***
На днях, в полтретьего утра,
Услышав от жены:
-Вставай, тебе домой пора,
Схватился за штаны.
Всего секунд за сорок пять,
Одетый, у порога,
Стою. А мне жена: - Марш спать!
Учебная тревога!
***
Разбалован, обласкан, зацелован,
Накормлен и напоен, ясен пень,
От подвига ничем не застрахован,
Геройски отдыхаю каждый день.
И с тем в связи, что трудно и опасно,
Здоровья не жалея отдыхать
Я орден обмываю ежечасно,
Пускай теперь попробуют не дать.
Этот марш не исполняли всуе
Оркестранты нашего полка.
Но когда гремел он, торжествуя,−
Пробирала дрожь наверняка.
Для эмоций не хватало места,
Мы шагали, как в последний раз.
И жалели, так жалели, если
Было мало зрителей у нас.
Я давно обвыкся на «гражданке»
И напевы мирные пою.
Но звучит «Прощание славянки»,−
И опять я в памятном строю.
И опять к плечу плечо прижато,
Локоть друга чувствует рука…
Где теперь вы, бравые ребята,
Из того гвардейского полка?
Вдохновленный первым опытом и Вашими отзывами на мой первый рассказ, написал и публикую второй.
Авиационный транспортный полк, назначение в который я получил после окончания училища, базировался на окраине областного центра неподалеку от Москвы, поэтому место моей будущей службы заслуженно считалось привилегированным. На здании штаба полка висела мемориальная табличка, извещавшая, что именно здесь во время войны была сформирована французская эскадрилья «Нормандия», ставшая впоследствии знаменитым полком «Нормандия-Неман». Штаб так и называли – «Нормандия».
- Куда идешь?
- В Нормандию!
Командир полка, начитавшись, видимо, хороших книжек, и решив возродить традиции русского офицерства, в честь молодого пополнения устроил прием. Нигде более за все последующие годы я такого не встречал. А жаль! Огромного роста, седой, в парадном мундире при боевых орденах он вместе с супругой встречал молодых лейтенантов, которые, если были женаты, тоже должны были прибыть с женами. Дом офицеров, оркестр, знамя полка, поздравления, цветы лейтенантским половинкам, концерт, банкет…. – в общем, по полной программе! Там же нам зачитали приказ о распределении по эскадрильям и представили командирам.
Подполковник Якимовский, командир нашей второй, носил прозвище Змей. Знал об этом и даже гордился. Я не знаю, сколько раз в день он повторял это слово. Оно могло быть добрым и злым, оскорбительным и ласковым… в общем, по ситуации. Огромный пес, помесь дворняги с чем-то благородным, прибившийся к эскадрильскому домику и считавший его своим, получил кличку … угадайте с трех раз! Слово «змей» было повсюду: в самолете, на построении, на разборе полетов, в летной столовой, в штабе… У нас же не как в пехоте – лейтенант Петров, выйти из строя! Нет, у нас это звучало примерно так.
– Петров! Ну ка, выходи ка сюда, змей! Расскажи ка, змей, своим боевым товарищам о своих художествах на вчерашнем разводе. У, змей!!! Пока Петров вразвалочку выходит из строя, рядом с командиром пристраивается его четвероногий тёзка. А как же! Звали!
Тут надо сказать, что речь шла не о каком-то там известном любому военному разводе караулов. Разводом назывался процесс покидания офицерами ресторана Упа, который нередко сопровождался выяснением отношений – кто, куда, с кем и почему не со мной. Наш замполит, один из немногих приличных людей из общей массы политработников, эти разводы называл боями местного значения! Так перед строем и говорил:
- Товарищи офицеры! За истекшие сутки на всех фронтах без перемен, за исключением боев местного значения!
И тут уже Змей надевал страшное лицо и сквозь зубы рычал:
- Петров, змей (Иванов, Сидоров – возможны варианты), выходи! Э-эх! У тебя же теперь рожа в тубус не поместится!
Петров – штурман, и как он теперь со своей распухшей мордой лица и заплывшим глазом будет смотреть в прицел – действительно непонятно.
- Николай Егорыч! – это Змей начальнику штаба – У тебя еще бодяга осталась?
Вопрос по адресу. Еще в молодости молодой летчик Коля Хоменко, небольшого роста, невзрачный, с белесыми ресницами увел любимую девушку у своего однокашника и друга, красавца и щеголя. Что она нашла в Коле – понять не мог никто, в том числе и тот самый бывший друг майора Хоменко, а ныне подполковник Родионов, переведшийся недавно в наш полк откуда-то с Дальнего Востока и назначенный командиром третьей эскадрильи. После этого Хоменко стал периодически приходить на службу в черных очках. Даже в мрачную погоду. Так что в бодяге Николай Егорыч толк знал.
- Отсыпь этому половому гиганту немного! И дежурным по стоянке. На неделю! У, змей!
Говорил командир, всегда не разжимая зубов – вот попробуйте! Желваки ходили ходуном, виски пульсировали… А голос! Когда много лет спустя я в телевизоре увидел генерала Лебедя, буквально подскочил со стула! Во, какой голос был у Змея! Один в один! С полкового построения к самолетным стоянкам летчиков развозил старенький ПАЗик. Эскадрильский домик слева, а справа от дороги метрах в ста свинарник отдельного батальона технического обеспечения (ОБАТО). Если ветерок с запада, то впору было надевать противогазы. С легкой руки Змея остановка напротив нашей эскадрильи носила поросячье название, а когда раздавался рык командира «Скотобаза!!!», то казалось, что пугались не только дремавшие в автобусе офицеры, но и обитатели свинарника. Постепенно название остановки приклеилось и к самой эскадрилье и к её командиру, с чем он был, естественно, категорически не согласен. Это он-то, получивший из рук самого маршала Гречко боевой орден Красного знамени за оказание помощи братьям-египтянам – командир скотобазы?! А так хотелось, чтобы его называли «маэстро» - как Леонида Быкова, сыгравшего командира «второй поющей» в только что вышедшем фильме «В бой идут одни старики». Между тем слуха у командира не было. Это выяснилось при подготовке к юбилею полка, когда Змей выразил желание поучаствовать в эскадрильском хоре. В «досье» командира после «характер нордический, безгранично предан лётному делу, чемпион полка по шахматам» следовало было бы написать «Петь не умеет, но очень любит». Замполит Змея защищал и сетовавших на отсутствие у него слуха решительно пресекал: «Хорошо поет! Громко!» Тем не менее, консенсус был достигнут: делегация офицеров предложила Змею стать дирижером нашего хора. Без права голоса! Ах, как мы пели со сцены «Кожаные куртки, брошенные в угол…» Городницкого!
Командир со штурманом мотив припомнят старый,
Голову рукою подопрет второй пилот,
Подтянувши струны старенькой гитары,
Следом бортмеханик им тихо подпоёт.
Но настоящие овации мы сорвали после вахнюковской «Аннушки» с перевранными и досочиненными из-за незнания словами, но оригинальным, однако, припевом, в исполнение которого в нарушение всех высоких договоренностей внезапно включился громовой бас командира.
«Полоса на взлете гудит бетоном,
Над аэродромом погода звенит,
Не угнаться «Аннушке» за «Антоном»,
Ты уж меня, «Аннушка», извини.
И хотя после того памятного концерта от своего змеиного прозвища командир не избавился, дирижерство его часто вспоминали, непременно добавляя перед Змеем «маэстро». А вы говорите «Скотобаза»!!!
Ты рассуди: такой компот!
Мы вместе с ним росли,
Но я по крови — патриот,
А он — космополит.
Мой прадед первым в схватку лез,
Зверея от «Ура!»
Нажил георгиевский крест
И пять тяжелых ран.
Его не рвал в России жил,
Деньгу, как снег, катал.
Разбух. Пришел с кувалдой Джин
И отнял капитал.
Нам было нечего делить.
Дедов? То их дела.
Казалось, нужно жить да жить!
Но кровь свое брала.
А тут война, Афганистан
На наш пришелся год.
Должно, судьба. Держись, Иван!
Посмотрим: кто кого!
Я помню тот последний бой.
Кошмар. Ни дать, ни взять!
Слились в атаке ихний вой
И русский в бога мать!
Дружок не выдержал войны.
Струхнул. К душманам сбёг.
Лишился почестей страны,
А я обеих ног.
Живу, не требуя наград.
В Москве какой-то чин
Вручил мне орден и мандат
На скудные харчи.
Его амнистия спасла.
Жиреет на воде!
Ушел в торговые дела,
Как крез разбогател.
...Бывал. Просил: «Ни пей вина.
Ни режь по пьянке вен.
Ты там не понял ни хрена!
Как я не сдался в плен».
И вдруг коляску подарил.
Вся в никеле, мотор...
Я так его благодарил,
Что стыдно до сих пор.
Ночами думаю, не сплю,
А днем, подпив, рулю.
Придет терпение к нулю,
Сорвусь и пристрелю.
В Энской части-паутина,
тягомотина, рутина
и устав, не очень достаёт.
Так, на полочке пылиться.
То одну, то две страницы
кто-то по запарке оторвёт.
Всё катилось мирно, гладко.
Построенье, для порядка
и развод на спальные места.
Командир-снимая берцы,
руку положил на сердце.
Что-то колет, это неспроста.
Тихо приоткрылась дверка,
принесли пакет. Проверка!
По полу вибрация пошла.
Завибрировала крыша,
в клубе-рухнула афиша.
К ним пора горячая пришла
Для начпрода с зампотылом,
мир стал серым и унылым.
А был так хорош, ещё вчера.
Вдруг, подпортили им нервы
века прошлого консервы.
Их солдаты ели на ура.
Старшина, с филеем в мыле
на задрипанной кобыле,
ускакал куда-то пьяный в прах.
Он бы мог и на машине,
но на призрачном бензине
ездить можно только в облаках.
Впрочем, грома не случилось.
Солнце снова засветилось.
Жизнь - опять в струю свою вошла.
Зря в цистерны воду лили,
на консервах даты били.
Ведь проверка - так и не пришла.
Неудержим полёт армейской мысли,
Но недалёк. Три метра и – ***к!
Извечная проблема «Что бы с****ить?»
Всегда терзает душу у вояк.
Тут главное – побольше и задаром,
А что? – так тут приоритетов нет…
Был в нашей части прапорщик Макаров,
Всегда на взводе, словно пистолет.
Он был не Гамлет. Задавать вопросы
И отвечать на них он не любил.
Он просто снял со станции колёса.
И их продал. А денежки пропил.
Но через день явилась Немезида
В лице майора Онофрейчука,
Вся полная клокочущей обиды
На в корень оборзевшего куска.
(Тут надобно сказать, что у майора
На те колёса был положен глаз)
Короче, вскоре после разговора,
Где много раз звучало «п***рас»,
И прочие изящные коленца,
Военному ласкающие слух,
Распухший нос укутав полотенцем,
Макаров с точки смылся во весь дух.
Весь день болтался где-то, но недаром,
Он вечером собрал на кухне нас,
И тут, благоухая перегаром,
Озвучил командирский свой приказ:
Поскольку честь армейская задета,
То выхода другого просто нет,
На поле, в паре-тройке километров
Стоит прицеп. А в нём лежит цемент.
А посему, не медля не момента –
Вперёд, салаги, мать вашу етить!
Задача – эту тачку со цементом
К утру в расположенье прикатить.
Ну, что тут делать? Мы, таки, на службе.
Все дружно, как один, сказали «Есть!»,
Ведь прапору вернуть колёса нужно
И возвернуть поруганную честь.
Не буду занимать ваше внимание,
Как пёрли мы его, назло врагу,
Но, честно говоря, без содрогания
Я вспоминать об этом не могу
Когда майор забрал свои колёса,
Макаров, щуря вновь залитый глаз,
Нам выдал аж по целой папиросе,
И вдруг решил залить цементом плац.
Три дня стояла чудная погода,
Три дня мы, как савраски, в бога мать,
Раствор мешали, чтобы больше года
На том плацу самим маршировать.
Макару свыше было одобрение,
Он целый день был гордый, словно князь…
Но грянул дождь, размокло удобрение,
И плац мгновенно превратился в грязь.
Учить начальство – не в солдатской воле,
У нас-то мысль всё-таки была:
«Какой дурак цемент оставит в поле
За десять километров от села?»
Вот скажут: «А чего он воду мутит?
Какой-то прапорщик, цемент, суперфосфат?»
Подсказочка: Чита-Хабаровск, Путин,
Калина-Лада, рытвины, асфальт.
Как и многим мужчинам, мне пришлось служить в Советской Армии. Служил я в Прикарпатском военном округе в городе Нестеров, Львовской области. Неимоверно красивый городишко, бывшая польская крепость со старым названием Жовква. Купола, повсюду купола храмов, как бы завораживающе смотрели со всех сторон.
Штаб нашей части и тот находился в огромном монастыре.
В самом центре города у нас находилась городская комендатура, седьмой пост, на который автомат давали, а патронов нет. Не знаю уж кому в голову пришла такая мысль, но на этом самом посту у нас была не только комендатура, но и склады химзащиты.
Склады эти находились в трёхэтажном здании, которое было построено кольцом.
На первом этаже находились воинские склады, попасть в которые можно было только со двора, минуя тёмную громадную арку. В этом злосчастном дворе в Отечественную войну немцы расстреливали неугодных,трупы не вывозили, а сваливали в подземелье, входы в которые были замурованы.
На втором и третьем этажах были обыкновенные квартиры горожан,и вход в подъезды жилых помещений был с улицы.
Часовой обходил мрачный периметр двора, куда даже днём с трудом пробивался солнечный свет, из-за огромных вековых дубов, раскинувших свои кроны. Здесь -то он и должен был охранять с пустым рожком автомата, эти злополучные склады.
К страху часовых под складами зияли тёмные дыры подземелий, которые кое-где были залиты водой, а некоторые полукруглые арки были просто заложены кирпичом. В ветреную погоду видимо от ветра,оттуда доносились жуткие воющие звуки, а сверху как бы им вторили кроны вековых дубов. Много непонятной молвы,витало вокруг этих подземелий.
Служил с нами старослужащий Паша Гавриш, чудаковатый парень с Винницкой области, с которым постоянно случались какие-то странно-нелепые истории, от которых зачастую надрывали животы со смеху всей батареей.
А эту историю он мне поведал, когда я впервые заступал на этот злополучный седьмой пост.
- Был я в ту пору такой же молодой как ты,начал своё повествование Паша (При этом он как-то согнулся по-старчески покашливая). Гоняли нас сильно,(не тот что я вас), спать хотелось постоянно, а тут караул, туда вот на седьмой пост, куда тебе сейчас идти.
С той самой поры,не хожу я туда, пусть хоть расстреляют, а я всё равно не пойду.
Дело прошлой осенью было, поставили меня туда, патроны конечно же не дали.
Ночь тёмная, слякотная, ветерок такой шуршащий листву по двору гоняет, ночь вроде, а ветер не успокаивается.
Правда, не холодно, даже тепло очень. Тут меня и сморило в шинельке, хожу вроде, а самому сны про деревню снятся, да такие сладкие, что прям упал бы и спал снами наслаждаясь.
Ну, как же, спать нельзя, поймают что спал на посту, мало не покажется. Строгие деды у нас были, чуть что, сразу вся голова в шишках. Так вот и хожу,подрёмывая, по кольцу двора.
И вот как током меня шарахнуло. Сначала щелчок резкий, потом голос громкий такой, а может, мне тогда показалось так.
- Стой!!! Стрелять буду.
Ноги у меня затрусились, под ложечкой засосало, перед глазами пролетела вся моя недолгая,бестолковая жизнь.
- Бросай оружие!
Я послушно бросил автомат на землю. И тут раздалась длинная очередь. Ноги –то мои, как ватные, так и подломились в коленях.
Рухнул я на землю.
Лежу, душа моя по-моему с пяток выбралась, тишина вокруг, только листва гонимая ветром, по лицу щекочет.
Промахнулись, живой,ей Богу живой.
Перевернулся я лицом вверх. Глядь, а на втором этаже окно открыто. А по телевизору кино военное идёт.
Так что давай сынок, вперёд, неси вахту, а я туда больше ни ногой.
12.05.2012. Россия может приобрести в Италии у компании-производителя Oto Melara
лицензию на производство колесных танков Centauro. "Первые две машины с
пушками калибра 105 и 125 миллиметров уже прибыли в Россию и начались их
испытания на одном из подмосковных полигонов", - сообщило агентства РИА Новости.
"Броня крепка и танки наши быстры"…
Я думал, танки делать мы умеем.
Но эта новость потрясла, как выстрел:
У итальянцев крепче и быстрее!
А наши танки? С ними что? Неясно…
Их что - в металлолом сдадут все скопом?
По-итальянски, с танками – фиаско!
Ну, а по-русски, извините - жопа …