Я сегодня хохочу.
Потому что так хочу.
Потому что если только я не стану хохотать,
Мне придётся думу думать и решение решать.
Ну , а если я сегодня стану думать и решать,
Завтра мне придётся плакать, а никак не хохотать.
А позволить себе плакать - ну никак я не могу.
Утону в слезах , ослабну, не доплыть до берегУ.
Не успеет мне спасатель круг спасенья протянуть,
Без спасательного круга будет грустно мне тонуть.
А на дне слезлива моря не хохочет ни один,
Ни другой, да и не третий сам себе не господин.
Да и как тут похохочешь, с тяжким камнем на груди.
Как Алёнушка из сказки , что шептала - приходи
Милый братец мой Ивашка, тяжкий камень убери,
Надоело мёрзнуть, мокнуть и пускать мне пузыри,
Я ж не стылая русалка, я красавица вполне,
Пусть скорей ко мне приедет ясный сокол на коне.
И со дна реки поднимет, и прижмёт к груди меня.
Отряхнёт, обсушит, вытрет - и посадит на коня.
Привезёт меня в палаты и положит на кровать.
Тут я вытру слёзы, сопли и - как стану хохотать.
Потому что если только я не стану хохотать,
Мне придётся думу думать и решение решать.
Я сразу понял, что у нас ничего не получится. Бюстгальтер лёг на пол не по фэн-шую. Цвет её помады не подходил для Луны в знаке Меркурия. А цифра «18» – её возраст – никак не совпадала с номером в этой гостинице.
- Ты кто по гороскопу? - решил проверить я свои подозрения.
От неожиданности она даже встала с колен.
- Дева, а что?
- Я так и знал. Блиииииин! А в начале знака или в конце?
- В конце. А что случилось?
- Ну вот, я так и думал. У тебя стразы на стрингах зелёные. Как ты могла такое сделать?
- Хм, всем нравится.
- Тебе нельзя носить такие камни. Это дурной знак. Ну-ка, покажи ладонь.
Она нерешительно протянула руку.
-Так и есть! Видишь?
- Рука как рука.
- Не скажи. Куда я раньше смотрел. Это же невозможно, чтобы в одном человеке сконцентрировалось сразу всё!
- Да пошёл ты, дурак. Не хочешь, больше даже не проси.
Она спешно оделась и в слезах выбежала за дверь. Сильный хлопок заглушил её прощальное слово, я услышал только:
- …зёл.
По всем приметам у нас просто не могло ничего получиться.
Когда я достигла призывного брачного возраста, то решила немедленно выполнить детородный долг перед матерью Родиной и сходить замуж.
Женишок нарисовался с быстротой очереди за боярышником. Уж не знаю, в какой опохмеляльне нарыл мой упитый папашка Игорьпалыча. В день моего совершеннолетия он припер в дом этого питерского пенсионера Горкальцева с московской пропиской, тремя бормотушками и кульком подушечек. Хоть я в те суровые годы и была повернута на ирисках «Кис-кис», но ненавязчивое внимание заслуженного драматурга Мордовской АССР запало юной девушке в душу. Я рыдала от перечислений захолустных драмтеатров, в которых ставились пиесы моего обольстителя. А от театральных прихохаток и портвейна мои ноги раздвигались, как невские мосты, мозги суживались до одной восторженной извилины, а глаза неумолимо наливались любовью.
Игоряша, как он позволил себя называть после слюняво-засосного брудершафта, был образцом блокадного интеллигента. За долгие послевоенные годы он с лихвой компенсировал лихолетнее недоедание, и стул лишь немощно поскрипывал под его драматическими полутора центнерами. В сидячей позе представительское брюшко уверенно прикрывало нетерпеливые коленки. В подсолнечных глазках читались объявления с сайтов интим-услуг всего мира и окрестностей. Сливовый нос на фоне грушевидного лица и лысый, как дыня, череп придавали ему законченный фруктовый вид. Аппетитный старец, подумала я, гонорарный.
Кстати, на вид ему было… не больше года до встречи с предками. По ходу увлекательной беседы я случайно узнала о трехкомнатной на Арбате и дачке в Переделкино. Такой шанс влюбиться я пропустить не могла!
Когда папанька, с недожеванным груздем в перекошенном рту, тихо и закономерно сполз под небогатый стол, я небрежно обронила на темно-вишневую скатерть трепетную грудь. Эффект был предсказуем: предложение руки и сердца, а также главной роли в новом спектакле по горкальцевой пьесе.
Ну, не знаю, какая из меня актриса, но режиссером нашего матримониального водевиля быть я, превозмогая природную скромность, согласилась.
В первую и последующие брачные ночи мы запоем читали с Игорьпалычем его эротические пьесы, забурившись под махровый балдахин с кисточками. Между картинами муженек страстно слюнявил мои соски, целясь одним глазом в порновидео. Домкрат, который я купила у соседского пацана Касьяна всего за два раза в гараже, стоял, как опущенный, в углу нашей счастливой опочивальни.
Через неделю замужества я рассказала супружнику про двойную жертву в гараже. Думала наивно, что его хватит кондрат. Не тут-то было! Он умолял привести пацанчика и повторить акт расплаты за домкрат на его бесстыжих глазах. От смущения и неожиданности я попросила написать завещание.
Назавтра, к моменту возвращения Игоряши от нотариуса, Касьян был отыскан, оплачен и подпоен.
Секс был на антикварном овальном столе в ампирной гостиной, аккурат под портретом православного писателя Акакия Забубенного, нашего общего кумира в золоченом багете. Мой драматический муженек бегал вокруг стола с приспущенными панталонами, в мануальных попытках реанимировать свою вялую совокуплялку.
В момент нашего четвертого оргазма Горкальцева затрясло, как колхозную грушу-яблоню, и он ушел в бессознанку, оседая под портретом любимого писателя и идейного вдохновителя. Портретный классик от мизансцены брезгливо поморщился и, выйдя из себя, погрозил пальцем. Рамка не выдержала жестокой вибрации и с треском навернулась на грешную плешь.
Когда приехала скорая, Игорьпалыч еще дышал. На ладан. Нетрезвый карлик-санитар с бурой мордой и шакальей походкой вколол ему по ошибке амфетамин. Конец подкрался незаметно.
Утирая скупую вдовью слезу, я позвонила папашке, чтоб забрал тело драматурга в свой анатомический театр. Пока он трезвел и ехал, мы с гаражным пацаном успели в пятый раз, а я с буроморденьким еще и в шестой, седьмой и восьмой с половиной.
На отпевании я стоически выстояла заунывный речитатив попа и с таким же постным лицом, полным вселенской скорби и сострадания, положила на грудь покойника портрет Акакия Забубенного.
На похороны надела траурное декольте с паучьей брошкой первой покойной жены Игорьпалыча. Чем вызвала, понятное дело, нездоровые эмоции его оголтелой питерской родни, алчно томившейся в ожидании завещания.
Когда на поминках нотариус Кравнюк распечатывал конверт, взаимно испепеляющие взгляды дражайших родственничков накалили траурную атмосферу так, что сигареты прикуривались уже без зажигалок. У пятидесятилетней дочери покойного, моей любимой падчерицы, дым шел из ушей, а в красных зрачках полыхало знамя близкой победы. А не тут-то было, касатики!
Щупленький Кравнюк хитровато-тоненьким голоском зачитал завещание: …всё – всё! – старый козел завещал… ФСБ! Расшифровываю для наивных патриотов: Фонду Свихнувшихся Борзописцев!
Сирены десятков машин скорой помощи пронзили засыпающий Арбат. Родню под капельницами развозили по реанимациям кортежами. Хорошо хоть папанька набраться успел и встретил благую весть уже в маске из салата, где назально выбирал зеленый горошек...
Не, ну скажите, где справедливость?! Вот и ходи после такого свинства замуж за драматургов и прочик писаков!
- Таксистка юная! Ну, не гляди в упор!
Ты улыбнулась, растворясь за поворотом...
Табличка сверху, где написано "МОТОР",
Так эротично напросвет читалась "РОТОМ"...
Мальчишки говорят, что червь я книжный,
раз с ними по подъездам не тусуюсь;
но целомудренность, мне кажется, престижна,
вот выйду замуж, сразу нацелуюсь!
Ты жила у Курского вокзала
И ходила с мальчиком в кино.
Помнишь, ты два раза отказала
И с размаху вляпалась в говно.
Мы с тобой на лавочке балдели,
Мужики сражались в домино.
Ночью под гитары песни пели,
Что когда-то сочинил Махно.
«Любо, братцы, любо!..»
У подножья Южного Урала
Жаль. не сгинул с Дятловым давно.
В душу ты письмом своим насрала.
И ваще, ты девочка-говно.
______
Стихи пришли мне на ум в 1975г., а музыка в июне-июле 1982 г.