Смотря на фею, вижу в ней жука:
Черным - черна шинель проводника,
И нет охоты с нею целоваться,
И гари дух сквозит из далека
Туманного, как морда хомяка
Грызущего проводку двести двадцать.
Нет, чтобы из окна считать ворон,
В серванте бару наносить урон
А не ходить по собственному следу -
Так нет же, деловой как фон-барон
Зачем-то притащился на перрон
Хотя давненько никуда не еду!
Но изморось открыла мне портал -
И паровоз воочью в нём предстал
Как тень творца на пятый день творенья:
Мерцал в дыму промасленный металл,
И жёлтый глаз в пространство луч метал,
Преодолев года и силу тренья!
Мы - одногодки с ним, как ни крути,
Хоть наши параллельные пути
Ушли вразброд по годам лихолетий -
Анахронизмы... Боже, просвети:
Надолго ль мы прописаны в сети
Великих рельсов и контактной сети?
Я образы на вьюгу нанижу,
И сам по ней как будто заскольжу,
Проникну, как в мираж напропалую -
Для куражу тельняшку обнажу,
Сложу вожжу, моржу изображу,
И даже проводницу поцелую!
Я приосанюсь, словно диплодок,
Мой неприличный жест про передок
Скрипя суставом встанет на морозе -
И машинист, замасленный дедок,
Ответным жестом вдохновит гудок
На старом, но живучем паровозе!
Эх, друзья мои, какие удивительные приключения случались с вашим покорным слугой. В правдивость иных вы просто не поверите. Одну из таких историй я вспомнил, ознакомившись с произведением О. Индейкина «Рельса». Там рассказывается о тайне появления рельсы высоко в горах. В моей же истории все наоборот. Никакой тайны появления рельсы нет. Она лежала прямо в подлесках недалеко от железной дороги. А помимо нее в этом месте было полно всякого ржавого лома. Сразу замечу, у меня тогда был тракторок «Владимирец» с большой армейской телегой. Вот мы с другом и вспомнили старую пионерскую привычку собирать металлолом.
Итак, подгоняю я свой «Т -25» к подлеску. Благо это место в черте города, недалеко от ж-д станции, и мы дружно нагружаем телегу прекрасными ржавыми железками. Выбираем, разумеется, потяжелее. И души наши наливаются радостью и гордостью по поводу того, что мы даем Родине металл, а она за этот наш благородный порыв вознаградит нас некоторой денежной премией.
И вот, когда телега была уже нагружена под завязку, мимо проходят два милиционера. И они у нас спрашивают, чем мы тут занимаемся. Мы, понятное дело, рапортуем, что даем родине металл. А они предлагают нам завести трактор и проехаться с ними в одно место. Как дальше выяснилось, местом этим оказался отдел ж-д милиции. Там наши рапорты выслушали еще раз, записали их, затем взвесили наш металлом на особых весах, и объявили, что, поскольку нас двое, и значит мы – банда, нам светит не меньше года с конфискацией средства преступления, то есть, трактора вместе с телегой. На наши недоумения по поводу странности обвинения нам ответили, что, оказывается, вблизи железной дороги сбор металлолома запрещен, а также, что незнание закона не освобождает от ответственности. Мое предложение внять здравой логике и подумать о том, что на сбор того металла потребуется больше денег, чем он стоит, а так как он весь ржавый, то ни в какое дело он уже не годится, осталось без ответа. Точнее один ответ все же был. При разговоре со следователем по душам, он мне прямо сказал, что наше преступление – ерунда, и нас можно было бы отпустить, но начальнику отдела нужна какая-то палка, которая удостоверит его кипучую деятельность.
В общем, дальше рассказывать не буду. А то как-то длинно получается. Поэты этого не любят. Будут потом писать: «Много букаф». Сообщаю лишь, что мы отделались достаточно легко. Благодаря некоторым связям. Суть же этой истории, надеюсь, вы поняли. За какой-то ненужный ржавый хлам мы могли бы «загреметь под фанфары». Превратиться в лагерную пыль. Но откуда нам было знать, железнодорожные законы. Их, наверное, кроме самих ж-д ментов, вообще никто не знает. И раз этот их лом такая уж ценность, могли бы хотя бы табличку написать. На каждом столбе пишут: «Не влезай. Убьет!» А здесь на кону судьба человека. И эта судьба равна всего лишь какой-то палке в отчете главного мента. Впрочем, я все это рассказываю, а сам думаю: «Не поверите вы мне. Скажете, что придумал, и все такое. Пиарусь, мол. Слишком невероятная история».
Апрельский день сменил прохладный вечер…
Друг другу поезда неслись навстречу…
Ещё чуть-чуть – и будет катастрофа!
Всё потому, что водочку из штофа
Пил (без закуски) стрелочник-раззява
И не развёл огромные составы…
Но не случилось с поездами «БАХ»!
А почему? Да просто НЕ СУДЬБА!
Прощай, Батайск! Адью, Ростов.
В столицу еду краем диким.
Хлебнув великого в простом,
Простого хочется в великом.
Соседи - живы ли, мертвы?
Уткну Читать дальше >>
Ну я вас предупреждал... Сами напросились... Продолжаю...
I
Просили Вы без плагиата
Писать, чтоб дань отдать уму.
Но я хотя б размер, ребята,
У Саши Пушкина возьму.
Онегина уже пытались
Узреть в орале и анале,
Но если рифму наскребли,
Размер, увы, не соблюли…
А сколько можно всунуть секса
В четырнадцать ритмичных строк!..
Пора начать свой монолог.
Пожалуй, я хлебну «Фервекса»,
Виагры тресну пару доз
И окунусь в пучину грёз!
II
Однажды ехал я в вагоне,
На верхней полке развалясь,
Дурея от сортирной вони…
Страна за окнами неслась...
Немного трясся от проблемы
Невольно подцепить экзему
На эМПээСовском белье
В разводах серых и гнилье.
Заплесневевший подстаканник
Стакан осклизлый обнимал,
А я картинки изучал
Порнографических изданий.
И чтоб спустить избыток сил,
Легонько «лысого» душил.
III
В мечтах уж взгромоздился ловко
На тело Мэрилин Монро…
А это что за остановка?
Мля! Это город Таганрог!
Толпятся бабки у вагона,
Таскают рыбу по перрону.
В пустом купе тоска лежать,
Пойду курну, куплю пожрать.
Но не успел… Открылись двери,
Вполз чемодан, за ним кулёк,
А следом пара – паренёк
И девушка. Глазам не верю!
Ну как рассейская земля
Родит таких красоток, мля?
IV
Что Пушкин там писал про ножки?
Не видел этих он, а жаль!
Любой жене наставить рожки
Ей, тьфу, два пальца об асфальт!
Ну, в общем, неплохая пара.
В парах пивного перегара,
Начхав на сонный стук колес,
Целует он ее взасос!
Мои глаза на лбу моргают:
Сползает блузка на матрас,
И лифчик падает тотчас.
Недаром Бог попёр из рая
Адама с Евой, что скреблись,
Кругом чужих не видя лиц!
Он трогал у неё колени :
-Мадам, вот здесь все сколиозно!
Он был артист в седьмом колене,
Она - послушна и серьёзна.
С лицом принцессы Несмеяны,
Хоть в бой на главном рубеже,
Он находил на ней изъяны!
В голеностопном этаже.
Мелькали рощи за окошком,
На стыках дребезжал состав,
Он перешёл, как дед с лукошком
На тазобедренный сустав.
Он говорил про карантины,
Про кровь, анализы, стекло...
От жуткой, видимо, картины
Она дышала тяжело.
Вагончик весело качало,
И, может, где-то вдалеке
Купила бабка воз мочала,
Что бы понежиться в реке...
А он стращал: - Проснись, товарищ!
Воспрянь из глубины веков!
И объяснял про нерв седалищ,
И про смещенье позвонков.
Она то гасла, то горела...
Плевать, что ждёт там, впереди!
А он, как "врач", такое дело-
Про эволюцию груди...
А за окном гуляли волки,
Уже луна катилась вниз...
И, наконец, на узкой полке
Они приятно улеглись...
... А где-то под Санкт-Петербургом
Призналась все-таки она,
Что десять лет уже хирургом
И третий год разведена...
Даль бескрайняя, безвизовая,
Ты смогла меня сманить!
Поезд, станции нанизывая,
Тянет шелковую нить
Сквозь названия, что чу́дны устам,
Из времен СССР.
Словно бусины бабусины там -
Муська, Си́ндор, Иоссер.*
Хорошо они ложатся на стих,
И, у света на краю,
Собираю, как жемчужины, их -
Коллекционирую.
Ни телят, ни поросят, ни коней
Не гонял сюда Макар.
Ожерелье на ладони моей
Застегну на Сыктывкар.
------
* Названия железнодорожных станций в Республике Коми.
Прихоть критиков сюжеты исковеркала
То-ли правду пишут то-ли же стебутся и
Революции был граф по слухам зеркалом
Потому что он писал до революции
Значит метод при подходе к содержимому
Применяться должен непременно классовый -
Анна шла не на свидание к любимому
Нет хотелось Анне повстречаться с массами
Брак постыл ей и она пошла в народники
Там отвадили ее от православия
Николаев отрицала да угодников
А потом уже "долой самодержавие"
Как-то раз она берёт пакет с листовками
И Дуняшке говорит: "Пойду на станцию"
А Дуняшка дрянь не двинув даже бровками
Побежалa доложила по инстанциям
А на станции уже везде полиция
Анна тут и поступила опрометчиво
Поняла - теперь уже никак не смыться ей
Прыг на на рельсы и ищи свищи ответчика
Так что вся любовь морковь для конспирации
Вронский тоже был бомбистом на заданиях
Флирт, измена и развод лишь декорации
Что Толстой хотел открыть в другом издании
Ну а после то да се страда крестьянская
Там косить да боронить, вся жизнь в движении
Пищу кушать только вегетарианскую
Закрутился и забыл про продолжение
Вот кого сейчас мне жалко это школьников
Ведь им голову морочат все практически
То подобья объясняют треугольников
То трактуют им романы романтически
Каждый день анализ делав до темна,
я
заверяю, факты все проверив тщательно:
что любовь случилась с Анной неземная –
эта версия отпала окончательно.
Коль не прав я, то меня, братва, кончай, на-а!
(Зуб даю!) была до горького обидная
гибель Анны непредвиденно-случайна,
а не (как все утверждают) суицидная,
И была она не в шляпе, а в панаме,
шедшей к платью из панбархата японского
и в тот день спешила Анна в гости к маме,
чтоб не видеть пару дней скотину Вронского.
Вышла Анна на перрон лишь на минуту,
чтоб купить в дорогу яблоки со сливами
и была в момент безжалостно пихнута
ветра стылого осеннего порывами.
Анна сильная была, держалась гордо,
ей до фени были жизни перепитии,
но диспетчер громко в рупор, сучья морда,
не поведал всем о поезда прибытии.
Тела стук сильнее бил копытов конских.
Глазки Анны стали выпукло-раскосыми.
Всё смешалося, как в доме у Облонских,
перетёршись в фарш железными колёсами.
Все вагоны крови кляксами зардели
в тот момент, когда под свист сигнала сочного
«рельсы-рельсы», «шпалы-шпалы» поезд делал
вдоль хребта несчастной дамы позвоночного.
Стало тело аж по-флотски макаронам
вдруг подобно после ужина обильного…
А не надо дамам шляться по перронам
в «ветер северный, умеренный до сильного» (с)