерминировано. Поэтому для его восхождение к идеалам красоты и гармонии необходимо не только накопление знаний и культурных ценностей, но и забота о духовности своих представителей. Что же касается, самих представителей, то вам не следует уповать на исторический материализм или на «закон направленного развития», благодаря которым, де, когда-нибудь все устроится самым лучшим образом. Познавать истину и творить прекрасное следует здесь и сейчас. Может, в этом и есть смысл «диалектики духа», который имел в виду С.Е. Кургинян, провозглашая манифест «Сути Времени».
 

ВЕЛЛЕР и КРЕАТИВНАЯ ФИЛОСОФИЯ МО ...

(Моголь) 		  36    2017-01-08  18  1250

Жми сюда

Из разговора с Прохожим:
- Ты что же, Моголь, делаешь? Совсем осатанел. Уже и на Веллера замахнулся!
- Хе. Веллер. Тоже мне Шекспир. Моголь, между прочим, на самого Червивого замахивался, если помнишь. А тут какой-то Веллер.
- Хотя, да, помню. Ну, тогда извини. Прости меня, дурака, дурынду, дурня придурковатого. Я погорячился.


      
Вопрос из зала: Как ваша «креативная философия» перекликается с работой Михаила Веллера об энаргоэволюции?

    По-правде говоря, очень мало перекликается. На мысль о том, будто «энергоэволюция» Веллера должна иметь много общего с «креативной философией», наводит тот факт, что оба эти учения признают энергию главным движителем развития материи. Но Веллер проводит свои исследования в несколько иной плоскости и, соответственно, приходит к иным выводам, нежели «креативная философия».
1.
    Разумеется, мы не собираемся опровергать Веллера. Это противоречит творческим принципам «философии красоты». Если вы помните, среди этих принципов есть принцип «новизны и разнообразия». Так что, нам ближе лозунг Мао Цзэдуна: «Пусть расцветают все цветы». Считается, что этот лозунг заимствован у Конфуция. Но, думается, Конфуций такого не говорил. Ведь этот китайский мудрец наверняка знал, что среди цветочков могут оказаться сорняки. Зато в других переводах тезиса Мао речь идет только о «ста» цветах, вероятно, самых красивых и безвредных. Впрочем, учение Веллера, представляется нам достаточно интересным, чтобы оно оказалось в числе избранных цветков. И потому мы готовы дополнить книгу Веллера «Все о жизни» своими замечаниями, чтобы с помощью такой икебаны прояснить ее достоинства.
    Конечно, полемизировать с Веллером – дело непростое. Ведь Веллер известен убедительностью и категоричностью суждений. Но, как мы знаем, «на всякого мудреца довольно простоты». Вот, и Веллер, очевидно, будучи реалистом, в своих размышлениях и выводах он опирается на факты. Разумеется, мы в курсе, что «факты – упрямая вещь». Но нам также известна точка зрения синтезаторов, которые считают, будто факты – вещь ненадежная, поскольку на каждый факт может отыскаться факт с обратным значением, и потому «если факт противоречит теории, тем хуже для факта».
    Таким образом, истинность учения Веллера во многом зависит от безупречности фактов. Но таковы ли эти факты? Например, в центр своей «теории максимального действия» Веллер ставит факт «Большого Взрыва». Считается, что в результате такого взрыва из одной точки возникла вся Вселенная. По мнению Веллера, это доказывает, что главным свойством энергии является стремление к «максимальному действию». А так как человек с его разумом воплощает в себе эту основную идею энергоэволюции, то ему присуще добиваться высших достижений. Притом максимальные достижения могут быть вполне бессмысленными и даже разрушительными, поскольку тут важен масштаб эффекта. И отсюда с неумолимой логикой следует, что вящим результатом такой деятельности человека может являться радикальное уничтожение Вселенной и построение новой, на вкус самого человека.
    Как вы понимаете, подобный результат «максимального действия» нас никак не устраивает. И дело даже не в том, что перспективы столь грандиозных свершений слишком умопомрачительны, а в том, что у нас совсем иные представления о свойствах Энергии. «Креативная философия» утверждает и доказывает, что Творческой Энергии Вселенной присущи «принципы красоты», среди которых мы знаем «принцип дополнительности (любви)», «принцип рациональности», «принцип преемственности (инерции)», «принцип целесообразности» и пр. Все эти принципы отнюдь не подразумевают стремление энергии к разрушению, а напротив, предполагают созидание.
    Правда, среди "творческих принципов» есть еще и «принцип новизны» и «принцип преодоления». Скорее всего, Веллер обратил внимание именно на эти замечательные принципы, полагая, будто именно они являются ведущими в устремлениях человеческого гения. Кстати, Веллер не первый соблазнился очевидностью этих принципов развития. До него, например, это сделал Шопенгауэр, доказывавший, что во Вселенной всем заправляет «Мировая Воля». И это понятно, ведь наша воля практически неотделима от нашего сознания и мышления. Тут даже неизвестно, что первично. Соответственно, само мышление и подсказывает мыслителю определение основной ведущей силы в мире. Но стоит напомнить, что мышление является по отношению к разуму чем-то, вроде прививки и даже паразита, и потому развивается согласно совсем иным принципам, чем разум. Эти принципы нам известны под названием «законы диалектического материализма». И в них, как вы помните, основным принципом является «отрицание отрицания». Поэтому не приходится удивляться, что Веллер приходит почти к таким же результатам, к каким приводит развитие идей Шопенгауэра в философии Ницше, где появляется сверхчеловек, не обремененный нравственными принципами. И если у Ницше «воля к власти» предполагает отмену Бога и стремление сверхчеловека доминировать в природе, то абстрактный человек Веллера замахивается уже на целую Вселенную.
      Однако мы взялись рассматривать факты, которыми оперирует Веллер. И, знаете ли, сам факт «Большого Взрыва», вызывает у нас большие сомнения. У ученых нет никакой уверенности в том, что Вселенная образовалась из какой-то точки, если это не точка зрения ряда ученых. Даже тот факт, что Вселенная расширяется, как после взрыва, ныне подвергается сомнению.
      Впрочем, мы готовы допустить, что «Взрыв» был, но разве это означает, что главным свойством энергии является «максимальное действие»? С чего мы взяли, будто взрыв с образованием звездных систем – результат «максимального действия»? Что если максимум возможностей энергии заключается в таком взрыве, который бы уничтожил всякую материю? А? Как вам такой сценарий? И что ж в этом случае? Неужели из-за какой-то точки в истории Вселенной вся теория Веллера отправляется кобелю под хвост?
    Разумеется, это не так. У Веллера достаточно других фактов в его доказательной базе. Например, он задается вопросом: «А что собственно человеку надо в жизни?» И уж тут, казалось бы, можно найти изрядное количество весомых аргументов в пользу того, что человеку надо много, а лучше всего, конечно, все и сразу. Тут не лишне вспомнить и строительство египетских пирамид, и рискованные путешествия мореплавателей, и завоевания императоров. Но сам же Веллер замечает, что человек делает много лишнего и ненужного, чего ему по большому счету и не надо. На первый взгляд это проигрышный ход. Раз человеку на самом деле не так уж много надо, то выходит, в его природе не заложена идея «Большого Взрыва». Однако Веллер обращает этот ход в свою пользу. Он объясняет феномен непродуктивных действий человека избыточной энергией, которая толкает индивида к «максимальным действиям».
      В результате такого хода конем, мы снова вынуждены усомниться в аргументации Веллера:
      Во-первых, то, что человеку на самом деле не так много нужно в жизни – очень спорное утверждение. Да, мы знаем способности человека обходиться минимумом потребностей. Но нам также известен и «закон возвышения потребностей», когда обзаведясь лошадью, человек должен приобрести седло, построить конюшню, обращаться к кузнецу, заготавливать фураж, научиться скакать на лошади, ухаживать за ней, лечить и так далее по возрастающей.
    Во-вторых, то, что человек делает много ненужного, не является строгим фактом. Мало ли кто считает ненужным мой сарай на даче.
    Наконец, в третьих, с чего это вдруг нерациональная трата сил человеком свидетельствует о его нужде превозмогать себя в целях максимального эффекта. Скорее уж это доказывает то, что человек в своем творчестве способен совершать ошибки и просчеты. В понимании «креативной философии» человек вообще представляет собой творческий процесс, в котором очень многое пишется начерно, но и исполненное прилежно, не обязательно пригодно для будущего и ведет к совершенству.
    Словом, наша антитеза Веллеру состоит в том, что даже если человеку надо много, то далеко не каждый готов достигать этого путем мобилизации всех своих возможностей. Кстати, Веллер сам же доказывает эту мысль, приведя известную историю о встречи Александра Македонского с Диогеном. Македонский, как мы знаем, был одержим идеей завоевания мира, что, конечно, принадлежит роду «максимальных действий». Зато Диогена озаботило всего лишь, чтобы император не заслонял ему солнце.

2.
      Очевидно, подозревая, что факты бессмысленных действий никак не доказывают стремление человека брать самые высокие вершины в жизни, Веллер задается вопросом: «А что такое жизнь?»
    По своему обыкновению Веллер приводит множество фактов и приходит к выводу, что жизнь можно свести к сумме воспоминаний. На наш вкус такое представление о жизни выглядит слишком механичным. Ведь, если для нас жизнь это творческий процесс, то и воспоминания являются частью этого процесса, и значит, сами эти воспоминания бывают продуктом нашего творчества.
    Тем не менее, мы готовы согласиться с Веллером. Пусть наша жизнь - сумма воспоминаний. Но что это доказывает? А то, говорит Веллер, раз сутью нашей жизни являются воспоминания, то каждый человек подсознательно стремится насытить свою память наиболее яркими и позитивными впечатлениями. А поскольку самые яркие впечатления происходят из крупных достижений, то это и заставляет человека делать «максимальные усилия». То есть, сама жизнь толкает человека на различные подвиги.
      Разумеется, мы не собираемся спорить с тем, что существует множество любителей приключений и рекордов. Однако в большинстве случаев можно обнаружить стимулы к таким мероприятия. Например, не так давно, на масленицу, в одном из Воронежских парков проводилось соревнование по скоростному поеданию блинов. Дело кончилось тем, что один спортсмен так забил свой пищевод блинами, что умер прямо на глазах у восхищенных зрителей. Так вот, если бы жертвой масленичной забавы двигала лишь жажда подвига, то ему необязательно было участвовать в шоу. Он мог бы объесться блинами в домашних условиях, где, кстати, легче определить границы человеческих возможностей. Так что к роковому рекорду спортсмена, скорее, подвигло вовсе не желание насытить жизнь впечатлениями, а призовая сумма в несколько тысяч рублей.
    В качестве следующего факта, доказывающего стремление человека наполнить свою жизнь острыми ощущениями, Веллер приводит подвиг Магеллана. Конечно, мы признаем, что путешествие вокруг Земли щекочет нервы. Но корректен ли сам этот пример, если мы не знаем всех интересов Магеллана. Напомним, что Колумб не собирался открывать новые земли. Его открытие Америки состоялось благодаря неверным расчетам, в которых усматривается изрядная доля корысти.
    В другой раз Веллер живописует нам состояние лыжника, который отдал все силы на дистанции, и потому очень неважно выглядит. Это как будто должно свидетельствовать в пользу того, что лыжник прибегнул к «максимальному действию», чтобы обогатить свою жизнь яркими впечатлениями. Однако и этот пример мы не можем признать удачным. Нет, лыжник возможно и обогатил свою жизнь позитивными впечатлениями, но только в том случае, если выиграл гонку и получил соответствующее вознаграждение. Иной вариант, в котором оказывается большинство претендентов, предусматривает разочарование лыжника и, очень возможно, сожаление его о потерянном времени.
      Между прочим, жизнь посвященная спорту, если ее рассматривать как сумму воспоминаний, может выглядеть очень даже бедной на впечатления, ибо представляет собой череду однообразных и утомительных тренировок.
    Таким образом, если даже допустить, что содержание нашей жизни сводится к сумме впечатлений, хранимых в памяти, то это вовсе не предопределяет стремление человека к «максимальным усилиям». К рискованным предприятиям нас скорее подталкивает общественная среда и внешние условия. Подчинение этим условиям зависит от нашего сознания, по вине которого нам прививаются определенные представления и алгоритмы поведения. То есть, именно наше мышление зачастую является автором наших головокружительных замыслов и рискованных затей.
      Впрочем, если мы согласны с тем, что в числе «творческих принципов» имеется принцип «преодоления» и «новизны», то мы должны согласиться и с тем, что человеку на его творческом пути по созиданию самого себя присуще преодолевать различные препятствия. Но это преодоление не является самоцелью. Будучи в рамках творчества, оно целесообразно и рационально. Между прочим, эту мысль неожиданно доказывает нам и сам Веллер, когда пытается анализировать ту информацию, которая хранится в нашей памяти. Оказывается, кроме воспоминаний о головокружительных победах, в нашей памяти находится огромное количество малозначимых сюжетов. Притом эти мелкие впечатления бывают порой более яркими и дорогими нам, чем те, которые связаны с нашими «максимальными усилиями». Объяснить это можно только тем, что строительным материалом для нашей жизни служат не столько наши дерзания и вожделения, сколько наши симпатии и пристрастия.
      Да вы и сами подумайте, если пресловутый «Большой Взрыв» случился только потому, что единственным свойством энергии является лишь достижение максимального эффекта, то никакого смысла в дальнейшей эволюции нет, и не может быть. «Максимальное действие» взрыва произошло, и значит, все прочие действия уже не могут быть максимальными. И даже если предположить, будто для следующего Взрыва Вселенной нужно создать человека, то и в этом случае энергия должна обзавестись свойствами созидательного содержания.
      Конечно, воспоминания о былых победах и заслугах могут быть нам приятны, но далеко не всегда. Многое зависит от того, чем мы заплатили за те или иные свершения, и что мы имеем в итоге. Притом в разных обстоятельствах отношение человека к своим подвигам бывают различны. Это даже не нужно доказывать. Достаточно представить себе состояние, прикованного к постели, альпиниста.
    Словом, человек не может жить прошлым. Какие бы благостные эмоции ни вызывали у нас прежние победы, нам все ж важнее сиюминутные ощущения. Впечатление о вкусе халвы не может заменить саму халву. Разумеется, Веллер это понимает, и потому переходит к исследованию феномена ощущений.

3.
      Об ощущениях можно говорить много. Ведь ощущения – это, по сути, подсознательные решения нашего разума. Считается даже, что мы мыслим всем организмом. Поэтому спор философов о том, что есть доказательство жизни человека: «мыслить» или «ощущать», фактически беспредметен.
      Веллер считает, что наши ощущения – это и есть реалии нашей жизни. Более того, он утверждает, что ощущения могут заменить нам саму реальность. В доказательство он приводит известный опыт с крысой, которой подвели электрод к центру удовольствия в ее мозгу, и предоставили в ее распоряжение педаль, позволяющую посылать электрические сигналы в этот центр. В итоге крыса до издоху жала на педаль, предпочитая эту операцию всем прочим прелестям бытия .
      Понятно, что эксперимент с крысой убеждает нас в том, что человек стремится получать приятные ощущения и избегать неприятных. Однако, имея дело с Веллером, всегда следует ждать неожиданного хода типа «Шаг королю». И действительно, Веллер вдруг замечает, что у всех людей разные представления о «приятном». Есть даже такие граждане, которым нравится смотреть индийские фильмы и плакать. Честно говоря, такой ход нас несколько обескураживает. Ведь одно дело смотреть на чужие несчастия, и совсем другое - пережить подобное в действительности. Впрочем, оставим этот факт на совести автора. У Веллера предостаточно и других. Важно выяснить, к чему все они ведут? Не иначе речь пойдет о каком-нибудь «высшем ощущении».
    Так и есть. Веллер вдруг сообщает нам, что все люди стремятся к счастью. Скажем прямо, мысль эта далеко не новая. Однако до сих пор о самом счастии человечество имеет довольно смутные представления. Веллеру это известно, и он проясняет понятие счастья, говоря, что «счастье – это предельно прекрасное, восхитительное внутреннее состояние, проистекающее из того, что внешние обстоятельства соответствуют нашим потребностям».
    Надо сказать, формулировочка так себе. Сам Веллер, противоречить некоторым ее положениям, считая что существуют достаточно простые пути достижения счастья. Например, путем наркотического опьянения или с помощью духовных практик восточных монахов. Заметим, что это очень непохожие способы обретения счастья, но уж точно, эффект их обоих мало зависит от «внешних обстоятельств».
      Впрочем, это мелочи. Посмотрим лучше, в чем счастье наркомана. Ведь он не просто употребил какой-то наркотик и почувствовал себя «предельно прекрасно». Нет, вся прелесть его эйфории заключается в его глюках, когда ему кажется, будто ему доступна и истина, и самые немыслимые миры. Но эти фантазии – есть не что иное, как плоды творчества его отравленного разума. То же и буддийский монах. Во время своих медитаций он не просто блаженствует от того, что в его желудке переваривается рис, он пребывает в особом пространстве своих иллюзий. А это какое-никакое все ж творчество. То есть, по нашему мнению, счастье обязательно связано с творчеством.
      Неизвестно, готов ли Веллер поддержать нашу поправку. Зато он находит, что счастье само по себе очень субъективно и относительно. Тут он цитирует Наполеона, воскликнувшего: «Да был ли я счастлив хоть два часа в жизни?». Вдобавок Веллер сравнивает ощущение нищего, нашедшего тысячу долларов, и чувство миллиардера, вешающегося по поводу утраты половины состояния. В общем, примеров предостаточно, чтобы понять, что у всех людей свои представления о счастии. Сомнительно однако, что многие сочтут эту идею открытием.
    Впрочем, Веллер не гонится за оригинальностью. Ему важнее подчеркнуть, что, несмотря на разногласия по поводу мнений о счастии, все люди готовы бежать за ним, как легендарный «осел за морковкой». При этом людям, как правило, известно, что на их пути будет немало трудностей и даже опасностей. Но они готовы к любым испытаниям и затратам, лишь бы ощутить то высшее благо, называемое счастьем. И Веллер был бы не Веллер, если бы на основании новых фактов не пришел к выводу, что чем больше усилий человек затратит на достижение своей цели, тем крупнее удовольствие он испытает. То есть, Веллер наконец открывает нам, заложенный в природе человека, механизм, приводящий человека к «максимальному действию».
    По правде сказать, сам этот механизм нам очень даже симпатичен. Ведь он подтверждает нашу догадку, что в природе существуют механизмы «понуждения к творчеству». Однако мы должны напомнить, что среди творческих принципов существует «принцип рациональности». Поэтому при «максимальном действии» в достижении счастья совсем не обязательно уподобляться ослу. Напротив, морковка будет слаще, если мы ее добудем в результате красивого творческого акта. Мы, допустим, не побежим за ней босым по раскаленным углям, а вырастим ее на своем огороде. Ведь если слушать Веллера, то даже писать эти строки для вящего счастья нам следовало бы не руками, а тыкая носом в клавиши. Да мало еще каких козней можно придумать самому себе, чтобы сделать счастье более полным. Притом еще неизвестно надолго ли нам хватит «восхитительного внутреннего состояния». Ведь общеизвестно, что счастье преходяще. Пик блаженства обязательно должен сменяться спадом. Так даже в сексе устроено. Нельзя же есть одну халву, даже если она нам очень по вкусу. Иначе она просто нам опротивит.

4.
      Таким образом, мы должны признать, что счастье вещь достаточно капризная и эфемерная. И, хотя всякий человек не прочь погрузиться в это «восхитительное состояние» и оставаться в нем как можно дольше, но далеко не каждый норовит для этого лезть вон из кожи. Некоторые даже поддерживают девиз Козьмы Пруткова: « Хочешь быть счастливым – будь им». А иные разделяют убеждение, будто «Не в счатии деньги».
      Человек тем и отличается от осла, что он предпочитает иметь запас соблазнительных морковок у себя в погребе. Впрочем, не только этим. Веллер, к примеру, считает, что человек отличается от животного избыточной энергетикой. Именно это, якобы, позволяет человеку доминировать в природе и побуждает его использовать энергетические ресурсы планеты. Для доказательства этой мысли он использует опыт спелеологов, свидетельствующих об удлинении суточного цикла в пещерах. Опирается Веллер также и на небезызвестный «эффект Маугли». Тут он поясняет, что волчица усыновляет человеческого детеныша, благодаря его энергетическому превосходству над другими щенками. И вообще, как считает Веллер, человек выделился из Царства Животных исключительно в результате овладения огнем.
      Не исключено, что мысль о роли огня в происхождении человека пришла Веллеру где-нибудь в турпоходе у костра под хорошую закуску. И оно бы ничего. Но здесь он покушается поставить мат самому Марксизму-Ленинизму с его теорией «возвышения потребностей». Эта теория, как вы помните, предполагает, что превращение обезьяны в человека началось с палки и каменного рубила. Поэтому мы вынуждены подвергнуть факты Веллера самой строжайшей проверке.
      Однако, как же нам проверить, что думает волчица, когда находит ребенка? Но и верить Веллеру на слово у нас тоже нет никаких оснований. Слишком много ложных ходов и сомнительных фактов мы подметили в его сочинении. Что же касается спелеологов, то тут и вовсе неизвестно, почему им не спиться в пещерах. Кстати, есть много свидетельств того, что некоторые люди не могут уснуть сутками, а другие наоборот могут спать годами. Разве это доказывает, что человек энергичнее всех живущих на Земле. Мы даже не уверены, что человек может бежать быстрее и дальше, чем волк. Маугли, конечно, не в счет. Про Маугли мы, к нашему стыду, очень мало знаем. Но обыкновенный человек вряд ли обгонит волка или косулю. А ведь мы должны иметь в виду обыкновенного, среднестатистического человека. Того самого, который предпочитает есть морковку, когда ему охота, а не бегать за ней подобно ослу.

5.
    Как-то так получилось, что мы морковку прировняли к счастью. Наверное, это неправильно. Ведь, как выяснилось, счастье слишком летуче и бесформенно, чтобы быть овеществленным. Вместе с тем, большинство людей стремится к обладанию максимальным количеством вещей или их денежным выражением. И это неудивительно, если вспомнить, что обладание предметами предполагает более реальные ощущения, нежели чем иллюзорные. Вещи могут воплощать в себе память о прошлом, а если речь идет о деньгах, то и определяют возможности в будущем. С тех пор, как человек увеличил свою силу, благодаря палке, он только тем и занимается, что наращивает свое доминирование в природе с помощью вещей. В современном мире возможности человека в основном зависят от денежных средств, которыми он обладает. Веллер не случайно напоминает нам, что деньги – это консервированная энергия.   Он явно готовит решающий ход, намекая, что стремление человека к обогащению и есть наилучшее доказательство природной тяги человека к «максимальному действию».
    И Веллер, разумеется, делает этот ход. Он даже подкрепляет его новыми фактами, в числе которых неотразимый пример Мэрилин Монро, которая покончила с собой в расцвете лет и материального благополучия. То есть, Веллер нам подсказывает, что человек порой даже не представляет, зачем ему нужны деньги, слава и власть, а на самом деле все эти соблазны лишь повод к реализации человеком тайного желания совершить какое-нибудь «максимальное действие».
    Итак, Веллер делает свой главный ход. Но мы к нему уже готовы. И мы знаем слабое место Веллера. Слабое место нашего оппонента – его собственные факты. Мы немедленно проверяем информацию о смерти Монро, и тотчас выясняется, что факт самоубийства актрисы подвергается очень большим сомнениям. Вот вам и справочка из публикации о жизни Нормы Джин Бейкер Мортенсон, известной миру как Мэрилин Монро:
      «По официальной версии, смерть (Монро) наступила вследствие приема чрезмерной дозы лекарственных препаратов. Но такое заключение не объясняет многих противоречий и нестыковок, выявленных при дальнейшем расследовании обстоятельств кончины актрисы».
      И все же факт того, что огромное число людей не знают пределов своего обогащения, остается бесспорным фактом. Многие миллиардеры просто физически не способны использовать накопленные средства. Их даже не убеждает предостережение А. Македонского, повелевшего сделать в своем гробу отверстия для рук в знак того, что завоевав пол мира, он ничего не может унести в царство Аида.
      Взять хотя бы русского миллиардера Бориса Березовского. Ограбив Россию, он прикупил себе самую большую яхту. Но много ли морских путешествий он совершил в своей жизни? Однако разве это доказывает, что Березовский готов был совершить какое-нибудь максимальное действие? Вот, если бы он стал плавать вокруг света до полного измождения, то таки да, это следовало бы признать «максимальным действием». Примерно то же можно сказать и о других толстосумах. Очень мало кто из них готов потратить все свое состояние на какой-нибудь головокружительный подвиг. Напротив, почти все они норовят вложить свои деньги в прибыльное дело, чтобы еще больше увеличить капитал. И объяснение этому феномену в учении Веллера мы не находим.
      Между тем, объяснение есть. И оно очень простое. Достаточно вспомнить, что «креативная философия» провозглашает смыслом жизни творчество. Притом творчество в широком понимании. И основным творчеством, пожалуй, следует признать созидание человеком самого себя и собственной жизни, а все искусства призваны лишь служить этому созиданию. Так вот, материальные блага как раз и определяют возможности для реализации творческого потенциала человека. Проще говоря, человек стремится жить красиво. Как ему это удается, это тема для другого, большого и серьезного, разговора. Заметим лишь, что удается ему это далеко не всегда.

6.
    У красоты есть свои принципы, которые позволяют нам отличать красоту от уродства. Напомним, что среди этих принципов есть и «принцип преодоления». В созидании человеческой личности этот принцип играет огромную роль. Как мы понимаем, именно об этом «креативном принципе» созидательной энергии ведет речь Веллер. Соответственно, мы ему благодарны за его «максимальное усилие» по освещению данного вопроса и считаем его вклад в «креативную философию» ценным. Но, признавая, таким образом, Веллера нашим соавтором, мы должны все же указать на то, что само «максимальное действие» нуждается в осмыслении. Ведь остается непонятным, что есть более «максимальным действием»: срубить дерево или вырастить его, разрушить дворец или построить? С точки зрения «креативной философии» эти действия не идентичны. И хотя спилить дерево кажется более эффектным делом, в системе ценностей творческого созидания это не представляется естественным результатом энергоэволюции.
 

ВЕЛИКИЙ МОШЕННИК ДОКТОР ФРЕЙД ч. ...

(Моголь) 		  24    2021-03-20  4  967

В первой части этой статьи мы доказали, что Фрейд, будем считать, ошибался, когда утверждал, будто источником жизненных и творческих сил человека является сексуальная энергия. Но не прав оказался и Юнг, отводивший либидо теневую область жизненных процессов. На самом деле любовь и секс связаны принципом дополнительности, где любовь является источником творческой энергии человека, а секс представляет собой физическое дополнение любви. Но как следует из диалектического треугольника принципа дополнительности, плотские отношения в определенных случаях способны отрицать любовь, а значит, способны отрицать разум, основу которого образуют принципы творчества и красоты. Отсюда следует, что секс может иметь для человека не меньшее значение, чем сама любовь. И этот феномен, по нашему мнению, нуждается в философском осмыслении.

10.
   Принято считать, что сексуальные извращения являются антиподом любви. С этим мы спорить не собираемся, хотя и остается вопрос: с какого момента соитие партнеров можно считать развратом? И все же неплохо бы выяснить, откуда берутся извращения? Нет, мы, конечно, не малые дети и не наивные христиане средневековья, считавшие пороком уже саму «склонность к измене и перемене».
    Современный человек, благодаря развитию порнографической индустрии, прекрасно посвящен в тайны самого махрового разврата. Однако в философии эта деликатная тема не получила должного осмысления. И это, как будто, неудивительно. Ведь наблюдая совокупления животных, мы не считаем их действия развратными. Они бессознательны и продиктованы природой. Отсюда следует вывод, что секс – это всего лишь проявление животного начала в человеке, и все представления о греховности секса коренятся в сознании индивида. Потому-то плод с древа познания, сорванный Адамом, оказался приравненным к греху прелюбодеяния.
    Похоже, так рассуждал и доктор Фрейд. Это позволило ему поместить животные начала человека в область «бессознательного», а ответственность за развитие пороков возложить на сознание личности и социум. Такое простое решение, как известно, всех устроило. И даже Юнга, который прибавил к этому роль коллективного бессознательного. Однако, если Фрейд помещал свой котел с либидо прямо в разум человека, да притом в качестве главного источника жизненной энергии, то он обязан был осветить некоторые темные стороны интимных отношений. Например, откуда у половых партнеров берутся идеи садо-мазохизма? В животном мире этот вид сексуального искусства, по нашим сведениям, не распространен. Или вот, отчего в сексе имеют значение одежды участников соития? Ведь инстинкту продолжения рода специальные наряды вряд ли что-то добавляют. Или, почему нас (пусть не всех) возбуждают порнографические фильмы? Собак, например, чужие наслаждения не волнуют. Кобели, правда, дерутся за право обладать сукой, но лицезреть эротические сцены, они явно не стремятся.
    Простым кипением и образованием пара в котле с либидо эти феномены эротических отношений объяснить трудно. Зато, исходя из положений креативной философии интерес зрителя к шедеврам порнографии, вполне объясним. Как вы помните, мы считаем, что главным отличием человека от животного является эмпатия, высокая способность к сопереживанию. Говоря языком огородников, эмпатия - корневая система любви. То есть, сама любовь содержит в себе зерно порока любителей порно фильмов.
   Тут самое время вспомнить, что в представлении креативной философии «бессознательное», которое и есть разум, вовсе не похоже на примитивный Фрейдовский котел, а скорее, напоминает кухню творческой энергии, где яства готовятся на основе кретивных принципов. Одним из них является принцип таинства. Видимо, своим отношением к одеждам партнера человек отдает должное этому принципу.
    Известен нам и другой креативный принцип, «принцип новизны». Не исключено, что супружеская неверность и склонность к беспорядочным связям определяется как раз этим вполне безобидным принципом.
    Другой креативный принцип, «Принцип преодоления» подвигает человека на развитие и проявление воли. Но что такое воля в контексте любви? Пожалуй, это не только умение человека добиваться побед на любовном фронте. Известно, что мы владеем собой и даже мыслим с помощью волевых усилий. То есть, наша воля прокладывает дорогу к нашему сознанию. Но наше сознание – это обитель Эго. А у Эго, что тоже не секрет, плохая репутация. Не в пример любви, которая может довольствоваться сопереживанием, логика Эго подталкивает к обладанию предметом вожделения, подчинять его интересам Эго, и в этом Эго находит удовлетворение. Так что гипертрофированное Эго вполне может стать источником садистских наклонностей, взламывающих пределы обладания объектом.
    Но, как мы знаем, садизму противостоит мазохизм. Очевидно, эти виды сексуальных отклонений связаны принципом дополнительности, также как разум и мышление. И если ответственность за садистские наклонности мы возлагаем на волю и мышление, то из решения этой математической пропорции следует, что сорная трава мазохизма вырастает из самой любви, определяющей природу разума. Однако как в это поверить? Любовь! У которой, как у пташки крылья! Нет, для такого утверждения нужны веские аргументы. И они у нас есть.
    Во-первых, нами доказано, что любовь – это, прежде всего, сильная степень сопереживания. Но сопереживание субъекта самому себе не имеет смысла. Значит, сопереживание тем вероятнее и ярче, чем значительнее отличается объект любви от субъекта.
   Во-вторых, любовь, по общему признанию, является колыбелью творчества. Но творчество всегда требует самоотдачи, и по возможности, максимальной. При этом плоды творчества далеко не всегда окупают затраты на их производство. Однако это редко останавливает истинного творца, а иной служитель муз сам готов приплачивать за возможность быть их поклонником.
   И наконец, любовь сама по себе жертвенна. Ведь момент сопереживания предполагает некий отказ от собственного «Я», с тем, чтобы перевоплотиться в объект эмпатии. Не подчинить его, не получить в собственность по примеру Эго, но стать, пусть виртуально, этим объектом. Даже деление живой клетки подразумевает ее самопожертвование.
   В общем, любовь самым естественным образом содержит в своей природе такие семена, которые в определенной почве могут дать вполне ядовитые всходы. Однако тут возникает странная коллизия. У нас получается, чем выше способность личности к любви, тем в случае извращения ее сути глубже может быть нравственное падение ее субъекта. Как тут не вспомнить слова Есенина: «Но коль черти в душе гнездились — Значит, ангелы жили в ней».

11.
   Впрочем, черти вряд ли нам помогут в вопросах любви. Тут нам лучше бы обратиться за разъяснениями к какому-нибудь авторитетному философу. И такой философ есть. Его зовут Жан-Поль Сартр.
    В своей работе «Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм» Сартр подробнейшим образом рассматривает механику любви. И надо сказать, механика эта довольно сложная. В представлении Сартра любовь противоречива, конфликтна, агрессивна, диалектична.
    По собственному замечанию Сартра его описание любви несколько совпадает «со знаменитым гегелевским описанием отношений между господином и рабом. Любящий хочет быть для любимого тем, чем гегелевский господин является для раба».
      Как видите, здесь все вывернуто наизнанку. Но это не все фокусы любви. Не менее странно выглядит и то, что любящего не устраивает рабство любимого.
    «Кто хочет быть любимым, тот, напротив, не желает порабощения любимого существа», - замечает Сартр.
    Любящий желает добровольного отказа любимого от собственной свободы. Для этого, как пишет Сартр: «Любящий должен соблазнить любимого».
    «Соблазнение имеет целью вызвать в другом сознание своего ничтожества перед лицом соблазнительного объекта, - поясняет философ. - Соблазняя, я намерен выступить в качестве полноты бытия и заставить признать себя таковым… Это мое предложение не стоит на собственных ногах, оно обязательно требует вклада со стороны другого (любимого), оно не может приобрести значимость факта без согласия свободы другого (любимого), которая должна сама пленить себя, признав себя как бы ничем перед лицом полноты моего абсолютного бытия».
    «Любовь, ожидаемая от другого, не должна ничего требовать: она — чистая преданность без взаимности».
    Словом, любящий хочет быть для любимого Богом, благодаря которому творится весь окружающий мир и его смыслы. Но достигнуть такого идеального господства на практике удается далеко не всегда. Обычно остается опасность того, что любимый в любой момент может вернуть себе свободу путем разочарования в своем «Боге». Притом, у любящего нет уверенности, что его чары всегда действуют. Он на самом деле не знает, каким его «лепит, творит, малюет» любимый. И очень возможно, что истинное лицо любящего мало соответствует его образу в глазах любимого.
    «Одному Богу известно, чем я для него являюсь! – поясняет сомнения любящего Сартр. - Это значит: «Бог знает, что он делает из моего бытия»; и меня преследует это бытие, с которым мне грозит однажды встреча на каком-нибудь перекрестке».
    Эта обеспокоенность любящего делает его самого зависимым от субъективного восприятия его образа любимым. Чтобы продолжать удерживать в плену свободу любимого, любящий должен продолжать соответствовать этому образу, но он толком не знает, каков этот образ. Поэтому любящий вынужден постоянно утверждаться в своем положении властителя свободы любимого. Но как утверждаться? Хорошо, если субъективный образ любящего совпадает с его естеством. Тогда усилий для приневоливания любимого требуется немного. Но чем более ложным является идол поклонения любимого, тем вероятнее демонтаж им своего «Бога». В этом случае перед любящим возникает необходимость прибегать к самым различным средствам, позволяющим удерживать свободу любимого. И здесь, как вы понимаете, любящий способен превратиться в тирана, а отношения сторон такого партнерства все больше отдают садомазохизмом.
    Однако это еще не все заморочки диалектики любви. Ведь любимый, у которого любящий пытается отнять свободу, может отдать ее только когда сам становится любящим. А в этом положении, он сам уже покушается на свободу своего избранника. Казалось бы, тому только этого и надо. Ведь любящий как раз и стремится к тому, чтобы стать любимым. Но роль объекта любви предписывает ему мазохистскую позицию, когда он позволит поглотить свою свободу бывшим рабом. Быть может, в этом падении «Бога» перед властью любви есть какая-то сладость, но логика развития событий подсказывает пагубность такого предприятия. Ведь неизвестно, как распорядится полученной свободой «победитель»? И каким предстанет в его глазах поверженный «Бог»? Нашему сознанию доступно представление о том, что, как пишет Сартр, «полное порабощение любимого существа убивает любовь любящего». Так что, как бы не была удобна позиция раба любви, она остается еще более сомнительной, чем позиция господина. Отсюда возникает очередное противоречие, которое подмечает Сартр:
    «Каждый из любящих — в полной мере пленник другого, поскольку захвачен желанием заставить его любить себя, отвергая всех прочих; но в то же время каждый требует от другого любви, которая никоим образом не сводится к «проекту быть любимым».
    В результате размышлений над этой проблемой «борьбы полов» Сартр приходит к выводу:
    «Мы обрисовали троякую разрушимость любви: во-первых, она по своему существу есть обман и система бесконечных отсылок, потому что любить — значит хотеть, чтобы меня любили, то есть хотеть, чтобы другой хотел, чтобы я его любил… Во-вторых, пробуждение другого всегда возможно, он в любой момент может сделать меня в своих глазах объектом: отсюда вечная необеспеченность любящего. В-третьих, любовь есть абсолют, постоянно превращаемый самим фактом существования других в нечто относительное. Нужно было бы остаться во всём мире только мне наедине с любимым, чтобы любовь сохранила свой характер абсолютной точки отсчета».
   Как видите, Сартр, как будто подтверждает мысль о том, что любовь является источником порочных наклонностей любящих. Тем не менее, мы готовы сделать несколько важных замечаний.
    Прежде всего, мы призываем учесть тот факт, что Сартр ведет речь о плотской любви, то есть, о любви дополненной физической близостью. А ведь любовь и секс – это вещи несоизмеримые, так же как несоизмеримы разум и мышление. Любовь является плодом логоса разума. Поэтому любови свойственны творческие принципы красоты. В силу этого любовь целительна и созидательна. Такая любовь не требует поглощения чужих свобод, ее не страшат измены и перемены объекта своей любви, поскольку она сама независима и не стремится к обладанию объектом. Надеюсь, вам известны примеры проявления такой любви.
      Другое дело, любовь, дополненная физической близостью. В этом случае в отношения личностей вмешивается интеллект, который подчиняется законам материи. Главным из этих диалектических законов является закон «отрицания отрицания». Отсюда весь клубок противоречий в любви и трагедия ее гибели. Ведь это интеллекту присущ анализ, посредствам которого мир распадается на части, где присутствуют «я и не я», «мое – не мое», «раб – господин». Это логика интеллекта диктует необходимость обладания объектами в качестве дополнения личности. И это интеллект способен отрицать разум, а с ним и любовь. Таким образом, секс на самом деле всего лишь извращает принципы любви. Но это вовсе не значит, что мы можем отстраниться от проблемы отношений любящими. Напротив, поскольку мы не можем вычеркнуть интеллект и секс из нашей жизни, нам следует глубже изучить их природу.

12.
    Тема «раб-господин» в любовных отношениях слишком очевидна, чтобы ее мог обойти стороной доктор Фрейд. Он ее касается в своей знаменитой работе: «По ту сторону принципа удовольствия». Кстати, именно это сочинение Фрейда позволило ему стяжать славу великого философа. Здесь он, пожалуй, не уступает таким ярким представителям европейской философии как Шопенгауэр, Ницше, Хайдеггер. По крайней мере, в этом его произведении все достаточно сложно, путано, тенденциозно, несколько метафизично, и потому, спорно. Но главное, будучи сторонником материализма и исповедуя диалектику, Фрейд приходит к довольно упадническим выводам. Заметим, что некоторый декаданс вообще характерен для европейской философии начала ХХ века. Это дает нам повод назвать данное течение мысли «диалектической философией» в отличие от нашей «креативной философии», претендующей на наследие Русского Космизма.
    Итак, в своей статье «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд пытается разобраться в механизме устремлений человека. Ради этого он даже жертвует своим «греховным котлом» и представляет человеческий ум уже в виде некоего пузыря. Внутри этого пузыря находится «бессознательное», а стенки пузыря представляют собой сознание. Однако, надо сразу сказать, что пузырь этот, скорее, из разряда мыльных, поскольку на самом деле он мало что объясняет, и лишь иллюстрирует способность некоторых раздражителей «проламывать» пленку сознания и проникать внутрь «бессознательного». Между тем, речь идет о более драматичных вещах. Фрейд задается вопросом, какова роль принципа удовольствия в жизни-деятельности человека?
    С одной стороны, понятно, что человек стремится получать как можно больше удовольствий. Но с другой стороны природа удовольствия остается под большим вопросом. Например, человек может пожертвовать сиюминутным благом ради перспективы более крупного наслаждения в будущем. То есть, по сути, человек готов терпеть неудовольствия. Притом не факт, что обещанное в будущем удовольствие его полностью устроит. Вдобавок различных удовольствий может быть много, и каким-то приходится отдавать предпочтение, жертвуя прочими. Но отказ от удовольствий нередко сопряжен с неудовольствиями. А иные удовольствия вообще сомнительны. Они могут быть не столько настоящими удовольствиями, сколько привычными ощущениями.
   И впрямь, если мы не знаем вкуса маслин, то с чего это мы будем считать их благом? И еще неизвестно, сколько нам следует съесть этих ягод, чтобы к ним пристраститься.
    Иначе говоря, человек склонен принимать за удовольствия «навязчивые повторения». Для доказательства существования такого феномена в природе Фрейд ссылается на факты из биологии, приводя в пример, рыб, идущих на нерест в известные им места, и птиц, преодолевающих огромные расстояния, чтобы отложить яйца на родине.
   К роду «навязчивых повторений» Фрейд относит эффект фиксации больного на психических травмах. Привязанность к негативным воспоминаниям, по наблюдениям Фрейда, часто проявляется и во сне.
    «Природе сна больше отвечало бы, если бы сон рисовал больному сцены из того времени, когда он был здоров, - пишет Фрейд. - Если мы не хотим, чтобы сны травматических невротиков ввели нас в заблуждение относительно тенденции сновидения исполнять желание, нам остается заключить, что в этом состоянии функция сна нарушена…или мы должны были бы подумать о загадочных мазохистских тенденциях «я».
    Примерно о том же свидетельствует следующее наблюдение Фрейда:
    «Все тягостные остатки опыта и болезненные аффективные состояния повторяются невротиком и снова переживаются с большим искусством. Невротики стремятся к срыву незаконченного лечения, они умеют снова создать для себя переживание обиды; заставляют врача прибегать к резким словам и к холодному обращению…
      То же самое, можно найти и в жизни не невротических людей. У последних эти явления производят впечатление преследующей судьбы, демонической силы… Так, известны лица, у которых отношение к каждому человеку складывается по одному образцу: благодетели, покидаемые с ненавистью своими питомцами; влюбленные, у которых каждое нежное отношение к женщине проделывает те же фазы и ведет к одинаковому концу, и т. д.».
      Значение «навязчивых повторений» в жизни человека еще более возрастает со следующей мыслью Фрейда:
    «Если подумать, как мало мы знаем из других источников о возникновении сознания, то нужно отвести известное значение хоть несколько обоснованному утверждению, что сознание возникает на месте следа воспоминания».
    То есть, Фрейд полагает, что возникновением сознания мы обязаны нашей памяти. Для доказательства этой мысли Фрейд даже воспользовался своим пузырем, изображающем ум. Из его рассуждений, кстати, довольно смутных, следует примерно следующее. Внешние раздражители бомбардируя оболочку пузыря проникают сквозь нее в «бессознательное», и в качестве ответной реакции «бессознательное» вынуждено укреплять эту оболочку, образуя таким образом сознание. В общем, если довериться такой схеме, то сознание похоже на мозоль.
    Впрочем, мы здесь не ручаемся за правильность отображения сути идеи Фрейда. Заметим лишь, что «креативная философия» рассматривает память как питательную среду для мышления. По нашему мнению, сознание потому-то и метафизично, что использует в своих операциях информацию из памяти, то есть то, что уже не существует, находится за пределами бытия и потому является «Ничто». Однако если бы только память была источником образования сознания, то очень многие животные могли бы соперничать с человеком в сфере соображения. Собаки, например, гораздо лучше человека помнят запахи.
    Между тем, из предположения, будто сознание является произведением памяти, прямо следует, что стремление к удовольствиям может быть нами ложно понятым, являясь на самом деле всего лишь влечением к привычному состоянию. Вот как об этом говорит Фрейд:
   «Каким же образом связаны между собой влечения и навязчивое повторение? Здесь мы приходим к мысли, что мы набрели на следы самого характера этих влечений, возможно, даже всей органической жизни, до сих пор бывших для нас неясными. Влечение с этой точки зрения можно было бы определить как наличное в живом организме стремление к восстановлению какого-либо прежнего состояния, которое под влиянием внешних препятствий живое существо принуждено было оставить…
   Это определение влечения звучит странно(!), так как мы привыкли видеть во влечении момент, стремящийся к изменению и развитию, и должны теперь признать как раз противоположное, выражение консервативной природы живущего…
      Если, таким образом, все органические влечения консервативны, приобретены исторически и направлены к регрессу, к восстановлению прежних состояний, то мы должны все последствия органического развития отнести за счет внешних, мешающих и отклоняющих влияний».
    И далее:
   «Если бы целью жизни было еще никогда не достигнутое ею состояние, это противоречило бы консервативной природе влечения. Скорее, здесь нужно было бы искать старое исходное состояние, которое живущее существо однажды оставило и к которому стремится обратно всеми окольными путями развития. Если мы примем как не допускающий исключений факт, что все живущее вследствие внутренних причин умирает, возвращается к неорганическому, то мы можем сказать: целью всякой жизни является смерть».
    Довольно странный вывод, не правда ли? Впрочем, Фрейд, как видите, и сам признает эту странность, но это не мешает ему продолжать убеждаться в своей версии целеполагания живых организмов.
    «Рассматриваемые в этом свете влечения к самосохранению, к власти и самоутверждению теоретически сильно ограничиваются; они являются частными влечениями, предназначенными к тому, чтобы обеспечить организму собственный путь к смерти и избежать всех других возможностей возвращения к неорганическому состоянию, кроме имманентных ему».
    Новые доказательства своей умопомрачительной теории Фрейд находит в жизни простейших организмов. Он, правда, не берется открыть тайну их происхождения. Зато указывает на тот факт, что, будучи исторгнутой из вечности мертвой природы, живая клетка, практически, бессмертна. А причиной тому, как раз, является ее постоянное возвращение к первоначальному состоянию, благодаря делению.
    Конечно, тут во весь рост встает проблема возникновения сложных организмов и их эволюции. Но, во-первых, плодовитость и бессмертие живых клеток, по логике вещей, должна приводить к их переизбытку в природе, что, по мысли Фрейда, неизбежно приводит к случайным связям и «слепливаниям» их в более сложные образования.
    А во-вторых, если живая клетка не способна умереть естественной смертью, но стремится это сделать, то очень даже возможно, что эволюция является ее единственным способом совершить самоубийство путем превращения в сложные организмы. Огромное же число препятствия на этом пути, в том числе и различные побочные влечения, отправления и потребности объясняют разнообразие проявлений жизни. Иных же причин для прогресса организмов Фрейд не обнаруживает.
    «Нельзя установить общего влечения к высшему развитию в царстве животных и растений,- утверждает Фрейд, — хотя такая тенденция в развитии фактически бесспорно существует.
   Но, с одной стороны, это в большей мере лишь дело нашей оценки, если одну ступень развития мы считаем выше другой, а с другой стороны, наука о живых организмах показывает нам, что прогресс в одном пункте очень часто покупается или уравновешивается регрессом в другом. Имеется также достаточно видов животных, исследование ранних форм которых говорит нам, что их развитие скоро приобретает регрессирующий характер. Прогрессирующее развитие так же, как и регрессирующее, может быть следствием внешних сил, принуждающих к приспособлению, и роль влечений для обоих случаев могла ограничиться тем, чтобы закрепить вынужденное изменение как источник внутреннего удовольствия».
    Что же касается человека, то и здесь Фрейд не видит никаких мотивов эволюционного восхождения.
    «Многим из нас, — пишет Фрейд, — было бы тяжело отказаться от веры в то, что в самом человеке пребывает стремление к усовершенствованию, которое привело его на современную высоту духовного развития, и от которого нужно ожидать, что оно будет содействовать его развитию до сверхчеловека. Но я лично не верю в существование такого внутреннего стремления и не вижу никакого смысла щадить эту приятную иллюзию».
    Впрочем, Фрейд находит объяснение факту явного развития некоторых индивидуумов:
    «Путь назад к полному удовлетворению, как правило, закрыт препятствиями… и, таким образом, не остается ничего другого, как идти вперед, по другому, еще свободному пути развития».
    И все же, если быть до конца последовательным, влечение живых организмов к смерти не должно бы зачеркивать их влечение к жизни. Ведь наряду с «привычкой к агрегатному состоянию» у организма в процессе жизни может возникнуть и привычка жить. Примерно то же может произойти и с любителем маслин, когда он, распробовав виноград, будет отдавать предпочтение этим ягодам. Догадка о такой возможности отнюдь не обескураживает Фрейда. Напротив, компромиссное решение этого щекотливого вопроса позволяет ему объяснить тайну продолжения рода. Ведь если главной задачей, например, человека является преодоление всех препятствий на пути к вожделенной смерти, то с какой стати у него предусмотрены репродуктивные органы? Исходя же из потребности человека вернуться к привычной жизни после смерти, его сексуальные влечения вполне оправданы. Так человек ловит сразу двух зайцев: и умирает, и продолжает жить в своем потомстве.
    Обоснование столь хитроумной комбинации Фрейд находит в работах биологов, где они доказывают способность организма продлевать себе жизнь вплоть до акта размножения. Хороший пример в этом смысле предоставляют эксперименты с инфузорией-туфелькой. Как оказалось, эта туфелька может давать многочисленные потомства и остается при этом практически бессмертной, правда, при условии, если после акта размножения ее помещать в свежую воду. Но если ее оставить в той же воде, населенной продуктами ее жизнедеятельности, то она благополучно сводит счеты с жизнью.
    Конечно, точно неизвестно, что именно отравляет жизнь туфельки. Возможно, это тот же случай, который нам знаком из исторической справки Фрейда о приключении сластолюбивого папаши, своренного в котле. Но может быть, сам акт размножения каким-то образом портит среду обитания инфузории. Не исключено даже, что кто-то из читателей на основе этого факта сделает вывод о недопустимости греховных связей в местах своего проживания. Однако, вероятнее всего прав Фрейд, связывавший смерть туфельки с появлением ее копии.
    Опираясь на подобные примеры и опыт психоанализа, Фрейд постепенно приходит к выводу, что, либидо лишь внешне является влечением к жизни, тогда как на самом деле оно вполне может оказаться скрытым влечением к смерти. Лучшим подтверждением этого вывода служит садизм.
   «Мы уже давно признали садистский компонент сексуального влечения», — замечает Фрейд.
    С признанием же этого замечательного компонента, мы должны согласиться и с тем, что садизм подразумевает насилие над личностью и даже причинение ей боли. А это как раз означает влечение к смерти. И это, заметьте, во время полового акта, что призвано усиливать эрекцию. Между прочим, то же касается и мазохизма.
   «Клинические наблюдения, – свидетельствует Фрейд, — понудили нас в свое время сделать вывод, что дополняющее садизм частное влечение мазохизма следует понимать как обращение садизма на собственное «я».
    Таким образом, Фрейд соглашается с выводами А. Штерке, отождествлявшем понятие «либидо» с биологическим понятием влечения к смерти.
   «Принцип удовольствия находится в подчинении у влечения к смерти», — делает ошеломительный вывод Фрейд в заключительной части статьи.
      Каково, а? Пожалуй, мы уже слышим аккорды органа, исполняющего реквием. И мы внимаем чарующим взмахам белой вуали, которую колышут звуки заупокойной мессы. Однако они не в силах заглушить тяжелой поступи неотвратимого рока. Куда же влечет нас его устрашающая воля? И отчего воля к жизни, открытая Шопенгауэром, пред пылающим взором белокурой бестии Ницше превращается в волю к смерти? И тотчас мы оказываемся в тенетах ужаса, ибо видим как перед нами разверзается бездна в ничто, описанная Хайдеггером. Там, в головокружительной пропасти нас ожидает наслаждение гибелью бытия. И бездна манит нас, зовет голосами сирен. В страхе мы готовы отступить от края пропасти, однако кто-то нас услужливо подталкивает в спину. И мы его узнаем. Это доктор Фрейд…
    Впрочем, вряд нас удивит, если выяснится, что во времена Фрейда некоторые светские дамочки предпочитали оказаться на краю подобной бездны в объятиях своего обольстителя. Так что, если тайна влечения к смерти по Фрейду еще остается под вопросом, то загадка бессмертия его учения нам, кажется, вполне разрешимой.

13.
    Конечно, вы заметили некоторую иронию в нашей оценке приведенного труда Фрейда. Впрочем, не нас одних смущают его рассуждения. Иные специалисты даже находят у Фрейда некоторые психические отклонения. А между тем, кое-какие его выводы достойны самого пристального внимания.
   К слову, современные нейробиологи, установили, что наш мозг склонен экономить энергию. Ведь в периоды деятельности энергозатраты организма на обслуживание мозга многократно увеличиваются в сравнении с таковыми в состоянии покоя. По сведениям ученых, наш разум добивается решение этой задачи самыми различными способами. В ход идут не только естественные ощущения усталости или влечения к удовольствию отдыха, но и различные уловки, ложные чувства и даже провокации различных жизненных ситуаций. По сути, наш разум манипулирует нашими действиями. Будь эти сведения известны Фрейду, он бы, пожалуй, бросил их на весы своего доказательства стремления разума к «вечному покою». Между тем, с точки зрения «креативной философии» этот феномен служит примером огромных творческих способностях нашего разума. И остается только удивляться, с каким усердием и настойчивостью Фрейд пытается начинить наш разум каким-то примитивным содержанием.
    При изучении сновидений, где воля человека парализована, и потому разум свободно демонстрирует сознанию свои произведения, Фрейд вполне мог убедиться в художественных талантах «бессознательного», но он видит лишь отсутствие оздоровительных сюжетов в снах больного. А для того, чтобы невротики неосознанно провоцировали неблагоприятные для себя ситуации, разуму необходимо решать весьма непростые задачи. Но если разум столь искусен и коварен в создании условий для регресса человека, то почему бы не допустить, что он не менее гениален в созидательных решениях. Между тем, Фрейд сам признается, что не находит никаких оснований для веры в «существование внутреннего стремления» человека к духовному восхождению.
      Конечно, для духовного восхождения неплохо бы иметь дело со здоровым разумом, который не зациклен на душевных травмах, как это бывает с нашим организмом, требующим внимания к болячкам. И тогда становится понятным, что большинство внешних раздражителей и неудовольствий могут быть мнимыми, воображаемыми, преувеличенными, а на самом деле представляют собой изобретениями нашего разума в целях понуждения к творчеству, к прогрессу, к созиданию личности.
      То, что наш мозг озабочен энергосбережением вовсе не означает, что он делает это с целью ускорить нашу кончину. Скорее уж наоборот. Если бы главная задача разума заключалась в нашей ликвидации, то с его возможностями это раз плюнуть. Например, во сне. Очень удобно. В сновидении к человеку приходит какой-нибудь Аид и уводит в Царство мертвых. И никаких «окольных путей», «навязчивых повторений» и «консервативных влечений» в такой операции не требуется.
    Кстати, о «консервативных влечениях». Интересно, как это живой организм может помнить то время, когда он, по сведениям Фрейда, был в «агрегатном состоянии»? То есть, когда его вовсе не было. Соответственно, не было у него и никакой памяти.
    Между прочим, Фрейд сам удивляется собственным выводам. А это значит, что он идет на поводу у мышления, репутация которого нам известна с момента грехопадения Адама.
    Но самое забавное состоит в том, что как раз эту бредовую идею Фрейда о «консервативном влечении» мы готовы поддержать. Дело в том, что своими «окольными путями», которыми нередко ходят гении, Фрейд приходит к прозрению той самой силы, уже известной нам из примера образования элементарной частицы. Как вы помните, ее создает «черная дыра»» небытия. И если не знать, что этой силе противостоит животворная энергия, то такая сила, естественно, представляется доминирующей в природе. Притом она легко угадывается в диалектике нашего мышления. О ней-то и говорит Фрейд. Он загипнотизирован этой силой, которая влечет материю в обитель «ничто», как может быть загипнотизирован человек лицезрением бездны. И что удивительно, он прозревает в этой пропасти еще более сложное положение «креативной философии», где мы говорим, что материя, сопротивляясь энергии, препятствующей исчезновению массы, вынуждена идти по пути диалектического развития к накоплению сложности. Но идеалом сложности является хаос, идентичный «ничто». Вот откуда может следовать утверждение Фрейда:
      «Путь назад к полному удовлетворению (смерти), как правило, закрыт препятствиями… и, таким образом, не остается ничего другого, как идти вперед, по другому, еще свободному пути развития».
    Разумеется, такой путь, очевидный для Фрейда, достаточно бессмысленный, поскольку разрешением накопления хаоса остается только смерть. Но, как известно из «креативной философии», для предотвращения перспективы хаоса в системе креативных принципов творческой энергии имеется принцип «восхождения от сложного к простому».
    Совершенно ясно, что пессимизм Фрейда, как и многих европейских философов, происходит от недооценки духа творчества в жизни-деятельности человека. Когда же мы рассматриваем человека и его жизнь как творческий процесс, то даже смерть обретает и смысл, и красоту.
    Между тем, сам же Фрейд говорит, что «изменения могут быть источником внутреннего удовольствия». Но Фрейд не допускает мысли, что это «внутреннее удовольствие» является следствием удовлетворения результатом творческого поиска.
      Примерно также обстоит дело и с догадкой Фрейда об «отождествлении либидо со смертью. Ведь, как показывает наш треугольник, секс отрицает любовь. Но любовь — это квинтэссенция разума. При максимальном отрицании основного принципа творчества разум, надо полагать, теряет свои созидательные свойства и, конечно, лучшее, что он может сотворить в таком виде — это привести организм в «агрегатное состояние». Очевидно, отсюда и эти загадочные «мазохистские тенденции «я». То есть, Фрейд как будто догадывается, что между либидо и смертью есть какая-то связь, но будучи в плену диалектических представлений, делает неправильные выводы.
    Кстати, как вы, наверное, заметили, Фрейд признает садизм, и не менее мазохизм, компонентами сексуального влечения. Пожалуй, тут мы не возьмемся оспаривать мнение метра. И в виду необходимости более детального исследования, столь смертоносного для нас, либидо, мы вынуждены посвятить теме садомазохизма некоторую часть нашего труда.

14.
    Должен признаться, что автор этих строк не готов претендовать на звание знатока садомазохизма. Поэтому, во избежание какой-нибудь роковой ошибки, нам лучше прибегнуть к математическому методу. Например, к помощи нашего первозданного треугольника.
    Прежде всего, нам ясно, что мазохизм без представителя садизма неполноценен, хотя и возможен, так сказать, факультативно в виде самоистязаний, страстотерпия. Зато садизм без объекта издевательств, практически, исключен. То есть, обе эти отрасли сексуальной деятельности связаны принципом дополнительности.
    Для вящей уверенности в правильности нашего решения мы можем обратиться к авторитету «царя философии», Гегелю. Правда, Гегель говорил о диалектической связи «раба и господина». Но мы говорили, что это та же самая «сладкая парочка», только в более узком, интимном формате. Что же касается диалектики, то Гегель сам утверждал, будто господина творит его собственный раб. Без раба от господина остается только метафизическое «Ничто». И поэтому, если раб пребывает в нулях, то его властелин, по мнению Гегеля, вообще находится в неимоверном минусе. Кстати, считается, что именно здесь Гегеля испугала бездна неустойчивости всего сущего.
    И так, у мазохиста имеются некоторые преимущества перед садистом. Например, он может прибить гвоздем собственную мошонку к брусчатке, как это сделал художник Павленский. Зато садисту, чтобы повторить подвиг питерского акциониста, необходимо еще найти желающего рискнуть своими гениталиями. Столь очевидная асимметрия позволяет нам настаивать на том, что садомазохизм – это не простое соперничество тезисов диалектических противоположностей, а связь, определяемая принципом дополнительности. И значит, мы вправе применить здесь наш треугольник.
    Далее, если верить Гегелю, то это раб создает господина. На первый взгляд такая идея кажется вздором. Ведь история рабовладения свидетельствует об обратном. В обратном, обычно, убежден и сам господин. Господин, как правило, уверен, что он подчиняет себе раба по праву сильного. На том же настаивает и Ницше, говоря о качественном превосходстве властителя. Впрочем, Фридриху Ницше предшествовал Платон, который был уверен, что существует природная предрасположенность человека быть рабом или господином.
    Однако, при моделировании естественного процесса появления господина мы видим, что господин мог появиться только из среды рабов, иначе господам просто неоткуда взяться. Племя дикарей выбирало из своей среды лучшего, наделяло его властью и обеспечивало всем необходимым, чтобы увеличить его творческие способности. Предполагалось, что вождь должен употребить свои таланты на благо племени. Это примерно так же, как разум разделяется в самом себе, учреждая мышление, которое призвано служить выживанию организма.
    Как видите, Платон здесь отчасти прав. Но лишь отчасти. Вождь, конечно, должен был иметь определенные природные данные, позволявшие ему стать лидером. Но эти данные не принципиального характера. Настоящий господин, каковым предстояло стать избраннику народа, по определению должен качественно отличаться от своих рабов. Иначе он остается как бы недогосподином, то есть, своим братом, которого при случае можно «спихнуть с бугра», едва лишь он не оправдает надежд.
      Истинным господином индивид становится, когда он для раба является практически иррациональной величиной, почти богом. Как он этого добивается, то — техническая сторона дела. Принципиальное же отличие господина от раба в контексте «принципа дополнительности» состоит в том, что его сущность определяется диалектикой борьбы его собственного Эго и творческого начала в нем. Как в нашем маятнике. Одно отрицает другое. Но в преимуществе, как правило, все же оказывается Эго. Ведь Эго господина усиленно откармливают сами рабы, отдавая повелителю часть своей энергии. В результате же доминирования Эго на его возвышение обычно бывают направлены и творческие способности самого господина. Отсюда мы имеем склонность господина к отрицанию презренного раба. О том насколько далеко может зайти такое отрицание мы знаем из истории человечества, и немало этому ужасаемся. Мы, конечно, можем отнести факты угнетения рабов на счет недопонимания господами своей роли в историческом процессе, но если мы ознакомимся с произведением Макиавелли «Государь», то убедимся, что известное выражение «Положение обязывает» следует толковать значительно шире, чем «Цезарь должен умереть стоя».
    Таким образом, мы считаем обоснованным выразить творчество раба в нашем треугольнике через гипотенузу, а вертикальным катетом обозначить деятельность господина. Теперь нам хорошо видно, что чем меньше разница в длине этих линий, тем короче горизонтальный катет отрицания раба его господином. И такое в природе вполне может быть. Например, в обществе подлинной демократии. Да и в практике садомазохизма изуверства совсем не обязательны. В некоторых приличных семьях вообще непонятно, кто из супругов исполняет роль раба, а кто — функции господина. Зачастую эти роли меняются в зависимости от обстоятельств и настроений.
      Впрочем, если учесть способность женщины переносить боль при потере девственности и муки роженицы, ее умение любить, ее жертвенность во имя детей и семьи, наконец, превалирование ее эмоций над мышлением, то кажется, сама природа уготовила ей роль рабыни. Но стоит принять во внимание дар женщины быть очаровательной, обольстительной, возвышенной, стервозной, сладострастной и прочее, то становится понятным, отчего мужчины боготворят иных женщин и готовы обязательно пасть к их ногам. Быть может, как раз эта неопределенность амплуа участников постельных сцен и стала для Юнга поводом придумать архетипические образы «анима» и «анимус», смешивающие мужское и женское начало в одной личности.
    Не менее пригоден секс и в качестве иллюстрации идеи Юнга о несоответствии «персоны» ее «самости». То есть, Юнг открыл давно известный факт, что всякий человек носит маски неких образцов. Но именно в сексе такие маски запросто могут быть сорваны. И под личиной солидного господина может оказаться очень даже презренный раб или гнусный садист. А с виду приличная женщина в момент увлечения плотским наслаждением, может выказать такие таланты в этом искусстве, что не всякая проститутка возьмется повторить ее номера. Не зря же в старинных книгах секс обозначают словом «познание». То есть, прямо говорится об участии в этом деле интеллекта, который, как не напомнить, помог Адаму заполучить сам дьявол.
      Собственно, мы с этого и начали, говоря, что интеллект норовит отрицать разум, а секс способен отрицать любовь. Максимального накала это отрицание в нашем треугольнике, очевидно, достигает, когда гипотенуза мазохизма становится почти параллельной катету отрицания раба.
      Пожалуй, нет смысла приводить здесь примеры высшего пилотажа глумления садиста над рабом. Нашему современнику такие острые сюжеты вполне доступны, благодаря порнографическим роликам. К тому же, киноленты не способны заменить зрителю собственного опыта. Как бы ни были приближены к экрану детали сцен разврата, и каковым бы совершенным ни было качество съемки, кино бессильно передать всю палитру реалий действительности. Благодаря работе создателей фильма и отстраненности зрителя по средствам экрана, фильм передает лишь стерилизованное изображение. Оно как бы вырезано из обыденной жизни. И в этом смысле порнофильм сродни эротическим фантазиям. Конечно, искусство режиссера может быть выше самодеятельности мечтателя. Притом грезы вряд ли могут достигать отчетливости картинки на экране. Зато в своих фантазиях человек сам выбирает наиболее волнующие его моменты. А что касается смутности его представлений, то это, как раз, способно притягивать и манить его внутренний взор таинством перспективы восхождения к высшему блаженству.

15
   Говоря о восхождения к высшему блаженству применительно к садомазохизму, мы, разумеется, имеем в виду пределы падения участников оргии. Важно заметить, что пределы эти очень индивидуальны. Особенно в реальной жизни. Кому-то достаточно сознания того, что женщина ему отдается и получает наслаждение, изменяя мужу. А кто-то на седьмом небе от того, что две красотки погоняют его плетками. Притом понятие предела весьма условно. Пределом можно считать достижение оргазма. И в этом случае никакие плетки уже не помогут сластолюбцу испытывать удовольствие от козней садисток. Более того, суровая действительность может грубо вторгнуться в эротическое настроение субъекта и положить предел его либидо с помощью какой-нибудь неприятной детали. Например, отвратительным запахом или видом целлюлита.
    Впрочем, опять же многое зависит от обстановки, настроения, а главное, от потенциала либидо. После определенного воздержания кому-то и целлюлит не будет препятствием к сексу, а любитель озорных девиц снова будет вожделеть об их плетках. Более того, быть может, ему уже захочется, чтобы дамы его связали. Как, видите, здесь работает диалектический принцип «отрицания отрицания». Но если б только он один.
    Как мы уже показывали выше, в творчество извращенцев могут быть вовлечены созидательные принципы разума. И тогда креативный принцип новизны, в норме предназначенный для новых открытий и свершений, определяет изобретение новых орудий пытки «раба страстей». А «принцип преемственности» вместо накопления полезного опыта, обусловливает дальнейшую траекторию падения любителя острых ощущений. В этом случае мы имеем подтверждение известного наблюдения: «Поступок рождает привычку, привычка – характер, а характер – судьбу».
      Таким образом, пагубная страсть потому и пагубна, что способна подчинять себе разум, извращать его суть и через это отрицать его.
    Интересно, что другие потребности организма, например, потребность в пище не столь радикально действуют на разум. Голод, конечно, может заставить человека пойти на многие прегрешения. В том числе на рабские унижения. Голод даже способен отбить у человека желание заниматься сексом, лишив его необходимой энергии. Но он не предполагает такого метафизического падения, как секс. Желание насытить желудок вполне конкретно. Правда, чревоугодие также может подчинить творческие силы личности интересам желудка, но все же материальность пищи позволяет актуализировать вершину наслаждения едой. Что же касается секса, то тут простое удовлетворение похоти, скажем, с помощью рукоблудства, обычно не устраивает прелюбодея. И если такие упражнения прекращают фантазии страждущего, то лишь на время. Зато возобновленное либидо, как правило, требует взятие новых вершин разврата.
    Практика садомазохизма показывает, что отношение раба и господина может доходить до полной переполюсовки добра и зла, когда в благодарность за удовольствие торжества своего Эго господин вознаграждает раба каким-нибудь непотребством. Но весь ужас состоит в том, что рабу того и надо. Разумеется, что это возможно только в случае, когда вся сущность разума вывернута наизнанку.
    Как показывает наш треугольник, при слиянии гипотенузы с горизонтальным катетом, возникает ситуация, при которой раб отрицает сам себя. Очевидно, за этим следует смерть личности. Но и личность господина также исчезает. Наверное, это выражается в том, что господин утрачивает способность к адекватному сопереживанию, а значит, и к нормальному восприятию объектов действительности. Так что Гегель, по всей видимости, прав, говоря, что если раб пребывает в нулях, то господин вообще находится в минусе.
    Однако, исчезновение личности совсем не означает физическую смерть. Есть даже мнение, будто самаотрицание раба способно привести к его перерождению. Быть может, для подобного случая справедливо утверждение Ницше: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Притом истории известны восстания рабов и революции под девизом: «Кто был ничем, тот станет всем». Правда, в социальных процессах речь идет, главным образом, о рабах по принуждению, а вовсе не по призванию. Зато до нас дошли сведения о лечении Гришкой Распутиным Феликса Юсупова. Старец лечил князя от гомосексуальных наклонностей. А метод его заключался в том, что Распутин укладывал знатного пациента через порог и нещадно порол. Известно, что после этих процедур Феликс женился.
    Не исключено, что доведенный до крайностей, акт садомазохизма способен образумить человека. Для этого разум его должен взбунтоваться. Но это возможно лишь в том случае, если в «бессознательном» человека еще остались какие-то нравственные установки, или они должны быть как-то привиты человеку. Говорят, что Распутин после сеансов порки гипнотизировал Юсупова. Впрочем, мы также в курсе того, что Юсупов был один из тех, кто убил Распутина.
    Некоторую роль в оздоровлении извращенца, пожалуй, способно играть общество. Самыми разнообразными средствами общество формирует из индивида нужный ему тип личности. В этом смысле, общество по отношению к личности является тем же господином. И, как следует из треугольника, где общество и личность связаны принципом дополнительности, общество склонно отрицать личность.
      По мнению Фрейда, как мы уже отмечали, вариант отрицания личности социумом напоминает пресс на крышке котла. Однако, по свидетельству самого Фрейда, система «табу» не является гарантией нравственного здоровья члена общества. И даже наоборот, крышка котла лишь осложняет участь приверженца порока. Что же говорить, когда личность приходит к черте самоотрицания? Тут общество вполне закономерно проявляет всю свою садистскую жестокость, отображенную в исчезающе малом катете диалектического созидания. Таким образом, Левиафан скорее всего не разбежится спасать развратника, а наоборот поспешит загнать его за плинтус.

16.
    Но вот, интересно, что так ужаснуло Гегеля, когда он заглянул за этот самый плинтус, в метафизическую глубину «ничто»? Что это за бездна «неустойчивости диалектики раба и господина»?
    Поскольку данное исследование чисто теоретическое, то мы, пожалуй, рискнем проследить взгляд гения, предположив, что падение наших психопатов продолжится за границу катета отрицания. В этом случае вертикальный катет, пройдя через точку пересечения с катетом отрицания, устремится вертикально вниз. Математически это определяет его обратное значение. То есть, как и обещал Гегель, этот катет созидания Эго приобретает знак минус, что обозначает разрушение личности.
    С удлинением вертикального катета вниз, будет удлинятся и гипотенуза. Там, в зазеркалье отрицаний она должна представлять некую противоположность рабской любви. А что есть диалектическая противоположность любви? Конечно, ненависть.
    Из нашей схемы получается, что, устремленные вниз, две стороны треугольника, при максимуме горизонтального катета отрицания, будут бесконечно сближаться, но, даже выйдя за тригонометрический круг жизни, никогда не сольются.
    Да, Гегель прав. Действительно, пугающая глубина падения. Настоящая бездна. Пожалуй, наш чертеж может служить схемой «воронки небытия». Действительно, угол падения в ней стремительно нарастает и ведет в бесконечную глубину «ничто».
    Интересно, что на протяжении многих веков философы утверждали, будто «ничто» не существует даже за пределами бытия. Они уверяли, будто о «ничто» нельзя помыслить, а если мы о нем помыслили, то оно уже не является «ничто». Это было одним из главных аргументов против воззрений Хайдеггера. Но Хайдеггер настаивал на своем, говоря, что мы можем чувствовать в себе это «ничто» путем приближения к нему. При этом нас охватывает безотчетный ужас. Это свидетельствует, что источником страха в нас как раз и является это «ничто». И когда «Хайдеггера» спрашивали: «Как же существует «ничто», если оно не может существовать по определению?» Философ отвечал: «Оно ничтожествует».
      Как видите, наш чертеж решает проблему существования «ничто». Оно существует в виде бесконечно исчезающей точки, а в трехмерном измерении «ничто» представимо в виде воронки. Кстати, такая «воронка небытия» решает вопрос о крае Вселенной. Он, как вы понимаете, располагается по краям этой воронки. В Космическом пространстве физическим воплощением подобной воронки, по-видимому, являются «Черные дыры».
      Впрочем, крайняя степень содо-мозахизма – это уже патология и предмет исследования психиатрии. Нашим предметом изучения является этот феномен сексуальных отношений в норме. А в норме, как мы, надеюсь, доказали, он присущ плотской любви. Но к какому выводу мы приходим?
1. Утверждение Сартра о разрушимости любви вполне логичен, если, как он это делает, смешивать любовь и секс. Тем более логичны выводы Фрейда, которые следуют из его посыла о первичности либидо.
2. Но стоит отделить любовь от секса, логос разума от логики мышления, как мы понимаем, что феномен садо-мазохизма – плод интеллекта. Отсюда его диалектическая природа.
3. При этом садо-мазохизм отнюдь не изобретение мышления. Его сущностью является карикатурное извращение творческих принципов разума. Даже само взаимоотношение партнеров строится по образу и подобию «принципа дополнительности».
4. Это позволяет рассматривать феномен плотских отношений партнеров посредствам диалектического треугольника, где мазохизм занимает место творческой энергии в виде гипотенузы, а линию диалектического катета материи занимает садизм. Отсюда понятно, что мазохист не склонен отрицать садиста и даже стремится к его созданию, тогда как садист отрицает мазохиста, по примеру того, как господин отрицает раба.
5. Скажем прямо, такое извращение компроментирует саму любовь, делая ее жертвой, да еще и автором садизма. Между тем, именно жертвенная любовь является основой всякого творчества. И значит, приходится признать, что творческие люди больше склонны к мазохизму, и соответственно, к самоотрицанию с помощью создания кумира. Воистину, дьявольское извращение. Не зря Христос предостерегал свою паству от подобных произведений.
6. И все же все не так плачевно. И слова Христа вполне могут быть руководством к действию. Ведь как показывает исходный треугольник отношений любви и секса, чем более возвышена гипотенуза над горизонтальной линией, тем меньше горизонтальный катет отрицания любви сексом. То есть, чем больше духовности в отношениях любящих, тем меньше секс способен разрушать их любовь. Кстати, если вы заметили, исследования Сартра прямо приводят нас к мысли, что чем меньше лжи и фальши в отношениях любящих, чем естественнее их любовь, тем меньше в ней необходимости принуждения, агрессии, посягательств на свободу партнера. Очевидно, то же можно сказать о творческих личностях, склонных к созданию кумира. Чем больше в их трудах истинного творчества, которому свойственны креативные принципы красоты и истины, тем меньше вероятность создания ими бездуховного идола самоотрицания, в том числе и в личной жизни. Словом, истинное творчество и есть то средство, которое способно превратить ядовитые соки плода познания в сладкое вино истины.
 

БЕРДЯЕВ и КРЕАТИВНАЯ ФИЛОСОФИЯ

(Моголь) 		  34    2017-03-17  10  1156

Из разговора с Прохожим:
    Прохожий: Эх, Моголь ты Моголь, до чего ж ты докатился. А ведь некоторые считали тебя поэтом.
    Моголь: Кто такой?
    Прохожий: Например, сам Червивый.
    Моголь: Чё –та не помню.
    Прохожий: Ну, как же? Он так и сказал: «Глупее поэта Моголя я не встречал».
    Моголь: То есть, он имел в виду «выдающийся».
    Прохожий: Ну, да. Что-то в этом роде. А ты видишь как? Не оправдал. Оказался философом. И, по-моему, тоже «выдающимся».
    Моголь: А ты знаешь, Санек, я ведь, если по-чесноку, притворялся поэтом. На самом деле я всегда в душе хотел быть умным.
   Прохожий: Зачем тебе это? Лишние неприятности. Вот, посмотри на меня. Видишь, где у меня глаз?
   Моголь: Этот правый? Ну, да. На заднице.
   Прохожий: А пупок где, видишь?
   Моголь: Вижу, на затылке. Еще вижу, у тебя носа нет. Где он?
   Прохожий: Выбросил я его. Отгнил, сучий потрох, из-за сифилиса.
   Моголь: Да, но ты же всегда говорил, что это последствие кораблекрушения.
   Прохожий: Я врал. На самом деле это от большого ума.
   Моголь: Не верю я тебе. Сифилис не бывает от большого ума. Сифилис бывает от большой любви. Ты просто хочешь закопать мой талант. Вон и лопату приготовил. Зачем тебе лопата в космическом корабле?
   Прохожий: А мы что, в космическом корабле?
   Моголь: А ты что? Не видишь. Хотя да… Извини.
Прохожий: Да чо извиняться. Я вижу. Но вообще-то надо предупреждать. Я б тогда лопату не стал брать.
Моголь: Ну, раз взял, пригодится. Иди, накопай минералов на Луне.
Прохожий: Точно. Пойду накопаю.
Моголь: Ага, а я пока опубликую свой философский труд на Хохмодроме.



1.
   Если бы у «креативной философии» возникла потребность нарисовать икону своего пророка, то на ней следовало изобразить лик русского философа Николая Александровича Бердяева. Бердяев, бесспорно, является самым мощным подвижником «Русского Космизма», от корней которого и произрастает «креативная философия». Однако, на наш взгляд, труды Бердяева остаются недопонятыми и недооцененными. Вероятно дело тут в том, что персонализм Бердяева выглядит слишком иррациональным идеалистичным и экспрессивным. Философия Бердяева кажется заоблочной, а если быть точнее, то схожей с облаком, которое парит над землей, меняя внешние формы в зависимости от ветров перемен в атмосфере мировоззрений. Величественностью и красотой этого облака, разумеется, можно и нужно любоваться, но чтобы получить от него практическую пользу, необходимо забраться в него с губкой здорового рационализма и, впитав живительное содержание «обитателя небес», отжать оное на земную почву. Впрочем, вряд ли какая-либо губка способна впитать весь объем этого облака. Для подобной операции философия Бердяева слишком грандиозна. И все же «кретивной философии» необходимо проделать нечто похожее, как необходимо зеленым побегам орошение небесной влагой.
      Всякий, внемлющий Бердяеву, видит, как философ доводит свою мысль до максимальной высоты, порой даже до высоты, несовместимой с жизнью. Каждая его фраза это мощный взмах крыльев, которые возносят мысль, открывая глазам все новые горизонты истины, и далее влекут внемлющего в лучистый простор стратосферы. Неудивительно, что в какой-то момент внемлющий вдруг ощущает, что утрачивает привычное тяготение. У него возникает желание обрести почву под ногами. И значит, появляется сомнение в способности держаться на той высоте, куда вознес его автор.
    Знакомясь с Бердяевым, мы практически сразу понимаем, что перед нами не столько философ, сколько поэт. Да он и сам этого не скрывает. Напротив, Бердяев категорически возражает против наукообразия в философии, признавая истинной лишь «творческую философию», под которой разумеет свободный полет мысли.
    Говоря же о «творческой философии», автор как раз и ставит нас перед необходимостью забраться в его ранее упомянутое облако с известной уже критической губкой, чтобы извлечь все полезное для побегов нашей «креативной философии».
      Наиболее полно тему «творческой философии» и творчества вообще Бердяев исследует в своем сочинении «Смысл творчества». Конечно, было бы неплохо поставить задачей перед «креативной философией» освоить все пространство этой книги. Однако, хоть соблазн и велик, дело это представляется совершенно невообразимым. Бердяев из тех философов, сочинения которых желательно разбирать едва ли ни построчно, как это делают иные редакторы с поэтическими произведениями. Польза от такого многотомного труда сомнительна, ибо охотников ознакомиться с ним вряд ли сыщется. Поэтому мы возьмем в разработку самую маленькую, но по нашему мнению самую важную главу этой книги (буквально в десяток страниц из почти трех сотен), главу V1 под названием «Творчество и свобода”.
      Кстати, напомним, что не в правилах «кретивной философии» щадить автора или преклоняться перед его авторитетом. К нашему стилю, пожалуй, применимы известные слова сотрудника КГБ: « У нас генералы плачут, как дети». Зато мы всегда готовы выступить адвокатами автора и даже на его стороне там, где, на наш беспристрастный взгляд, он этого заслуживает.
2.
      Итак, в первых строках указанной главы Бердяев утверждает: «Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит. Из необходимости рождается лишь эволюция; творчество рождается из свободы».
      И далее, по своему обыкновению, Бердяев начинает нагнетать эту мысль, подобно инертному газу в полость воздушного шара: «Когда мы говорим на нашем несовершенном человеческом языке о творчестве из ничего, то мы говорим о творчестве из свободы. С точки зрения детерминизма (предопределенности) свобода есть «ничто», она выходит из детерминированного ряда, она ничем не обусловлена, рожденное из нее не вытекает из предшествующих причин, из «чего-то».
    Разумеется, эта мысль нас немедленно вдохновляет и возвышает. И ошеломляет нас необычными видами на земную поверхность. Разве не здорово «творчество из ничего»!? Просто, из обыкновенной свободы!
    Но философ на этом не останавливается, напротив, продолжает набирать обороты нашего головокружения: «Творчество - необъяснимо. Творчество - тайна. Тайна творчества есть тайна свободы. Тайна свободы - бездонна и неизъяснима, она - бездна. Так же бездонна и неизъяснима тайна творчества. Те, кто отрицают возможность творчества из ничего, те неизбежно должны поместить творчество в детерминированный ряд и тем отвергнуть свободу творчества. В творческой свободе есть неизъяснимая и таинственная мощь созидать из ничего».
    Однако, стоп! Где-то мы уже слышали про творческую силу этого «ничего». Например, у Хайдеггера. Но у Хайдеггера «ничто ничтожествует и ничтожит». Если верить Хайдеггеру, «ничто» - есть воплощение «Ужаса небытия». Приближение к нему порождает страх, и именно этот страх перед небытием, по мнению Хайдеггера, становится источником творчества.
    Кроме того, представление о «ничто» достаточно хорошо разработано в демонологии, где оно является источником абсолютного зла и колыбелью дьявола.
      В нашей «креативной философии» «ничто» представляется в виде точки исчезновения, куда закручивается спираль «воронки небытия». Эта точка небытия сравнима с «черной дырой» в космическом пространстве. Как известно, «черная дыра» влияет на солнечные системы Вселенной, образуя Галактики в виде спиралей. Примерно, также «очаги ужаса» образуют поле влияния на объекты сознания в нашем микрокосме, выстраивая наше мышление в определенных алгоритмах и иерархиях. Все психологи и духовные учителя человечества сходятся на том, что от таких «черных дыр» разума следует избавляться. Правда, именно они, эти «черные дыры» «ничто», являются началом сознания, противостоящее разуму с помощью диалектики мышления, которое само по себе без разума - «ничто».
    Так что же это за свобода такая, которая соразмерна «ничто»? И почему это эволюция не является творчеством? Ничего себе нетворчество! Достаточно ознакомиться с произведениями эволюции, чтобы убедиться в обратном.
    Между прочим, английский инженер Р. Тревитик, запатентовавший первый в мире паровоз, изобрел его на основе тележки с паровым двигателем. А такая тележка в свое время появилась благодаря паровой машине построенной в ХV11 веке. Если признать изобретение провоза творческим актом, то совершенно очевидно, что одним из элементов творчества является преемственность. Этот пример не только доказывает, что эволюция – это творческий процесс, но и показывает значение в этом процессе других творческих принципов «креативной философии», таких как целесообразность, новизна, принцип преодоления и пр.
    Что же касается свободы как главного условия творчества, то она, конечно, не помешает, но все же ее роль в творчестве гораздо заметнее в стимулировании творчества некой абстрактной целью, которая в абсолютном смысле недостижима. К тому же, в стесненных обстоятельства, определяющих «принужденность к творчеству», творческая личность гораздо скорее применит свои способности.
      Французский философ ХV111 в. Этьен Кондильяк писал: «Свобода вовсе не заключается в решениях, независимых от воздействия предметов и от всякого влияния приобретенных нами знаний. Размышление предполагает наличие опыта и знаний. Следовательно, и свобода предполагает их».
    Так что, если мы с этим согласны, то источником свободы не может быть «ничто».
    Между тем, наш философ продолжает свой головокружительный натиск: «Боязливое отрицание творчества из ничего есть покорность детерминизму, послушание необходимости. Творчество есть то, что идет изнутри, из бездонной и неизъяснимой глубины, а не извне, не из мировой необходимости. Само желание сделать понятным творческий акт, найти для него основание есть уже непонимание его. Понять творческий акт и значит признать его неизъяснимость и безосновность. Желание рационализировать творчество связано с желанием рационализировать свободу.»
    Под напором такого пафоса кое в чем нам, конечно, приходится согласиться с автором. Например, с тем, что творчество «идет изнутри», «из бездонной глубины». Тут легко уловить антитезу Платону, полагавшего, будто идеи обитают вне субъекта, отказывая, таким образом, личности в его творческих способностях. Но вот, основания для творчества хорошо бы иметь. Ведь даже шутка, отпущенная не к месту способна вызвать недоумение, а то и серьезные последствия. Впрочем, возможно автор под словом «основание» подразумевает нечто иное, и потому мы «не понимаем» его «творческий акт». Вот и думай после этого стоит ли смириться с «неизъяснимостью глубины» его мысли или все же «рационализировать свободу»? Однако возможно ли это, рационализировать свободу?
    «Свобода - безосновная основа бытия, и она глубже всякого бытия, - восклицает Бердяев. - Свобода - колодезь бездонно глубокий, дно его - последняя тайна.» И тут же уточняет: «Свобода не есть царство произвола и случая в отличие от царства закономерности и необходимости…. Не понимают свободы те, кто считают свободным все, что порождается причинами, лежащими внутри человеческого духа. Свобода и нерациональна, и неприемлема. Поскольку дух человеческий входит в природный порядок, в нем все так же детерминировано, как и во всех явлениях природы… Детерминизм есть неизбежная форма природного бытия, т. е. и бытия человека как природного существа, хотя бы причинность в человеке была духовной, а не физической. В детерминированном порядке природы творчество невозможно, возможна лишь эволюция. Свобода и творчество говорят о том, что человек не только природное существо, но и сверхприродное.»
    Даже если оставить на совести автора «причины, лежащие внутри человеческого духа», то и тогда с этой «свободой» не все понятно. С одной стороны свобода «неприемлема». Но тогда что о ней говорить? С другой стороны, свобода - не «царство произвола», поскольку дух предопределен, запрограммирован, что делает невозможным произвол творчества, кроме как в сфере эволюции. Но наличие свободы и творчества у человека доказывает, что все сказанное прежде - чепуха.
    Не проще ли было сказать, что дух человеческий запрограммирован детерминированной природой на свободу и творчество. И вот с этим, пожалуй, мы согласны.
3.
    Но, похоже, Бердяев слишком опьянен свободой изложения, чтобы заботиться о линиях логики. Он так и говорит: «Тайна свободы отрицает всякую замкнутость и всякие границы». И далее: «К свободе прибегали для обоснования силы зла, а никогда не добра.»
    А вот это уже интересно. Действительно, почему же не «прибегали»? Может, потому что свобода добра ограничена всякими правилами, законами, рамками. Зато та «неприемлемая» и «нерациональная» свобода, к которой «прибегают» силы зла, не признает никаких условностей. И такая свобода, разумеется, удобный инструмент для агрессии, клеветы, лжи и прочих актов творчества со знаком «минус».
    Впрочем, автор всеми силами открещивается от такой свободы. «Свобода - положительная творческая мощь, а не отрицательный произвол, – уверяет Бердяев, - Отрицательное сознание своей свободы как произвола и есть падение, грех. Отрицательная свобода, свобода как произвол есть свобода бессодержательная, пустая. Хотеть свободы для свободы, свободы без цели и содержания - значит хотеть пустоты, уклоняться к небытию».
    Эге, значит, автор все же против злоупотреблений свободой. А то ведь мы чуть было не записали его в сторонники Постмодерна.
    «Есть две свободы, – продолжает Бердяев, - свобода божественная и свобода диавольская.   В грехе - свобода «от»; в творчестве - свобода «для». Свобода Адама семидневного творения иная, чем свобода Адама творения восьмого дня. Свобода нового Адама, соединяющегося с Абсолютным Человеком, есть свобода творческая, свобода, продолжающая дело Божьего творения, а не бунтующая против Бога в отрицательном произволе… Диавольская свобода и есть конечное и последнее противление Христу, т. е. истребление Человека и избрание пути небытия. Творчество диавола созидает лишь небытие: оно крадет у Бога для создания карикатуры бытия, ложного его подобия. Диавольская свобода и есть окончательная необходимость, последнее порабощение. Необходимость есть лишь форма свободы».
    Да, тут, конечно, с автором не поспоришь. И нам, разумеется, никак не подходит «диавольская свобода» в творчестве. Однако, как же нам различать эти свободы. Ведь мы помним замечание автора: «Тайна свободы - бездонна и неизъяснима, она – бездна». Различия по предназначению «от» или «для» представляются нам недостаточными. Кто ж не знает про «благие намерения», которыми «вымощена дорога в ад». Правда, в глубине души мы как будто понимаем, как определить божественную свободу, но все же тут мы имеем дело с философией, как раз и существующей для подобных процедур. Похоже, тут-то нам и пригодится «креативная философия». Ее «принципы красоты» позволяют размежевать истинное и мнимое творчество, а значит, и характер пространства их свободы. Напомним, что главным «креативным принципом» является «принцип дополнительности», любовь.
    Впрочем, Бердяев пытается обойтись собственными средствами, говоря: «Осмыслить зло можно лишь через внесение принципа развития в божественную жизнь … Свобода не есть сознанная необходимость, как учили германские идеалисты. Необходимость есть дурная, бессознательная свобода, свобода, не просветленная Логосом… Можно быть в рабстве лишь у того, что чуждо и враждебно. То, что близко и мило, то не принуждает. Любящие и соединенные - свободны, лишь враждующие и разъединенные находятся в рабстве и знают принуждение».
    По правде сказать, мы не знаем, как можно осуществить «внесение принципа развития в божественную жизнь» и почему свобода, как «осознанная необходимость» обязательно «дурная»?
    Тем не менее, последнее высказывание Бердяева воистину дорогого стоит. Ведь освобождение от «чуждого и враждебного» - само по себе творчество и даже настоящее искусство жить. И когда Бердяев говорит: «Необходимость - есть падшая свобода, свобода вражды и распада, свобода хаоса и анархии», нам кажется, что он тут же себе возражает следующем тезисе: «Подлинная свобода есть выражение космического состояния вселенной, ее иерархической гармонии, внутренней соединенности всех ее частей».
    Разве мы не знаем, что «космическое состояние вселенной» является образцом незыблемого порядка и самого откровенного детерминизма? Конечно, подобная гармония в нашем микрокосме может стать условием «освобождения» от всякого рода «чуждого и враждебного». Допустимо также, что отрегулированный микрокосм может оказаться продуктивным в смысле творчества. Но, во-первых, откуда нам известно, будто космический порядок возник без всякой необходимости? А во-вторых, где гарантии, что именно гармония является источником свободы?
    Стоп! А ведь Бердяев и не говорит про «источник свободы». Он говорит про «выражение» «подлинной свободы».
    Опять эта загадочная «свобода»! Она равна «ничто» и в то же время обладает таинственной творческой силой. Да, очевидно без нашей «кретивной философии» нам этот ребус не разрешить.
    Стоит напомнить, «креативная философия» исповедует «принципы красоты», одним из которых является «движение от сложного к простому». Поэтому для кого-то она выглядит слишком конкретной, не в пример сочинениям иных философов. Зато она предпочитает опираться на данные науки.
    Так вот, «креативная философия» утверждает, что творческой силой обладает энергия, а материя является чем-то, вроде сгущенной энергии. Это очень похоже на «окаменелость духа», о котором говорил Гегель. При этом материя приобретает такие физическими свойства и подчиняется таким законам развития, что достигает несоизмеримости с энергией, но не способна к самостоятельному существованию. То есть, материя является вещественным дополнением и выражением энергии.
   «Выражением энергии». «Выражение»! Вот оно, ключевое слова во фразе Бердяева: «… свобода есть выражение космического состояния вселенной…» Космическая гармония – это выражение Творческой Энергии Вселенной. Именно эту энергию имеет в виду Бердяев, когда говорит о свободе:   «Свобода не может быть рационализирована, она не поддается познанию рассудочными категориями, но в ней живет божественный разум».
    Энергия действительно незрима, и потому сравнима с «ничто». Но это совсем не то «ничто», о котором говорит Хайдеггер. «Ничто» Хайдеггера - это та самая «черная дыра», источник «Ужаса», диктующий «необходимость» сопротивления небытию, «падшую свободу, свободу вражды и распада, свободу хаоса и анархии». Конечно, «ничто» воронки небытия индуктирует совсем иной вид энергии.
    Кстати, темой философии Хайдеггера и Бердяева является творчество, но как мы видим, эти философы находятся на разных полюсах своих представлений об источнике творчества. Хайдеггер, будто следуя законам диалектики, склоняется к мистицизму, а Бердяев, воодушевленный свободой, уносится в сферы богоискательства и Христологии. Собственно, в этом и состоит отличие Европейской философии и Русского Космизма.
    Будто в намерении углубить эту нашу мысль, Бердяев, говорит: «Мир заколдован злобой и может быть расколдован лишь любовью».
    И действительно, наше сознание, будучи в плену тяготений «ничто», не в силах воспринимать всю красоту, все краски и радости внешнего мира. И только любовь способна расколдовать для нас этот мир. И в этом смысле особенно внятны слова Бердяева: «Любовь это творчество». Да, творчество и прежде всего потому, что любовь – «альфа» и «омега» в творчестве преобразования нашего внутреннего мира.
4.
    Однако, если быть последовательным, то стоит задуматься над тем, что является причиной нарушения гармонии нашего микрокосма. Иначе нет никаких гарантий новых его расстройств. Вот как на это отвечает Бердяев: «Скованность и порабощенность мировой иерархии существ подчиняет человека низшим, омертвевшим ступеням бытия, принуждает человека своим материальным отяжелением. Эта скованность, это отяжеление низших иерархий закрывает от нас творческую тайну бытия. Мир представляется нам в аспекте необходимости, омертвевшей и окаменевшей материальности».
    Это еще, как говорится мягко сказано. Не только материальный мир, но и современное общество с его иерархией ценностей «сковывает и порабощает» наш внутренний мир. Для этого у общества есть достаточно эффективных инструментов, в числе которых прессинг информации, диктатура законов, стандартов, стереотипов, материальные средства, общественное мнение, образцы поведения и облика.
    «Свобода от реакций на «мир» и от оппортунистических приспособлений к «миру» есть великое завоевание духа… Освобождение от «мира» и есть освобождение от греха, искупление вины, восхождение падшего духа» - говорит Бердяев.
    Но как возможно и возможно ли такое освобождение «от мира»? И Бердяев подсказывает нам один из таких путей: «Понятие индивидуализма все еще спутано и недостаточно выяснено. Иногда под индивидуализмом понимают освобождение индивидуальности от внешнего гнета, природного, социального, гнета установленной морали и установленной общественности. При таком понимании нужно признать положительную ценность индивидуализма».
    Однако соблазн стать на путь индивидуализма Бердяев самым беспощадным образом разбивает в пух и прах: «Всякая отъединенность, отчужденность от мира ведет к рабству у мира, ибо все чуждое и далекое нам есть для нас принудительная необходимость. Для индивидуалиста мир есть всегда насилие над ним… Индивидуализм есть опустошение индивидуальности, обеднение ее, умаление ее мирового содержания, т. е. уклон к небытию… Обладал ли свободой Пер Гюнт? Он судорожно утверждал свою индивидуальность и был лишен ее, он не был самим собой, личностью, был рабом необходимости».
    Действительно, если, отстаивая свою индивидуальность, постоянно реагировать на все вызовы внешней среды, то недолго стать рабом обстоятельств. Хотя, если честно, то и на этом пути есть много возможностей для творчества. Во всяком случае, индивидуалист может выбирать, что ему следует принимать из внешнего мира, а что отвергнуть. И если верить философской формуле, что «подобное познается подобным», то имея гармонию в своем микрокосме, индивидуалист может рассчитывать на познание гармонии во внешнем мире. Сам Бердяев об этом говорит так: «Внутреннее родство субъекта познания и объекта познания - обязательное условие истинного познания. Только свободный познает свободу, только творящий познает творчество, только дух познает духовное, только микрокосм познает макрокосм. Познавать что-нибудь в мире значит иметь это в себе».
   Как видите, индивидуализм не так уж беспросветен. Другое дело коллективист. Психологическое состояние коллективиста гораздо более зависит от обстановки и процессов в коллективе. И здесь уже выбирать, что принять, а что отвергнуть, и сохранить свой суверенитет далеко не всегда есть возможность. Для кого-то ее вообще практически не бывает, и индивид становится еще более «рабом необходимости», чем Пер Гюнт.
   К чести Бердяева, он учитывает и этот путь, говоря о сектанстве: «Индивидуализм оторванной кучки уже труднее преодолеть, чем индивидуализм оторванного одного… В психологии сектантства есть сверхличная магия, от которой нелегко освободиться. Вино сектантства пьянит, создает иллюзию экстатического повышения бытия».
    Так что, выходит, будто индивидуализм в плане свободы в чем-то даже предпочтительнее коллективизма. Однако у индивидуализма с разрешением вопроса «независимость от чего?» остро стоит вопрос «для чего?». Если только это будет свобода творчества для себя любимого, то для полноценного творчества здесь явно чего-то не хватает. «Креативная философия» вполне научно поясняет нам, что в таком творчестве не работает «принцип дополнительности», любви. Любовь к себе не в счет. «Принцип дополнительности» подразумевает дополнение личности чем-то несоизмеримым с ней. Лучше всего чем-то надличностным. «Бесконечно беден и бессодержателен человек, если нет ничего выше его, нет Бога, и бесконечно богат и содержателен человек, если есть высшее, чем он, есть Бог», - учит Бердяев.
    Вот тут-то и самое время оценить третий путь свободы, который предлагает Бердяев: «Всякий творческий акт имеет универсальное, космическое значение. Творческий акт личности входит в космическую иерархию, освобождает от мертвенной власти низших, материализированных иерархий, расковывает бытие. В своей свободе и своем творчестве личность не может быть оторвана и отъединена от космоса, от вселенского бытия».
   Проще говоря, Бердяев предлагает творческий путь личности, то есть универсализм. Напомним, что «Универсализм — этическое миросозерцание, противоположное индивидуализму; форма мышления, рассматривающая универсум как целое. В ряде религий под универсализмом также понимается убеждение в возможности спасения всех людей».
    «Индивидуальность и ее свобода утверждаются лишь в универсализме, - говорит Бердяев. - Зрелая и свободная воля направляет свой акт хотения, свое действие на космическую, божественную жизнь, на богатое содержание жизни, а не на пустоту».
    Конечно, Бердяев не был бы Бердяевым, если бы не ставил перед личностью сверхзадачи, такие, как например, следовать путем Христа, говоря: «Без Христа-Освободителя сама свобода должна казаться результатом необходимости. Свобода без Христа-Освободителя есть свобода старого Адама, свобода без любви, свобода семидневного творения».
    Но в целом, если отбросить пафос и поэтические метафоры Бердяева, то понятно, что усилия свободной творческой личности должны быть направлены на созидание красоты и любви в этом мире. То есть, в сухом остатке, а точнее в нашей губке мы не находим ничего революционного. Примерно о том же нам толкуют большинство философом мира, в том числе и наша «креативная философия». Впрочем, нас это вполне устраивает, поскольку «космизм» и «персонализм» Бердяева это еще одно свидетельство в пользу истинности «кретивной философии», ее этики, а также целей и задач.
5.
   Говоря же о целях и задачах «креативной философии», мы вновь должны прибегнуть к помощи Бердяева. Дело в том, что в наш рациональный и в то же время сумасшедший век созидание красоты и любви, задача весьма непростая. Ведь известно, где есть действие, там есть и противодействие. «Всякое дерзновение, всякий творческий почин дают чувство одиночества, непризнанности, перерастают всякую данную общность» – свидетельствует Бердяев. Между тем, как мы уже говорили, средства угнетения, порабощения и даже уничтожения у современного общества настолько мощные, что оно способно вывернуть наизнанку, завязать в морской узел, да и просто испепелить всякого подвижника, не говоря о том, что он может оказаться непонятым, непринятым, невостребованным. И в этом случае, даже если творческая личность не будет порабощена обществом, она рискует остаться в одиночестве. Но вот, что об этом думает Бердяев:      
   «Одиночество не есть отчужденность от космоса - оно может быть лишь симптомом того, что личность переросла данные состояния других и ее универсальное содержание не признается еще другими. Высшее одиночество - божественно. Сам Бог знает великое и страдальческое одиночество, переживает покинутость миром и людьми. Христос был одинок и не понят в своем пути».
    И все же, несмотря на то, что одиночество может быть «божественно», «покинутость миром» вовсе не является благом для «творческой личности». Ведь, как ни крути, творчество нуждается в аудитории, вожделеет быть востребованным, понятым, признанным. Так вот, цели и задачи «креативной философии» как раз и состоят в том, чтобы создать в обществе преимущество такого мировоззрения, при котором «страдальческое одиночество» творческой личности была бы сведена к минимуму, и наступил новый век, который Бердяев назвал «Мировой Творческой Эпохой».
      Не станем лукавить и подтасовывать факты, у Бердяева, конечно, свои особые представления о Мировой Творческой Эпохе. Он считает, что ведущей силой этой Эпохи должно быть обновленное христианство: «Христианство все еще было воспитанием несовершеннолетних, опекой над ними. И потому христианство не открыло еще себя полностью как религию свободы… Нынешнему возрасту человека, нынешним временам и срокам может соответствовать лишь религия свободы, религия дерзновения, а не страха… Несвободные не нужны Богу, не входят в божественный космос… Есть свобода, соответствующая творческой мировой эпохе. До того же была лишь свобода эпох закона и искупления».
    Конечно, «креативная философия» ничего не имеет против «религии свободы» и «дерзаний». И все же нам приходиться учитывать реалии современности, где идеальная свобода попросту невозможна. Мы должны смириться с тем, что существуют экономические, материальные, физические, социальные и прочие условия жизни человека. Поэтому наши требования к творчеству несколько снижены. Мы скорее разделяем следующую мысль Бердяева: «Творческую тайну бытия нельзя воспринять пассивно, в атмосфере послушания отяжелевшей материальности мира. Ее можно познать лишь активно, в атмосфере самого творческого акта». То есть, мы приветствуем всякое творчество, в том числе и коллективное, и творчество индивидуалиста, и даже попытку творчества, ведущую к «познанию» оного. Для нас важнее, чтобы это творчество было истинным, направленным на созидание добра, любви, красоты, природы и Человека.
    В конце концов, не всем дано быть подобным Христу. Притом истории известны другие пророки и изобретатели новых религий, но если судить по их «плодам», то далеко не всегда возможно признать их творчество истинным. Скорее уж скромного изобретателя паровоза мы назовем настоящим творцом. Впрочем, «креативная философия» настаивает на мнении, что всякий человек – творец по самой своей природе. Это объясняет, почему, познавая философию Бердяева, мы ее понимаем и вдохновляемся ею, несмотря на экспрессию, поэтическую форму и тайнопись. Ведь, как вы помните, «Познавать что-нибудь в мире значит иметь это в себе». (Н. А. Бердяев)
 

ТАК Я ГОВОРИЛ С ЗАРАТУСТРОЙ

(Моголь) 		  26    2023-01-07  7  1138

(В связи с рождеством)

В одном из своих сочинений я позволил себе беседу с Сократом. Право на это мне давало мнение, будто мудрец Сократ вместе с его знаменитыми диалогами вымышлен Платоном. Из истории философии известно и то, что Ницше является идейным противником Платона. Считается даже, что взгляды этих двух столпов философии зеркально противоположны. Несомненно, Ницше это понимал, и, становясь в аппозицию Платону, счел необходимым создать своего мудреца, откровения которого он изложил в книге «Так говорил Заратустра». Это произведение Ницше считал основным в своем творчестве. Ну, а так как моя беседа с Сократом носила несколько критический характер, то иной читатель может подумать, будто я сторонник учения Ницше. Это и вынуждает меня побеседовать с Заратустрой. Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что дело это непростое и ответственное. Ведь из словарей нам известно: «Фридрих Ницше – гениальный мыслитель, под влиянием которого находилось большинство выдающихся европейских философов и писателей ХХ века». Однако, как, наверное, выразился бы сам Заратустра: «Человек, который взялся за гуш, не должен говорить, что он не дюж». Так что, говоря словами героя одной пьески: «Давай, попробуем мой друг. А вдруг?!».

Моя встреча с Заратустрой состоялась в горах. Ранним утром. Как раз когда, по свидетельству
Ницше, поднявшись с зарей, встал Заратустра перед солнцем и так обратился к нему:
      - Великое светило! В чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому ты светишь? Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот – нуждаюсь я в руках, простертых ко мне…
      Именно этот момент я счел удобным для своего появления, ибо полагал, что и в моих простертых руках нуждается переполненный медовой мудростью мыслитель.
      - Скажи, многоумный Заратустра, - произнес я, выходя из тени смоковницы, - Достоин ли я впитать свет твоей мудрости?
    - Кто ты, незнакомец, - вопросил Заратустра.
    - Я человек, который наслышан о твоих проповедях, - сообщил я.
    - Что ж, - ответил Заратустра. - Солнце светит для всех. Но не всякий бывает благодарен его теплу. Говори, что ты хочешь знать?
    - Много чего мне хочется знать, - сообщил я. – И многое мне уже известно из твоих речей. Вот, например, как рассуждал ты

    О ПРОСЛАВЛЕННЫХ МУДРЕЦАХ:
    «Все вы служили народу и народному суеверию, а не истине! Потому терпели и неверие ваше, что оно было уловкой и хитроумным путем к народу. Но кто ненавистен народу, как волк собакам, так это – свободный дух, враг цепей, который никому не поклоняется и живет в лесах. Вытравить такого из логовища – это всегда называлось у народа чувством справедливости; и теперь еще науськивают на него самых свирепых собак.
   На это я хочу у тебя спросить: о какой истине ведешь ты речь? Что, если твоя истина похожа на мерзкую жабу или на ядовитую змею? Такая истина отвратительна человеку, ибо человек понимает, что подобная истина не может быть ключом к созданию этих прекрасных гор с их белоснежными вершинами, искрящимися ручьями, голубыми озерами и сочной зеленью долин. И когда в «простертые руки» человека, ты пытаешься вложить омерзительных гадов своей истины, душа человека переполняется ужасом и ненавистью к дарителю. И тогда человек вправе подозревать ложь в твоих устах и злой умысел в твоем сердце.
    Между тем, ты пытаешься доказать, что истина вовсе не такова, как о ней говорят признанные мудрецы. Их ты обвиняешь в неискренности и уподобляешь откормленным «вьючным животным, ослам, которые тянут повозку народа, слугами которого они являются». И думаю, ты согласен со своим преемником, Ницше, говорившим, будто «философы принуждают себя смотреть на природу ложно до тех пор, пока они уже не способны видеть ее иной». По заверению Ницше они «только делают вид, будто достигли своих собственных мнений, тогда как с помощью подтасованных оснований защищают предвзятый тезис, выдумку.
      «Философия – говорит он, - это потребность и стремление к власти, к «созданию мира».
    На это я должен тебе сказать, что польза от осла, взявшего на себя тяготы путника, больше, чем от волка, нападающего на осла. Ведь ты сам свидетельствуешь, что «знаменитые мудрецы возрастали вместе с духом и добродетелью народа – и народ вырос через них!» Зато неизвестно, насколько справедливы истины волка. Не создает ли он мир по собственному образцу, и не движим ли ты сам «потребностью и стремлением к власти и созданию своего мира»?
   В доказательство того, что это не так, ты говоришь, что только «в пустыне, и господами пустыни искони жили честные, свободные умы, которые в отличие от близорукой толпы, знают, что такое дух. Дух есть жизнь, – поясняешь ты - Собственным страданием умножает он знание свое. Люди видят «только искры духа, но не видят, что он – наковальня, и не видят жестокости молота его! Не будучи орлом, нельзя знать о счастье в ужасе духа. Кто не птица, тому не дано устраивать привал над пропастью».
   Но позволь спросить тебя, что может знать о тяготах жизни отшельник или пустынник, пребывая вдали от людей. Ведь наибольшие страдания, которые по твоим словам, умножают знания, возможны как раз среди людей, обремененных их неизбывными пороками. Так что, если мудрость зависит от суммы страданий, то орел не знающий змей в своем гнезде на скалах и парящий над землей, выслеживая свои жертвы, менее всего способен быть учителем для того же осла.
    Ты прав, когда излагаешь известную сентенцию: «страдания вразумляют». Но это вовсе не значит, что мудрость измеряется страданиями. Да ведь и сам ты, проживая в горах, много ли претерпел мук, чтобы обладать знаниями, позволяющими тебе столь нескромно утверждать:   
    «Подобно парусу, трепеща от бури духа, мчится по морю моя необузданная мудрость! Но вы, знаменитые мудрецы, слуги народа, – разве можете вы мчаться со мной!»
      При этом ты учишь: «Быть бесстрашным и внушающим страх, великим и одиноким, свободным от счастья рабов и поклонения богам – такова воля искреннего».
      К числу таких «искренних» ты, конечно, относишь себя. Но не подобна ли такая искренность намерениям хищника, который не скрывает своего желания вцепиться в горло своей жертве? И чем более «великим», «одиноким», «свободным» и «бесстрашным» выглядит хищник, тем естественней будет желание человека «трепеща от бури духа, мчаться» подальше от его «необузданной мудрости».
   Так я говорил с Заратустрой.

О ТОЛПЕ
    В другой раз, Заратустра ты повествовал о толпе. И ты не жалел для ее описания самых черных красок.
«Жизнь – источник радости, - вещал ты.- Но всюду, где пьет толпа, родники отравлены. Я не переношу зрелища оскаленных морд и жажды нечистых. Они бросили взор свой в родник: и вот – светится мне оттуда мерзкая улыбка их. Приторным и гнилым делается плод в их руке. Неужели жизни нужна и эта сволочь? Отвращение к ним жадно пожирало жизнь мою! Поистине, надо было подняться в самую высь, чтобы вновь обрести источник радости! Миновала робкая печаль весны моей! И весь я – лето в самом расцвете его, со студеными источниками и благостной тишиной. О, приходите, друзья мои, чтобы тишина стала еще блаженней! Ибо это – наша высь и наша родина: слишком высоко жилище наше и недосягаемо для всех нечистых и жажды их. Как могучие ветры станем мы жить над ними, соседи орлам и снегу, соседи солнцу. Так живут могучие ветры. И подобно ветру буду и я некогда бушевать среди них и духом своим захватывать дыхание у духа их. Поистине, Заратустра – могучий ветер для всех низин. И вот что советует он врагам своим и всем, кто плюется: "Берегитесь плевать против ветра!".
    Последнее предупреждение, думаю, вполне своевременно, поскольку мне хочется спросить: разве при таком отвращении к людям толпы, ты, похваляющийся своей искренностью, хотел бы преподать им подлинную истину? Ведь вряд ли ты веришь в их способность очиститься настолько, что они не будут в состоянии как-нибудь нарушить благостную тишину твою или постесняются замутить воду в месте твоего водопоя. Наверное, твои идеалы столь безупречны, что ты уже не будешь пить воду из ручья, где лакает собака. А между тем, в человеке много от животного.
    И когда ты восклицаешь: «Неужели жизни нужна и эта сволочь?», то не стоит ли за этим желание уничтожить всех этих тварей, отравляющих твою жизнь? И в этом случае, очень возможно, что твое учение подобно одежде, зараженной чумой. Вместо исцеления оно лишь умножит беды и несчастья толпы, пропитав ее ненавистью ко всему несовершенному, а значит, и к собственным несовершенствам каждого, что повлечет за собой жестокие расправы над ближними, ради того, чтобы быть «соседями орлов» и слушать, как ты будешь «бушевать» среди избранных, «захватывая дыхание у духа их». Притом ты и сам можешь не знать, к чему ведут твои проповеди, как не знают философы, что движимы «потребностью и стремлением к власти» над миром.
   Так я говорил с Заратустрой.

О ДОБРОДЕТЕЛЬНЫХ.
    Может потому ты и смеешься над добродетельными и презираешь их, что их деятельность претит твоим тайным целям?
   «Над вами, добродетельные! - говоришь ты, - Смеялась сегодня красота моя. Вы, добродетельные, хотите получить плату за добродетель, небо за землю и вечность за ваше "сегодня"? Но я учу, что нет воздаятеля? Я не говорю даже, что добродетель – сама по себе награда. Подобно клыкам вепря, слова мои взбороздят основы душ ваших. Я буду плугом для вас, чтобы все сокровенное глубин ваших стало явным. И когда взрытые и изломанные будете вы лежать на солнце, отделится ложь ваша от правды. Ибо вот, в чем правда ваша: слишком чисты вы для грязи таких слов, как "мщение", "наказание", "награда", "возмездие". Ведь для некоторых добродетель – это лень пороков их: и всякий раз, когда их ненависть и зависть сладко потягиваются, тогда просыпается их "справедливость". Есть и такие, «для кого добродетель – это корчи под ударами бича, и вы довольно наслушались воплей их! Другие гордятся горстью справедливости и во имя ее клевещут на все. И лишь для того они возносятся, чтобы унизить других. Немало и таких, что сидят в своем болоте и вещают: "Добродетель – это смирно сидеть в болоте».
      Словом, по-твоему, «почти все, думают, что имеют свою долю в добродетели; и каждый хочет быть по меньшей мере знатоком "добра" и "зла". Но, - говоришь ты, - не затем пришел Заратустра, чтобы сказать всем этим лжецам и глупцам: "Что вы можете знать о добродетели?", а для того, чтобы отвратить вас от старых слов, которым научились вы у глупцов и лжецов, от слов: "награда", "воздаяние", "наказание", "месть во имя справедливости". Да будет добродетель ваша «Самостью» вашей, а не чем-то посторонним, личиной, покровом, что и есть истина глубин души вашей, вы, добродетельные! Поистине, я отнял у вас сотню слов и любимые игрушки добродетели вашей. И теперь, словно дети, сердитесь вы на меня. Они играли у моря – и вот набежала волна и смыла игрушки. Теперь плачут они. Но эта же самая волна принесет им новые пестрые раковины».
    Я не буду спрашивать у тебя, Заратустра: «Что ты сам знаешь о добродетелях?» Но мне интересно, какие новые игрушки предлагаешь ты вместо «смытых» волной твоих речей? Чем, например, ты готов заменить правдолюбие? Как известно, эта добродетель является основой для многих других, таких как «справедливость», «честность», «ответственность», да и сама «мудрость». Неужто, ты хочешь заменить любовь к правде на любовь к лицемерию, коварству, вероломству, лжи? Но можно ли считать эти качества добродетелями?
    Ты сетуешь на то, что добродетельные слишком чисты для таких слов, как "мщение", "наказание", "награда", "возмездие". Но что будет с этими понятиями, когда они станут инструментами «коварства» и «вероломства»?
    Конечно, ты прав в том, что традиционные добродетели часто служат маской, оправданием, средством смирения и даже лекарством для тех, добродетель кого не является их «Самостью». Но это не значит, что добродетели не имеют почвы в природе человека, и потому их можно легко заменить иными.
      Добродетели необходимы человеку хотя бы в качестве ориентиров. И то, что человек соизмеряет с добродетелями свои естественные чувства, лучше, чем он давал бы волю сиюминутным страстям и позывам.
    Притом добродетели на самом деле вовсе не исключают возможность «мщения» или «возмездия». Ведь та же справедливость вполне может стать основой для деяний в ключе этих понятий. Так что, поступки людей определяют не столько добродетели, сколько характер человека, а также те обстоятельства и последствия, которые управляют его «Самостью».
   Так я говорил с Заратустрой.

О СОСТРАДАТЕЛЬНЫХ
      Странными представляются мне и твои рассуждения о сострадательных.
   «Поистине, не люблю я милосердных, блаженных в сострадании своем, - признаешься ты. - Совсем лишены они стыда. Пусть судьба моя всегда ведет меня дорогою тех, кто никогда не страдает, и с кем смогу я разделить надежду, пиршество и мед. Поэтому умываю я руки, помогавшие страждущему, поэтому очищаю я также и душу свою, ибо, видя страдающего, я стыжусь его из-за его же стыда, И когда я помогаю ему, я жестоко унижаю гордость его. "Будьте же равнодушны, принимая что-либо! Оказывайте честь уже тем, что принимаете", – так советую я тем, кому нечем отдарить. Однако нищих следовало бы вовсе уничтожить! Поистине, досадно давать им и досадно не давать. А заодно с ними уничтожить грешников и тех, кого мучает совесть! Верьте мне, братья мои, укоры собственной совести учат уязвлять других. Но хуже всего – мелкие помыслы. Поистине, лучше уж совершить злое, чем помыслить мелкое! "Смотри, я – болезнь", – говорит злодеяние. И в этом его честность. А ничтожная мысль подобна паразиту: она неугомонна – ползает, прилипает, прячется, пока все тело не станет вялым и дряблым от этих крошечных тварей. Надо сдерживать сердце свое; ибо стоит только распустить его, как теряешь голову! О, кто совершил больше безрассудств, чем милосердные? И что причинило больше страданий, чем безумие сострадательных? Горе любящим, еще не достигшим той высоты, которая выше сострадания их! Так сказал мне однажды дьявол: "Даже у Бога есть свой ад – это любовь его к людям". А недавно я слышал от него: "Бог умер. Из-за сострадания своего к людям умер он". Итак, опасайтесь сострадания, помните: все созидающие безжалостны».
    Да, Заратустра, сострадание тягостно душе человека. Оно отнимает силы. Но все это потому, что сострадание обычно неполно и сродни той ничтожной мысли, которая, как ты говоришь, «подобна паразиту». Ведь полное сострадание заставляет пожертвовать всем своим благополучием и даже жизнью во спасение страждущего. Но это невозможно. Этому противится человеческое Эго.
    Известно, что воля человека в состоянии подавить в его душе чувство сострадания, а мысль готова найти оправдание этому насилию над душой. Однако способность к сопереживанию является ключевым свойством разума, и не только человека. Ведь сопереживание происходит через уподобление. А оно свойственно всем животным, поскольку позволяет приспосабливаться и маскироваться. Так древесный червячок уподобляется ветке дерева, настолько, что неотличим от нее. У человека же сопереживание является корнем его творчества, общения и самой любви. Подруби этот корень и человек уподобится дереву, сохнущему без соков жизни. Потому-то ты и злишься на страждущих и ненавидишь нищих, что покушаются они на корни эти.
    И все же ошибаешься ты, полагая, будто «все созидающие безжалостны». В доказательство этого я могу привести пример твоего ученика, Ницше, в судьбе которого роковую роль сыграла жалость к лошади, истязаемой хозяином ее.
    Сострадание созидателям необходимо хотя бы для того, чтобы ставить целью своего творчества улучшение жизни людей. И оно же, сострадание предписывает жить скромно, имея лишь то, что способствует достижению цели творчества. Это и есть подлинная любовь к людям, в которой заключается полнота сострадания.
      Когда же ты говоришь о человеке, занятом созиданием сверхчеловека в себе, то для такого творчества и впрямь сострадание излишне и даже опасно.
    Так я говорил с Заратустрой.

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МУДРОСТИ
   Любопытными мне представляются и твои мысли о «человеческой мудрости! Правда, она кажется мне не совсем человеческой. Скорее, это твоя собственная мудрость, и значит, сверхчеловеческая.
   Здесь ты говоришь:
    «За людей цепляется воля моя, цепями связываю я себя с людьми, тогда как влечет меня вверх, к Сверхчеловеку, ибо к нему стремится другая воля моя».
    После твоего признания в непреодолимом отвращении к обычным людям с их мордами и жаждой напиться из твоих родников, это звучит несколько странно. Но из дальнейших твоих слов следует, что бороться с неприязнью к толпе тебе помогает твоя мудрость.
    «Моя первая человеческая мудрость, - сообщаешь ты, - в том, что я даю себя обманывать, чтобы не остерегаться обманщиков».
    Моя вторая человеческая мудрость в том, что я больше щажу тщеславных, чем гордых. Хорошими актерами находил я всех тщеславных. Они играют и хотят, чтобы смотрели на них с удовольствием – весь дух их сосредоточен в этом желании. И лжи вашей верит он, когда вы лжете о нем нечто приятное: ибо в сокровенных глубинах тайно вздыхает сердце его: "Что я такое!.
    А вот моя третья человеческая мудрость: я не допускаю, чтобы из-за вашей трусости мне стал противен вид злых. У злых есть много такого, что достойно восхищения. И поистине, добрые и праведные, есть в вас немало смешного, и особенно – страх перед тем, что до сих пор называли дьяволом! Так чужда душа ваша великому, что Сверхчеловек был бы страшен вам в благости своей!»
    «Ах, устал я от всех этих "высших" и "лучших", - восклицаешь ты. - Еще выше надо мне подняться с их "высоты", прочь от них, ввысь, к Сверхчеловеку! И сам я хочу восседать среди вас переодетым, чтобы не узнавать ни вас, ни себя. И в этом последняя человеческая мудрость моя».
    Последняя твоя мудрость поясняет три первые. И впрямь, подняться над «высшими» и «лучшими» гораздо трудней, чем над лживыми, тщеславными, трусливыми и озлобленными. Их низость возвышает того, кто над ними. Чем глубже выкопана яма, тем выше холм земли, взятой из нее. Потому-то и разводишь ты их вокруг себя, как мог бы разводить крыс и тараканов. Притом не столько для собственной забавы разводишь ты этих тварей, сколько из желания утвердиться в своем превосходстве над ними и в необходимости покинуть жилище, кишащее ими. Разумеется, такой странный сверхчеловек способен внушать страх окружающим. В их глазах он вполне сравним с дьяволом, которому свойственно преумножать мерзости на земле. Так что, эдакому сверхчеловеку, лучше «восседать» среди прочих «переодетым», чтобы его не узнавали.
    Так я говорил с Заратустрой.

О ЛЮБВИ К ИНЫМ
    В свете твоей «мудрости» особыми красками играет и твоя любовь к иным. Тут ты сообщаешь, что:
   «Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять его в себя и не стать нечистым. И вот – я учу вас о Сверхчеловеке: «Он – это море, где потонет великое презрение ваше». В чем то высокое, что можете вы пережить? Это – час великого презрения. Час, когда счастье ваше становится для вас таким же отвратительным, как разум ваш и добродетель».
    И далее ты говоришь:
      «Человек – это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, это канат над пропастью.
    Я люблю того, кто не умеет жить иначе, кроме как во имя собственной гибели, ибо идет он по мосту.
    Я люблю того, кто не ищет в небесах, за звездами, основания для того, чтобы погибнуть и принести себя в жертву. Того, кто приносит себя в жертву земле, чтобы когда-нибудь стала она землей Сверхчеловека.
    Я люблю того, кто живет ради познания и стремится познавать во имя того, чтобы жил некогда Сверхчеловек. Ибо так хочет он гибели своей.
   Я люблю того, кто любит добродетель свою: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела желания другого берега.
   Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди дел своих и всегда исполняет больше, чем обещал: ибо жаждет он гибели».
    В общем, как выясняется, у тебя большое сердце, Заратустра, ибо любишь ты многих. Правда, все они должны служить твоему сверхчеловеку, желая себе собственной гибели. Такая похвальная самоотверженность бывает свойственна домашним животным, мясом которых питается их хозяин. Животным, конечно, неведомо, что они достойны презрения. Но человек, чтобы уподобиться жертвенным животным, должен и впрямь признать свое счастье, разум и добродетели свои отвратительными, а себя вообразить «грязным потоком».
    Надо заметить, что таких дураков на свете не так много. И, наверное, потому ты говоришь:
    «Не к народу должен обращаться я, но к последователям! Последователей ищет созидающий, а не людей толпы, не мертвецов, не верующих. Тех, кто станет созидать вместе с ним, ищет он. Тех, кто напишет новые ценности на новых скрижалях. С созидающими, собирающими жатву и празднующими хочу соединиться я. Покажу им радугу и все ступени, ведущие к Сверхчеловеку».
      Конечно, старые скрижали сильно мешают тебе, как и сами верующие, которые отбивают у тебя паству, и ты так говоришь о них:
      «Взгляните же на этих добрых и праведных! Кого больше всех ненавидят они? Разбивающего скрижали их ценностей, разрушающего и преступающего, но он и есть созидающий».
    Отсюда понятно и твое следующее откровение:
      «Опаснее мне быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут меня звери мои! И вспомнил я, что говорил святой старец в лесу. И произнес я в сердце своем: "Хотел бы я стать умнее! О, если бы стал я столь же мудрым, как змея моя!»
      То, что главным из зверей, мудростью которых ты руководствуешься, является змея, нетрудно догадаться, ибо змей этот преследует человека с момента его грехопадения. Так что, интереснее, что сказал тебе старец? А сказал он тебе следующее:
      «Не доверяют люди отшельникам и не верят, что приходим мы к ним ради того, чтобы дарить. Слишком одиноко звучат шаги наши по их улицам. И если ночью, лежа в своих постелях, задолго до восхода солнца услышат они идущего человека, то спрашивают сами себя: "Куда это крадется вор? Так не ходи же к людям, оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! "
      И знаешь, пожалуй, святой старец был истинный мудрец. Впрочем, ты его не послушал, но сказал:
      "Что могу дать я вам! Лучше позвольте мне уйти поскорее отсюда, чтобы ничего не отнять у вас!".
      В этот раз ты был справедлив к себе.
      Так я говорил с Заратустрой.

ОБ УЧЕНЫХ
    Возвыситься над низкими не так трудно, как над теми, кто преуспел в науках. Но твоя мудрость столь велика, что позволяет тебе возвыситься и над учеными. Для этого ты изучил их повадки и слабости. И вот, выяснил ты, что «они прохлаждаются в тени и во всем они хотят быть только зрителями. Подобно уличным зевакам, что стоят и глазеют на прохожих, глазеют они на мысли, придуманные другими. Если дотронуться до них, то поднимается пыль, как от мешков с мукой».
   «Когда выдают они себя за мудрецов, - говоришь ты, - меня знобит от их ничтожных истин и изречений. Часто мудрость их отдает таким смрадом, словно ее породило болото. Ловки они, и искусны их пальцы: что моя простота рядом с их изощренностью! Все могут они – шить, вязать, ткать. Вот и вяжут они чулки для духа! Каждый зорко следит за движением пальцев соседа своего, и не слишком доверяют они друг другу. Изобретательные на маленькие хитрости, они поджидают тех, чье знание прихрамывает, и подстерегают, подобно паукам. Я видел, с какой осторожностью приготовляют они яд. И в поддельные кости умеют они играть».
   Конечно, отягощенным такими несовершенствами, ученым трудно тягаться со сверхчеловеком, и потому признаешься ты: «Чужды мы друг другу, и их добродетели мне даже противнее, чем лукавство и фальшивые игральные кости».
    Известно, что одной из добродетелей ученых следует признать привычку к доказательствам. И если они способны доказать свое превосходство и нужность людям с помощью искусства «шить вязать и ткать», то тебе, кроме презрения к ним и рассуждений о сверхчеловеке предъявить нечего. Потому, видимо, и полагают они, что твои «знания прихрамывают». Но что знания в сравнении с твоей волей, столь свойственной сверхчеловеку?! Благодаря ее всемогуществу ты, по твоему признанию «когда жил среди них, жил над ними». Естественно им это не нравилось. И как ты говоришь: «За это они не любили меня. Но я продолжал ходить поверх их голов».
    «И пожелай я идти путем своих заблуждений, - говоришь ты, - то и тогда оказался бы я выше. Они же слышать не желают о том, чтобы кто-нибудь ходил над их головами, и потому между мной и собой они наложили мусора».
      Но, как видно, они не на того напали.
      «Невзирая на это, свидетельствуешь ты, - я со своими мыслями продолжаю ходить поверх их голов. И пожелай я идти путем своих заблуждений, то и тогда оказался бы я выше».
      После этого остается признать справедливыми твои слова из проповеди «Об избавлении»: «Воля – вот имя освободителя и вестника радости».
    Воистину, воля способна возвысить человека, невзирая на его ничтожество.
Так я говорил с Заратустрой.

О ПОЭТАХ
Тому, кто превзошел высоколобых ученых, возвыситься над поэтами, наверное, столь же просто, как соколу расправиться с воробьем. Известно ведь, что у многих народов поэтов приравнивают к слабоумным. Так что, для их развенчания достаточно уже того, что ты сказал своему ученику:   
      "Поэты слишком много лгут".
      Однако при твоем отношении к традиционным добродетелям этот порок может выглядеть не таким уж и греховным. Благо, ты добавляешь:
   «Я устал от поэтов, старых и новых: слишком поверхностны для меня все эти мелкие моря. Недостаточно глубоко проникала их мысль. Оттого и чувство их не достигало самых основ. Немножко похоти, немножко скуки – таковы еще лучшие мысли их. Они любят выдавать себя за примирителей. Но для меня они всегда останутся посредниками и подтасовщиками. Ах! часто забрасывал я сеть в море их в надежде на хороший улов, а вытаскивал всегда лишь голову какого-нибудь древнего божества. Так, голодающему море дало камень. Конечно, и среди них попадаются жемчужины. Но это придает им еще больше сходства с твердыми раковинами. И часто вместо души находил я в них одну соленую слизь. К тому же они недостаточно чистоплотны: они мутят воду, чтобы казалась она глубже».
    Все эти наблюдения представляются мне особенно важными, поскольку позволяют глубже понять тебя, Заратустра. Ведь ты, несомненно, поэт. И ты прямо говоришь:
      «Но и сам Заратустра – поэт».
      И ты настаиваешь на этом, говоря: «Но положим, кто-нибудь сказал всерьез, что поэты много лгут, он был бы прав – мы слишком много лжем. Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы лгать».
      Но если это так, то как прикажешь ты относиться ко все твоим рассуждениям и проповедям? Вдобавок ты сам же свидетельствуешь:
    «Поистине, всегда влечет нас ввысь – в царство облаков. На них усаживаем мы наши пестрые чучела и называем их богами и Сверхчеловеком. Благо, довольно легки они для этих седалищ – и эти боги, и Сверхчеловек!»
   Так что же тогда этот твой сверхчеловек? Неужели это всего лишь «пестрое чучело»?
   Так я говорил с Заратустрой.

О МЕЧТАЮЩИХ ОБ ИНОМ МИРЕ
   Вот и ответь, Заратустра, как относиться к твоим словам, например, об ином мире, когда говоришь ты:
    «О, братья мои, этот Бог, созданный мной, был делом рук человека и безумием его, подобно всем прочим богам! Человеком был он, и притом – лишь малой частью человека и моего "Я". Из моего же пепла и пламени пришел ко мне этот призрак. Поистине, не из мира иного явился он! Мукой и страданием было бы теперь для меня верить в подобные призраки. Горем и унижением было бы это для выздоравливающего. Усталость, жаждущая одним прыжком достигнуть последних пределов, жалкая усталость неведения, – это она создала всех богов и все иные миры.
Верьте мне, братья мои!» - восклицаешь ты.
    Но как прикажешь верить тебе, если даже не поясняешь, о каком «ином мире» повествуешь ты? Впрочем, если ты говоришь о духовном мире человека, то ты прав. Представление о Боге создается в нашем духовном мире. Но ты говоришь: «Не из мира иного явился он!» Тогда откуда же? Из реального мира? Если так, то Бог – есть оптическая иллюзия, которая подобна той, что бывает при разглядывании внешнего мира через кристалл. Через эту оптику нашей души мы и видим Бога, сотворившего этот мир.
   Однако ты говоришь:
«Но надежно спрятан от людей "мир иной" – нечеловеческое, полностью лишенное всех человеческих черт, небесное Ничто».
    Разве может «Ничто» быть создателем всего сущего, и тем более призрак его. Отсюда ясно, что тебя посещал дьявол, который, как ты говоришь: «Из моего же пепла и пламени пришел ко мне этот призрак. Поистине, не из мира иного явился он».
    Несомненно, ты правильно сделал, что отделался от этого призрака. Но дальше ты сообщаешь:
    «Новой гордости научило меня мое "Я", этой гордости учу я теперь людей. Не прятать больше голову в песок небесных абстракций, но высоко держать ее, эту голову, созидающую смысл земли!»
    Из этой фразы видно, что встречи с призраком не прошли для тебя без последствий. Ты даже решил, будто это человеческие головы создают смысл земли. Но странно думать, будто смысл существования земли появляется после ее создания и только благодаря таким головам, как твоя. Хотя, если припомнить главное свойство поэтов «много врать», то нетрудно предположить, что их трудами таковых смыслов обнаружится множество, и все они будут разными. В том числе, наверное, будут и такие, о которых можно сказать твоими же словами:
«Это они, больные и умирающие, презрели тело и землю, выдумали неземное и искупительные кровавые жертвы. Но даже эти мрачные яды, столь сладостные для них, они брали у земли и у тела! Всегда много больных среди мечтателей и тех, кто исходит тоской по божеству. Яростно ненавидят они «познающего» и ту, самую младшую из добродетелей, что зовется правдивостью».
   Как известно, среди мечтателей много поэтов, к числу которых относишься и ты, называющий себя «познающим» и от лица которых ты говоришь:
      «Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы врать».
      Быть может, поэтому твоя «добродетель правдивости» вызывает сомнения и неприязнь у других мечтателях, ибо у них есть основания подозревать, что твой иной мир с участием сверхчеловека – выдумка, сулящая «кровавые жертвы», «мрачные яды» и «тоску по божеству».
    И вот, когда ты говоришь:
    «Слишком хорошо знаю я этих богоподобных и знаю, чего хотят они: они жаждут, чтобы веровали в них, и чтобы сомнение было грехом. Хорошо знаю я и то, во что они сами веруют больше всего. Поистине, не в иные миры и не в искупительную силу крови – в тело истово веруют они. Собственное тело для них – "вещь в себе".
      Не рассказываешь ли ты, прежде всего, о себе самом?
      Так я говорил с Заратустрой.
   
О ПРЕЗИРАЮЩИХ ТЕЛО
    «Пробудившийся и познавший говорит: я только тело, и не более того. – вещаешь ты. - Душа же – лишь слово, обозначающее нечто в теле».
      Но ведь это ты - «пробудившийся», Заратустра! Уличая других в поклонении своему телу, ты исходишь из собственных убеждений. Но ответь, почему тело – это тело, а душа, только слово? Ведь и тело обозначается словом. И если есть слово «душа», то оно тоже что-то обозначает. Ну, ладно, душа. Она все же вещь неуловимая. Но дальше ты говоришь:
    «Орудием телу служит и твой маленький разум, который называешь ты духом, брат мой, он – всего лишь орудие и игрушка великого разума – тела».
    У тебя получается, что дух и некий маленький разум – это одно и то же, а тело – это великий разум, который руководит маленьким разумом. Но разве разум и тело – это одно и то же? Тогда ветер и, гонимые им, облака – также можно признать одним и тем же.
    А дальше ты говоришь:
    «Чувство и ум всего лишь орудия и игрушки: за ними скрывается Самость. Она ищет глазами чувств и слушает ушами ума».
    Но что такое чувства и ум, если не сам разум? А если это разум, то маленький он или большой имеется в виду? И в каких отношениях состоит Самость с телом. Что вообще такое эта Самость? Откуда она берется?
   Впрочем, тут ты поясняешь:
      «Самость всегда прислушивается и ищет: она сравнивает, подчиняет, разрушает и завоевывает. Она господствует и повелевает даже твоим "Я". За мыслями и чувствами твоими, брат мой, стоит могущественный господин, неведомый мудрец – Самость имя ему. В твоем теле живет он, он и есть тело твое. В теле больше разума, нежели в высшей мудрости твоей. И кто знает, зачем вообще нужна телу высшая мудрость?»
    Отсюда следует, что Самость живет в теле на правах господина и мудреца, всем руководит, даже самим «Я», и при этом Самость является телом. Вдобавок это тело настолько великий мудрец, что не знает даже, зачем ему мудрость.
   «Презирающим тело хочу сказать я слово мое, - продолжаешь ты дальше. - Из почитания возникло презрение их. Что же это такое, что создает презрение и почитание, ценность и волю?»
    И сам же отвечаешь:
   «Творящая Самость создала себе презрение и почитание, это она – творец радости и скорби. Творящее тело создало себе ум как орудие воли своей. Даже в безумии и в пренебрежении вы служите Самости, вы, презирающие тело. Я говорю вам: ваша Самость желает умереть и отворачивается от жизни. Ваша Самость желает смерти – оттого вы и стали презирать тело! Ибо вы уже не в силах творить сверх себя. Нет, не пойду я вашим путем, вы, презирающие тело! Вы для меня не мост к Сверхчеловеку!»
      Итак, Самость, она же – тело, творит все эмоции, располагает волей своей, благодаря которой подчиняет себе ум, и заставляет себе служить наше «Я». Но получив такие полномочия и власть над умом, маленьким разумом, волей и чувствами, Самость желает умереть и отворачивается от жизни. Такая Самость, действительно достойна презрения, поскольку напоминает проказу.
      Все эти путаные рассуждения, Заратустра, являются лучшим доказательством того, что «поэты мало знают и плохо учатся: потому и должны они лгать». При том, как ты свидетельствуешь, они являются большими «подтасовщиками» и мутят воду, чтобы она казалась глубже», а что «вместо души у них» можно обнаружить «одну соленую слизь».
      Тебе ли этого не знать, Заратустра?! Ведь ты поэт. Настоящий поэт.
    Впрочем, распутать твой узел догадок не так сложно. Достаточно понять, что разум формируется под воздействием творческой энергии, которую мы называем душой. Поэтому разум и душа для нас едины. При этом разум руководит телом, но не только в своих интересах, но и в интересах тела. С развитием воли появляется мышление и сознание, то есть то, что ты называешь малым разумом. А в глубине этого сознания, как сгусток зародыша в яйце, таиться то, что ты называешь Самостью. Эту сущность иначе называют самосознанием или Эго. Вот это Эго, действительно, более всего озабочено благами для тела. Вот, почему тебе кажется, будто тело всем руководит. Однако тут важно понимать, что мышление вместе с волей, сознанием и Эго порождены страхом и сомнениями, источником которых является «ничто». Поэтому они сами –ничто. А будучи порождениями «ничто», они и в самом деле стремятся к порабощению разума, подобно паразиту, и значит, тяготеют к смерти, о чем ты и учишь, говоря:
      «Ваша Самость желает умереть и отворачивается от жизни».
      Отсюда следует, что, когда ты возводишь Самость (Эго) в степень «великого мудреца» и «господина» над телом, ты говоришь о той сущности, которая, будучи «ничто», способна ничтожить разум, а значит, и тело, и жизнь.
      Так что же тогда твой сверхчеловек, к которому ты строишь мост?
      Так я говорил с Заратустрой.

О СВЕРХЧЕЛОВЕКЕ
      Твои слова и изречения, Заратустра, похожи на шматки сырой глины в руках скульптора, ваяющего некий образ. Он вмазывает все новые и новые порции глины в скульптуру. И она приобретает все более отчетливые формы.
      И вот, я уже вижу перед собой образ сверхчеловека.
      Кто он при условии, что бог умер?
      Если Бог умер, то он, Бог, стал ничто. То есть, «Ничто» стало богом. Но, как мы помним к роду «ничто» относится воля и Эго. Они-то, видимо, и населяет тело этой величественной и совершенной статуи. И как следует из твоего учения, они дают жизнь этому воплощению абсолюта.
      Этот вылепленный тобой образ абсолюта ты провозглашаешь целью человечества. И хотя он пока только изваяние, но он уже требует о человечества подчинения, жертвенности, переоценки ценностей, отказа от традиционных добродетелей. На правах идеала он предлагает отказаться от, несовершенства чувств, от сострадания, от сомнений. Он презирает людей с их слабостями и смертностью, объявляет, что Бог умер, а на его место он воздвигает свою волю и всепобеждающую гордыню. Он приветствует ложь. Ведь ложь – это ничто, убивающее истину и ничтожещее добродетели…
    Впрочем, подобный идеал для человечества не новость. Примерно таким образам молились наши далекие предки, язычники. И ты, Заратустра, низвергая богов язычества, наверное, не мог выдумать иной идеал человечества. Но я бы хотел тебя спросить совсем об ином.
    Давай представим, Заратустра, что твое изваяние ожило. И вот скажи ты мне, мудрейший, кому он нужен, кроме своего собственного Эго? Ведь, следуя твоим словам: «Человек есть нечто, что должно преодолеть». И твой сверхчеловек – сеть результат этого преодоления. Но мы же знаем, что сущность человека состоит в творчестве. И вот, зная это, скажи, Заратустра, кто более сверх человек: Геракл, совершенства которого позволило ему совершить подвиги, или Гомер, который был слеп, но который является нам в своих бессмертных произведениях?
      Думаю, ответ тут единственно возможен.
      Так я говорил с Заратустрой.

ПРОРИЦАТЕЛЬ
    О многих твоих откровениях я мог бы говорить с тобой, Заратустра. Но в этом нет необходимости, ибо сказано: «Не нужно выпивать все море, чтобы познать вкус его воды». И все же, прежде чем, убрать руки, простертые к тебе в ожидании мудрости твоей, я бы хотел напомнить тебе твой вещий сон, о котором ты говорил в беседе о «Прорицателе».
    Вот, что ты рассказывал:
    «Снилось мне, что отрешился я от всякой жизни. Там, на уединенной горе, в замке Смерти, стал я ночным сторожем – стражем могил. Там охранял я гробы: полны были мрачные своды трофеями побед ее. Побежденная жизнь смотрела на меня из стеклянных гробов. Я вдыхал запах пыльных вечностей; задыхаясь в пыли, удрученно поникла душа моя. Свет полуночи неизменно окружал меня, и рядом, скорчившись, сидело одиночество, и еще третья, худшая из подруг моих – надрывная мертвая тишина. Ключи носил я с собой, ржавые из ржавых. И самые скрипучие ворота умел открывать я ими. Подобно зловещему карканью, проносился скрежет по длинным коридорам, когда поднимались затворы ворот: зловеще кричала птица эта, неохотно давала она будить себя. Но еще больший ужас сжимал сердце мое, когда все снова умолкало, кругом водворялась тишина, и я оставался один среди этого зловещего молчания.
    Так шло, так ползло время, если вообще двигалось оно – почем я знаю! Но, наконец, случилось нечто такое, что разбудило меня.
      Трижды ударили в ворота, как громом, трижды взвыли своды в ответ: и тогда подошел я к воротам.
"Альпа! – вскричал я, – кто несет прах свой на гору? Альпа! Альпа! Кто несет прах свой на гору?"
   И я нажимал на ключ и налегал на ворота, стараясь открыть их. Но ни на палец не подавались они. Вдруг бушующий ветер распустил крылья свои. С пронзительным свистом взрезая воздух, бросил он мне черный гроб. И среди визга, и воя, и грохота гроб раскололся, плевком исторгнув из себя хохот – тысячу образов хохота. И тысячью ликов – детей, ангелов, сов, безумцев и бабочек величиной с человека с издевкой и ревом хохотало надо мной.
    Страшно испугался я, и пал на землю, и кричал от ужаса так, как не кричал никогда.
    Мой собственный крик разбудил меня – и я очнулся".
    Рассказав это, ты попросил учеников истолковать твой сон. И один из них тебе сказал:
    "Сама твоя жизнь объясняет нам этот сон, Заратустра! Не ты ли сам тот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Смерти? Не ты ли сам тот гроб, полный разнообразных и пестрых обликов зла, а также ангельских ликов жизни? Поистине, подобно многообразному – на тысячу ладов – детскому смеху, входит Заратустра во все склепы, смеясь над ночными стражами могил, что гремят своими ржавыми ключами. Устрашать и опрокидывать их будешь ты смехом своим. Отныне и навсегда даже гробы мертвецов станут источником детского смеха. Всегда будет дуть могучий ветер, торжествующий над смертельной усталостью. Поистине, самих врагов своих видел ты во сне. Но как избавился ты от этих наваждений и обрел себя, так должны пробудиться и они от самих себя – и прийти к тебе!"
    Так вот, ученик тот тебе наврал, что неудивительно, ибо учителем этого льстеца являешься ты, Заратустра.
    По здравому разумению, ты не можешь быть во сне и самим собой, и ветром, и гробом, и детским смехом одновременно. На самом деле ты видел себя стражем могил в Замке Смерти, а ржавые ключи в твоих руках – это твои идеи. Ими открывал ты скрипучие ворота склепов, где «побежденная жизнь смотрела на тебя из стеклянных гробов». Быть может, в гробах были твои идеалы, добродетели, творческие начала. Более определенно тут сказать нельзя. Зато нетрудно распознать того, к кому ты обращаешь свой клич: «Альпа! Кто несет прах свой на гору?» Ведь вершина горы – это обычный символ идеала, гордыни, превосходства, а прах… Ведь ты узнал в этом прахе, того, кто преодолел в себе человека? Вот почему ты, несмотря на ужас перед этим пришельцем бросился отварят ему ворота. И, может быть, ты не смог бы их открыть, но ветер распахнул их. И это был ветер времени, когда сверхчеловек твой оказался востребованным. С тем бушующий ветер бросил перед тобой черный гроб. Это знамение грядущих бед, порожденных твоим тлетворным учением. И все же разбудило тебя вовсе не это. Разбудило тебя то, отчего «страшно испугался ты, и пал на землю, и кричал от ужаса так, как не кричал никогда». А были это «тысячи ликов – детей, ангелов и прочих, которые с издевкой и ревом хохотало над тобой». И знаешь, среди хохочущих, наверняка был я. Наверноен, я даже был один из первых, кто начал смеяться над твоим дурацким учением о бесплодном, бездушном и безмозглом болване, возомнившем себя сверхчеловеком.
    На самом деле, все твое учение, Заратустра, он же Ницше, - всего лишь иллюстрация к мудрой фразе Христа, изрекшего: «Не сотвори себе кумира» - сказал я, и заложив руки в карманы, стал медленно спускаться с горной кручи в цветущую долину.
    Примерно так я побеседовал с Заратустрой.
 

ПЛАТОН МНЕ ДРУГ, НО АРИСТОТЕЛЬ Т ...

(Моголь) 		  30    2021-10-22  8  884

- А вот, и наш Аврелий Михайлович. Да, тот самый. Местный философ. Сейчас он нам все разъяснит, - с напускной торжественностью объявила Светуха, едва я вошел в класс химии, где за ее учительским столом сидели двое незнакомцев.
      Солидный вид мужчин тотчас напомнил мне о затее Светухи организовать в нашей школе факультатив по философии. Очевидно, оба гостя были преподавателями университета, с которыми, по слухам, она вела переговоры.
    Кто знает знаменитую пьесу Франсиса Вебера «Ужин с придурком», легко поймет мое возмущение, когда я понял, что стараниями Светухи меня позвали на роль Франсуа Пиньона.   
    Впрочем, внешне я остался спокоен. Меня даже несколько позабавили ироничные взгляды, которыми обменялись гости. Они явно были приготовлены к угощению в виде самодеятельного мудреца. Между тем, сама Светуха и не пыталась скрыть своего торжества по поводу предстоящей «порки» объекта ее педагогического процесса.
    Есть женщины, у которых в глазах любовь. Это удивительные создания. Они умеют видеть прекрасное даже там, где другим оно недоступно. Светуха к этой категории женщин не относится. У Светухи в глазах вместо любви только педагогический процесс.
    Светуха у нас завуч, правая и главная рука директора, собственные руки которого заняты подготовкой к пенсии. Поэтому в нашей школе все в руках Светухи. Разумеется, так ее зовут за глаза. Притом те, кого она достает своими назиданиями, букву «е» в ее прозвище меняют на букву «я». Но в глаза ее уважительно величают Светланой Мироновной.
    Попасть в немилость к Светлане Мироновне очень нежелательно, зато легко. Во всяком случае, мне это удалось без особого труда. Ей лишь довелось прочесть в Интернете мою статью по «креативной философии», где я высказал несколько критических замечаний по поводу диалектики Гегеля. С тех пор я оказался включен в ее педагогический процесс, как лицо склонное к гордыне. Впрочем, весь этот процесс сводился к язвительным уколам, насмешливым замечаниям, коверканием моего имени и прочим удушающим приемом с очевидной целью поставить меня на место. Каково это место, Светуха и сама вряд ли ведала. Но было ясно, что оно должно располагаться подальше от кресла директора. В общем, Светуха видела во мне конкурента. Ведь известно, что мужчины географы часто становятся директорами школ.
      - Так вы, значит, философ? – как бы уточнил один из гостей, у которого имелась пышная борода, как и подобает настоящему философу.
    Плотоядный огонь в глазах Светухи не давал мне шанса проявить скромность.
      - Вроде того, - ответил я.
    У присутствующих мой ответ вызвал улыбки с заметной долей иронии.
      - А мы тут как раз спорим по поводу идеи Платона об эйдосах, - сообщил бородатый. - А как, по-вашему, кто все же прав, Платон или Стагирит?
      - Э-э, - взял я паузу, бесцеремонно устраиваясь за столом.- Вы знаете, по-моему, неправы оба.
      - Ха-ха, - с готовностью хохотнула Светуха
    - Но оба они отчасти правы, - добавил я.
      Как мне показалось, присутствующим стоило больших усилий, чтобы не расхохотаться вслед за Светухой, которая теперь раздавала свою улыбку в знак того, что ей удалось угодить гостям.
    - Да, вы, похоже, настоящий философ, - заметил бородатый. – Насколько мне известно, за две с половиной тысячи лет такое суждение звучит впервые.
- Понятное дело, - пожал я плечами.
- Так что же вы можете сказать об эйдосах, - не отставал бородатый.
- Смотря, что понимать под эйдосами? Как известно, философы часто оспаривают понятия.
- Хм. Ну, да, – с напускным сочувствием пожевал под бородой мой оппонент. – Под эйдосами Платон подразумевал идеальный образ сущего, его идею. Он считал, что вещам, особям и явлениям предшествует их идея.
    - С точки зрения Платона – сочла необходимым вмешаться Светуха. – Всякий реальный осел в сравнении с его эйдосом недоосел. Понимаете, товарищ философ?
      Да, Светуха явно была подготовлена к диспуту. Наверное, прочла нужную книжку. Теперь было ясно, кто явился инициатором спора.
    - Собственно, Платон вел к тому, что человек появился неслучайно, - продолжил бородач. – Ведь если существует трансцендентальный мир эйдосов, то, возможно, идея человека существовала изначально. Так в чем же, по-вашему, прав и неправ Платон, а заодно и Аристотель?
    - А каким должен быть идеальный осел? – поинтересовался я, глядя на Светуху. – В нашем представлении основным свойством осла является тупое упрямство. То есть, идеальный осел – это, очевидно, мертвый осел. Что, вообще, такое «идеальное»? Какие у «идеального основные признаки? Каков, например, идеальный философ?
    Теперь Светухе, чтобы не ударить в грязь лицом, необходимо было ответить нечто умное. И она сказало то, что я предвидел:
    - Идеальный философ – это тот, кто знает истину.
      Разумеется, мне ничего не стоило прижать ее к стенке любимым вопросом философов: «А что такое истина?» Но я не хотел прибегать к простым приемам. И потому сказал:
      - Но тогда Платон и Аристотель не могут знать истину, поскольку оба они в отличие от их родного эйдоса являются недофилософами. И уж тем более недофилософами являются все остальные мудрецы.
      От моего ответа улыбка Светухи съехала на одну щеку. А по тому, как оба представителя науки насторожились, было ясно, что они готовы отнести мои слова на свой счет.
    - Вообще-то, - произнес бородатый, косясь на Светуху – Слово «философия» означает «любовь к мудрости».
    - Тем не менее, - легкомысленно заявил я.- Если эйдос мудрости состоит в знании истины, то одни недомудрецы любят истину, которую не знают, другие любят сам процесс поиска истины, а третьим приходится любить чужую мудрость. Кто из них подлинный философ? А может быть у каждого из них свой эйдос?
    - Чего, чего? – не поняла Светуха.
      - К тому же мало сказать, что эйдосы существуют, - продолжил я. – Надо еще сказать, где и в каком виде они присутствуют? Например, в природе очень популярна идея яйца. Ее воплощение мы наблюдаем уже в атоме, не говоря уж о яйцах животных, икринках и коконов. Но значит ли это, что эйдосы яйца витают в воздухе, как бабочки? Что если, это всего лишь самое рациональное решение проблемы продолжения жизни в плоде?
    Эти мои вопросы добавили беспокойства философам. Теперь они поглядывали Светуху с явным недоумением, как бы вопрошая: «Что происходит?»
- Значит, вы согласны с Аристотелем? – нашелся вдруг философ с тщательно выбритым лицом, отчего главным признаком его мудрости являлись очки в толстой оправе.
    - Смотря в чем, - ответил я.
- Ну, наверное, в том, - стал пояснять очкарик, нажимая на каждое слово так, будто забивал молотком гвозди. Берусь утверждать, что Светухе при этом мерещился мой гроб. - Что трансцендентный мир эйдосов как совокупность абсолютных и совершенных образцов вещей не существует. Зато в философии Аристотеля эйдос мыслится как имманентный в отношении материального субстрата вещи и неотделимый от нее.
      После этого монолога я уже не опасался вмешательства Светухи. И напрасно.
    - Платон мне друг, но истина дороже, - назидательным тоном сообщила Светуха, чем вызвала у бородатого морщины неудовольствия на лбу.
    - Ну, я-то как раз о том и говорю, - начал я, демонстративно игнорируя плоскость Светухи. – Вот, сколько, по-вашему, существует видов пауков?
    - Ну, начинается, - занудным тоном произнесла Светуха. – Сейчас Валерий Михайлович начнет распространяться о коварстве паучихи, которая после брачной церемонии любит закусывать пауком. Это его любимая тема. Только причем тут пауки, когда речь идет об эйдосах?
      Я действительно много раз рассказывал Светухе о партнерских отношениях пауков. Этим я намекал на ее страсть плести сети интриг с целью сожрать коллегу, имея в виду себя. Правда, мне всегда казалось, что ее это никак не задевало.
      - И сколько этих видов, - полюбопытствовал бородатый.
      - Более сорока двух тысяч, - сообщил я. – И мы никак не можем признать какой-нибудь один вид совершеннее другого. Совершенство или несовершенство пауков зависит от условий их обитания. И очень возможно, паук, который поселился у вас за окном, несмотря на то, что вы ему отдавили веником лапу, успешнее здорового паука того же вида, но обитающего в лесу. Причиной тому, может быть обилие мух у мусорки под вашим окном. То есть, совершенство – понятие очень условное. Скорее были правы стоики, которые полагали, что эйдосы являются произведением логоса. Иначе говоря, идеальный образ вещи во многом зависит от внешней среды, как слово в тексте зависит от контекста. Отсюда понятно, что любой паук стремится максимально гармонично вписаться в условия окружающей среды. При этом он может и не представлять себе свой эйдос. Этот эйдос, указывающий пауку путь к совершенству, ему навязывают внешний мир, который может меняться, а с ним меняются требования к идеальной приспособленности.
      Было похоже, что мои слова вызвали у философов такое же впечатление, когда бы на их глазах произошла материализация эйдоса каракурта, который к тому же укусил Светуху. Но я продолжил:
    - Конечно, трансцедентальный мир эйдосов физически непредставим. Но и то, что требование внешней среды определяет идеал каждой конкретной особи, не дает нам ответа на вопрос, что позволяет пауку совершенствоваться, эволюционировать. Например, считается, что пауки вначале плели из паутины коконы для сохранения своей кладки. Но потом они стали плести паутину для ловли насекомых. А ведь паутина это такая идея, которая в природе не имеет аналогов. Для плетения ловчей сети пауки используют специальные железы, которые еще надо иметь. Просто так, без всякой цели, такие железы не появляются. Словом, мы не можем отмахнуться от факта наличия в природе идеи целесообразности. А это, как будто, предполагает наличие эйдосов и их автора. В этом смысле Платону и Аристотелю было легче. Авторство идей они приписали Богу, а исполнение его замыслов, Демиургу. Платон даже попытался объяснить ориентиры и предпочтения при выборе нужных эйдосов с помощью их иерархии. На ее вершине он расположил идею блага. Но ведь благо – это, прежде всего, результат каких-то направленных действий. А что такое сами эти действия? Такие действия, в отличие от всех прочих, представляют из себя созидательное творчество. Поэтому создавая себе Демиурга в качестве помощника, Бог должен был иметь перед собой эйдос творца. Однако, если Бог всемогущ, то зачем ему Демиург, который может быть далек от своего идеального образца. Да и какой Демиурга справится со столь грандиозной задачей вникать в положение всякого паучка и мухи? Не лучше ли придумать нечто такое, что будет присутствовать в каждом атоме Вселенной и содержать в себе эйдос творчества? И мы знаем, что такая субстанция существует. Притом придумывать ее нет никакой необходимости.
    Тут я посчитал нужным сделать паузу. И ею немедленно воспользовалась Светуха.
    - Ну и бред вы несете, Валерий Михайлович, - сообщила она, театрально приставив пальцы ко лбу. – Демиург, идея блага, субстанция, пауки. Это просто какая-то каша. И Платон ему неправ, и Аристотель не угодил.
      Однако, вместо поддержки своим сокрушениям она получила серьезный взгляд бородатого, который подействовал на нее усмиряюще.
    - И что же это за субстанция, известная нам? – осведомился бородатый. – Быть может, имеются в виду монады Лейбница, или Мировой Разум Шеллинга, или Мировой дух Гегеля, а может быть воля к жизни Шопенгауэра?
    - Да нет, - спокойно возразил я. – Все гораздо проще. В «креативной философии» такой созидательной силой является Творческая энергия Вселенной, которая заключается в каждом атоме, и соответственно в каждой вещи.
    - А, ну конечно, - не удержалась Светуха, старательно ухмыляясь. – Как же я забыла! Креативная философия. Это я читала.
      - То есть, вы хотите сказать, что энергия не только творит материю, но и определяет ее совершенствование? – поинтересовался очкарик.
    - Что же здесь удивительного? – пожал я плечами. – Энергия участвует во всех процессах жизни, начиная с создания первого атома. И дело не в том, что первый атом появился. Это могло быть результатом случайных флуктуаций. Но атом продолжил свое существование и стал участником эволюции материи. Развертывание этой эволюции показывает ее направленность на создание разума, очевидно, тождественного самой Творческой Энергии Вселенной. Так что, мы здесь явно имеем дело с творчеством. А творчеству, в отличие от всех других процессов, присущи креативные принципы. В их числе «принцип рациональности», «принцип преодоления», «принцип новизны», а также, упомянутый мной, «принцип целесообразности». Главным же из этих принципов «креативная философия» признает «принцип любви, дополнительности, гармонии».
    - Ну, допустим,- кивнул головой бородатый. – И что из того?
    - Да, причем здесь ваши принципы, которых у вас, кстати, нет? - подхватила Светуха.
    - Так дальше-то все ясно, - развел я руками. – Если эти принципы присущи творческой энергии, которая содержится во всем, даже по некоторым сведениям в вакууме, то их-то мы и можем принять за эйдосы творчества. Их вполне достаточно для направленности вектора развития материи к идеалам красоты.
    - То есть, получается, что эйдосы существуют, - озадаченно произнес бородатый. - Но тогда Платон прав.
    - Но это не те эйдосы, о которых он говорит, - внес я поправку. - Это эйдосы принципов творчества и красоты, которых не более десятка. По сути, они равны законам природы. И значит, Платон одновременно неправ. Тогда, как будто, прав Аристотель, полагавший, что идеальный образ содержится в самой вещи или особи. Но если бы это было так, то особи не могли бы приспосабливаться к изменяющимся условиям внешней среды.
      - Хм, - погрузился в раздумья бородатый, но очень скоро вернул мне свое внимание. - А знаете, Валерий Михайлович, мне почему-то пришел на память один фильм, где некий бывший узник, научившийся играть в шахматы в тюрьме, играет с известным гроссмейстером и объявляет ему мат. А тот после долгих размышлений вдруг восклицает: «Какой же это мат? Это же просто глупый ход!» Вот, и здесь, говоря об идеальном образе предмета, об эйдосе, вы имеете в виду лишь творческое восхождение материи к совершенству, которое в этом случае неопределенно, и потому быть может, далеко от идеала.
    - Вот именно, - подтвердила Светуха, заставив тем бородатого поморщиться.
    - Так никакого идеала в природе нет, - возразил я. – Идеал мы представляем в виде некой застывшей формы. Что-то вроде кристалла. Но возьмите прекрасную музыку, и остановите ее на самой лучшей ноте. И что у нас получится? Все, что лишено творческого развития никак не может быть законченным идеалом. Без движения в гармонии с внешним миром объект немедленно превращается в ничто. Я же говорю, колченогий паучок за окном, может быть удачливее всех своих эйдосов, по отношению к которому является недопауком. Поэтому Платон не ошибается, когда в иерархии эйдосов на высшую ступень ставит идею блага. Ее одной и достаточно для целеполагания, если разуметь под благом красоту. Тогда само стремление к прекрасному является прекрасным. В этом смысле справедливы слова Бернштейна: «Цель – ничто, движение – все».
      - По- вашему, выходит, оценка не имеет значения, - сообразила Светуха. - Вот так педагогика!
      - Ну, благо – это такая вещь… - рассудил очкарик. – Платон полагал, будто достаточно дать человеку нужные знания о благе, и это сделает его нравственным. Но история развития знаний и общества успешно опровергает эту версию.
      - Знания – это тоже вещь неоднозначная. Как известно, умного знания делают умнее, а глупого - только глупее. Паучок знает, как плести сеть, но вряд ли он осмысливает свои знания. Ведь он не мыслит. А человек лишенный слуха, может иметь знания о прекрасной музыке, которую слышит, но не способен ею наслаждаться.
    - Да уж, - раздумчиво согласился бородатый, кинув при этом неодобрительный взгляд на Светуху. – Паучку гораздо милее вибрации паутины.
    И пока Светуха, силилась изобразить улыбку, мне почему-то вообразилась паучья сеть с изрядной прорехой в виде неудачного «ужина с придурком».
    - Что ж, э-э-э, Светлана Мироновна, - заключил бородатый, поднимаясь из-за стола. – По-моему, нам тут делать нечего. Валерий Михайлович вполне справится с вашим факультативом философии. А вы, Аврелий Михайлович, держитесь. Думаю, вы понимаете, о чем я. И вот что… Как-нибудь зайдите к нам на кафедру. Спросите, например меня Гудкова Сергея Ивановича, или вот, Петра Григорьевича. Извините, что мы сразу не представились. Но как-то так получилось… - здесь он вновь покосился на Светуху, - В общем, обязательно зайдите. Мы очень рады нашему знакомству.
      Церемония прощания длилась какие-то минуты, но в их течение Светуха несколько раз уводила взгляд куда-то в сторону. Это мне показалось странным. Но проследив ее взгляд, я все понял. Она смотрела на камеру видео-наблюдения. Индикатор камеры светился, указывая на то, что камера работает. Из этого следовало, что Светуха устроила трансляцию нашей философской беседы.
      Мои подозрения подтвердились уже на следующий день, когда меня попросили к директору.
      - Хочу вас проинформировать, Валерий Михайлович, - сказал директор, усадив меня в кресло и предложив стакан чаю, - Я собираюсь на пенсию. У меня, разумеется, есть кое-какие связи. И я намерен сделать все для того, чтобы директором нашей школы стали вы. Так что, если вам вдруг предложат работу в университете, вы подумайте, но откажитесь. Дело в том, что я не хочу, чтобы школу возглавила Светлана Мироновна. Ведь ей бы все интриги плести, да заговоры. Нет, я категорически против ее кандидатуры.
    Размышляя над словами директора, я посмотрел в окно, где на фоне осеннего пейзажа разглядел реющую паутинку у самого стекла. Она была похожа на луч света, который почему-то утратил свою жесткую прямолинейность. Возможно, эта паутинка еще недавно была частью чуткой паучьей сети, он теперь оказалась во власти воздушных потоков. Это привело меня к мысли о том, что Светлана Мироновна красит волосы. Наверняка они у нее тронуты сединой. И вообще, ей, видимо, нелегко держать себя в строгой форме, соответствующей ее идеалу педагога. Во всяком случае, чрезмерное напряжение нередко проявляется в радужке ее серых глаз. И тогда эта радужка более всего похожа на паучью сеть. Кстати, за радужкой в глубине глаза располагается сетчатка. Сетчатка глаза. Интересно, а как выглядят глаза Светухи в моменты грусти и разочарований? Быть может, тогда в них можно разглядеть такие же реющие паутинки?
      - Ведь вы правы, - вдруг продолжил директор, очевидно, не обнаружив у меня признаков заинтересованности или признательности. – Стремление к прекрасному само по себе прекрасно. Но если движение к идеалу безнравственно, то оно делает ложной саму цель. Не знаю, как там насчет эйдосов осла и паучка, но я думаю, что Платон прав, полагая, что человек задуман природой изначально. Это следует из положений вашей «креативной философии». Эйдос человека предопределяется системой принципов творчества и красоты. И этим идеалом является Бог.
      - Конечно. И человеку дано это знать, - согласился я. – Только это больше касается первозданного человека, который не обременен мышлением, плодами цивилизации и общественными отношениями. Эти-то факторы и создают эйдосы современных людей, также как условия природы определяют эволюцию паучков. Вот и вы… Ваша цель отдать школу в руки порядочного человека, как будто, достойна высших похвал. Но ведь Светлана Мироновна долгое время тащила на себе всю работу по школе. Она надеялось стать директором, и практически им является. Надо ли в этой связи напоминать вам слова Фуллера: «Благодарность — малейшая из добродетелей, неблагодарность — худший из пороков».
    - Ох, уж эти философы, - покачал головой мой неожиданный оппонент. - А знаешь, Михалыч, ты прав. Я действительно использовал бурную энергию Светланы Мироновны в своекорыстных целях. Мне следовало сразу подумать о том, с кем я имею дело, и какого это дело. Но мне казалось, что как заместитель она на своем месте. Да, вот вам и благие намерения. Что их ничтожит? И что теперь делать?
    - Ничего, - спокойно ответил я. – Я отклоняю ваше предложение. Вот, и все. И вообще, я думаю, что Светлане Мироновне больше подходит роль директора, чем роль учителя. Тем более, что у нее большой опыт в практике руководства школой. Тот же факультатив философии – ее затея. А я помогу ей с этим справиться. Зато, когда она станет директором, ей не придется бороться за кресло главы школы. И очень возможно, что это обстоятельство изменит ее к лучшему. Так что, нам неплохо бы найти философское обоснование фразы Даниила Гранина: «Когда человек чувствует себя на месте, он становится лучше».
    - Да, философия… - одобрительно покачал головой директор. - Философия школе нужна. Поддерживаю. Ну, а тебе спасибо, что отказался. Не дал мне проявить худшее из пороков.
 

ХАЙДЕГГЕР и КРЕАТИВНАЯ ФИЛОСОФИЯ ...

(Моголь) 		  26    2016-12-25  6  1073
Из разговора с Прохожим:
   - Ты, что, Моголь, хочешь это опубликовать?
   - Ну, да. Хочу. А что?
   - Но ведь это же не смешно.
   - Да, не смешно. Зато прикольно.
   - Что ж тут прикольного?
   - А то, что человек думал прочитать очередной стишок про жопу, а тут ему бац, и философия. Представляешь, какой облом?!
   - Так ведь он и читать не будет.
   - А пусть не читает. Ему же хуже. Спросят у такого человека: « Что вы знаете о Хайдеггере?» А он, человек который, и знать не знает, что ответить. Только хлопает глазенками. Мол, что вы имеете в виду?
    - Да кто спрашивать-то будет? Разве такие есть?
    - Вот именно. Надо, чтоб такие были.
    - Кому надо?
    - Тому, кто хочет читать что-нибудь кроме «про жопу».
    - Ну-ну, валяй. Только потом на рецензии не обижайся.
    - А я не обижаюсь. Я даже примерно знаю, какие это будут рецензии. Но мое дело – спасать человечество.
    - Ты б сначала спросил, нужно ли человечеству, чтоб его спасали? Может, человечество будет сопротивляться.
    - Пусть сопротивляется. Так даже лучше. Человек сопротивляется, а я его спасаю. Он от меня убегает, а я его догоняю, засовываю в мешок и тащу в рай. Потом скажет мне спасибо.
    - А если не скажет?
    - Значит, его надо спасать от черной неблагодарности. В общем отвали и не мешайся. А то я тебя сейчас начну спасать от чего-нибудь.


Вопрос из зала: Может ли быть «креативная философия» полезной философии Хайдеггера или хотя бы способствовать ее пониманию?

   Конечно, может. Более того, без креативной философии Хайдеггер вообще мало понятен, а если по правде, то и просто непостижим. Иные, даже хорошо подкованные, философы, столкнувшись с трудами Хайдеггера, с изумлением и каким-то странным восторгом обнаруживают у себя «осознание своего непонимания» прочитанного. Интересно, что лучший друг Хайдеггера, именитый Гуссерль, ставивший Хайдеггера рядом с собой, ознакомившись с самым известным, а ныне культовым, сочинением Хайдеггера «Бытие и время», отозвался об этой работе, как о чем-то смутном и сложном для уразумения. На сложность и туманность произведений Хайдеггера сетовал и другой авторитет философии, Ясперс. Что уж говорить о философах из числа отчаявшихся его понять. Эти вообще отказывались признавать труды Хайдеггера философскими, усматривая в них шарлатанство, камлание, магию, а в лучшем случае
литературное творчество.
    Похоже, магия в творчестве Хайдеггера и впрямь присутствует. Ведь, как ни странно, сочинения Хайдеггера со временем стали весьма популярными. Их автору присваивают самые превосходные степени величия. Целая армия философов признаются, что испытывают перед ним благоговение. И высказано даже мнение, будто «если и есть двадцатому веку что предъявить вечности, так это Хайдеггер».
    Ознакомившись с творчеством Хайдеггера по некоторым источникам, в том числе и по лекциям Дугина, мы убедились в том, что понять «Тайного Князя Философии", как называют Хайдеггера, действительно, нелегко. Поэтому осилить все его наследие представляется совершенно неподъемным делом. Особенно с учетом того, что к настоящему времени объем его трудов составляет более ста томов. Причем некоторые из самых известных произведений попросту не окончены. Однако еще древние мудрецы подметили отсутствие необходимости выпивать море, чтобы почувствовать вкус его воды. В таком рациональном подходе к изучению творчества столпа философии нас укрепляет еще и тот известный факт, что главным объектом исследований Хайдеггера является «бытие». Тема эта, конечно, просторная, но зато определенная.
    Выбор проблемы «бытия» для своих исследований Хайдеггер объясняет тем, что, по его мнению, «бытием» никто всерьез не занимался. Особенно философы и наука вообще. Дескать, предметом интереса ученых было «сущее». То есть, конкретное проявление материального мира, нечто явное. Например, таким объектом может быть дерево. Но вот, что касается бытия, хотя бы и дерева, то тут, как заметил Хайдеггер, остается пробел в знаниях, полная неопределенность, таинство, загадка, метафизика и еще черт знает что.
    Конечно, на свежий взгляд может показаться, что Хайдеггер как минимум преувеличивает таинственность бытия, а возможно набивает себе цену. Ведь бытие оно и есть бытие. Возьмите любую книгу, какой-нибудь роман, и там бытия сколько угодно. Однако стоит только   вчитаться в тексты Хайдеггера, как очень скоро начинаешь понимать, что ты ничего не понимал прежде, еще меньше понимаешь теперь, и вряд ли способен понять, что есть на самом деле это пресловутое «бытие».
      На страницах сочинений Хайдеггера мы вдруг сталкиваемся с интеллектом, похожим на фокусника, который из простых и очевидных вещей путем хитроумных манипуляций извлекает удивительные эффекты. Перед нами уже не философия, а какая-то алхимия философии, где «сущее» обретает вид философского камня, способного изменять природу веществ.
      Например, Хайдеггер поддерживает и всячески доказывает правомерность тезиса Гегеля: «Чистое бытие и чистое ничто суть одно и то же». Разве такое утверждение не повод к нашей растерянности? Что же тогда является объектом внимания самого Хайдеггера, призывающего изучать «бытие»? Неужели нечистое бытие, или бытие нечистого? Мало того, Хайдеггер обвиняет древних греков в том, что они ввели в заблуждение человечество, направив его по пути изучения «сущего», позабыв про «бытие». На этом основании он объявляет Парменида чуть ли не военным преступником, взорвавшим воображаемую атомную бомбу по средствам пренебрежения «бытием», а Декарт выглядит в глазах Хайдеггера, вроде палача, исполнившего приговор Платона «бытию» путем рассечения «сущего» на «объект» и «субъект».
   Тут, конечно, сразу хочется узнать подробности преступления Парменида. Этот древний мудрец, как известно, доказывал, что:
- Помимо Бытия нет ничего. Также и мышление и мыслимое — есть Бытие, ибо нельзя мыслить ни о чем;
— Бытие ни кем и ни чем не порождено, иначе пришлось бы признать, что оно произошло из Небытия, но Небытия нет;
— У Бытия нет ни прошлого, ни будущего. Бытие есть чистое настоящее. Оно неподвижно, однородно, совершенно и ограниченно; имеет форму шара;
— Бытие вечно пребывает на одном и том же месте.   
    Как мы видим, Парменид, не только не брезгует «бытием», но, напротив, возводит оное в степень абсолюта. За это, между прочим, его и прозвали «Отцом Материализма». Оно и понятно, ведь он исключает из «бытия» не только прошлое и будущее, но и Бога и даже «Небытие», то есть, само «ничто». Правда, о едином Боге как Творце «бытия» и «сущего» у древних греков, по слухам, вообще не было представления. Зато у них была целая армия языческих богов. Вот их-то как будто и отменял Парменид. Однако это ложное мнение. Ведь из его же утверждений следует, что достаточно помыслить о чем-либо, например, о богах, как они немедленно становятся частью «бытия». Да и с небытием тоже не все гладко. О небытии мы запросто можем помыслить, задавшись вопросом: что находится за пределами «бытия» ограниченного поверхностью «шара».
      Очевидно, уловив эти противоречия, Хайдеггер и взялся вывести человечество на путь истины. Похоже, именно для этого он воспользовался тезисом Гегеля о «чистом бытии», которое предполагает наличие «ничто». Соответственно, о прошлом и будущем «чистого бытия» можно смело говорить как о чем-то несуществующем. Казалось бы, это подтверждает мнение Парменида об отсутствии прошлого и будущего у всякого, рядового «бытия». Но тогда напрашивается вопрос: если у сущего нет «бытия», то как же оно существует во времени? Вот, скажем дерево, у которого прошлое и будущее – ничто, почему оно остается деревом при повторном на него взгляде. Да и мы сами, если признать нас «сущим», как же быть с нашим бытием? То есть, с этим «чистым бытием» все как-то не очень чисто. Впрочем, что это за «Чистое бытие» такое неотличимое от «чистого ничто»? Да бывает ли оно вообще где-либо в природе? А ведь, пожалуй, и не бывает. Ведь оно же «ничто». Тогда о чем мы говорим? Что за чепуха?
    Впрочем, для нас все эти фокусы мышления – не новость. «Креативная философия» хорошо знакома с повадками Беглого Ангела. В случае с философией Хайдеггера мы легко распознаем почерк интеллекта по способности все путать, мистифицировать и усложнять.
    Однако, кто сказал, что сложность в философии это плохо? Быть может, сложность изложения является необходимым элементом качественной философии? Возможно, именно благодаря трудному пониманию своих текстов Хайдеггер и приобрел величие в глазах мыслителей, заставив их благоговеть и трепетать перед его интеллектом? Ведь известно, что простота может восприниматься как примитив. Зато сложность подачи материала обычно свидетельствует об уровне образования автора. Кроме того она льстит читателю, намекая на его избранность, элитарность, и как бы оправдывая его усилия по восхождению к знаниям. Притом ведь известно, что мир постоянно усложняется, и значит, более совершенное должно быть более сложным. Вот и диалектические законы материи предполагают «развитие от простого к сложному». Поэтому нас как будто не должно удивлять, что у читателя возникает уважение и интерес к текстам Хайдеггера, например, вот такого содержания:
   «Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его безусловной совокупности, так несомненно и то, что мы все же нередко видим себя стоящими посреди так или иначе приоткрывшейся совокупности сущего. Охват совокупности сущего, собственно говоря, по самой своей природе отличается от ощущения себя посреди сущего в целом…
    В светлой ночи ужасающего Ничто впервые происходит простейшее раскрытие сущего как такового: раскрывается, что оно есть сущее, а не Ничто…
    Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего мы называем трансценденцией. Не будь наше присутствие в основании своего существа трансцендирующим, т. е., как мы можем теперь уже сказать, не будь оно заранее всегда уже выдвинуто в Ничто, оно не могло бы встать в отношение к сущему, а значит, и к самому себе».
    Как известно, креативная философия ничего не имеет против диалектического материализма, предполагающего путь развития «от простого к сложному», но с одной очень важной оговоркой. Мы считаем, что законы диалектического материализма с его «единством и борьбой противоположностей» и «отрицанием отрицания» присущи не только материи, но и мышлению. При этом, теоретически бесконечное усложнение должно приводить либо к их самоуничтожению, либо к хаосу, равносильному их ликвидации. Ну, судите сами, если элементарная частица, отрицает саму себя, то с чего это вдруг она начинает развиваться? Скорее уж она тяготеет к исчезновению. То есть, в природе должна быть сила, препятствующая самоуничтожению материи. Такую силу представляет собой энергия, по отношению к которой материя является производной, так же, как производным от разума является мышление. Эту энергию мы называем Творческой Энергией Вселенной, поскольку она организует материю по своим принципам, «принципам красоты». Основным среди этих принципов является принцип дополнительности» (любви). Собственно, благодаря этому принципу творческой энергии и стало возможным появление материи. Среди прочих «принципов красоты» нам известны «принцип преодоления», «принцип новизны», «принцип приемственности» (инерции), «принцип таинства», а также принцип развития от «сложного к простому». Основу нашего разума составляет та же творческая энергия, и поэтому разум строит организмы согласно «креативным принципам». Не будь, например, в арсенале нашего разума принципа «упрощения сложного», мы бы не смогли сделать элементарного движения пальцем. Ведь наш организм представляет собой с одной стороны приемник гигантского количества информации, а с другой – накопление огромного количества живых клеток и микроорганизмов с их потребностями и отправлениями.
    Пожалуй, тут неизбежен вопрос: «По-вашему получается, что на всякий предмет и организм действуют две силы, которые согласно своим принципам действуют в противоположном направлении. Но как они уживаются? Какая из них более могущественна? И чем это можно доказать?
    Лучший ответ дает нам простой физический опыт. Возьмите каплю воды. А затем накапайте такими каплями целую кружку, а лучше бочку. По закону диалектического материализма «перехода количество в качество», вода в бочке должна иметь другие физические параметры, чем в капле. Некоторые параметры действительно изменились. Изменилась, например, плотность, теплоемкость, масса воды, но особенно сильных изменений мы все же не наблюдаем. Зато если подогреть воду, переместив в нее некоторое количество энергии, то можно довести дело до превращения воды в иное агрегатное состояние, в пар. То же и с графитом. Никакое количество графита не способно превратить его в алмаз. Сделать это может только энергия.
    Хорошей иллюстрацией воздействия двух сил на атом служит обыкновенная часовая пружина. Естественно, работающая. Она то свивается, то развивается, и таким образом вибрирует. Кстати, вы, наверное, наслышаны о популярной среди физиков «Теории Струн». В ней утверждается, что элементарные частицы вибрируют, и таким образом создается некая музыка сфер, воспетая поэтами. Однако физики не объясняют, за счет чего происходит таковая вибрация. Ведь для нее необходимо воздействие двух разнонаправленных сил. Наш пример с часовой пружиной как раз и показывает, как это происходит, когда энергия противодействует стремлению материи к исчезновению.
    Таким образом, совершенно очевидно, что энергия воздействует на развитие материи гораздо сильнее, чем ее внутренние законы развития.   
    Так вот, знание «креативного принципа» развития от «сложного к простому» подсказывает нам догадку о том, что сложность отнюдь не рациональна. В русском языке слово «сложность» образуется от слова «ложь», «с ложью». Сложность текста драпирует неясность представления о предмете исследования, сглаживает противоречия, предполагает широту толкований, препятствует проникновению мысли в суть вещей.
    Разумеется, автор обычно усложняет текст без умысла сделать его неудобоваримым. Напротив, он старается как можно лучше прояснить картину. Но если он ее плохо себе представляет, он идет на поводу у мышления, которое обещает ему внятность и ложную красоту, благодаря привлечению все новых слов и понятий. Но каждое слово несет свою идею, добавляя новых оттенков тексту и влияя на другие слова вплоть до изменения их смысла. Как тут не вспомнить Шопенгауэра с его борьбой сущностей, движимых агрессивной волей. Применительно к текстам эта идея Шопенгауэра вполне правомерна, поскольку сами слова являются продуктом мышления, движимого волей человека. Таким образом, путь сложности направлен к хаосу, к полному непониманию и к отрицанию разума.
    В этой связи великий Хайдеггер, напоминает нам мифического циклопа. Ну, того, который малость подслеповат по причине наличия всего одного глаза и потому больше надеется на логику. Освоив пещеру, возможно, как раз пещеру Платона, этот циклоп, помнится, встретился с компанией Одиссея. Слабое зрение гиганта вряд ли различало все в деталях. Скорее, в темноте он видел лишь знаменитые «платоновские тени», и потому спросил у Одиссея: «кто он?» И тот ответил: «Я Никто». А потом взял и выколол циклопу единственный глаз. Соответственно, циклоп немедленно завалил вход пещеру, а по выражению самого Хайдеггера «просвет бытия». Завалил большим камнем, возможно философским, и принялся искать этого «Никто». Когда же другие одноглазые великаны поинтересовались у нашего циклопа, кто его так сильно побеспокоил. Он им ответил: «Никто». От такого ответа циклопы сделали вывод, что их коллега просто спятил.
      Как видите, в этой истории многое совпадает с творчеством Хайдеггера. Правда, философа в нашем случае ослепляет не жестокий Никто, а ужасное «Ничто». Совпадает даже рефлексия других философов на его заявление о предмете поиска. Ведь философам хорошо известно, что искать «ничто» бессмысленно, поскольку «ничто» не может существовать, и если о нем можно помыслить, то оно уже не является «ничто». Возражая им, Хайдеггер как будто соглашался с тем, что «ничто» не существует, но утверждал, что именно поэтому «ничто ничтожествует».
      Однако, уместно спросить: «Зачем Хайдеггеру нужно это ничто?» Это, разумеется, загадка. Зато философ был уверен, что «ничто» как-то устроено в подлунном мире. Ведь нашему разуму представление о «ничто» вполне доступно. Математики, например, свободно пользуются «нолем», а «ноль» — это символ «ничто».
    «Ничто нам известно, хотя бы просто потому, что мы ежечасно, походя и бездумно, говорим о нем, — пишет Хайдеггер. — Это обыденная, потускневшая всей серостью самопонятных вещей категория».
    И действительно, ведь существует смерть. Дерево, которое когда-то росло, а потом было срублено на дрова, что оно теперь? Ничто. Каждое мгновение окружающий нас мир меняется. То дерево, которое мы наблюдали минуту назад при новом взгляде уже другое, потому, например, что с него упал увядший лист. А то, прежнее, дерево для нас уже ничто. Но ведь и будущее этого дерева для нас пока «ничто». Мы даже не знаем, срубят его или уничтожит лесной пожар. Таким образом, все «сущее» которое мы можем наблюдать, как будто движется по шкале времени из «ничто» в «ничто».
      Казалось бы, простая мысль, и что тут рассуждать, а уж тем более писать на эту тему книги? И как будто пора сделать вывод, согласившись с Парменидом и утверждением самого Хайдеггера: «Человеческое присутствие означает: выдвинутость в Ничто». То есть, имея дело с «сущим», со всяким объектом текущим в реке времени из «ничто» в «ничто», мы постоянно соседствуем с «ничто».
      Однако интеллект не тот парень, который готов так просто выпустить философа из своих цепких лап. «Позвольте, — возражает он, — по вашему выходит, что из «ничто» возникает «нечто». Вот, у вас из «ничто» получилось дерево. Как это понимать? Что это за «ничто» такое у вас странное?»
    Именно по этой причине Хайдеггер вынужден сомневаться в существовании «ничто» и пускается на его поиски. Однако где такое можно встретить в природе? Ведь «ничто» по определению должно исключать все сколько-нибудь существующее. «Ничто есть отрицание всей совокупности сущего, оно — абсолютно не-сущее», — рассуждает Хайдеггер.
    Но куда бы мы ни направляли взгляд, мы обязательно натыкаемся на что-то сущее. Зато если наше внимание не направлено на какой-либо предмет, то он как будто перестает для нас существовать. Возможно, именно это стародавнее открытие, сделанное многими философами, наталкивает Хайдеггера на идею поискать «ничто» в самом себе. И он его находит. Правда, ему не удается обнаружить что-то конкретное, нечто «сущее». Но «ничто» и не может быть таковым по определению. Зато Хайдеггер ощущает это «ничто» всем своим существом. Точнее он ощущает приближение к этому странному объекту. И воспринимает это искомое «ничто» как «ужас». Ужас, перед которым все исчезает, цепенеет, «проседает», уходит из-под ног.
    «Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас — среди ускользания сущего — только это "ничего".
Ужасом приоткрывается Ничто», — свидетельствует философ.
      Ну, а коль скоро существование «ничто» доказано, то мышление гения логически приводит его к осознанию конечности «бытия» и к тому, что «бытие тождественно ничто». Соответственно, Хайдеггер соглашается с мнением Камю о том, что «мир абсурден» и только человек умудряется придавать ему смысл.
      Ослепленный ужасным «ничто», философ уже и не замечает того, что и само его бытие теперь выглядит достаточно сомнительным. Ведь и наблюдающие его, самого философа, субъекты также выдвинуты неким полуостровом в океан «ничто», где сам он будет для них чем-то маловероятным, подобно Афродите, возникшей из морской пены.
    Наш философ как будто об этом догадывается, и поэтому, чтобы не утонуть в пучине «ничто», он изо всех сил цепляется за «сущее». Вот откуда происходит его мысль, приведенная нами выше: «Как верно то, что мы никогда не схватываем все сущее в его безусловной совокупности, так несомненно и то, что мы все же нередко видим себя стоящими посреди так или иначе приоткрывшейся совокупности сущего».
    Однако «сущее», в котором Хайдеггер видит спасение от погружения в «ничто», на поверку оказывается меньше самой тоненькой соломинки. Ну, судите сами. Если «бытие» «сущего» вообразить на шкале времени в виде отрезка, за пределами которого располагается «ничто», то легко обнаружить, что мгновение между прошлым и будущим на самом деле можно бесконечно уменьшать, и таким образом оно стремится к исчезновению с последующим поглощением окружающим «ничто»
    Таким образом, логика с математической ясностью приводит нас к осознанию того, что само «сущее» практически «ничто». Впрочем, что же можно ожидать от логики мышления, которое, как мы знаем, само представляет из себя «ничто». Беглый Ангел всегда стремится к абсолютной власти через отрицание разума и низвержение Бога.
    Естественно, подобная мистификация захватывает, зачаровывает читателя. Однако что может возразить Хайдеггеру наша «креативная философия»? Ведь с позиции логики он, пожалуй, неопровержим. Более того, в тенях его видений можно различить много истинного. Иначе б ему вряд ли удалось прослыть глубоким мыслителем. Например, мы согласны с Хайдеггером в том, что «ничто» существует и даже вполне представимо. И оно, действительно, дано нам в ощущение, хотя бы в виде границ предметов. Ведь что-то же заставляет предметы отделяться друг от друга. И почему бы наличию такого «ничто» не вызывать в нас определенные беспокойства, в том числе и «Ужас».
    Кстати, в русском языке слово «ужас» и «ужак» (змей) похожи. Думается, это отнюдь не случайно. Дело в том, что змея является отличной моделью той самой спирали, которая способна не только «развиваться», но и «свиваться». Так вот, «ничто» в физическом смысле представляет собой бесконечно малую точку, в которую направлена линия спирали исчезновения материи, и где Творческая Энергия Вселенной «проседает» до состояния полного покоя. Таким образом, краями Вселенной оказываются берега вокруг подобной «воронки небытия». Кстати, эффект, исчезновения материи подтвержден физическими опытами с неустойчивыми элементарными частицами. Имеются у нас и представления о макрообъектах в Космосе под названием «Черные Дыры».
      Очевидно, подобные «черные дыры» могут возникать в нашем микрокосме. И если это так, то они, несомненно, влияют на наш разум, как влияют «черные дыры» на объекты во Вселенной, и мы вполне можем ощущать их присутствие в виде очагов непреодолимого ужаса, о котором повествует Хайдеггер.
    Именно это «ничто», в бездне которого Хайдеггер видел природу зарождения всех страхов и отрицаний, скорее всего, и явилось той притягательной силой, которая в свое время заставила человека заглянуть вглубь себя и отделить свое «Я» от «не Я», запустив тем процесс мышления. Так что, идея философов о необходимости «первотолчка» при запуске механизма Вселенной, скорее всего, подсказана мудрецам опытом нашего Эго по развитию мышления.
    Между тем, согласившись с существования «ничто», разве мы не должны принять и все остальные выводы Хайдеггера?
    Конечно, если мы признаём абсолют мышления, как это сделал Декарт, заявивший: «мыслю – значит, существую», то мы должны согласиться и со многими отрицаниями Беглого Ангела, вплоть до отрицания «бытия», Бога и даже «сущего». То есть, мы вынуждены будем повторить вслед за Хайдеггером: «Выдвинутое в Ничто, наше присутствие в любой момент всегда заранее уже выступило за пределы сущего в целом. Это выступание за пределы сущего мы называем трансценденцией».
    Однако нам нет нужды поклоняться идолу нашего интеллекта и воображать окружающий мир иллюзорным. «Креативная философия» предлагает совершенно иную картину мира. В ней вместо океана «ничто» нас окружает «сущее», которое является произведением и вместилищем Творческой Энергии Вселенной с ее «принципами красоты». В этом случае бытие представляет собой процесс изменения всего существующего во времени независимо от нашего сознания, то есть, объективным образом. Соответственно, и разум человека также имеет творческое начало, поскольку образованный теми же силами, что и все сущее, подчиняется «законам красоты» и находится в гармонии с внешним миром.
      Как видите, в нашем варианте Богу нет никакой необходимости дурачить человека, подсовывая ему «ничто» вместо реальных объектов. Любой художник вам скажет, что рисовать на воде вилами гораздо сложнее, чем кистью и красками на холсте. Так что все внешние объекты вполне успешно обходятся без человека, поскольку не менее реальны, чем сам человек. Правда, мы воспринимаем эти объекты в виде различных сигналов, которые творчески перерабатываем, чем и объясняется наше субъективное восприятие. Зато нам не нужно считать дерево, возникающим всякий раз из «ничто», как предлагает Хайдеггер. Это дерево живет своей жизнью на правах произведения природы. У этого дерева свое бытие. Быть может, когда-нибудь его спилят и порубят на дрова, а потом сожгут и оно превратиться в дым. Но ведь даже и дым нельзя считать «ничто». Он осядет на землю, и его химические элементы будут усвоены корнями других деревьев. Таким образом, Творческая Энергия Вселенной лишь меняет формы «сущего», оставляя неизменным основу бытия.
      Разумеется, такой откровенный материализм угрожает не понравиться любителям метафизики. Поэтому поспешим сообщить этим любителям острых ощущений, что метафизика «ничто» и «ужаса» вполне может быть замещена «метафизикой творчества». Ведь среди «креативных принципов» наличествует «принцип таинства». Торжество этого принципа запросто можно наблюдать в поэзии, где, как известно, «словам тесно, просторно мыслям». Интересно, что к похожему выводу приходит и сам Хайдеггер.
      Помнится, ослепленный Одиссеем, циклоп пытается найти хитроумного путешественника, ощупывая своих овец. Так и наш философ. Не зря он называет человека «пастухом бытия». Он подозревает, что тайну всех проявлений «сущего» следует искать в самом «сущем». И это понятно. Ведь, если «бытие» за пределами «сущего» тождественно «ничто», то остается исследовать само это «сущее».
      Конечно, отыскивать в «сущем» нечто помимо «сущего» — дело непростое. Возможно, поэтому язык Хайдеггера еще более усложняется. Зато начинаешь понимать, почему Хайдеггер называет язык «домом бытия», которое в чистом виде «ничто», а самого Хайдеггера философы величают «Тайным Князем Философии». Последнее, как вы догадываетесь, сильно напоминает прозвище Беглого Ангела.
      Было бы странно, если бы Хайдеггер с его работоспособностью не обнаружил искомое. Во всяком случае, мы бы об этом не узнали. Но он обнаружил и обозначил это словом «Дазайн».
      Только ради всех святых не спрашивайте о значении этого слова у какого-нибудь философа. Иначе вы рискуете получить вывих мозга.
    Например, из лекций Дугина самое простое о «Дазайне» мы можем услышать следующее: «Дазайн» — это не субъект и не объект, и уж тем более не Бог. Это не предпосылка и не постулат, и не антологическое рассуждение. Он не есть реальность, не есть Эго, не есть дух, не есть материя, не есть человек. Дазайн фундаментально отказывается называться «Я», и фундаментально отказывается называться «Мир», отказывается, вообще, с чем бы то ни было совпадать. «Дазайн» есть в мире, но мир – есть следствие «дазайна». Дазайн – есть некий факт существования наличиствующего и факт шевелящегося бытия. Сам Хайдеггер считает, что сущностью «дазайна» является «озабоченность».
      Как вам такое? Впрочем, для тех, кто не понимает, что такое Дазайн, Хайдеггер дает подсказку: «Дазайн можно понять только через Дазайн».
    Думается, как раз поэтому существуют трудности перевода самого слова Дайзайн на русский язык. Дословно с немецкого оно означает «существование», «бытие». Но даже на немецком языке «Дазайн» получает множество вариантов понимания. Среди удачных переводов встречается «Там-бытие», «Тут-бытие», «Присутствие» «Житие-бытие", "Житие", "Бытность", "Бытование", «Экзистенция» и т.д. На тему правильного понимания того, что имел в виду Хайдеггер, пишутся целые научные труды. Отсюда понятно предпочтение специалистов философии оставить все как есть, просто «Дазайн». Мол, значение слова не имеет решающего значения, когда его смысл не ясен, или слишком обширен.
    Разумеется, мы отдаем себе отчет в том, что тайнопись автора не случайна, что он хотел сказать нечто большее. И мы вовсе не препятствуем любителям путешествовать в лабиринтах мысли, а также тем, кому нравится стоять на пороге открытия чего-то сокровенного, неизъяснимого и глубинного. Однако мы взялись рассматривать творчество философа сквозь призму «креативной философии», что предполагает глядеть на вещи с наивной простотой. Поэтому нам, чтобы разгадать значение столь таинственного слова, хватило его перевода профессором Дугиным. Дугин считает, что «Дазайн» следует понимать главным образом как «вот бытие». Не «здесь», не «там», а «вот бытие». Но что же еще может представлять собой «вот-бытие» в виде «факта шевелящегося бытия», как не «акт творчества»?
    В фокусе такого «вот-творчества», пожалуй, соединяются и творчество Вселенной, и творчество самого «сущего», влияющего на окружающую среду и творчество разума субъекта, который, как известно, склонен все понимать по-своему. Как видите, такой наблюдаемый акт творчества, действительно, устроен достаточно сложно.
      Между тем, любопытно, почему Хайдеггер не называет этот свой «Дазайн» просто «Творчеством»? Нет, мы не против. Так, конечно, интереснее. Однако, дело-то серьезное. Все ж речь идет об истине. Быть может, он вводит новое слово как раз для солидности, исходя из претензии на научность, академичность, фундаментальность? Но, как известно, философы не сильно приветствуют трюки с новыми терминами. За такие дела они запросто могут воспользоваться бритвой Оккама. Притом, наверняка Хайдеггеру были знакомы такие не менее загадочные слова как «дух» «нус», «эфир», «электро», «эрго». Они хорошо себя зарекомендовали в философии, обозначая нечто непонятное, что, по мнению Канта, может содержать «вещь в себе». Впрочем, для открытия чего-то совершенно нового и революционного эти старые понятия вряд ли пригодны. К тому же неизвестно, как они поведут себя за пределами «сущего», где Хайдеггер помещал «ничто».
    С другой стороны, обозначь Хайдеггер «творчество» его собственным именем, как тут же появятся вопросы по поводу субъекта творчества. Мол, откуда оно взялось? Кто его автор? Ведь должен быть субъект, который занимается этим творчеством. Немедленно встал бы вопрос о Боге. А Хайдеггер как раз поддерживал Ницше в убеждении, что Бог умер. Это, между прочим, и позволило Хайдеггеру напустить на место «святого духа» свое «ничто». Вдобавок, по поводу творчества могут возникнуть разногласия, ненужные споры, где любой искусствовед способен переспорить философа. Но самое главное, могут появиться претенденты на право открытия. Например, болгарский философ П. Берон, живший в Х1Х веке, прямо говорил о творческой силе Вселенной, определяющей «бытие сущего». Зато со слова «Дазайн» взятки гладки. Тут возражения оппонента могут свидетельствовать о его некомпетентности, а то и просто о слабоумии. Причем, говоря о «Дазайне» вместо «творчества», автор термина может позволить себе ошибаться или даже сморозить какую-нибудь чушь. Все равно никто не заметит.
    Словом, понять автора загадки мы можем. Куда непонятнее поведение толкователей философии Хайдеггера. Никто из них, по крайней мере, из тех, кто нам известен, почему-то не называет «Дазайн» просто «Творчеством». Это напоминает нам гробовое молчание ассистентов Копперфильда о секретах его фокусов. Что это, заговор философов, или они на самом деле не видят очевидного, подобно гоголевской панночке и ее компании чудовищ, выискивающих в церкви Хому Брута?
      В общем, следует признать, что Хайдеггер, действительно крупный гений, раз все так здорово рассчитал и устроил. Что же касается нашей роли в проникновении за границы мистического круга, скрывающего истинный смысл слова «Дазайн», то она, пожалуй, более наглядна в знаменитой сцене Гоголя:
«… — Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось подымать ему веки.
    «Не гляди!» — шепнул какой-то внутренний голос философу.
      Не вытерпел он и глянул.
    — Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец.
      И все, сколько ни было, кинулось на философа…»
    Впрочем, мы категорически против такого финала, чтобы, как в первоисточнике, наш философ «Бездыханный грянулся он на землю, и… Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами…». Поэтому продолжим.
    Введя в оборот слово «Дазайн» Хайдеггер начинает развивать интригу. Он берется пояснять свойства этого «Дазайна». Он, например, говорит: «Дазайн» отморожен от того, чего нет». И вот, опять. Скажи он, что «творчество» невозможно там, где ничего нет», все бы только подивились такому ничтожному открытию.
    Или вот, он поясняет: «Дазайн» есть в мире, но мир – есть следствие «Дазайна». Если в эту фразу подставить вместо «Дазайн» «Творчество», то всякое глубокомыслие тотчас обмелеет до тривиального трюизма: конечно, вначале мир должен быть сотворен, и только потом в нем может появиться творчество.
      В другом месте Хайдеггер утверждает, будто «Дазайн» всегда «падает». Тут мы не ручаемся за правильность уразумения. Возможно, Хайдеггер имеет в виду, что творческая сила действует на нас с постоянством капель во время дождя. Эту догадку подтверждает замечание Хайдеггера о «пронзительной повседневности «Дазайна», и при этом сам «Дазайн» создает повседневность». С другой стороны образ падения «Дазайна» несколько поясняет замечание Хайдеггера о том, что «Дазайн» «заброшен в этот мир». Естественно, что «заброшенное», по идее, должно «падать». В этом случае правомерно решить, что «Дазайн» падает в «ничто». Например, в нашу «воронку небытия». Ведь и в самом деле творческий акт, отработав свою программу, куда-то девается. В связи с этим как-то понятнее и наблюдение Хайдеггера того факта, что «Дазайна» пугает встреча с «Ужасом ничто», и как раз эта перспектива поглощения Ужасом придает «Дазайну» силы. Тут мы согласны. Угроза жизни, как впрочем, и мелкие неприятности, часто мобилизует творческие способности разума.
    «Дазайн» настраивает», — утверждает Хайдеггер. Ну, да действительно. Наше настроение меняется, например, в зависимости от просмотра какого-нибудь фильма. Да и любой организм, по нашему, мнению, настраивается посредством творческой энергии. Иначе бы сложные организмы не могли существовать. Не могла бы существовать и сама Вселенная, не будь ее гармония настроена творческой энергией эфира.
    Вполне постижимо и замечание Хайдеггера о том, что Дазайн «открывает» нам «пространство» для понимания и способствует этому «пониманию». И в самом деле, для понимания действительности без творчества никак не обойтись. Дело даже не в том, что мы получаем представление о мире в виде различных сигналов, которые мы творчески преобразуем в картину мира, но даже имея такую картину перед глазами, мы вынуждены сопоставлять ее образы с уже известными нам образцами и даже с некими идеалами, мы прибегаем к ассоциациям и иллюзиям, мы способны открывать в этом мире странности и разгадывать в нем сокровенное.
    Важной характеристикой Дазайна является его состояние «заботы». «Dasein в своей заботе словно бы предвосхищает само себя, — пишет Хайдеггер. — Предвосхищение большей частью неосознанно. Оно является онтологической характеристикой заботы, которую в свою очередь «можно постичь как прежде-себя бытие самого Dasein» (Хайдеггер М., Пролегомены к истории понятия времени, с. 311).
    Рассуждая о «заботе» Хайдеггер для иллюстрации использует греческую легенду: «Однажды Забота плыла вдоль реки и увидела кусок земли. Она оформила (придала ему форму) его и попросила Юпитера дать ему Дух. Юпитер дал ему Дух. Потом они все (Юпитер, Земля, Забота) стали спорить, как назвать то, что получилось, и кому оно будет принадлежать. Позвали Сатурна, и тот определил так: Поскольку ты, Юпитер, дал Дух, то со временем ты заберешь его обратно смертью. Ты, Земля, тогда получишь обратно тело, поскольку ты дала ему тело. А ты, Забота, будешь владеть им всю его жизнь, пока он не умрет. А назовем его homo (от homos — земной)».
      Проще говоря, творчество всегда озабочено творческим процессом и будущим. При этом оно, разумеется, стимулируется потребностями, внутреннего или внешнего характера. К внутренним потребностям «Дазайна» Хайдеггер относит «жажду новизны» и стремление достичь идеала, апогея, экстаза. Под этим «креативная философия» может со спокойной совестью подписаться, поскольку среди ее «принципов красоты» имеется «принцип новизны». Правда, Хайдеггер, объясняет эту устремленность некой «нуждой». Конечно, слово «нужда» применительно к творчеству не кажется нам удачным, и тут бы неплохо пожурить переводчика. Но надо сказать, есть много «творцов», творчество которых можно объяснить только этим словом.
      С направленностью «Дазайна» в будущее трудно не согласиться, но только в отношении неживой природы. Те же организмы, которые обладают памятью, возможно, обращаются с ней творчески. Например, воспоминания человека могут иметь окраску в зависимости от положения дел в настоящем и даже от перспектив будущего. Также нельзя ручаться, что какой-нибудь червяк не возвращается к прошлому опыту. А обращаясь к прошлому опыту, он уже не может обойтись без элемента творчества.
      Впрочем, Хайдеггер против этого как будто не возражает. Наоборот, он утверждает, что и прошлое и будущее наличествуют в «Дазайне» и определяют его состояние. Однако эта мысль автора способна кое-кого бросить в холодный пот. Как же так, мы почти уверовали, что за пределами бытия размещается «ничто». Вот и Парменид говорит, что у бытия нет ни прошлого, ни будущего. И вдруг границы бытия зыбятся, размываются, и «Дазайн» начинает менять формы, распространяясь в заповедное «ничто». Опять эти магические трюки!
      И снова, стоит нам взглянуть на творчество невооруженным «Дазайном» глазом, как все становится на свои места. Творчество, действительно, содержит в себе и прошлое, и будущее. У дерева, например, его прошлое мы можем видеть по годовым кольцам на срезе ствола, а будущее находиться в зреющих семенах. Что же касается творчества человека, то тут и вовсе горизонты питающих его элементов простираются до космических перспектив. Любое написанное здесь слово имеет свою великую историю и направлено в будущее с целью донести информацию следующим поколениям людей.
      Однако такой разброд стада в поле «ничто» нашему «пастуху бытия», как видно, не очень по нраву. И это вынужденное примирение с реалиями жизни Хайдеггер пытается ограничить. Для этого он спешит заявить, что далеко не все в прошлом и будущем питает «Дазайн». И вот то, что не попало на его стол, и есть для «Дазайна» самое настоящее и окончательное «ничто». Так, например, дерево, которое произрастает где-нибудь в джунглях, никак не влияет на наше творчество. Ну, что ж с этим, пожалуй, не поспоришь. Хотя кто знает, быть может, под кроной предка этого дерева некогда отдыхал наш пращур, гены которого позволяют нам теперь писать и читать эти строчки.
      Все это открывает нам, почему Хайдеггер считает, что время для «Дазайна» нелинейно, а находится внутри «Дазайна». Находясь внутри «Дазайна», время ведет себя весьма странным образом, но все эти странности снимаются, когда мы имеем в виду «творчество», для которого время весьма условно и измеряется, скорее, творческой энергией, глубиной впечатления, значимостью содеянного и другими субъективными факторами. Мы даже не прочь добавить к этому, что линейное время, в сущности, вымысел, изобретение нашего интеллекта, и потому тождественно ничто. В природе существует только энергия и масса, от которых зависит скорость протекания событий. Определение этих скоростей, разумеется, относительно, а значит, и линейное время может быть только условным.
      Любопытны соображения Хайдеггера по поводу вечной неудовлетворенности «Дазайна». И хотя «Дазайн» является источником всех эмоций, его недовольство достигнутым сокрушает его самыми негативными переживаниями. В особенности творчеству сопутствует «вина». И дело даже не в том, что творчество не всегда идет правильной дорогой. Как известно, любой путь к истине подразумевает некоторое заблуждение, хотя бы потому, что творчеству присуще таинство. Вина «Дазайна» уже в том, что пределов совершенства нет. Поэтому, как полагает Хайдеггер, «Дазайн заведомо виновен».
      И все же Хайдеггер пытается смягчить приговор своему «Дазайну». Часть вины за его неудачи он возлагает на некий «Дазман». Этот «Дазман», хотя и является производным от слова «Думаю», как и следовало ожидать, тоже достаточно загадочен. Не зря же философы поясняют нам грешным, что «принцип Хайдеггера состоит в том, чтобы понять явное через неявное, то что сказано, через то, что не может быть сказано, понять слово через молчание, сущее – через несущее, бытие – через Ничто». Правда, в этом случае остается вопрос: Как же все это понять, а если мы поняли, то, как узнать правильно ли мы все это поняли? Остается надеяться на нашу «креативную философию».
      Судя по нелестным характеристикам, которые дает Хайдеггер «Дазману», он, «Дазман» — фигура сугубо отрицательная. Впрочем, благодаря алхимии нашего философа, очень скоро становится ясно, что «Дазман» вовсе даже не фигура, а «нечто» или даже вообще «Ничто», которое всячески мешает «Дазайну» осуществлять его творческие акты и проекты.
      Если верить Хайдеггеру, то «Дазман» создает представления об объектах и субъектах, в числе которых даже сам Бог, но при этом он не в состоянии понять самого себя. Зато «Дазман» образует у человека убежденность в существовании своего «Я». Этому «Я» «Дазман» навязывает различные ошибочные мысли и ложные установки, среди которых мнение о бессмертии «Я». К негативным свойствам «Дазмана» Хайдеггер относит еще и его отстраненность, холодность, а также постоянную «болтовню» смешанную с самым неуемным «любопытством».
    Словом, «Дазман» чем-то похож на шайтана. Тот ведь тоже сбивает правоверного с истинного пути. Но у нас-то речь идет о творчестве. Причем тут шайтан, или дьявол? Скорее уж «Дазман» похож на наше сознание с его представлением о «Я» и «Не Я», а «болтовня», «любопытство» и образование мыслей выдает в «Дазмане» мышление. Однако правомерно ли творчеству противопоставлять мышление? Разве мышление не обычный участник творчества?
      Как видно, в потоке сознания Хайдеггера, а точнее «болтовни» его «Дазмана», этот вопрос явился для философа неким камнем преткновения. И поэтому он посчитал необходимым разделить творчество на «аутентичное» и «неаутентичное», то есть, на естественное, подлинное и неподлинное, обусловленное влиянием мышления.
      Скажем прямо, дело это не только сложное, но и рискованное, поскольку может обернуться не в пользу «аутентичного творчества». Впрочем, Хайдеггер, видимо, уверен в положительном результате. Для этого он берет «чистый разум», то есть разум, лишенный мышления, и пытается вообразить его преимущества в творчестве.
      Конечно, у «чистого разума» есть много замечательных свойств. Мир для человека без мышления полон загадок и волшебства. Все откуда-то возникает, почему-то меняется, куда-то исчезает. Пространство не имеет геометрии, а измеряется энергией. Сегодня оно одно, но завтра в зависимости от скорости перемещения уже другое. Благодаря своей врожденной способности к сопереживанию, человек отождествляет себя с тем, что видит. По этой причине, одухотворенное им дерево, такое же живое существо, как и он сам. И вот уже вместо дерева ему мерещится бог леса, который пытается беседовать с ним. И человек понимает бога. И бог уводит его в рощи, чтобы показать диковинных птиц и зверушек. Время неуловимо, как во сне. Собственно, и сама реальность для первозданного разума человека мало чем отличается от сновидения. И неизвестно, что в этом случае более реально, сон или явь.
      Однако, как же получилось, что в такой замечательный Дазайн вмешался коварный Дазман? На этот вопрос ответа у Хайдеггера мы не обнаружили. Зато этой проблемой озадачивались многие другие философы, например, Кондильяк. Но увязать в их головоломные исследования мы здесь не имеем возможности, и потому нам проще заглянуть в нашу «креативную философию».
      Начнем с того, что у описанной выше «идиллии чистого» разума вполне могут быть и неприятные моменты. Мы знаем, что разум бывает подвержен самым различным влияниям химической, физической, биологической природы. Человека может укусить какой-нибудь бешеный волк, малярийный комар, заразить чумой крыса, погубить стихийное бедствие. Это нам подсказывает целесообразность сотворения мышления, способного добывать знания для выживания человека в реальном мире.
      Главным условием того, чтобы у человека развилось мышление, является то, чтобы он стал человеком, то есть, существом с высокой степенью эмпатии. Это обеспечивало ему гармонию с природой, исполненной творческой энергии. Кроме того у него должна быть хорошая память, поскольку мышление работает с «консервированной энергией». Ведь в сущности то, что ушло в прошлое, в небытие, такое же «ничто», как и само мышление. Наконец, человек должен уметь предвидеть будущее, иметь воображение. Иначе у него не может возникнуть представление о грозящей опасности, о том, что пака «ничто», но может обернуться конкретной неприятностью.
    Тут, быть может, кто-то усомнится. Мол, почему это мышление – «ничто». Ну, а что же оно по-вашему? Разум, будучи тождественен Творческой Энергии Вселенной, которая есть все, разделяется в самом себе вовсе не для того, чтобы сотворить нечто себе подобное. Зачем же на масло намазывать масло? Какой в этом смысл и прок?
    Мышление заведомо должно быть принципиально другой природы. Вот и «Принцип дополнительности» подразумевает, что разум и, дополняющее его, мышление не могут быть соизмеримы. Кстати, нам известно из Библии, что мышление было навязано Адаму Беглым Ангелом. А уж тот хорошего не посоветует, поскольку сам есть «ничто, которое ничтожит». Да вы и сами подумайте, где оно, это мышление? Все решается в творческой лаборатории нашего разума, а мышление только использует наш разум. В этом смысле оно вроде паразита, какого-нибудь вируса, который использует живую клетку в собственных интересах и последующим уничтожением. Но уничтожив объект, на котором он паразитирует, паразит уничтожает и себя.
      Аналогия мышления с вирусом, который проникнув в живую клетку, стремится перестроить ее организм, подсказывает нам идею того, что мышление способно перестраивать наш разум. И это действительно так. Мышление закладывает в наш разум различные алгоритмы решения задач, навязывает образцы и стандарты поведения, предлагает нам выводные знания. Но этим знаниям мышление само стремится найти антитезу. Ведь мышление в отличие от разума, развивается по законам развития материи, где через «отрицание отрицания» все заканчивается накоплением хаоса, либо уничтожением в разуме того, что мы называем духовностью. Наш разум может быть настолько изменен и извращен мышлением, что способен оказаться в полном подчинении того самого «ничто, которое ничтожит», то есть, становится обителью дьявола. И единственное, что нас спасает от полного порабощения «Исчадием Ада», так это все та же творческая энергия нашего разума с ее «принципами красоты».
      И все же, каков механизм образования мышления? Пожалуй, этот механизм достаточно внятно описан в Библии. Змей Искуситель и есть тот самый «Ужас», о котором свидетельствует Хайдеггер. Правда, Хайдеггер помещает этот «Ужас» и само «Ничто» за пределы сущего и бытия. Мы же установили, что очаг «ничто» находится в самом сущем, и в частности в человеке. Иначе как бы сам Хайдеггер мог почувствовать этот ужас в самом себе? Но если, мы не отрицаем бытие всех окружающих объектов, то будучи материальными с известными законами развития, они также могут содержать в себе потенциальное «ничто» и «Ужас» по примеру того, как во всем сущем наличествует энергия. В этом случае источником Ужаса, действительно, может являться внешняя среда, и Хайдеггер прав. Однако в любом случае «Ужас» парализует разум человека изнутри. «Ничто» отделяет субъект от объекта, вывешивая между ними незримый экран, который обращает взор субъекта внутрь себя, заставляя осознать свое «Я» и отчуждая это «Я» от всего, что «Не Я».
      В качестве вящего примера для понимания работы сознания вообразите себя в автомобиле, лучше вечером, когда сквозь стекло мы можем наблюдать, например, дерево. Мы видим дерево и для пущего сопереживания уподобляемся ему. Благодаря этому, мы его одухотворяем. И от этого оно становится нам понятнее и прекраснее. Но вот, мы зажгли свет в салоне. И теперь мы уже не видим дерева. А видим свое отражение лобовом стекле автомобиля. Мы понимаем, что это мы сами. И можем волевым образом изменить свое отражение, показав, например, себе язык. Мы можем даже изобразить дерево на стекле. Но также в нашей власти вновь выключить свет, и направить свое внимание на реальное дерево, чтобы сравнить его с нарисованным. Примерно такие переключения внимания наше сознание и проделывает с нашим разумом. При этом оно способно с помощью картинок на экране, возникающем между внешним и внутренним миром, обманывать разум.
    Однако, если вы все еще не поняли, каким образом «Ужас» мешает нам правильно соображать, то представьте себе появление в вашем авто какого-нибудь омерзительного существа. Например, крысы. Женщины могут нафантазировать просто мышь. Услышав возню грызуна, вы включаете свет и видите в отражении стекла, измененную страхом, свою физиономию, а также собственную суету в салоне. Примерно так вам является представитель «воронки небытия», который способен смущать ваш разум и смешивать ваши мысли. Так что, не удивляйтесь, если ваше отражение напомнит вам черта. Этому мы обязаны творчеству нашего разума, причем тому самому аутентичному, подлинному, который способен показать одержимому бесом портрет паразита, поселившегося в нем. А теперь подумайте, какое дерево вы способны изобразить на стекле в столь критическом состоянии. Пожалуй, после такого вам уже не до красот природы. И даже вновь погасив свет, вы при созерцании дерева скорее задумаетесь над возможностями летучих мышей, чем над красотой растения.
    Кстати, «креативная философия» не стесняется называть дьявола его собственным именем. А мышление мы называем мышлением. Хотя Хайдеггера понять можно. Беглому Ангелу с помощью мышления удалось внушить философам мысль, будто он сказочный персонаж и все разговоры о нем несерьезны. Зато вот, «Дазман» совершенно другое дело. Впрочем, если честно, в русском языке слово «Дазман» сильно напоминает слово «Демон».
    Однако все это никак не доказывает, что аутентичное, подлинное творчество хуже творчества разума, обремененного мышлением. Напротив, творчество «чистого разума» не выглядит полноценным. В нем, например, не слишком проявляется «принцип преодоления». Зато имея дело с кознями и заблуждениями, вызванными «Дазманом», этот «принцип красоты» востребован на полную катушку. Конечно, бессознательное творчество наверняка делало человека более счастливым, хотя бы потому, что не было сопряжено с какой-либо его ответственностью. Но для современного человека возврат к благостному животному состоянию немыслим. В силу этого вопрос подлинности творчества сводится к отличию созидательного творчества от разрушительного.
    Таким образом, несмотря на странности изложения Хайдеггером своих идей в стиле фэнтези, а также на его усилия по шифрованию слов «Дазайн» и «Дазман», нам все же удалось проникнуть в их истинный смысл. А теперь, как говорится, следите за руками.
      Как видите, Хайдеггер на самом деле доказал существование ряда устойчивых признаков неких «Дазайна» и «Дазмана», которые определяют бытие сущего. Но как говорят англичане: «Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это утка». То есть, благодаря этим признакам, мы установили, что речь идет о «Творчестве» и «Мышлении». В свою очередь «креативная философия» поддерживает первичность творчества в процессах жизни и даже прибавляет к характеристикам «Дазайна», присущие творчеству «принципы красоты». И нам уже начинает казаться, что Хайдеггер едва ли не предтеча «креативной философии». Какими-то окольными, мистическими путями ему удалось прийти к мысли, что без творчества никакое бытие просто невозможно. Действительно, представьте себе мир, который бы никак не развивался, не изменялся во времени. Как выглядело бы бытие между прошлым и будущем, при условии, что ни прошлого, ни будущего не существует? Скорее, как исчезающее малая точка, или «ничто». И как будто становится понятным, почему Хайдеггер разделяет идею Гегеля: «Чистое бытие тождественно ничто». То есть, Хайдеггер здесь имеет в виду бытие, лишенное творчества. Можно даже подумать, что наш циклоп и впрямь прозрел, перечеркнув, таким образом, все усилия мышления по одурачиванию философов прошлого.
      Однако, что-то тут не так. Уж слишком заметен в творчестве Хайдеггера почерк Беглого Ангела. Зачем, например, Хайдеггеру это «ничто», в котором он едва ли ни купается, и чуть ли не тонет вместе со своим загадочным «Дазайном»?
      А давайте-ка посмотрим на этот фокус «Дазайна» с нашей наивной простотой. «Дазайн» — это творчество. Но само творчество – это процесс. И значит, должно быть нечто всеобщее и универсальное, что запускает, питает и определяет этот процесс. Хайдеггер как будто умалчивает о такой необходимости, открещиваясь от любого участия Бога, «нуса», «эрго» и даже от «Мирового Духа» Гегеля. Похоже, Хайдеггер следует примеру Шопенгауэра, положившего в основу бытия «Мировую Волю» без всякого руководящего ею субъекта. Но если нет движителя «Дазайна», что же является заводной пружиной творчества разума и природы вообще? Ну? А ведь мы об этом говорили при описании Хайдеггером свойств «Дазайна». Да, Хайдеггер прямо указывает, что источником Дазайна является «ничто». Он, конечно, говорит об это путано. Якобы «сущее» панически боится «Ужаса» и погружения в «ничто», и по этой причине обзаводится «Дазайном». Вот, для чего Хайдеггеру было необходимо выдвинуть субъекта в океан «ничто».
      Разумеется, на трезвую голову все это выглядит достаточно абсурдно. Ведь тут из «ничто» возникает все. Впрочем, автора этой зловещей идеи извиняет тот факт, что всему живому и особенно человеку приходится прибегать к творчеству, чтобы преодолевать различные трудности существования и порой под угрозой смерти. Это как раз то, что в «креативной философии» называется «побуждением к творчеству». В восприятии мира и произведений искусств наши чувства нередко обостряют присутствие и неизбежность небытия. Порожденные «ничто», страхи и сомнения заставляют нас работать и стремиться к совершенству. Но все же все эти возмущения нашего разума в основном образует наше сознание, вооруженное мышлением, которое как раз и есть «ничто». И вот, Хайдеггер, очевидно околдованный этим «ничто», пытается внушить нам мысль, будто «ничто» и есть истинный Творец. То есть, по средствам своего трюка наш факир не только не опровергает своих предшественников философов, методично ниспровергавших Бога и сущее, но развивает их успех до окончательной победы над разумом. Да, как видно, не зря наш «Тайный Князь Философии» почитал Ницше.
    Быть может этот номер бы и прошел, не будь мы сами с усами, то есть, не будь источником наших знаний Русский Космизм. Поэтому мы не собираемся впадать в мистику, а в «Дазайне» Хайдеггера мы усматриваем:
    Во-первых, подтверждение и лишнее доказательство существования Творческой Энергии Вселенной, которая сотворила «сущее» и наличествует во всем «сущем», обеспечивая их бытие и гармонию их сосуществования.
    Во-вторых, нам ясно, что «Дазайн» никак не возможен без субъекта творчества. Иначе творчество повисает в воздухе и, будучи бесхозным, остается невостребованным даже самим «ничто».
    И в третьих, если имеется в наличии субъект творчества, то обязательно должен быть и объект творчества, материал для творца. Более того сам субъект вполне может стать для себя объектом творчества.
    И что же у нас получается? Через этот самый «Дазайн», сиречь через «Творчество», мы легко воскрешаем Бога, возвращаем субъекту разум, который даже будучи обремененным Дазманом, все же остается генератором творчества, и водружаем на свое место объект, как совершенно объективную вещь. То есть, благодаря «Творчеству» мы вдруг выходим из того ночного сумрака, куда, по мнению Хайдеггера, залучили нас, ведомые своим «Дазманом», прежние философы, начиная от досакратиков.
    Однако, если вы думаете, будто разоблачение его трюка способно смутить нашего фокусника, то вы сильно ошибаетесь. Не таков Хайдеггер. На этом самом месте он совершает свой знаменитый «Кехр», что в переводе с немецкого означает «Разворот».
    Как известно, развороты фокусников очень удобный момент для совершения очередной манипуляции. Вот, и Хайдеггер вдруг вытаскивает из рукава совершенно неожиданный предмет. Он, например, признается, что так и не добрался до смысла жизни и осознания бытия, а лишь показал, как следует ставить вопросы в философии. Но при этом Хайдеггер замечает, что наука в принципе не способна разобраться с бытием, поскольку «наука не мыслит». Она лишь инструмент в руках «Дазмана», который состоит в кровном родстве с «ничто», и потому наука все расчленяет, уплощает, опредмечивает, создает свои понятия и представления, которыми подменяет истину. Между тем, человек не сводим к «сущему». Его «бытие» все время выходит за рамки «сущего». Это как раз туда, где, если вы помните, прежде размещалось «ничто». Отсюда следует, что все «сущее» как «сущее» происходит из «ничто». А это значит, что и мир не сводится к «сущему», а представляет собой нечто гораздо более глубинное, что не по зубам никакой науке. В русле такой логики, если философия берется исследовать «бытие», то она должна перестать быть полноценной наукой. Так, ловким движением руки Хайдеггер превращает «науку наук», как определял философию Гегель, в некое искусство, практически, в литературное творчество.
    Каково, а? И ведь со многими из этих умозаключений Хайдеггера «креативная философия» не возьмется спорить. Человек, действительно, не сводим к «сущему», поскольку представляет собой скорее «творческий процесс», чем нечто определенное. Впрочем, и все остальное «сущее» находится в процессе восхождения к совершенству и гармонии. Однако почему бы философии не изучать эти процессы, оставаясь наукой. Но оставаясь на позициях науки, философия, по мнению Хайдеггера, уже теряет право уличать нашего фокусника в недобросовестности и разоблачать его волшебства. Ведь его представление теперь может выглядеть как творческий поиск, некое искусство под известным девизом: «Я так вижу мир». А кроме того у науки нет никаких гарантий, что она способна своими средствами постичь заявленную глубину художеств автора.
      Развязав себе таким образом руки, наш фокусник не стесняется рассуждать о подлинном и неподлинном бытии. Одним из важных индикаторов определения подлинности бытия Хайдеггер считает отношение к смерти. «Человек – это бытие к смерти, — учит Хайдеггер.- Цель жизни человека – это всегда смерть». То есть, «помнить о смерти», по мнению Хайдеггера, свойственно подлинному бытию. Однако подлинное бытие патронируется подлинным Дазайном. И, как мы помним, самый подлинный «Дазайн» присущ «Чистому разуму», разуму без «Дазмана», без выводных знаний, полученных с помощью мышления. Но такой разум, по сведениям самого же Хайдеггера, склонен пребывать в состоянии благостного созерцания волшебств «бытия» и вряд ли способен осознавать свою смертность. Так что, здесь обнаруживается явная неувязочка. Впрочем, наверняка у этого черного ящика Хайдеггеровского «бытия» имеется недоступная нашему философскому взору глубина двойного дна.
      Зато дальнейшая демонстрация эффектов бытия у Хайдеггера представляется нам безукоризненной. В частности, он показывает превращение подлинного «бытия» в неподлинное.
Происходит это, конечно, с участием «Дазмана». Того самого, который боится «ничто», а по-нашему разумению, является продуктом «небытия». Подмешивание мышления к творчеству разума обеспечивает трансформацию содержательной речи в бессмысленную болтовню, стремление к новизне превращается в праздное любопытство, а смыслы теряют свои очертания и утрачивают границы с абсурдом. Так личность приобретает признаки «Мана».
      Слово «Ман» — очередное изобретение Хайдеггера. Оно обозначает нечто безличное. Человека, обезличенного этим самым «Маном» Маркузе называет «одномерным человеком». Собственно, имеется в виду человек, лишенный индивидуальности. Такой человек живет по стандартам общества, мыслит по средствам определенных алгоритмов, не имеет собственного мнения, пользуясь общепринятым, подчиняется, установленной в обществе иерархии ценностей. Подобное существо выглядит более примитивным, чем первобытный человек, и сравним с машиной. Собственно, он и является производным технократического общества, запрограммированного на потребление. Для человека в состоянии «Мана» природа превращается в набор ресурсов, мертвую материю, а «сущее» вместе с «бытием» низводятся до уровня предмета той или иной стоимости. Так происходит, по выражению Хайдеггера, «забвение бытия» и даже «забвение забвения».
      Впрочем, вся эта мрачная картина не такая уж новость для философии. Подобный декаданс изображал, например, Ницше. Напомним, что Хайдеггера увлекала философия Ницше и неудивительно, что он разделял некоторые идеи своего кумира. В частности, в «забвении бытия» человеком Хайдеггер обвиняет гуманизм. По его мнению, именно гуманизм стал прологом антропоцентризму, а тот, в свою очередь, привел к нигилизму и обесцениванию всех ценностей. На этом основании Хайдеггер предрекает крах всей западной цивилизации, уничтожающей «бытие».
      Единственная возможность избежать катастрофы Человечества, по мнению Хайдеггера, лежит на пути отказа от эгоцентризма. Он предлагает объявить ложным утверждение Протагора о том, будто «человек – мера всех вещей». Хайдеггер призывает быть скромнее по отношению к природе. Он учит вслушиваться, всматриваться, внимать окружающему «бытию». Высшей способностью человека Хайдеггер признает способность к созерцанию и эмпатии. Разумеется, для такого духовного возрождения человеку необходимо выйти из «Мана» и укротить Дазман с его болтливостью, любопытством и утерей смыслов. Хайдеггер подталкивает человека обратиться к совести, определяя ее как «зов бытия».
    Конечно, такие понятия, как «зов бытия» достаточно художественны, чтобы их оспаривать. Нам как раз это не позволяет наша совесть. Мы ж понимаем, что речь идет о нравственном «законе внутри нас», о котором свидетельствовал Кант. Поэтому мы готовы лишь напомнить, что этот нравственный закон имеет источником Творческую Энергию Вселенной с ее созидательными принципами. Так же у нас нет возражений по поводу описаний Хайдеггера бедственного положения «бытия» и необходимости «вернуть человека в мир и мир в человека. Однако нельзя не обратить внимание на те преображения, которые происходят с самим Хайдеггером. Куда девалось его представление о «выдвинутости человека в океан «ничто»? Напротив, он уже говорит, что «бытие сущего формирует пространство». То есть, он признает природу высшей реальностью и призывает внимать ей, понимать ее язык, вникать в ее сокровенные смыслы. Именно на этом пути он видит выход из помраченного мира цивилизации к «подлинному бытию». Хайдеггер даже показывает, как это делается, подавая пример творческого общения с природой в своих художественных произведениях о лесных тропах, проселках, деревьях и прочих простых вещах, в которых находит сокровенные смыслы.
      И все же, Хайдеггер не очень-то верил в возможность рассвета для человеческого разума. Лучшее время для последнего он видел в далеком прошлом, когда врожденная эмпатия и способность к одухотворению природы позволяла разуму человека непроизвольно творить богов. Но, как нам известно, боги у древних людей были разные. Некоторые из них были продуктом «Дазмана». Например, какой-нибудь охотник на слонов, разум которого был помрачен убийствами животных, мог встретить свой идеал охотника в виде Бога Победителей Слонов. Теоретически этот фантом должен быть достаточно сильным и жестоким, чтобы принудить охотника приносить себе жертвы, продолжая череду убийств животных.
    По нашим сведениям, среди языческих богов встречались и такие, которые требовали от своих подопечных человеческих жертвоприношений. С развитием творческих возможностей древних людей их зависимость от армии богов постепенно выветрилась, и человечество пришло к единобожию.
      Многие философы современности, не исключая Хайдеггера, настаивают на том, будто единобожие повело человечество ложным путем. «Креативная философия» не разделяет такое мнение, по крайней мере, в отношении христианского Бога. Ведь Бог христиан признавался, прежде всего, как Творец, а человек — созданным по его образу и подобию, то есть, творцом.
      По идеи, философия Хайдеггера, где центральное место в бытии занимает творчество, должна бы приветствовать шаг от язычества к христианству. Но Хайдеггеру очевидны лишь усилия церкви по консервации прогресса в ущерб творчеству. Нам тоже известны не
 

ЧЕРВЬ ЗАБЛУЖДЕНИЙ (ужасы философ ...

(Моголь) 		  20    2022-01-28  6  820

Много раз я пытался ходить по воде. Но обычно это у меня не получается. И тогда я просто плаваю.
    Так вот, плаваю я себе в реке Усманка. И вдруг вижу перед собой рыбу. Она тоже плавает. Но плавает как-то медленно, на поверхности, будто показывает свою нахальную независимость.
   «Ах, – думаю, - зараза такая».
    И чую, разжигает меня рыболовный инстинкт. Я делаю попытку схватить добычу. Но рыба вдруг нырнула и появилась уже в стороне. Я, естественно, последовал за ней. Однако она вновь от меня ушла тем же способом. Тогда я стал лупить по воде ладонью в том месте, где она может быть в данный момент, чтобы ее оглушить.
    Мой охотничий азарт увенчался успехом. Рыба, видимо, потеряла сознание и всплыла на волну плашмя.
    Это оказался лещ. Довольно крупный. Из такого получается хорошая таранка.
    Я вытаскиваю своего леща на берег. Наблюдаю, как он шевелит губами и, значит приходит в себя.
    И тут появляется какой-то тип. В очечках такой ботан, вылитый Поганель из фильма «Дети капитана Гранта». Только вместо сачка в руках у него удочка.
   - Это лещ, – говорит ботан, глядя на моего леща. – Он еще живой. Так что вы его бросьте в воду, пока не поздно.
   - Это почему же? - спрашиваю я, достаточно грубо.
- Да потому, что это не простой лещ, - поясняет ботан.
- А какой? Золотой что ль? – интересуюсь я, одновременно подозревая, что малый слегка не в себе и верует в золотую рыбку.
- Да нет, - возражает Поганель. – У него пузырь не в порядке. Их таких здесь много. Я их называю философы.
- Философы? - изумляюсь я. – Чем же этот лещ похож на философа? Философы, напротив, только и делают, что философствуют. А это ж рыба. Она тем и славна, что молчит. Видишь, губами шевелит, и ни звука. Притом я его поймал голыми руками, потому что он плавал на поверхности.
- То, что без толку шевелит губами, - отвечает Поганель. – Это как раз для философа типично. Иной философ пишет по сто томов, которые никто не читает? Да и то, что философы говорят, чаще всего пустое. А на поверхности он плавал потому, что у него воздушный пузырь поврежден вирусом. Есть такое заболевание, «аэроцистит», называется. Этот лещ заразился от другого леща и просто не может опуститься в глубину.
   - Ну, и причем тут философы? – и, кажется, взгляд мой делается тяжелым.
- Большинство философов так и поступают, - сообщает мой оппонент. – Плавают на поверхности проблемы.
- И что, у них тоже пузырь не в порядке? – интересуюсь я.
- Вроде того, - отвечает Поганель. – Они друг от друга подхватывают такой вирус, который поражает их разум. Он называется «червь заблуждения».
   - А ты сам-то, случайно, не философ? - догадываюсь я.
   - Нет, - говорит он. – Ну, если только совсем чуть-чуть.
- Оно и видно, - киваю я на его очки.
   - В общем, мое дело предупредить, - обиделся ботан и, впав в рассеянность, поплелся куда-то вдоль берега.
    Конечно, слушаться всяких случайных ботанов у меня нет привычки. К тому же я ничего не имею против философов. У меня самого друг - настоящий философ. Генка. Мы с ним учились в одном классе, а потом он поступил в университет. Так он не то, что этот лещ с больным пузырем, а как раз наоборот, трендит без умолку. И такие словечки употребляет, которые широкой общественности неизвестны. Он ко мне часто заходит с пивом. Это потому, что никто другой его болтавню не будет слушать. А я слушаю. Пью себе пиво и внимаю его речам. Правда, мало что понимаю. Но мне все равно нравится, как он загинает про какой-нибудь экзистенциализм. Он мне даже книжку принес для общего развития. Называется «Тошнота». Книжка, конечно, дрянь. Но я человек добросовестный. И если уж взялся читать, то от корки до корки. Хотя, по правде, я больше люблю кино. Особенно старые французские фильмы с участием Бельмондо.
    В общем, леща того я завялил и благополучно съел. Однако этим дело не кончилось. Съел-то я леща благополучно, зато потом мне стало как-то не по себе. А тут еще книжка Генкина. Я ее читаю, а самого мутит всего. А потом и вовсе мне стало так плохо, что я всю ночь не спал. И, видимо, от этой бессонницы под утро у меня начались какие-то иллюзии. И вижу я, будто стою в пустыне среди скалистых гор. И пустыня мне эта вроде бы знакома. Я же в Египте отдыхал, и потому знаю, что это пустыня Синайская. И сам я нахожусь рядом с горой Моисея.
    Стою и думаю: «Как лезть на гору без экскурсовода?»
    И вдруг появляется какой-то старичок с бороденкой. Подходит он ко мне так мягонько, вроде как перекати-поле подкатилось, и говорит сиплым голосом:
   - Зачем лезть в гору умному человеку? Есть предложение поинтереснее. Давай, я отведу тебя в пещеру Платона.
- Платона? – уточняю я. – Значит, пещера древняя?
- Само собой, - молвит старец. – Даже древнегреческая. Это самый лучший наш исторический объект. Куда лучше, чем гора Моисея.
- Ну, - говорю. – А это..?
- Не-е, - говорит. – У нас бесплатно.
- Тогда, конечно, - отвечаю. – На халяву, и уксус сладкий. Веди меня, таинственный незнакомец.
    И вот я иду за ним. А сам держусь к нему поближе. Потому что, если какая-то неприятность получится, то я из этого хлипкого деда сразу дух выпущу, как из воздушного шарика.
      Но старец меня не обманул. Приводит меня в пещеру. Только смотрю я, ничего особенного в этой пещере нет. Ни сталактитов тебе, ни сталагмитов, ни цветных фонарей. Наша Новоафонская пещера в Абхазии в сто раз лучше. А эта пещера совсем небольшая. Ну, древняя, конечно, камни в ней закопченные от времени. Из мебели одно кресло посредине напротив совсем плоской стены, похожей на экран в кинотеатре. В это кресло меня и усаживает старец. Я не сопротивляюсь.
      «Наверное, - думаю, – будут рассказывать исторические данные об этом объекте».
    Вдруг старец набрасывает на меня какую-то цепь, и не успел я схватить его за бороду, как он застегнул цепь на замок.
    - Да не кипятись ты, - вопит старец, вцепившись в мой кулак, вместивший всю его бороденку. – Просто у нас такие правила.
- Правила? – кипячусь я. – Что еще за правила? Давай, выкладывай, старый мошенник.
- Дело в том, - повествует он. - Что так прописано у Платона. Нужно приковать посетителя таким образом, чтоб он не видел, происходящее позади него на улице.
    - Это зачем же такое? – добиваюсь я.
      - А это потому, - поясняет дед, - что Платон учил, будто всякого человека необходимо освободить из оков и вывести из пещеры на свет божий.
    - Ну, раз так, то все правильно, – одобряю я план мудрого Платона. – Давай, освобождай меня.
      - Нет,- возражает он. - Платон полагал, что это будет для человека благом. Однако мы считаем, наоборот. Человека это делает несчастным. Сам подумай, что тебя там ждет? Там постоянно идет борьба за место под солнцем. Ты ж, небось, читал Шопенгауэра? Все хотят победить и поработить остальных. А в этой пещере никакого солнца нет. Значит, и борьбы нет. Притом отличный климат. И полная свобода твоих переживаний.
   - Каких еще переживаний? – недоумеваю я, совершенно сбитый с толку его откровениями.
   - Это мы тебе сейчас и разъясним, - обещает дед.
   - Да кто это мы? – тревожусь я, вглядываясь в темные углы помещения.
   - Мы исповедуем «философию существования», - признается негодяй.
   - Исповедуете? – силюсь я понять. – Секта что ль у вас такая?
   - Да нет, - лепечет он. – Я ж говорю, философия. Она тебе понравится. Вот, увидишь. Это самое истинное учение. Оно называется экзистенциализм. А если тебе эта наука придется не по вкусу, никто тебя держать не будет. Уйдешь себе в свой мир обмана и разочарований.
    Сказав это, дед рванулся, и, оставив половину бороды в моем кулаке, немедленно исчез. Как видно, его обещания, расположили меня немного ослабить хватку, о чем я тотчас пожалел, ибо на стене передо мной вдруг возникла огромная тень.
    «Кажется, начинаются заявленные переживания», - мелькнуло у меня в голове, пока я пытался поглубже вжаться в кресло.
      - Как ты думаешь, кто я? – раздался замогильный голос, какой обычно получается в ванной комнате.
    - Не знаю, - продрожал я всеми фибрами души. – Я вижу только тень.
    - Так я и есть тень, - сообщает голос из ванной. – Но что такое тень?
    - Тень – это тень, - поясняю я.
    - Тень – это отсутствие света, - учительским тоном заявляет тень. – То есть, я – «ничто». Понятно?
    - Ну, так. В общих чертах, - признался я. – Только вот, вы не можете быть «ничто», раз я вас вижу. Зачем вы меня обманываете? «Ничто» – оно то, чего не существует.
    - А, так я и знал, - вздохнула тень. – Ох, уж эти недоучки. Ладно. Эй, Парменид, поясни клиенту, как существует «ничто».
      И тотчас на экране стены образовалась другая тень. Но если первая несколько напоминала силуэт человека, то эта, другая, была настолько лохматой, что, видимо, происходила из одной только бороды.
    - В общем, так, - начинает лохмач. - Слушай внимательно и вникай. Бытие – это все то, что существует в данный момент. А то, что находится за пределами этого бытия, не существует. Оно и есть «ничто». Вот и получается, что «ничто» существует. Тень – это отсутствие света. И значит, ты видишь «ничто».
    - А, Парменид, - вспомнил я. – Я ж про вас знаю. Вы древнегреческий ученый. Но раз вы - тень, значит, вы – «ничто». Только какое же вы «ничто», если я вас знаю? И друг мой, Генка, про вас знает. Да по сравнению с вами, скорее, я - «ничто».
    - Ну, ладно, ладно, - сказала первая тень. – До тебя еще дело дойдет. А Парменид умер. Поэтому он – «ничто»
    - Хорошо. Пусть так, - соглашаюсь я, чтоб не спорить о пустяках.
    А сам думаю: «Если оба они – «ничто», тогда, может, и нечего бояться. Подумаешь, тени. Но все же чудно как-то. Может, на самом деле это тот старикан устраивает такой аттракцион для лопоухих туристов.
    - Нет. Это не все, что тебе следует знать, - заявила тень, едва исчез Парменид. – Вот, познакомься, Гегель.
    Вслед за этим на стене пещеры появился довольно отчетливый профиль лысеющего дядьки.
    - Ты про Гераклита что-нибудь знаешь? – поинтересовался профиль.
    - Конечно, знаю, - отвечаю я. – Он древний мудрец. И он умер. Значит, он – «ничто».
    - Да нет. Дело не в этом, - сморщился профиль Гегеля. – Гераклит открыл важный закон развития. Оказывается, все в мире развивается благодаря единству и борьбе противоположностей. Эти противоположности составляют пары. Например, правое-левое, пол – потолок, свет – тьма, бытие и ничто. Но что такое бытие? Это то, что есть в данный момент. Тогда получается, что прошлое и будущее – это «ничто». Но само бытие – это отрезок времени между прошлым и будущим, который можно бесконечно укорачивать до состояния «ничто». Из этого следует, что «ничто» значительно больше бытия. Оно – все. А бытие образуется из «ничто». Поэтому «ничто» противостоит и равно Богу.
    - Это примерно, как дьявол, - догадался я. – Про дьявола говорят, что он - ничто, которое ничтожит. И он - соперник Бога.
    - Но-но, - возмутился Гегель. – Насчет дьявола я ничего не говорил. Просто бог, будучи творцом, задался целью выяснить свои способности в творчестве. Ведь всякий художник желает знать, насколько он талантливый. С этой целью бог придумал такой механизм, который обеспечивает развитие материи. Он называется диалектика. Вот эту диалектику я раскрыл человечеству и тем достроил здание философии до самого верха.
    Едва Гегель произнес последние слова, как на экране возникла какая-то возня. И в результате борьбы и кряхтения теней на стене появился бородатый профиль, в котором я без труда узнал Маркса.
    - Здрас-сте вам, товарищ Маркс, - выпалил я, испытывая неподдельную радость встречи.
    - Ты его не слушай, этого идеалиста, - пророкотал Маркс с некоторой одышкой. – Если материи присущи законы диалектики, то можно обойтись и без бога.
    - А без «ничто» можно? – поинтересовался я, ибо мне уже надоело слушать про это «ничто».
   - Нет, без «ничто» обойтись нельзя, - заверил меня Маркс. – Видишь ли, в диалектике главный закон - «отрицание отрицания». А отрицание это, когда одно ничтожит другое.
    - Откуда же тогда берется то, которое уничтожает ничто? – недоумеваю я.
   - Откуда-откуда? Из материи. Она неуничтожима, понимаешь? – пояснил Маркс.
    - Но если ничто не уничтожает материю, как же оно ее отрицает? – интересуюсь я.
    - Ничто не уничтожает, а развивает, – терпеливо объясняет Маркс. – Я говорю, например, что у человека есть левая рука. А ты отрицаешь мою мысль, говоря, что у человека есть правая рука. Дальше у нас происходит консенсус тезисов, и выясняется, что у человека две руки. Тогда я говорю: «Но у человека есть еще и левая нога». Это значит, новый тезис отрицает прежнее решение и ведет к новому консенсусу. И так до бесконечности. Поскольку знания неисчерпаемы. Понятно?
    - Это отрицание слишком слабое, - не соглашаюсь я. – Лучше пусть вы говорите: «это пол», а я говорю: «это потолок». Вот это настоящее отрицание.
   - Это какой-то дурацкий пример, - возмутился Маркс, но продолжить не успел, поскольку его выпихнуло из экрана первоначальное ничто.
   - Да черт с ним, с этим Марксом, - перевело дух «ничто». – У него не хватает ума понять, что такое ничто? Он, например, думает, что знания развиваются до бесконечности, но в результате его диалектики образуется хаос знаний, когда уже никакое развитие невозможно. Потому что хаос – это другая форма ничто.
   - А какая же первая? - спрашиваю я.
   - Первая следует из открытия Нильса Бора, - повествует ничто. – Он открыл принцип дополнительности. Оказывается, энергия может сворачиваться в элементарную частицу. Получается спираль, которая при недостатке энергии может завиться в точку «ничто». И это означает, что у материи только два варианта: либо исчезнуть в точке небытия, схлопнуться, как мыльный пузырь, либо развиться до состояния хаоса. И выходит, ничто – есть «Альфа» и «Омега» бытия. Это, доложу тебе, покруче власти бога.
    - Так что ж это бытие до сих пор не схлопнулось? – интересуюсь я.
    - А ты думаешь, мне это надо? – посмеивается тень. – Если пузырь бытия схлопнется, то и «ничто» тогда не будет. Какая тень может существовать без солнца?
    - Значит, и здесь «ничто» рулит? – смекаю я.
    - Конечно, - отвечает тень, раздуваясь, очевидно, от самомнения. – А еще был такой философ Хайдеггер. Вот, кстати и он.
    В подтверждение его слов на экране пещеры возникла тень с усиками, как у Гилера.
    - Все, что тут тебе рассказывали, ерунда по сравнению с моим открытием, - прошевелил усами Хайдеггер. – Дело в том, что я поставил себе задачей выяснить, откуда у человека берутся творческие способности.
    - Задачу-то он поставил, - перебил Хайдеггера другой голос, и на экран влезла тень с длинной шеей, как у лебедя. – Но чтобы он делал без моего открытия? Кстати, моя фамилия Гуссерль.
   - Нет уж. Прежде было мое открытие, - послышался новый голос.
   И новая тень стала толкать в шею Гуссерля. Тем временем на стене появилось еще несколько теней, которые устроили между собой борьбу с криками: «Нет, сперва был я! Нет, я первый сказал про чистую доску! А я отменил сознание! Да нет же, мое открытие важнее…»
    Спустя мгновение было уже не разобрать, где чья тень, и кто что выкрикивает.
    - А ну, цыц! – перекрыла все эти голоса команда главного «ничто». – Всем успокоиться! И все вон!
   Под действием этого распоряжения тени тотчас прекратили свалку и покинули стену пещеры.
    - Я лучше сам все расскажу, - оставшись в одиночестве, пообещало «ничто». – Значит, так. Пожалуй, можно начать с Платона. Этот древний грек придумал идею эйдосов. Эйдосы – это идеальные модели сущностей, которые изобретает бог, чтобы по их образцу создавать сами сущности. Эйдосы находятся в специальной сфере, где они доступны душам, и когда душа вселяется в человека, то она способна вспоминать нужные сведения.Так, благодаря Платону, выяснилась природа идеалов. Но скажу сразу, никаких идеалов в природе не существует. Ведь даже если имеется эйдос мухи, то с изменением среды обитания особи, идеальный образец не сможет в ней выжить. И вообще, что казалось совершенным вчера, завтра может выглядеть уродством. Вот ты скажи, у тебя есть какие-нибудь идеалы.
    - По-моему, есть, - сознаюсь я.
    - Так вот, знай. Все они не стоят гроша ломаного, - заявила тень. – То есть, твои идеалы – «ничто». Более того. Эти твои идеалы запросто могут тебя ничтожить. Ты к ним стремишься, ломаешь себя и свою судьбу, чтобы дотянуться до своего идеала, а он – прах. Получается трагедия и крах личности. Но пойдем дальше. Тут можно взять Декарта. Декарт высказал очень важную мысль. Он сказал: «Мыслю – значит, существую». А из этого следует, что главное в человеке мышление и сознание, а вовсе не эйдосы. Но что такое мышление? Способ думать прививают человеку с детства. Если этого не сделать, то человек останется животным. Но как выглядит эта прививка? А никак. Прививка обычно вносит изменение в какой-нибудь процесс, как ошибка при решении задачи. И получается, что мышление – практически «ничто».
    - И опять выходит, ты – босс, - догадываюсь я.
    - Само собой, - принимает мой комплимент «ничто». – К этой проблеме подключается Локк. Он начинает исследовать знания, которые добываются в результате мышления. И выясняется, что сами эти знания могут развиваться бесконечно, и значит, на данный исторический момент всякое знание – обыкновенная ложь и ошибка, а идеальный результат их развития – хаос, который также «ничто».
      - Следовательно, знания тоже могут ничтожить человека? – делаю я вывод.
      - Еще как, - подтверждает мою мысль «ничто», и продолжает. - Тут в дело вмешался Бергсон. Он занялся изучением разума человека, и пришел к выводу, что разум вовсе не микрокосм, как полагали древние мудрецы, а делится на интеллект и интуицию. Интеллект он считал «плохим мальчиком», который занимается мышлением, а интуиция, по его мнению, - это область бессознательных решений. Правда, теперь было непонятно, что творится в этой области. Проблему разрешил Фрейд. Этот доктор выяснил, что бессознательным человека правят всего два инстинкта: «инстинкт самосохранения» и «инстинкт размножения». Все остальные продукты бессознательного: чувства, эмоции, переживания, являются результатом работы этих инстинктов. Так что, человека отличает от животного только мышление и сознание. Впрочем, с сознанием опять же не все было ясно. Некоторое время его представляли в виде «мостика» между интеллектом и бессознательным. Но тут свое слово сказал американский философ Джеймс. Он заявил, что сознание – несуществующая вещь, то есть – «ничто». Зато существует «интенция», или просто внимание, которое позволяет получать впечатления извне и переживать их. Эту идею развил Гуссерль. Философ Гуссерль рассуждал примерно так: если выводные знания получаются с помощью логики, то логика присуща и бессознательным решениям, которые подсказывает опыт. Эти решения и проявляются в виде переживаний. Отсюда следовало, что важнее всего для человека его переживания, которые у каждого свои, и человек может осмысливать их с помощью собственного рассудка. Учение о феноменах переживаний Гуссерль назвал «Феноменологией». Вот эту «Феноменологию» и взял на вооружение Хайдеггер, когда попытался выяснить природу творчества в человеке. Полагая, что все дело в переживаниях, он стал искать источник переживаний, который заставляет человека творить. Проблема разрешилась благодаря Ницше. Ну, про Ницше ты, небось, слышал. Он заявил, что «Бог умер», и с его смертью в человеке образовалась «дыра величиной с Бога». Это открытие, подобно грозовой молнии, осветило Хайдеггеру источник творческих способностей человека. Ведь, если Бог умер, который был – все, то остается его противоположность, которая – «ничто». Вот это «ничто» и находится в человеке в форме переживания ужаса смерти, от которого человек ищет спасение в творчестве, и благодаря этому, создает и науку, и культуру, и произведения искусств, и все прочее. Все эти гениальные идеи и стали почвой для возникновения экзистенциализма. Понятно?
    - Что это за бог величиной с дыру в человеке? - возмутился я
    - А ты что, сильно веришь в бога? – спросила тень.
    - Ну, так, - отвечаю я. – По крайней мере, надеюсь, что он есть.
   - Хм, - усмехнулось ничто. – Бога человек просто выдумал. Ведь бог – идеал. А идеалов в природе не существует. Зато теперь, когда стало ясно, что бога нет, ты свободен. Ведь если прежде человеком распоряжался бог, следил за его дисциплиной, наказывал за грехи и вознаграждал за благодетели, то теперь ты никому не нужен. Например, раньше считалось, что природа создана богом для тебя, а сам ты – «венец творения». И вот выяснилось, что для природы ты чуждый элемент, от которого лучше избавиться. И тут все средства хороши, начиная от вирусов и микробов, и кончая хищными животными и стихийными бедствиями. Так что, тебе полезно знать, что ты на планете Земля - незваный гость, случайно заброшенный в этот мир. А все это потому, что тебя создало «ничто», и значит, сам ты – «ничто».
    - Да ладно, - возмутился я. - Это уж слишком. Если мышление всего лишь прививка и «ничто», то как поверить во все эти бредни философов? Зато я точно знаю, что я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо. В общем, спасибо за лекцию, и, давайте, отвязывайте меня. Ваш Платон велел меня отпустить.
    - Как говорил мудрый Аристотель, Платон мне друг, но истина дороже, - отвечает ничто. – А ты, выходит, восстаешь против истины. Значит ты – еретик. Но знаешь ли ты, что делали с еретиками в средневековье?
    - Что? – спрашиваю я, теряя всякое терпение.
    - Их подвергали суду инквизиции, - ошеломляет меня тень. – Так что, отпустить тебя или отправить на костер решит суд.
    - Какой суд? – теряюсь я в догадках. – Где меня собираются судить? И кто?
   - Здесь и будем. В этом храме науки, - поясняет тень. – А судить буду я.
- Что за ерунда? – отказываюсь я понимать происходящее. – Как же ты будешь судить меня, если ты какое-то «ничто»?
    - Это как раз не проблема, - отвечает тень. – Сам подумай, если мышление – сеть «ничто», но создает вещи и явления, значит, оно имеет материальную силу, благодаря которой «ничто» получает воплощение. Кто был ничем, тот станет всем. Слышал такое? И вот, смотри.
    В следующий момент из тени на стене вдруг выделилась фигура какого то странного субъекта, одетого в черный плащ, как у судьи в зарубежных кинофильмах. Правда, голову его вместо круглой шапки с кисточкой, укрывал такой просторный балахон, что лицо его оставалось в непроницаемой тени.
    «Эка, - пришло мне в голову. – Да тут настоящая чертовщина творится. Неплохо бы перекреститься».
    Но руки мои стягивали цепи.
    Между тем, субъект этот вытащил из стены стул и стол, а усевшись, взял в руки предмет, похожий на киянку.
    - Можешь называть меня традиционно, - сообщил он. – Ваша честь.
    - Ваша честь, - невольно вырвалось у меня. – Что происходит?
    - Я же сказал. Здесь вершится суд над еретиком, попирающим истину, которая состоит в том, что ничто является подлинным творцом и властелином мира, а также в том, что сам подсудимый – плод «ничто», созданный по моему образу и подобию.
    - Да что за хрень? – силюсь я понять.
    В этот миг в пещере появляется тот самый старец, половина бороды которого все еще зажата в моем кулаке.
    - Пришел человек, - доложил он самозваному судье. – Блаженный какой-то. Говорит, что хочет быть адвокатом подсудимому.
    - Блаженный? – задумывается инквизитор. – Уж не сам ли Василий со своей копеечкой? Ладно. Так даже лучше. Солиднее получится. Веди.
    «Какой еще адвокат? – недоумеваю я.
    И вижу, в пещеру входит мой знакомый ботан. Поганель. В тех же очках, но без удочки.
      - Ты откуда здесь взялся? – спрашиваю.
      - Я ж говорил, леща надо было выбросить, - отвечает мне ботан.
      - Ты кто такой? – обращается к моему Поганелю судья.
      - Я человек, - отвечает тот.
      - Эге, значит ты смертный? – допрашивает ничто.
      - Нет, - заявляет Поганель.
      - Как это, нет? – удивляется ничто. – Ты что, не умрешь?
      - Нет, - опять нахально врет ботан. – Я не умру. Вместо меня умрет кто-то другой?
      - И кто же? – посмеивается ничто. - Может быть, я?
      - Да, примерно так, - сообщает Поганель,
      - Это почему же? – интересуется инквизитор.
      – Потому что тот, кто умрет для меня сейчас – «ничто». Я его не знаю. И никто его еще не знает. А покуда жив, я бессмертен.
      - Интересно, - откинулся на спинку стула инквизитор. – Похоже, ты философ и знаком с нашим учением. И какие у тебя звания, степени, научные труды?
      - Ничего такого у меня нет, - заявляет ботан.
      - Тогда как же ты собираешься защищать подсудимого? – недоумевает «ничто». – Ведь ты берешься возражать таким столпам науки как Гегель, Фрейд, Бергсон, Сартр, Камю. Последние трое, вообще, Нобелевские лауреаты. Что ты можешь им противопоставить без нужных знаний?
    - Здравомыслие, - спокойно заявляет мой защитник. - «Быть подлинно здравомыслящим уже означает много знать». Это сказал Вовенарг.
    - Здравомыслие? – удивляется ничто. – Кому оно нужно, здравомыслие? В мире современной науки, наоборот, считается, что теория должна быть достаточно сумасшедшей, чтобы быть истиной. Особенно это касается философии. Так что, здравомыслие – это скучно. С ним тебе лучше на рынок.
      - Значит, вы признаете, что ваша философия – бредни сумасшедших? – вопрошает Поганель.
      - Нет, - отпирается «ничто». – С этим я не согласен. Наоборот, наше учение истинно.
      - Но истина проверяется логикой и практикой. Чем же еще? – настаивает Поганель. - У нас, в философии, есть только логика.
      - Ну, ладно, - соглашается «ничто». – Поглядим, на что способно твое здравомыслие. Подсудимый, - обращается он ко мне, – объясни суду, в чем смысл твоего существования?
    - А вам зачем? - спрашиваю я, ибо не понимаю, о чем идет речь.
    - Как зачем? – удивляется инквизитор. – Обычный гамлетовский вопрос. От ответа на него зависит, что для тебя лучше: быть или не быть?
    - Мне лучше быть, - уверенно говорю я.
    - А для чего? – добивается «ничто». – Вот, паучок плетет паутину. У него цель поймать муху. В этом смысл его действий. А для чего ты существуешь?
    - Для чего? – задумываюсь я. – Ну, для пользы общества, например.
    - Хм, для общества, - усмехается инквизитор. – Что такое общество? Это понятие абстрактное. Поэтому оно равно - «ничто». Вот и из диалектики видно, что общество тебя отрицает. Оно использует тебя, помещает тебя в свои паучьи сети и высасывает из тебя жизнь. А по большому счету обществу ты, вообще, не нужен. Лишний рот. Общество спокойно обойдется без тебя по принципу: «меньше народу - больше кислороду». Реальным обществом для тебя является коллектив. Но коллектив тебя также отрицает, посягая на твою независимость, лишая тебя индивидуальности, подчиняя своим групповым интересам. Кроме того, коллектив - это рассадник заразных болезней, включая алкоголизм и чуму. Он - гнездо пороков, где выводятся и оперяются ложь, зависть, ненависть, неблагодарность, предательство и прочее такое, что не существует без коллектива. И наконец, коллектив – это змеюшник негативных эмоций, переживаний и отношений, вплоть до скандалов и преступлений. Не зря же Камю учит: «Ад – это другие». Выходит, искать смысл своего существования в жизни общества неразумно.
    Странно, но мне показалось, что этот «ничто» в чем-то прав. По крайней мере, в моем трудовом коллективе хватает всяких неприятностей и раздоров. Удрученный таким разоблачением, я с надеждой посмотрел на своего адвоката. Но Поганель зачем-то разглядывал потолок пещеры.
    «Тоже мне, защитник, - подумал я. – И чего приперся, если ничего не может сказать?»
    - Кстати, и с точки зрения природы, - продолжил инквизитор, - твоя жизнь не имеет смысла. Все, что ты для нее делаешь, так это эксплуатируешь ее и замусориваешь среду обитания. Поэтому ты для природы – «ничто, которое ничтожит». То есть, вы с ней противоположности, и отлично отрицаете друг друга. Хороший пример диалектики.
    - А знаете, что, ваша честь,- сказал я, решив защищать себя сам, раз уж мой адвокат оказался прохвостом. – По-моему, смысл жизни легче всего обнаружить, если, например, попасть в тюрьму, заболеть или пару дней поголодать.
    - Нет, - погрозил мне пальцем судья. – Это другое. Это будет не смысл жизни, а смысл чего-то для твоей жизни. То, что имеет лично для тебя смысл. Такой смысл не подлинный. Не настоящий. Но ты прав. Человек сам определяет смыслы вещей. Ведь, если честно, тебя не интересует действительный смысл существования паучка и его паутины, зато у тебя вызывает омерзение и сам паук, и его отвратительная сеть. Тогда ты считаешь себя вправе уничтожить и то, и другое. И в этом ничего удивительного, ведь ты же человек, и значит, «ничто», которое ничтожит.
   - Да почему это? – возмущаюсь я. – А что если я люблю паучков, и мне нравится его паутина. Я, может быть, эстет.
   - Эстет он, - откровенно потешается ничто. – Видишь ли, твое Эго и твоя воля образованы все тем же рациональным мышлением, которое является продуктом «черной дыры», открытой Хайдеггером. И значит, они такое же «ничто». И это Эго готово уничтожить весь мир, если это в его интересах. В этом его истинная суть. Если, допустим, ты голоден, но видишь самого красивого и последнего лебедя во всей Вселенной, то ты не постесняешься зажарить его и сожрать. Правда, на протяжении тысячелетий человека пытаются воспитать, привить ему эстетические представления и нравственные нормы. Но под этим культурным слоем у человека всегда наготове стихии его эгоизма, который показывает свои зубы в виде иррациональных переживаний, побуждений и действий. Между прочим, это в науке и называется «экзистенциями». Они и выражают подлинную сущность человека.
    - Экзистенции, - ворчу я. - Похоже на «Испражнения».
    - Да, суть та же, - услышал меня судья. – Но иного у тебя за душой и не может быть. Откуда у тебя возьмутся здоровые, позитивные переживания, если ты, по словам Хайдеггера, выдвинут островом в метафизический океан «ничто». Получать испражнения своих переживаний – это для человека нормально, а ощущение счастья, радости, чувство прекрасного – это приобретенный обман. Для них у человека нет никаких объективных оснований. Так что, все высокие смыслы и идеалы человек придумывает, чтобы не видеть правды жизни.
    «Неужели и впрямь все так паршиво? – не верилось мне. – Но ведь я и в самом деле с удовольствием пожираю мясо животных и даже охотился на уток. Пару штук застрелил. Да вот хоть и тот лещ. Правда, лещ-то оказался с больным пузырем. Все равно, зря я его съел».
    Мне вспомнилось, как лещ шевелил губами, но в этот раз я расслышал:
   - Ну, и как ты думаешь, подсудимый, лучше быть или казаться?
    Впрочем, голос принадлежал инквизитору. Очевидно, его вопрос имел какое-то отношение к правде жизни. И потому я ответил:
    - Конечно, лучше быть.
    - Ответ неверный, - изрек инквизитор. – Увы, человек не может не казаться даже самому себе.
   - Почему? – слабым голосом промямлил я. – Разве я сам себе кажусь?
   - Введите свидетеля номер один, - скомандовал судья вместо ответа.
   Вслед за этим на стене образовалась бесформенная тень, из которой в зал шагнул какой-то малый в балахоне. Он был такой низкой величины, что полы его одеяния тащились по полу. Зато в руках его бала огромная книга. Благодаря ей, он казался еще плюгавее.
    «Небось, какой-нибудь урод», - решил я.
    Между тем малый откинул с головы свой монашеский колпак, и я разглядел его физиономию. Она мне показалась довольно наглой, хотя я готов был поспорить, что видел его прежде.
    - Подсудимый, узнаешь ли ты этого человека? – спросил инквизитор.
    - Не очень, - признался я.
    - А напрасно, - укоризненно произнес инквизитор. – Ведь это твое прошлое. Оно, конечно «ничто», но очень даже способно тебя ничтожить.
    - Чего? – сорвалось с моих уст.
    - А вы, свидетель, - обратился судья к уродцу. – Узнаете подсудимого?
    - Еще бы, - с каким-то мстительным видом заявил малый. – Уж я-то его хорошо знаю. У меня тут про него целая книга написана.
    - Можете вы из своей книги привести примеры греховных деяний подсудимого? – потребовал инквизитор.
    - Конечно. Такого тут полно. Почти на каждой странице, - сообщил малый, раскрывая книгу. – Вот случай, когда он занял деньги у приятеля по имени Артем и не отдал до сих пор, - ткнул он пальцем в одну из страниц. – А вот, тут свидетельство того, как он напился до потери сознания. Здесь, описание его драки на улице, когда его хорошо побили. А здесь записано, как он предал друга Алексея, отбив у него невесту, и вовсе не из любви к ней, а из чистого эгоизма…
    Пока он перечислял мои неблаговидные поступки, все они всплывали в моей памяти настолько явственно, что меня от стыда бросало в жар и пот. По-моему, я даже корчился в своем кресле, подобно ужу на сковороде.
    - Ну, хватит! – наконец не выдержал я. – Какого черта?!
    - Так ты признаешь, что все зачитанное суду, правда? – вопросил инквизитор.
    - Признаю! Признаю! – в отчаянии выкрикнул я.
    - Значит, ты согласен с тем, что ты только кажешься приличным человеком, а на самом деле являешься негодяем, поступки которого вызывают отвращение? – не отставал судья.
      - Да, - выдавил из себя я, преодолевая подступившую тошноту.
      - А ведь это прошлое сформировало твою личность и определяет твой путь в будущее. Ты никогда не будешь свободен от своего прошлого, – продолжал добивать меня «ничто». - А есть ли в вашей книге случаи, когда подсудимый был счастлив? – обратился инквизитор к свидетелю.
    - Есть и такое, - сообщил уродец.
    - Нет, зачитывать не надо, - упредил инквизитор намерения малого зачитать нужные сведения. – Ведь воспоминания о счастливых минутах жизни еще хуже страниц позора. Они способны вызвать страдания и слезы по поводу утраченного и невозвратного. Эту ностальгию, вообще, лучше забыть. Вы согласны с этим, подсудимый?
    - Да, - сокрушенно поник я головой.
    - Ну, что ж, тогда заслушает свидетеля номер два, - объявил инквизитор.
   И тотчас из тени на стене в зал суда впрыгнул человек очень похожий на французского актера Бельмондо. Именно таким я его видел в фильме «Великолепный», где он играл роль Боба Сенклера. Весело оглядев пещеру, Бельмондо пригладил свои волнистые волосы и упругой походкой направился к столу инквизитора, где галантно нахлобучив колпак на голову уродца, занял его место.
    - Подсудимый, узнаете ли вы этого человека, - спросил у меня судья.
   - Конечно, - вдохновленный присутствием своего героя, заверил я суд.
   - Смею предположить, что он ваш кумир и идеал, - с некоторой иронией проговорил судья. – Но вы, разумеется, свободны в выборе своего идеала. Пожалуй, даже, это единственная ваша безусловная свобода. Но, как я уже говорил, идеалов в природе не существует. Поэтому господин Бельмондо – только ваш проект, который на данный момент – «ничто». Зато вы хотите быть на него похожим. В этом вы видите свое совершенство. Правильно?
   - Конечно, - повторил я, хотя и был возмущен утверждением «ничто», будто идеала в лице Бельмондо не существует.
    - А вы, свидетель, - обратился инквизитор к Бельмондо. - Знаете подсудимого?
    - Да, я его знаю. Ведь я его проект, - одарил меня свей широкой улыбкой Бельмондо, и, обернувшись к инквизитору, продолжил. – Он пытается быть на меня похожим. Подражает мне. Но это смешно, ваша честь. Куда ему с его прошлым, - и здесь он указал на уродца. – К тому же он – лодырь. Вообще, я его заранее презираю. Так сказать, авансом. По правде говоря, он просто моя карикатура. Словом, ваша честь, он - жалкая, ничтожная личность. У меня все.
    - Вы согласны с показанием свидетеля, подсудимый, - спросил меня судья.
    Но его слова доходили до меня, как сквозь воду. Я был ошеломлен словами моего кумира. И хотя он был, в сущности, «ничто», и потому ничего иного ждать от него не следовало, я его уже искренне ненавидел, но еще больше я ненавидел себя.
   «Как я мог выбрать этого пижона своим образцом? - творилось в моей голове. – Да это ж просто какой-то позор. Он говорит, что я лодырь. Но с какой стати я должен трудиться во все тяжкие, чтобы угодить этому самовлюбленному типу? Притом я должен работать в настоящем, жертвуя своим здоровьем и временем, чтобы заработать ему средства для красивой жизни в его прекрасном будущем. И ведь разве он меня отблагодарит? Он даже и не вспомнит о моих заслугах, а возможно даже будет презирать меня за мою бесцветную жизнь».
- Итак, подсудимый, - возвысил голос инквизитор. – В результате расследования суд выяснил, что жизнь твоя исполнена абсурда, никчемна и ложна. Ни прошлое, ни будущее твое не имеет смысла. Что же касается настоящего, то все, что тебе в нем остается, это негативные переживания, всяческие страдания, перманентные разочарования и прочие разрушительные тревоги и муки. Впрочем, только они и естественны для человека, хотя их смысл ничтожен. С этим багажом ты, конечно, можешь выйти из этой пещеры. Так предписывают правила Платона. Но для того, чтобы примириться с реалиями действительности, ты должен будешь последовать примеру Сизифа, который обречен катить свой камень в гору, зная, что камень этот обязательно скатится вниз. Во всяком случае, такой выход для человека предлагает наше учение. Впрочем, есть и другой вариант. Ты остаешься в пещере, где проявится твоя подлинная сущность.
   - Какая подлинная сущность? - вяло спросил я, ибо к этому времени совсем скис.
   - Видишь ли, - пояснил инквизитор. – Сущность человека неопределенна, пока он жив. Ведь он может со временем изменяться. Подлинная сущность проявляется в момент смерти. Помнишь фильм «Человек невидимка». Гриффин стал видимым после того, как умер. А в этом тебе помогут наши тени и костерчик, который полагается всякому еретику. Для этого костерчика вполне годиться книга первого свидетеля. Впрочем, все это безболезненно, гореть будешь синим пламенем, как на спиртовке. Так какой же приговор тебя больше устраивает: быть, и значит, проявить свою истинную сущность, или не быть, то есть, остаться ничто и страдать от осознания бессмысленности своего существования?
   - Не знаю, - честно признался я. – Я уже ничего не понимаю. Это какой-то бред. Я, наверное, и без всякого ваших теней и синего пламени сейчас проявлю свою истинную сущность.
- Одну минуточку,- послышался голос ботана. – Кажется, вы уже оглашаете приговор подсудимому. Но как же слово защитника?
   - А что, разве тебе есть, что сказать? - удивился инквизитор.
   - Настоящему философу всегда есть, что сказать, - произнес ботан.
   - Ну, что ж суд готов заслушать настоящего философа, - согласился инквизитор.
   - Итак, ваша честь, как вы думаете, какой инстинкт следует считать основным? – задал судье вопрос Поганель.
   «Это он про секс, что ли? – удивился я. – Может, он маньяк какой-нибудь?»
   - Согласно Фрейду основным инстинктом считается инстинкт размножения - стал методично пояснять судья. – Кроме него есть еще инстинкт самосохранения.
   - Но какой же он основной, если человек способен воздерживаться и даже быть импотентом? – вновь спросил ботан. – И, между прочим, человек может спокойно пожертвовать жизнью во имя какой-нибудь важной идеи, которая, как вы говорите, - «ничто».
   - Ты это к чему? - растерялся инквизитор.
- Зато вот человек не может не казаться. Вы сами это утверждали, – пояснил ботан.
   - И что из этого следует? – вопросил инквизитор, явно не понимая, к чему клонит адвокат.
- А то и следует, что основным инстинктом является третий инстинкт. Инстинкт творчества, - сказал ботан. – Не будь этого инстинкта, паук никогда бы не научился плести паутину. И все прочие его инстинкты без творческих мероприятий не имели бы смыла, как и вся его паучья жизнь. Притом, чем выше организация психики животного, тем этот инстинкт проявляется ярче. Хамелеон меняет цвет для маскировки, сорока вьет гнездо для птенцов, павлин распускает хвост, чтобы выглядеть красивее. Что же говорить о человеке, разум которого выше, чем у животных.
   - Третий инстинкт? - задумался инквизитор. – Что-то я про такой не слышал.
   - Это потому, что европейская философия не видела принципиальной разницы между разумом, присущим всем животным, и мышлением, которое - прививка разуму, - заявил Поганель. – Это и было главной ошибкой мудрецов Европы. И она необходимо привела к ложным выводам.
    - Ошибка? – заинтересовался инквизитор. – По-твоему, и Фрейд, и Бергсон, и все остальные ошибались, а ты, выходит, знаешь эту принципиальную разницу? Ну, тогда поведай нам, чтоб и мы были в курсе.
    «Какая ошибка? Что он мелет? – будто горное эхо, доходили до меня мои недоумения. – Этот дурень еще наболтает мне высшую меру».
    - Вы слышали когда-нибудь фразу «дать по шарам»? – спросил, между тем, ботан.
    «Ну вот, так и есть, - убеждаюсь я в своем прогнозе. – Еще не хватало, если он здесь кому-нибудь даст по шарам. Хотя куда ему? Скорее сам схлопочет».
    - Ну, допустим, слышал, - терпеливо отвечает ничто.
   - Так вот, эта очень мудрое изречение, - продолжает молоть ботан. – Дело в том, что разум устроен по принципу логоса, где, как говорил Парменид: «Из одного все, и из всего одно». То есть, разум стремится к гармонии элементов, как это бывает в космосе. Потому-то разум и называли «микрокосм». А мышление строится по принципу логических цепочек, которые подчиняются воле субъекта. Так вот, ситуация шаров на бильярде представима как логос, но волевое усилие в виде удара кия заставляет некоторые шары образовать цепь столкновений. Попадание шара в лузу и будет нужное решение задачи.
    - Что-то у меня не получается попасть в лузу, - иронизирует ничто. – Впрочем, с кием и мышлением понятно, но что заставляет шары на столе выстраивать логос? По-моему, мы здесь опять приходим к открытию Хайдеггера, и все дело в «черной дыре».
    - Ничуть не бывало, - сообщает ботан. – Все наоборот. «Ничто» не может образовать гармонию. Какое же тогда это «ничто», если оно не уничтожает и не разрушает. Поэтому оно, скорее, заведует кием. Ведь воля, она - продукт страха, или двух других инстинктов. А гармония разума настраивается по принципам творчества и красоты, по каким энергия Вселенной творит все сущее.
   «Какой бильярд? Какая Вселенная? – продолжаю я слышать эхо собственных размышлений. – Да он, видать, совсем спятил в этой пещере. И не мудрено. Вон, у меня самого крыша едет».
   - Значит, у энергии имеются принципы, - насмешливо интересуется ничто. – Ты уж лучше бы сказал, что принципы есть у Бога.
   - А почему у энергии не может быть принципов? – упрямится ботан. – Даже у энергии магнита есть принципы. Например, соблюдение полюсности, реагирование на электрический ток. Вы лучше ответьте, что первично: Бог или первородная энергия?
   - Конечно, первичен Бог, - отрезал инквизитор, но тотчас добавил: - Ведь если он есть, то он все и создал.
   - Ответ неверный, - возразил ботан. – Первична энергия. Без нее Бог не смог бы и пальцем пошевелить. Вот и получается, что энергия - истина, которая длится и образует идеал гармонии, а бог – мыслимый идеал образа творца.
   - Ах, идеал, - обрадовался инквизитор. - Но идеал – сеть «ничто». Это легко доказать,
   - Поэтому бог – дух, а не плоть, - снова возразил ботан.
- Дух вооруженный творческими принципами, - подытожил судья. – Это ты у Гегеля прочитал?
- Гегель как раз и сбил всех с толку, - объявил Поганель. – Он доказывал, будто развитие всего в природе обеспечивают зеркальные пары противоположностей типа «пол - потолок». На самом же деле такая диалектика противоречит законам логики.
    - Хм, - усмехнулся судья. – Вот, что значит, отсутствие нужных знаний, когда их заменяет здравомыслие. Никакого такого противоречия у Гегеля нет. Вместо того, чтобы отменять диалектику, ты бы лучше почитал труд Гегеля «Наука логики».
    - Гегель, конечно, старался примирить логику и диалектику, - вывернулся ботан. – Потому он и написал такое, что сам черт не разберет. Даже Маркс это заметил и прямо сказал: «Я знаю, почему немецкие философы пишут так непонятно. Потому что боятся, что их поймут». Между тем, все просто. Пол и потолок отрицают друг друга. Вот если потолок этой пещеры рухнет, то он всего лишь похоронит под собою пол, и никакой цепочки развития не получится. Другое дело, когда мы имеем стены. Вот эти стены и служат дополнением полу. В истинно диалектических парах стороны противоположны до несоизмеримости, например: «Я – не Я», «энергия - масса», «личность – общество», «эстетика – этика», «истина – знание», «товар – деньги», «любовь – секс», «разум – мышление». Притом в этих парах материнская сторона не отрицает свое дополнение, зато дополнение стремится отрицать материнскую сторону, как плод, в конечном счете, отрицает материнское дерево.
    - Ага, значит, мышление отрицает разум, секс отрицает любовь, а ты отрицаешь и Гегеля, и Фрейда, и всех остальных великих мыслителей, - издевательским тоном произнес инквизитор.
    И я, пожалуй, был согласен с его отрицанием здравомыслия ботана.
   - Секс, конечно, не всегда отрицает любовь, - пошел на попятную ботан. – И разум иногда находится в гармонии с мышлением. Иначе чего бы стоили мои доводы?
    - Ну вот, начинается: «да, но нет», - презрительно изрек инквизитор.
    - Просто у диалектических пар может быть разная степень отрицания, - уведомил инквизитора Поганель. – Это лучше показать на примере диалектического треугольника.
   Тут он подобрал с поля кусок угля, и, подойдя к стене, нарисовал на ней круг, разделил горизонтальной чертой его пополам и в левой верхней его четверти изобразил прямоугольный треугольник так, что его гипотенуза прошла от центра к точке на дуге круга.
    - Похоже, наш адвокат оккультист, - насмешливо заметил инквизитор.
    - Да, в аккультизме эти фигуры часто применяются, - согласился ботан. – Это потому что они основные фигуры пространства. Так вот, этот треугольник можно представить как простую электрическую схему. Гипотенуза это источник творческой энергии, или, по-другому, - генератор, тогда вертикальный катет будет потре***елем энергии, допустим, в виде спирали электроплитки, а горизонтальный катет замкнет цепь и будет показывать величину отрицания источника потре***елем. А теперь возьмем любую диалектическую пару. Например, разум - мышление. Гипотенуза у нас будет творческая энергия разума, а вертикальный катет – мышление. Из треугольника видно, что чем острее его верхний угол, тем меньше горизонтальный катет. Это значит, мышление не слишком отрицает разум. Но если генератор начнет давать меньше тока, то спираль, остывая, будет сжиматься, и вертикальный катет станет укорачиваться, что вызовет рост отрицания разума мышлением. Эта тенденция может привести к такому варианту, в котором гипотенуза совпадет с горизонтальным катетом. Тогда произойдет самоотрицание разума и полная демонизация личности. В результате разум человека окажется во власти «ничто, которое ничтожит». В психологии это называется шизофрения. Возьмем другую пару: «личность – общество»…
    - Не надо, - решительно прервал Поганеля инквизитор. – Тут все и так понятно. Общество – гипотенуза, личность – вертикальный катет, а горизонтальный покажет степень отрицания личностью общества. В результате личность поймет, что ад – это другие, что и доказал Сартр.
    - Нет, неправильно, - опроверг инквизитора ботан. – Общество не может существовать без личности. Поэтому гипотенуза у нас будет обозначать творческую энергию личности.
    - Ну, хватит, - потерял терпение инквизитор. – Зачем нам вся эта геометрия и электротехника?
Даже диалектика Гегеля тут не причем. Речь идет о переживаниях подсудимого.
    - Так в том и дело, - горячится Поганель. – Из реальной диалектики следует, что отрицание разума мышлением, любви сексом, а личности обществом, зависит от творческих способностей и усилий самой личности.
   - Да с чего ты взял, что разум твой такой хороший? – пристукнул кулаком по столу инквизитор. – Пусть даже в разуме действует третий инстинкт, но почему он должен употребить свое творчество и свой логос на какие-то неестественные переживания?
   - Потому, что он создан по образу и подобию Бога, который дух, - пояснил Поганель. – То есть, разум подчиняется принципам первородной творческой энергии. В их числе такие принципы, как «принцип преемственности», «принцип новизны», «принцип преодоления». Последний, кстати, побуждает разум преодолевать «ничто». Всего этих принципов с десяток. Основной из них – «принцип дополнительности, любви и гармонии». Его действие мы видели в нашем диалектическом треугольнике. Система этих принципов и определяет творческий дух человека.
    - Вот, правильно, дух, - перебил ботана инквизитор. – Так и у Гегеля: «Все разумное действительно, все действительное разумно». И у Хайдеггера то же самое: источником творческой энергии является «черная дыра ничто».
    - Отнюдь, - вновь возразил ботан. – Источником творческой энергии, если уж совсем просто, является душа, которая и есть часть космической энергии. Потому-то эта философия, о которой я вам рассказываю, и продолжает традицию русского космизма.
    - Ну, все. Совсем ты меня запутал, - сокрушается инквизитор. – Какой-то русский космизм? Чем он отличается от европейской философии?
    - О, это целая история, - начал Поганель. – Но если вам интересно…
   - Да нет, неинтересно, - отмахнулся судья. – Просто любопытно, что ты опять наврешь?
   - Начну с того, - пообещал ботан, - что творчество разума человека бывает двух видов: «творчество восприятия» и «творчество созидания». Творчество восприятия первично и его дополняет творчество созидания. Это, как раз, как у вашего Хайдеггера, когда он говорит, что «творчество порождает творчество». При одних и тех же принципах, в творчестве восприятия превалирует «принцип преемственности», а в творчестве созидания – «принцип новизны». Преемственность и новизна несоизмеримы и потому их допустимо отобразить в нашем треугольнике.
    С этими словами Поганель опять шагнул к стене.
   - Ой, только не надо этих твоих треугольников, - взмолился инквизитор. – Давай своими словами.
   - В общем, преемственность в творчестве не отрицает новизну, но новизна в крайней степени может отрицать преемственность. Как известно христианство, по сути, и есть философия творчества. Но усилиями папских изысканий истины с помощью мышления, христианство разделилось на две основные ветви – православие и католицизм, который перешел в протестантизм. Православие хранит традиции творчества восприятия. Эта ортодоксия особенно актуально в России, где климат и экономика диктуют необходимость позитивного восприятия действительности, иначе недолго впасть в грех уныния. Так православие и явилось почвой для космизма. В этой философии акцент делается на душе, то есть разуме, образцом которому служит порядок космической гармонии. Но в западной Европе, упор был сделан на логику мышления и знания, предполагающие доминирование новизны. Отсюда и вся европейская философия и прогресс, который, кстати, все более агрессивен по отношению к православию.
   - Нет, нет, хватит, - снова прервал инквизитор доклад Поганеля. – Я думал, ты что-то путное скажешь. В общем, доводы защиты мы заслушали, но они неубедительны. Треугольники, душа, разум, диалектика, мышление, космизм, религиозные культы, все это не имеет отношения к переживаниям подсудимого. Зато у нас есть его чистосердечное признание и показания свидетелей. Так что, остается только заслушать последнее слово подсудимого.
   - Минуточку, - вдруг сказал Поганель. – Послушай, - обратился он ко мне. – Вспомни что-нибудь счастливое в твоей жизни.
    «Счастливое? – не сразу дошло до меня. Но что счастливое я мог вспомнить в таком упадке настроения? Однако я сделал над собой усилие и припомнил Маринку. Это была моя настоящая любовь. У меня, правда, с ней не было близости. Но я об этом и не думал. Зато она, как будто всегда присутствовала где-то поблизости и всякая минута с ней было для меня глотком света.
    В следующее мгновение Поганель неожиданно подскочил к первому свидетелю и сдернул с его головы капюшон. И вдруг вместо наглой морды уродца на меня глянула Маринка. Я смотрел на нее и ничего не понимал. Но внутри меня – я точно это почувствовал – распространялась душа.
    - Все из одного, и из всего одно, - услышал я слова ботана, которые прозвучали во мраке пещеры, как заклинание.
    И тотчас подобно тому, как в храме от одной свечи зажигают другие, рядом с Маринкой стали возникать из тьмы светлые лица моих друзей. И вот, уже я, как будто, в их окружении играю на гитаре. И они слушают и улыбаются. А ведь что-то подобное в моей жизни действительно было. Я это помню.
    - Да он же колдун, - послышался истошный голос инквизитора.
    Тут я взглянул на Поганеля и увидел в руках Поганеля книгу первого свидетеля. Адвокат старательно вырывал из нее страницы, приговаривая:
    - Это нам не нужно. Это в помойку. Это мы сожжем…
    Надергав целую кучу страниц, ботан запальчиво пояснил мне:
    – Примерно так поступают поэты с неудачными творениями.
      А затем он сделал шаг к Больмондо. Но тот не стал дожидаться его приближения, а сменив белозубую улыбку на выражение крайней озабоченности, бросился к стене, где тотчас превратился в тень, которая немедленно рассосалась.
    Только тут я заметил отсутствие судьи вместе с его реквизитами. Зато ботан был уже рядом со мной. Без большого усилия он снял с меня цепи – не знаю, как ему удалось отомкнуть замок – и вытянув из кресла, обратил меня ко входу в пещеру. Свет ударил мне в лицо, и я открыл глаза. Но что странно, я даже не удивился, что вижу перед собой физиономию Генки,
    - Мы тут с твоей мамой тебе врача вызвали, - сообщил Генка.
   И сразу за тем в комнату вошел врач. Подойдя к дивану, врач попросил меня показать язык, а после задрать на животе майку. Пощупав мне живот под правым ребром, врач сказал, подошедшей к дивану, маме:
    - Да, так я и предполагал. Пузырь воспален.
   «Пузырь, - отозвалось в моей голове. – Значит, прав ботан насчет леща с его червем заблуждения. Но откуда у меня рыбный пузырь? Как там эта болезнь называется?»
      - Аэроцистит? - произнес я свою догадку вслух.
      - Какой аэроцистит? – нахмурился врач. – Скорее уж холицистит.
      - Что это? – спросил я.
      - Похоже, у тебя камни в желчном пузыре, - пояснил врач.
      - А, в желчном, значит, - успокоился я.
      - Должно быть, съел что-то острое, - предположил врач.
      - Леща. Вяленого, - сообщил я.
      - Все правильно, - подытожил врач. – Время разбрасывать камни, время собирать и время их удалять. Только боюсь, придется удалять вместе с желчным пузырем.
      - А что, по-другому нельзя? – обеспокоился я.
      - Посмотрим, - ответил врач. – Может, подлечим, но может, придется удалить пузырь.
      Он написал рецепт и необходимые процедуры. И ушел. А я принял пару пилюль, которые мне дала мама, запил их водой, и закрыл глаза, чтобы досмотреть сон. И уже, уносясь воображением в Синайскую пустыню, подумал:
      «Лучше буду лечить свой пузырь. Ведь еще неизвестно отчего эти камни. Может, они какие-нибудь философские, раз появились после того леща. Такие камни бывают. Мудрецы их ищут и не могут найти. А они вон где, в желчном пузыре. Зато философский камень – это, небось, не то, что червь заблуждения. Значит, быть или не быть камню в пузыре человека – вопрос экзистенциальный…».
1 2
Старее >>   | Скрыть тексты

 Добавить 

Использование произведений и отзывов возможно только с разрешения их авторов.
Вебмастер