Это было в одной из заводских парторганизаций в застойные времена.
Шло очередное собрание. Наряду с другими вопросами обсуждалось письмо ЦК партии к коммунистам. Письмо как письмо, вроде о важном и в то же время ни о чём. Секретарь партбюро, из молодых да ранних, старался слепить из этого неудобоваримого чтива пулю: в одних местах форсировал голос, в других – отрывал глаза от бумажки и проникновенным взглядом обводил аудиторию, будто не по шпаргалке шпарит, а свои заветные мысли излагает. В общем прочитал.
− Кто за то, чтобы письмо принять к сведению? – как и полагалось в таких случаях, спросил секретарь.
Подняли руки.
− Кто против? – больше механически поинтересовался парторг, глядя уже не на собравшихся, а в повестку дня: какой там следующий вопрос?
−Я против! – вдруг раздался голос.
Взорвавшаяся бомба, наверное, не произвела бы такого впечатления, как эта реплика. Против?! Письма ЦК КПСС?! И где, на многолюдном партийном собрании? Он что, сумасшедший, раз позволяет такое?
− Я против, − повторил возмутитель спокойствия. – Что значит принять к сведению письмо ЦК? – спросил он при гробовой тишине. − Я повторяю: что значит принять к сведению письмо ЦК ? – возвысил диссидент голос. – Принять к сведению можно отчет или письмо товарища Антипова, Вихровой, − кивнул он в сторону присутствующих, − а письмо ЦК КПСС, − тут голос выступающего зазвенел, − нужно не к сведению принять, а как руководство к действию!
И − сел, гордый и неприступный.
Вздох облегчения, а вместе с ним и восхищения вырвался из груди присутствующих. Вот ведь завернул! Это ж уметь надо!
− Правильно! – раздались одобрительные голоса.
Теперь уже единогласно проголосовали за то, чтобы письмо ЦК принять как «руководство к действию».
Вот так «диссидент» неожиданно стал героем дня.
Изменились времена, но предание свежо.
Раньше было плохо нам, но все жили хорошо.
А сейчас, знать на дворе, трудная эпоха-
Все живём мы хорошо, но на сердце плохо!
Спрашивают долгожителя: когда лучше жилось - при царе или
сейчас? При царе. Почему? Я тогда с девками мог....
Назад в СССР.
Я был в местах не сильно отдалённых,
Где треть страны со мной мотала срок.
И вот пожал мне руку "друг" конвойный:
"Не возвращайся больше к нам, сынок."
В те времена наш вождь товарищ Сталин
Уже улёгся тоже в Мавзолей.
И люди жить как будто лучше стали,
И даже климат сделался теплей.
От целины до БАМа путь не близкий.
Но я его прошёл со всей страной.
И награждали нас "сиськи-масиськи",
А называлось это всё - застой.
......
Каким макаром мы страну просрали,
Что даже Бог махнул на нас рукой?
Теперь по крохам соберём едва ли,
Но что-то делать надо со страной.
Хватит прыгать, резвушка Мари,
Усмири шаловливость на вдохе,
Посмотри, как в камине горит
Кумачовое эхо эпохи.
Вьётся пламя по дров шалашу...
Стало время медлительно-вязким...
...Хочешь, на ночь тебе расскажу
Презабавную страшную сказку?
Жил когда-то ужасный злодей -
Вроде Бабы Яги, но без ступы -
Он решил, душегуб, что людей
Может сделать счастливыми. (Глупость!)
Рассудил, что пора отменять
Ход вещей, установленный Небом,
У богатых решил всё отнять
И раздать голодранцам нелепым:
Землепашцам - луга и поля,
Работягам - станки и заводы,
Чтобы "общею" стала земля,
Чтобы "братскими" стали народы.
Голодранцы под крики "Урра!"
Создавали полки и отряды...
Но не спали и силы добра,
Защищая Пресветлую Правду.
Бойня, детка, была велика,
Величайшей была и развязка:
Буржуинов отважных войска
Уничтожили страшную сказку.
Ветры быстро развеяли дым,
Воцарился порядок на свете,
Вновь людей, как положено им,
Разделили на "наших" и "этих" .
"Наши" пьют у каминов чаёк,
"Эти" тянут пожизненно лямку,
Набивая чужой кошелёк...
За пеленой тумана скрыт
Отшельника Ивана скит.
Все местные его зовут
То Ленин, то Райком-капут.
А сорок лет назад - верхом
Он представлял собой райком.
Народ в глуши лихой бывал
И на прицел Ивана брал.
А кто-то, да пошлёт свинца
За брата или за отца.
Но всякий раз Иван живой
С поездок приезжал домой....
Потом, откуда не возьмись,
Тут демократы завелись.
Никто их дустом не морил,
И стал меняться здешний мир.
Затем страна пошла по швам,
Берите - сколько по зубам.
Иван такое не стерпел,
Достал отцовский самострел,
И за болота - в глухомань.
А ты ведь прав наверно, Вань?
Юлия Антенуччи
Кто рождён был в прошлом веке,
В половине во второй,
Этим чудо–человекам
Посвящаю гимн я свой.
Все мы выросли на мясах,
Натуральных молоках,
Мёдах, хлебах и колбасах,
Не на соевых белках.
Мы ходили дружно в школу,
Поступая в первый класс,
Знать - не знав про пепси-колу,
Лимонад лишь, пиво, квас.
Хлеб на улицу таскали
С маслом, сверху - с сахарком.
Чай фруктовый покупали,
Грызли "кофе с молоком".
Мы в застой, во-первых, жили
В перестройку, во-вторых,
И дефолт на нас свалили,
В-третьих, кризис бьёт"под дых".
А в-четвёртых, да и в-пятых-
Нам всё пофиг, проживём!
Молодёжь восмидесятых,
Мы нигде не пропадём!
Я с любым из вас в разведку
Могу "в лёгкую" пойти,
Вы, друзья, которых редко
Можно в этот век найти!
------
И это про нас.
Хотелось бы сказать, мы не герои,
Хотя в великой родились стране.
Конечно, не хотелось лить помои,
Но кое-что здесь право не по мне.
На всём готовом словно сыром в масле,
Мы родились, забот нет и хлопот.
И может, вы со мною не согласны,
Но я холодный вытираю пот.
Мы были недовольны тем и этим,
Нам очень не хватало колбасы.
Профукали, как маленькие дети,
Теперь молчим, повесили носы.
Страну порвали в мелкие кусочки,
И полилась тут кровушка рекой.
Из головы повылетали строчки,
Какой себе нажили геморрой.
И тридцать лет, как лебедь, рак и щука,
Короче ни туда и не сюда.
И на старуху, как бы есть проруха,
Но пролетели взрослые года.
И вот теперь смотрю, хвалиться нечем,
Я удивляюсь, как куда ни кинь.
И в нашей жизни осень, или вечер,
И уже клином, нам не выбить клин.
Прикинувшись художником,
Весна рисует дождиком,
Соседи - просто ангелы, угрюмый кот игрив -
Для всех светлей, чем райские
Заходы первомайские,
Весь город дышит праздником, окошки отворив!
Великие рабочие,
До праздников охочие,
Бредут толпой нарядною, шумя как детвора -
Помахивая флагами,
Побулькивая флягами,
В которых для веселия портвейн "Три топора"!
Несутся буйной кучею
Дошкольники крикучие -
Ещё безалкогольные, но бодрые вполне,
Держа плакат про деточек
И связочки из веточек,
Где листики пророщены в бутылках на окне!
И дяди оркестровые,
Обманчиво суровые,
Идут, держа равнение, и щёки - пузыри,
И перегары вредные
Пройдя сквозь трубы медные
Становятся мелодией, идущей изнутри!
Пичуги размножаются,
Дворняги улыбаются,
И градус настроения под горлышко поднят -
А небеса прозрачные
Струят ветра коньячные:
Они хоть и без запаха,но всё равно пьянят!
А мы-то, старшеклассники?
Мы тоже любим праздники,
И уважаем Родину осознанно вполне -
Мы Би-Би-Си не слушаем,
И красный вермут кушаем...
Вот это было времечко!
Эх, Ё-Ка-Ла-Ме-Не...
Те годы выглядят премило преобладанием девах,
А также левого тротила в пустопорожних головах,
Хотя кормило не кормило, а лишь бросало в жар и пот,
Да и ветрило не бодрило, поскольку ветер был не тот.
2. Восьмидесятые
Тогда парадная державность еще выделывала па,
Но обнадеживала ржавость у молоткастого серпа.
И заворочалось кормило, и задрожали паруса.
Мы подмели крупу и мыло, и затянули пояса.
3. Девяностые
Открылись польши и непалы, замельтешили челноки,
Сменил пятнистого беспалый: «Дарю вам волю, мужики!»
Но где прозрения мерило? Вчера ханыга и босяк,
Возник громила у кормила, вертя его и так, и сяк.
4. Нулевые
Любые жертвы не напрасны, хоть укатай заподлицо.
И, наконец, Госбезопасность своё отвесила словцо.
Да, на границах было дымно, но супостаты биты в дым.
От александровского гимна таким повеяло… родным!
5. Десятые
Тогда не то, чтобы штормило, но как-то сбились мы с курса́,
Видать, заклинило кормило и прохудились паруса.
Царёк визжит, как неврастеник, земли оттяпав под шумок.
И всё отчетливее веник, страну сметающий в совок.
6. Двадцатые
Кормилом тем чужие руки всё так же ахово рулят.
Уж стали юношами внуки и внучки замуж норовят.
Они наивны и невинны, не засыпают до утра
Под переливы соловьины у задремавшего костра.
7. Тридцатые
Пока тщеславие жирует, не озаботившись ценой,
Царёк все так же марширует за белокаменной стеной.
Куда идёт он шагом бодрым? Какую сладит кутерьму?
На то слепой сказал: «Посмотрим!»
Я не завидую ему.
В начале рабочего дня начальник отдела сообщил, что сегодня в 12 часов в актовом зале завода состоится встреча с кандидатом в депутаты областной Думы по списку КПРФ Пупкиным А.А. и его поручителем Председателем ЦК КПРФ Зюгановым Г.А., и поэтому обеденный перерыв смещается на час вперёд. Начальник наш – новый, молодой, кончил какие-то там курсы по менеджменту, и сразу же получил должность руководителя отдела. Не иначе как по блату.
В одиннадцать по отделу стал распространяться кулинарный запах. Почти все работники нашего отдела, за редким исключением (моим в том числе), приносят обеды из дома. Я же, по привычке, приобретённой десятилетиями, отправился в заводскую столовую.
По возвращению, в отделе застал только Пал Палыча, 70-летнего работающего пенсионера (кстати, бывшего начальника отдела), который сладко дремал, прислонившись к кульману. Я решил последовать его примеру. Устроившись поудобней, надел головные телефоны от плеера и „врубил“ Высоцкого. Как только закрыл глаза, почему-то всплыла картина из далёких девяностых, когда в наш городишко и на наш завод приезжал Ельцин Б.Н., тоже перед выборами. Подумал, что может и на живого Зюганова сходить посмотреть, а то всё по телевизору, да по телевизору. Выключил плеер и отправился на встречу.
Заводской актовый зал был расположен в здании заводоуправления в пяти минутах ходьбы от нашего КБ. Во времена СССР по вечерам в нём демонстрировались кинофильмы по коллективным заявкам работников завода и бесплатным билетам, выдаваемым профкомом передовикам производства, а в фойе проводились танцевальные вечера под аккомпанемент заводского инструментального ансамбля.
Войдя в фойе, заметил, что все двери в зал были открыты. Через них было видно, что Зюганов с Пупкиным ещё не появились, значит, я не опоздал. Вошел в зал и стал присматривать себе свободное место. Вдруг все присутствующие стали оборачиваться и смотреть на меня. Я растерялся, никогда в жизни на меня не смотрело столько глаз одновременно. Потом сообразил, что все смотрят на то, что позади меня. Я обернулся. В зал входил Зюганов со своим протеже. Поравнявшись со мной, они остановились, поздоровались за руку. Я был потрясён, как говорят „звезды“ – в шоке.
– Товарищ, а вы член КПРФ? – неожиданно спросил Зюганов.
– Нет, – почему-то с сожалением в голосе ответил я и как бы в оправдание добавил: – Но я и в каких-либо других партиях не состою.
– Но вы ведь „Ударник коммунистического труда“!
Откуда он знает, подумал я, и вслух ответил:
– Ну, это когда было. Это звание давно уже отменили.
– А вы, товарищ, проголосуйте за КПРФ и мы его восстановим.
– А бесплатное жильё? Я 15 лет стоял в очереди на квартиру, да так и не дождался.
– А мы и эту очередь восстановим, – пообещал он и, окинув лукавым взглядом окружающих, громко продолжил: – Мы, товарищ, всё очереди какие были в СССР восстановим! Голосуйте за КПРФ!
Неожиданно для самого себя я выкрикнул:
– Товарищи! Голосуйте за партию Зюганова! Возродим СССР помаленьку заново!
В зале раздались бурные аплодисменты, а Зюганов стал запанибратски похлопывать меня по плечу. Мне это не понравилось. Подумал, а вдруг сейчас целоваться полезет, как в „ящике“ Брежнев целовался взасос со своими партийцами, и стал невольно отстраняться со словами:
– Только, пожалуйста, без фамильярностей!
– Без чего?! – переспросил строго Зюганов почему-то голосом начальника отдела и далее уже в облике самого начальника стал отчитывать: – Ну, вот что, Тарас Иванович, делаю вам последнее предупреждение. Ещё раз замечу, что вы спите на работе – уволю! И уберите с рабочего стола этот дурацкий вымпел „Ударника коммунистического труда“. Где вы его только раскопали?
– Зачем же раскопал. Мне его торжественно вручили. У меня и удостоверение на него есть, – обиженно возразил я и, порывшись в ящике стола, нашёл красную книжицу и предъявил ему.
– Ну, и дела! – удивился он. – А я думал, что вы так прикалываетесь. И много вас таких было в восьмидесятых?
– Больше половины КБ.
– Теперь понятно, почему вы коммунизм так и не построили. Проспали!
Вернул удостоверение и зашагал в свой кабинет, отгороженный стеклопакетами угол, со словами:
– Тоже мне работнички КомуНестиЧего куда.
В далёкие советские времена меня, ученика 11 класса, вызвали по повестке на военкоматовскую медкомиссию. При заполнении анкеты допризывника военком спросил:
– Комсомолец?
– Нет, – ответил я.
– Как нет! – удивился военком, – Почему?
– Да, так как-то… – замялся я.
– Ты что баптист? – допытывался военком.
– Да нет, просто считаю, что недостоин, – и, придумав причину, добавил, – троек много.
– Ну, ничего. Это поправимо. Мы тебя вот призовем сразу после выпускных экзаменов и
сделаем из тебя отличника боевой и политической подготовки. Ты у нас не только в комсомол, но и в партию вступишь. Впрочем, если ты обещаешь вступить в комсомол в школе, мы тогда тебя запишем на осенний призыв, дадим возможность поступить в институт, – сказал военком.
– Слушаюсь вступить в комсомол, – по-армейски заверил я.
– Ну, смотри, не подведи меня, а то я записал в анкете, что ты комсомолец, – сказал военком.
Таких, как я, несознательных, в двух 11 классах нашей школы оказалось ещё двое. Заручившись рекомендациями от комсомольцев одноклассников, мы подали заявления о принятии нас в комсомол. Обычно всех в комсомол принимали на общем комсомольском собрании, но нам сказали, что у нас случай особый и принимать нас будут в самом райкоме комсомола.
Недели через две, нас и комсорга школы пригласили в райком. И вот мы, три великовозрастных детины (один был почти двухметрового роста, по прозвищу Каланча, кстати, игрок городской юношеской сборной по волейболу), стоим перед дверью приёмной комиссии, терзаясь мыслью – „а вдруг не примут“.
Первым вызвали Каланчу, с ним и нашего комсорга. Минут через пять он вышел, радостно улыбаясь. Без слов было понятно, что приняли. Второй мой товарищ, перед тем как открыть дверь комиссии, незаметно так перекрестился. И тоже вскоре вышел радостный. Настала моя очередь. Я вошёл, поздоровался. В комиссии было пять человек. Одна женщина – секретарь райкома, три парня, немного старше меня и на одно лицо (подумалось, что близнецы), и пожилой поседелый мужчина с орденской планкой на пиджаке, очевидно представитель партии. Наш комсорг зачитал мою характеристику, потом меня погоняли по Уставу комсомола, спросили про „Моральный кодекс строителя коммунизма“. И когда я подумал, что на этом всё закончилось, поседелый неожиданно спросил:
– А почему ты раньше не вступал в комсомол, а сейчас надумал вступить? Только не надо говорить, что считал себя недостойным, как об этом сказали твои товарищи, а скажи по-честному.
На такой вопрос у меня, конечно, был заготовлен ответ, но слова поседелого „скажи по-честному“ застали меня врасплох. А-а-а!.. была не была, скажу как есть – подумал я, и ответил:
– Я обещал военкому вступить в комсомол. Потом я увлекаюсь радиотехникой и собираюсь поступать в Политехнический институт, а школьные учителя мне твердят, что, не будучи комсомольцем, даже в Инженерно-строительный по специальности „Водоснабжение и канализация“ меня не возьмут.
– А причём здесь военком? – спросила женщина.
– На призывной комиссии военком мне сказал, что если я не вступлю в комсомол, то меня заберут в армию сразу же после выпускных экзаменов, – объяснил я.
– Ну, это военком, наверно, пошутил, – сказал поседелый, – и немного помолчав, как бы раздумывая, добавил:
– Я вижу ты честный человек, поэтому я за то, чтобы тебя принять в комсомол.
– И я тоже за, – сказал один из парней.
Женщина осуждающе посмотрела на этого парня и громко произнесла:
– А я против!.. Считаю, что молодой человек хочет вступить в комсомол из меркантильных соображений. Цинично нам тут рассказал, как комсомол поможет ему уклониться от армии и поступить в институт. Таким не место среди нас.
Двое других парней из комиссии воздержались. И получилось, что в комсомол меня приняли со скрипом; двумя голосами „за“, при „двух воздержавшихся“ и одним „против“.
После райкома мы в Гастрономе взяли „три семёрки“ и в беседке двора ближайшего дома отметили наше добровольно-принудительное вступление в комсомол. Это было впервые, когда мы сообразили на троих.
"Журчи, река, винцом природы" Игорь Мальцев. "Закину донку, как бывало..."
Жми сюда
Мне довелось стать свидетелем и даже немного участником случая, когда река журчала, ну. не винцом, а водкой разной крепости. Река называлась Псоу и служила границей между СССР и ГДР (Грузинской Демократической республикой). Действие произошло в 1973 году, когда мы с женой и сыном проводили отпуск в пограничном посёлке Леселидзе (ныне - абхазский Гячрыпщ.)
Несколько дней в море бушевал шторм, и там, кроме спасения своей жизни, делать было нечего. Я, соорудив подобие удочки, отправился ловить плотву в речке Псоу. Ни садка, ни какого хоть ведёрка для пойманных рыбёх у меня не было, я набрал воды в примерно 3-литровый полиэтиленовый пакет, выкопал в гальке ямку и поместил в неё пакет с пойманными рыбками.
Вдруг подле моста в метрах 150 от меня, поднялся какой-то шум, возникла суматоха. Оказалось, из ГДР в СССР направлялся молоковоз, на цистерне так было и написано: "Молоко". А на самом деле там был спирт, который подпольно производили в ГДР и направляли в подпольный же цех по разливу водки в русском посёлке "Весёлое".
Водителя-контрабандиста ЮРИКА в последний момент предупредили о ментовской засаде на русском берегу. Тогда он съехал под мост, выдвинул в речку сливную трубу и начал спускать туда главную улику - спирт. Менты из засады на русском берегу перебежали по мосту к "молоковозу" на грузинском побережьи Псоу.
Водитель ЮРИК орал о грубом нарушении государственной границы Грузии, размахивал обрезом, и доказывал, что он просто моет цистерну.
... Говорят, акула чует кровь на расстоянии до 5 км. Еврейская мама чувстувет, что её сын плохо кушает, на расстоянии в 10 00 км, На каком расстоянии русский человек чует алкоголь, наукой пока не установлено. Тем не менее к месту выпуска спирта в речку Псоу мгновенно сбежались мужики с окрестностей в несколько километров, другие ещё подбегали из более дальних ебеней.
И у выпускной трубы происходила целая вакханалия: кто пил "водку" из речки возле трубы, кто набирал просто в сапоги, кто вымачивал штаны... Даже менты, хотя и были "при исполнении", наполняли фляжки. И не ради вещественного доказательства, а личного потребления для ("ча мы нелюди?"). Какой-то же мужик подскочил ко мне, молча кинул мне "пятёрку", выплеснул из моего пакета воду с рыбками и рванул собачьей рысью наполнять пакет халявным спиртом.
... Так что в поэтическом образе реки, "журчащей ВИНЦОМ природы", автор пионером не стал. Подобное уже БЫЛО! Реальная жизнь часто опережает самую крутую поэтическую фантазию.
СССР. Вокзал. Буфет
Грузин, хохол и молдованин
Под чачу сало, винегрет
В столицу съехались с окраин
Беседуют, смеются, пьют
Проблемы только бытовые
Буфетчица Марина тут
Все трое типа холостые
Вражды и злости ни следа
Друзья на век теперь мужчины
Делить им нечего тогда
За исключением Марины.