"В саду мы взаимно с тобою себя целовали.
Был воздух прозрачен и чист, невзирая на зной.
И руки твои у меня на плечах так лежали,
Что челюсть сводило от близости их неземной.
Но вдруг изменилась погода. Деревья в печали
Поникли, и птицы умолкли, и клевер зачах.
Унес тебя ветер в холодные синие дали,
Лишь руки остались лежать у меня на плечах."
Михаил Волков
Жми сюда
А помнишь, в саду, ты и я как-то встретились с нами?
Был снег обоюдно пушист, невзирая на зной.
На речке взаимно шуршало волнами цунами,
И ты персонально любила меня подо мной.
Ты шею мне сжала ногами с неистовой силой.
Я мял твою грудь. Сдохли птицы. Зачах баобаб.
От долгих взасос поцелуев мне челюсть сводило.
Мы слились с тобой воедино, и ветер ослаб.
Но дунул вдруг так, что унёс тебя в синие дали,
Лишь ноги остались на шее спортивным венком,
Упругие груди в ладонях моих остывали,
И губы твои я нащупал во рту языком.
Я долго по саду бродил в необъятной печали.
И шарил руками в траве возле каждого пня.
Не в силах поверить, что ты унесла в свои дали
Один, хоть и малый, но важный кусочек меня.
Я - ваш ужас, крадущийся тихо в ночи!
Глас безумья, что шепчет из тьмы: «Замочи!»
Я с секирой – вослед вашим куцым стишкам,
Вслед озвученным, в рифму воспетым грешкам,
Вслед убогости мыслей и скудости чувств,
Гильотиной! – важнейшей из главных искусств!
Бесполезно молить! Да хоть в лоб кирпичи!
Я - ваш ужас, крадущийся тихо в ночи!!
А вы помните, как в детстве, сидя поздним вечером у костра, мы любили рассказывать друг другу душераздирающие страшные истории?
И как потом в темноте мерещились зловещие тени? Липкий леденящий
холод окутывал с головы до ног и от этого ужаса можно было спрятаться только укрывшись с головой одеялом. Мне как-то стало грустно
от того , что время так быстротечно, ведь всё это происходило с нами так недавно, а теперь происходит у кого-то с детьми, а у кого и с внуками...
Вот и захотелось хотя бы на чуть - чуть окунуться в то безмятежное время, когда такие истории заставляли пережить бурю эмоций, а на утро вновь вставало яркое солнце и начинался новый счастливый день детства.
Однажды, двадцать лет спустя,
Среди скопившегося хлама,
С тех пор подросшая дитя
Нашла брелок - игру с экраном.
Экран блестел, маня к себе.
И вот, хоть время было к ночи,
Она вдохнула жизнь во тьме,
Включив тот самый "тамагочи".
Случилось чудо, жизни свет
Зажёгся вдруг внутри игрушки -
Ожил сигнал.
- Привет, привет!
Шепнула дружески девчушка.
К утру нашли её скелет
И "тамагочи" рядом... сытым -
Не евший целых двадцать лет
Томился зверским аппетитом.
Мазала-Чумазала
По квартире лазала.
Мазала-Чумазала
Все вокруг измазала.
Комнату и ванную –
Медом и сметаною,
Кукле челку с косами –
Джемом абрикосовым.
Масляными красками –
Восемь книг со сказками,
Ягодами братику –
Русский с математикой.
Розовыми в крапины
Стали брюки папины,
У рояля клавиши –
В шоколаде тающем.
Стены слишком блеклые
Вымазала свеклою,
А желе малиновым –
Маме платье длинное.
Под конец подкрасила
Левый глаз фломастером
И живот помадою,
Чтобы быть нарядною.
Мазала Чумазала
Разное по-разному:
Белым по зеленому,
Голубым по красному…
Вот стоит Чумазала –
Чистая. Наказана.
Мазанье Чумазале
Противопоказано.
И грустит Чумазала,
Ведь никем не сказано,
Что за побуждения
Двигали Чумазолой.
Все предположения
Были несуразными:
Мазала Чумазала
Из любви к Прегрязному.
Пруд забытый зарос осокою,
камышами да белой примулой,
вкруг осины стоят высокие,
нет ни шансов пролезть, ни стимула.
И присела на пень берёзовый
беспокойство почуяв кожею:
в предрассветном тумане розовом
мельтешил силуэт прохожего.
Подошёл - молодой, могучий, но
я сказала: "Шагай отседова!",
так как с детства уже приучена
с незнакомцами не беседовать,
прогоняя для профилактики.
Он расплакался, словно девица:
"Шеф (чертяка!) послал на практику,
а у вас тут такое деется!
Супостаты, чинуши разные
миллионы гребут, всё мало им!"
(Вновь рыданья, слова несвязные,
поняла лишь "...народ не жалуем")
"Что начальству скажу теперича?
Подтянуться ведь нет возможности...
Он прочтёт душегубов перечень
и шугнёт без вопросов с должности!
Скажет, - мелки дела давнишние,
деградировал, мол, до школьников..."
Я спросила вослед поникшего:
"Как зовут-то тебя?"
"Раскольников..."
- «В одном афроамериканском-преафроамериканском лесу, на одной афроамериканской-преафроамериканской поляне, стоял афроамериканский-преафроамериканский гроб, в котором лежал наш афроамериканский-преафроамериканский брат...» Йоу, черные братья! Представляете, эти русские так пугают своих детей.
- Кошмар!
- Да как они могут?
- Это же верх неполиткорректности.
- А в чем страх, брат?
- А страх в сердце.
- В сердце?
- Да. Наш афроамериканский брат в той русской страшилке говорит: «Йоу, отдай мое сердце, мазафака!»
- Клёво. Так прям и говорит?
- Да, так прям и говорит своим черным-пречерным языком.
- Афроамериканским-преафроамериканским, ниггер!
- Ну да, своим афроамериканским-преафроамериканским языком и говорит.
- Ну, он крут, этот ниггер! Оторвите мне яйца, если он не крут!
- Дашика, у тебя нет яиц.
- Это почему это у меня нет яиц, а, ниггер?
- Потому что ты – телка, Дашика.
- И что, это тебе дает право говорить, что у меня нет яиц, ты, черномазый нацистский ублюдок?
- О.К. у тебя есть яйца, мэм. У тебя целых три, нет, сука, у тебя целых пять гребаных яиц!
- Срань господня! Кто это сука?
- Ты, твою мать, сука! И если ты не проглотишь сейчас эту суку, то проглотишь вот этот гребаный вороненый ствол 45-го калибра, который может наделать в тебе еще шесть гребаных дырок размером с дайм, которым ты быстро найдешь нужное применение на 68-й улице среди белокожих ублюдков, у которых члены такие мелкие, что везде у тебя им очень просторно, а в этих твоих гребаных даймовых дырках им будет в самый раз, мазафака!
Щемится под печкою
стадо усачей,
Ждут ножи булатные
нервно часа "Ч",
Колышек осиновый
крепко в землю врыт,
Козлик черно-беленький
мекает навзрыд,
Месяц белорыбицей
плещется во мгле,
Рдеет рюшем маковым
край на подоле,
Из-под плата выбилась
прядь льняных волос...
Что-то не заладилось,
снова не срослось.
У судьбы-изменщицы
грозен вышел нрав -
К берегу покатому
в дебрях росных трав
Юркою тропинкою
меж лесных тенёт
Ведьма горемычную
девушку ведёт.
В мутной речке донышко
где-то метров пять,
В стайке тощих ёршиков -
семеро на пядь,
Место злодремучее
средь еловой тьмы
(Но зато какие здесь
жирные сомы!)
...Белы ножки девичьи,
таз, вода, цемент...
Всплывших безнадёжно мал коэффициент.