Но зато настала благость,
и тепло от газа шло,
в туалет, казарму, лагерь
и окрестное село.
Только как-то раз под осень,
притворившись дурачком,
он бычок горящий бросил
в незакрытое очко.
И пустил с баллонов газы,
словом раз – и был таков,
ведь взлетела сральня сразу
чуть не выше облаков.
Унитаз там был не креслом,
он не дилетант Икар,
он ведь курс менял посредством
туалетного бачка.
Враки?! – Истинная правда!
Век на воле не трындеть!
Он сумел без дозаправки
в Пенемюнде улететь!
Спросишь: как он не разбился?
К объясненьям снизойду:
потому что приземлился
на стоящую скирду!
Шухер был – меняй портянки!
Кума спрятали, хрыча.
Яму с кирхиной стоянки
ГИРД два года изучал!
Вот и все что помню, вроде –
только помню, как вчера,
как в тридцать девятом годе,
Венька к фрицам, гад, удрал!.
Там супругу встретил, фрау.
«Кто умен, тот вышел вон!»
Тьфу ты! Вспомнил! Вернер Браун!
Так фамилие его.
Пусть весенней гулкой ранью,
тянет в Космос наш народ,
так, как нас в сортиры тянет,
если, часом, подопрет.
Чья картинка:
Рисунок очевидца из архива ГУЛАГа, источник ГА РФ.Ф.3. Оп.58. Д. 165. Л. 76. Подлинник. Опубл.: ГУЛАГ: Главное управление лагерей. М., 2002, с.239
Случайная связь, нежеланные роды,
Ненужный ребенок - ошибка природы,
Трудное детство, потом криминал,
Тюрьма, эксгумация, грустный финал.
Плитой могильной земля примята:
Дата рождения и смерти дата,
Родился тогда-то, прожил –вот столько,
А между датами - МИНУС и только.
"Весь мир - театр, и в нём полно дерьма", -
Вещал Шекспир в палате ли, в сенате ли.
А я считаю, что весь мир - тюрьма,
И в ней лишь единицы - надзиратели...
ПРИНЦИПЫ
Чтоб сломать эти принципы тут же на месте,
В мой бассейн соблазнители кинули снасти,
Но не выпало лести попробовать чести -
Настроению принцип, увы, неподвластен.
ГОРЯЧАЯ ПАРА
Полжизни быть в пути и в поиске условном:
От этой - опьянеть, о ту - пораниться,
И всё-таки найти, и жить под солнцем словно
Протуберанец и протубераница!
РАЙСКОЕ УТРО
Хмуро уползает в щели морок,
Не тревожа мой медовый сон.
Вот уж скоро год, как мне за сорок,
Вот уж скоро жизнь, как я влюблён!
Никогда не зарекайся
От тюрьмы и от сумы,
Будь хоть Толею Чубайсом
Или Путиным самим.
Если обойден судьбою,
И в руке твоей сума.
Значит ты не Абрамович,
Не Лужковская жена.
Если был ты чей-то крышей,
А теперь мотаешь срок.
Значит Ходорковский Миша,
Твой, ну этот…брянский волк.
Такое чувство – нас опять разводят.
Пожалуйте на утренний развод.
Вон тот, в папахе - вылитый Мавроди.
А мы, в фуфайках - вылитый народ.
Дороги по традиции тернисты,
А вдоль дорог - бурьян и ковыли.
Но бунтари и даже конформисты
Сюда каким-то образом дошли.
Плечом к плечу, на вышку взяв равненье,
Тому как доказательство стоим,
Что личность - уникальное явленье,
А каждый человек неповторим.
Который год живём в процессе спора.
Субъективизм, увы, непобедим.
По мне - само наличие забора
Доказывает - что-то есть за ним.
Ряды шатает слишком свежий ветер.
Доносит запах химии с полей.
Я точно знаю - где-то есть на свете
Другие популяции людей.
На каждого философа судимость.
Философы и тут наперечёт.
Жаль что свободу как необходимость
Лишь в камере народ осознаёт.
Простыть – «как здрассте», по такой погодке.
Но терпим молча. Мы-таки должны
Свободно посмотреть из-за решетки
На узников по обе стороны.
Развод закончен. Как всегда - успешно.
Сейчас в карьер, на радость комарью.
Карьер бы принял и святых и грешных.
Но нет святых, ни в жизни, ни в строю.
Вперёд и с песней, стройными рядами.
Не будет нормы – почки отобьют.
И еле держат небеса над нами
Невкусный пряник и уставший кнут.
Клопы в тюрьме, это настоящее бедствие. Особенно, если это пересылка на Красной Пресне. Они там не просто есть, они там везде. Ходят небольшими отрядами, и жрут всех подряд. Но где-то через год привыкаешь конечно. Или иммунитет вырабатывается, или кровь кончается, но не чешешься по крайней мере. А новенькие офигевают. Помню как все чуть не умерли от хохота, когда заехавший из Лефортово таможенник спросил с неподдельным изумлением - "У вас что здесь, клопы?". Звучало это для нас так же, как если бы он спросил - "У вас что здесь, тюрьма?"
Самостоятельно с клопами справиться нет никакой возможности. Мы уж и кипятком шконки проливали, и газетами их палили, они как бошки у дракона - на место одного два приползают. Помню раз проснулся от ощущения того, что руку придавило. Смотрю, а на ней клоп сидит только что покушавший. Раздувшийся такой, и от того что кровь в нём ещё тёплая и её много, полное впечатление, что это не насекомое, а какое то мелкое животное, вроде мышонка.
Один раз накрыли особенно крупное клоповное гнездо. Они, падлы, с пауком договорились. Пауков в тюрьме никто не трогает, считается, что это хозяин хаты и вроде как мух и клопов жрёт. Помогает бедолагам. Но как то раз, случайно, осветили паучий уголок и обалдели. Клопы в нём висели гроздьями, спрятавшись за паутину. Тысячи клопов. Понятное дело, что паук столько за всю свою жизнь сожрать не сможет. А эти лихоимцы прочухали, что это единственное место в камере, где стены огнём не палят, и начали там плодиться со страшной силой. И устроили такой симбиоз - они пауку подгоняют раз в неделю самую красивую клопиху, а он их за это крышует. Ну как то так наверное они договаривались, да только трендюлей получили все. Клопов сметали на газету и топили в унитазе. А паука поджарил спичкой мой семейник Егор, обосновав, что тот совершил гадский поступок и не оправдал доверия братвы.
Поэтому в тюрьме нельзя верить никому. Даже народным приметам.
Не бойся.
Как-то к нам из Егорьевска перевели Сашку и Вовку. За косяк разогнали всю их хату.
Эти охламоны ухитрились проковырять лаз в соседнюю женскую камеру и начали спариваться с соседками. Гужевались неделю - половина мужиков заползала к бабам, а половина баб переползала к мужикам.
Ночью вертухаи в камеры не заходят, а только пасут через глазок - так что внешне численность камер была вроде бы правильной - кто там будет всматриваться, есть сиськи под одеялом, или нет. Малину обгадила одна страшная лесбиянка, которую никто так и не смог трахнуть. Начала ночью голосить, будто умирает. Пока вертухай бегал за лепилой, бабы с мужиками начали переползать в свои камеры. А Санька застрял. То ли его бабы так раскормили, то ли чем зацепился - он не рассказывал. И мужики его тянули за руки, и бабы ему пробовали помочь, да силёнок не хватило, и вертухаи конечно увидели его голую задницу, торчащую из стены. И Вовка каждый раз икал от смеха, рассказывая про Санькину рожу, когда его вертухаи дубинками проталкивали. Выпинали его конечно из дырки, без штанов, вся попа в синяках, а пах в губной помаде.
Ну суета, всех на сборку спустили в грязь и холод. К утру успокаиваться стали, отходить от приключения. Сидят, впечатлениями все деляться как потрахались. Ну и переживают, естественно, что такая лафа закончилась. Только Санька как-то беспокойно сидит. Его спрашивают, мол копчик что ли сильно отбили, а он говорит - "Да боюсь у меня геморой выскочил, пока я тужился обратно залезть". Ну все конечно -"Покажи, что тут стесняться, мы тут все если не медики, то как минимум патологоанатомы." Санька штаны снимает, народ туда глядь, а у него между ягодиц кусок целофана торчит. Потянули и достали золотое колечко и записку "Всегда буду любить тебя, твоя Ленка".
Поэтому в тюрьме нельзя бояться ничего. Думаешь геморой, а там золото.
Не проси.
Один раз нашу камеру решили всё-таки протравить от клопов, и нам пришлось собираться на сборку. Вещей и продуктов у нас с Егором набралось не просто много, а караул как много. Мало того, что у нас с ним были официальные свиданки и посылки раз в месяц, так ещё и наши родные за денюжку договаривались с начальником тюрьмы и приносили колбасы в три раза больше, чем весили мы с Егоркой вместе. Добро иногда пропадало, потому что холодильника в камере нету, а раздавать продукты всей камере Егор жадничал. Ну грев то само собой, но остальное - извините. Помимо этого Егор слал во все окружающие хаты малявки с мольбами "зашлите хоть чего-нибудь", что бы все думали, что у нас ничего нету, и ничего не просили.
Словом паковать нам было что, а вот куда паковать уже было некуда. Поэтому пришлось разодрать оба наших матраса, и вату из одного набить в другой, а в получившийся мешок складировать месяцами скопленное добро. Мешок получился в мой рост и весил столько, что я его не мог даже приподнять.
Вдвоём с Егором мы его приподнимали, но вот нести уже не могли, а ведь ещё оставались двойной матрас и подушки. А тащить нужно было с четвёртого этажа на первый, а через сутки обратно.
Началась ревизия - раздали братве журналы и книги, и вот баул уже можно было достаточно сносно волочить по полу. По лестнице само собой придётся нести. Примерно за час до эвакуации Егору пришли три груза с табаком, которые он опрометчиво выклянчивал у соседей, и он матерясь засунул их сверху. "Егор, побойся бога" - попытался усовестить его я, - "Всё равно ведь только сигареты куришь". "Ничего, пригодится" - огрызался запасливый семейник.
Начался перевод. Неопытный в вопросах мерчедайзинга Егор сказал, что он потащит мешок за нижний конец, расчитывая, что основная нагрузка придётся на меня, а он будет только поддерживать. До лестницы этот трюк конечно работал, а вот на лестнице он оказался внизу. Навернувшись на первой же ступеньке, он потащил на себя и баул, и меня. Баул естественно завалился на Егора, я на баул и мы все вместе дружно скатились через пролёт, посчитав его башкой все ступеньки. До сих пор стоит перед глазами эта сцена - большой мешок, из под которого торчит красная злая матерящаяся голова с выпученными глазами, и сыплющийся в плюющуюся, но матерящуюся пасть табачок из порванного груза.
Поэтому в тюрьме ничего нельзя просить. Они то дадут, но ты не унесёшь.
Наш друг Кирюха отсидел "пятнашку",
Хотя был приговор суда - трояк.
На встрече в ресторане, под рюмашку,
Спросили мы его: "Ну как же так?"
"Да просто все", - сверкнул Кирюха фиксой,-
"Статья найдется, был бы человек.
Крутил роман по переписке с "биксой"
И как дурак, решился на побег.
И был-то у нее всего две ночки,
А мой уже заканчивался срок -
Нашли, скрутили, опустили почки.
Добавилось три года за "рывок".
Потом была буза у нас в бараке,
Старался я держаться в стороне,
Не лез ни в оскорбления ни в драки,
Но СОБР катком прошелся и по мне.
Во время штурма оторвали ухо,
Я был в крови, в измазанном рванье,
Божился-клялся, что ни сном, ни духом,
Но дали три, со всеми наравне.
Тогда решил свести я с жизнью счеты.
Дождался ночи, подошел к окну,
Решетка там - минуты две работы,
Её я выдрал и в проем шагнул.
Закрыл глаза, ступил на подоконник,
Шестой этаж, с него башкою вниз.
Как мог я знать, что там стоял полковник?
А сверху на него такой "сюрприз"!
Полковник перепуган был до смерти,
Кричал, что я хотел его убить,
За тот прыжок, хоть верьте, хоть не верьте,
Двенадцать лет пытался мне пришить.
И снова "трешка", мистика и только.
"Хозяин" вызвал, есть всему предел:
"Вот трижды-три, Кирюха, это сколько,
К тем трем, что ты успешно отсидел?
Куда тебя мне спрятать, в изолятор?
Где нет дверей, нет окон, нет людей.
Тебя опасней только... Терминатор!
Пойдешь в библиотекари, злодей..."
"Я восемь лет прожил в библиотеке,
Прочел все книги, там и спал и ел.
А что творится в двадцать первом веке,
Мне телевизор иногда "бухтел".
Проснулся как-то ночью, нету света,
Зажег две свечки, взял одну с собой,
Прошаркал с ней до двери туалета,
В нем прочитал рассказ, потом другой.
Не сразу я почуял запах гари,
А выглянул - там все уже в огне.
Свеча упала, та, что я оставил.
Сидеть мне оставалось двадцать дней.
Меня спасли, но и открыли дело
За порчу госимущества, поджег.
Очередной трояк влепили смело,
Я и не спорил, я уже не мог.
А прокурор добавил вслед, зараза,
Небитый жизнерадостный садист:
"Тебе пора "зеленкой лоб намазать",
Но жаль, ты даже не рецидивист!"
"Не надо, братцы, нарушать законы" -
Такой нам от Кирюхи был совет -
"Получишь срок - три года общей "зоны",
А вот придешь через пятнадцать лет."
Кровать кристально белая стояла у стены
А на двери окошко и мощные замки
Порядок идеальный, решётка на окне
Путёвку в санаторий вручили срочно мне.
Всегда одетый модно, румянец на лице
Теперь ношу рубаху с завязкой на спине
Уколы постоянно, таблеток просто тьма
Стишок про власть советскую, прочёл не к месту я.
Собрал заключенных начальник тюрьмы:
- Депеша намедни пришла из Москвы!
Бумага сурьёзная, подпись, печать.
Театр приказали тюремный набрать.
Людей чтоб от дел нехороших отвлечь,
Побольше народу в театр привлечь.
Шекспиров там, Гамлетов нам не осилить,
Вот детскую сказку, нам будет по силам.
Но сам никаких я припомнить не смог.
Кто помнит какую?
Кричат:
- Теремок!!!
- Отличная сказка! Её и поставим!
Сейчас быстро список актёров составим.
Кто будет играть и проявит таланты,
Получит на ужин добавку баланды.
Тут встал заключенный по кличке «Блоха»:
- А кто согласится играть Петуха?
От добра добра не ищут,
Кто с добром к нам, то и мы,
Зарекаться не привычны,
От сумы и от тюрьмы.
Дело все, конечно, в сумме,
Гривну пишем две в уме.
Есть добро, житуха супер
и в «Матросской тишине».
Дышится намного легче,
добрым, чем, кто без добра.
Нам противны злые речи,
Доброте – гип-гип, ура!
А и Б сидели, ***, в тюрьме
В Петропавловске-Камчатском,
и пять раз на Колыме.
В Вене, Праге, Ливерпуле,
в Дели, Риге, Барнауле,
в Витебске, Орле и Туле,
в Хайфе, Мюнхене, Сеуле.
Были пойманы с поличным,
но вели себя прилично
в Кишиневе, Минске Омске,
в Ереване, Сочи, Томске,
в Осло, Токио, Пекине,
в Канзас-Сити и Берлине,
в Анкаре, Сиднее, Лиме,
в Мельбурне, Милане, в Риме.
Видя солнце через клетку,
побывав на малолетке
в Монте-Карло и Калькутте,
В Каннах, Клайпеде, Бейруте,
в Карфагене, в Камелотте,
в Кито, Сочи, Миннесоте,
в Амстердаме, в Барселоне,
в Вашингтоне, в Лиссабоне.
Вот опять мотают сроки
в Эр-Рияде и Нью-Йорке,
в Истамбуле и в Бангкоке,
в Лондоне, Баку, Гонконге.
Киев, Бостон и София,
НовоСиб, Мадрид, Афины.
В Бухаресте, в Будапеште
топчут зону снова вместе.
И опять надолго сели
в Копенгагене, в Брюсселе,
в Магадане иль Осере,
в Москве, в Питере, в Марселе.
А и Б сидели, ***, в тюрьме
за какую-то причастность
к нефтяной, таки, трубе.
У одной бедной женщины не было детей. И вот решила она как-то пойти к доброму начальнику колонии...
Крот-педофил или жук-растлитель: кому достанется юное тело главной героини? Читайте в новой книге Ганса Христиана Памелы Андерсон "Тюрьмовочка" в переводе братьев Гриль.