Я имела счастье быть крестницей. Моя крестная мать была лучшей подругой моей бабушки. Она нашла ее, совсем заплутавшую в жизненном лесу, в московской, провонявшей щами, коммуналке и не дала сгинуть в пасти уже раззявившего ненасытную глотку, города. Правдами и неправдами устроила ее в отдел кадров птицефермы и научила подворовывать. Тьфу, тьфу, тьфу - тихонько и стыдливо тиснуть полкилишка куриных попочек, ножек, ручек и шеек, ну это ведь не очень большой грех.... Хотя нет. Ножек не было. Этот дорогая и деликатесная часть куриного тела к нам не попадала.
Я хорошо помню, как на кухне пыхтела кастрюля, набитая толстыми пупырястыми шеями, которые выглядывали наружу, и грустно, по лебединому, пытались свеситься вниз в прощальном поклоне.
Шеи были противными и жирно шершавили во рту! А вот крылышки я любила...
До сих пор у нас с мамой есть любимые местечки на куриных фигурах - мама любит жопку, а я ручки (так я называла их в детстве).
Благодаря этим жопкам с ручками, мы тогда могли платить за кооператив на окраине расстраивающейся Москвы. Мы были счастливы в этом раю, после тесной коммунальной квартиры. И пусть до ближайшего трамвая, который делал круг около кожгалантерейной фабрики, я топала по жидкой грязи минут пятнадцать, в окружении веселых лягушат, звонко квакающих и прыгающих мне на резиновые сапоги, а вдоль трамвайных путей гуляла улыбающаяся корова с томным взглядом. И пусть вокруг нашей новостройки шумел лес, почти у дома цвел желтый, звездчатый гусиный лук и фиолетовая радостная хохлатка. Зато среди замерзших зимой луж на глинистом пустыре, можно было найти и освоить замечательный каток и плыть, как Одиллия и Одетта, в лучах юпитеров светящихся окон. Можно было запускать кораблики в лесной ручеек и пить березовый сок, аккуратно заклеивая потом ранки пластилином. А еще долго стоять, прижавшись ухом к толстому стволу и слушать, как шепчутся ветки.
И еще у меня была собственная комната с диваном и торшером, сделанным из алюминиевых трубок на папином заводе.
Но это все так, небольшое отступление от темы...
Крестную мою звали Евдошка. Она была худой, жилистой и очень сильной. Жизнь трепала ее, как Тузик грелку, но не сумела выбить наивную детскость из любопытной души и абсолютную доброту из сердца.
Евдошка помогала всем! Она умудрялась работать сразу местах, этак в пяти, выращивала сад под окнами своей многоэтажной башни, вязала ажурные пуховые платки, продавая их на маленьком загородном рынке и, параллельно, одаривая всех желающих, вышивала чебурашек и крокодил Генов на детской одежке для знакомых и незнакомых малышат. В ее квартире плыл нежный аромат роз и лилий, которые всегда, почему-то цвели, а в солнечные дни, на стенах сиял ядреный отсвет закатанных помидоров, сквозь оранжево-янтарную мякоть которых пробивался солнечный луч.
Я обожала Евдошку. Самым большим праздником для меня было, когда она, уже постаревшая, приезжала к нам на недельку пожить. Я с обожанием смотрела, как она за обедом, всосав одним глотком борщ, догоняет пятью-шестью котлетами, приправленными тазиком серых трубчатых макарон, через резиновое нутро, которых можно было свистнуть. А потом, когда она пила чай с привезенным собственным вареньем из цукатно-вязких, ароматных груш, откусывая мягкие куски от целого огромного батона, я нетерпеливо ждала...
После обеда она брала книгу, практически всегда одну и ту же - "Локис" Мериме, и долго ее читала... Потом откладывала в сторону и просила меня: "Чет я плохо понимаю, расскажи". И я, наконец дождавшись своего звездного часа, усаживалась около свернувшейся уютным клубком под моим торшером. крестной, и с завываниями и жуткими вращениями глаз, часа полтора пугала бедную женщину. Это повторялось два-три раза в год, но каждый раз, в ее детских, наивных глазах плескался неподдельный ужас.
Евдошка растила дочь... Я подозреваю, что она ее не рожала. Я думаю, что ей спустили этого ангельского младенца, закутанного в кружевные облака, и уложенного в перламутровую колыбель, на лианах, свитых их флердоранжа откуда-то сверху. Испуганно взяв небесное создание в свои заскорузлые от работы лапы, Евдошка стала медведицей. Или тигрицей... Кто там из звериных баб самые отчаянные матери?
Рассказывать, как она ее растила, я не буду, да я и не знаю этого точно. Знаю только результат. Результатом оказалась странная, красивая, тонкая, нежная, рафинированная до белой кости, женщина с длинными пушистыми косами. Она ничего не умела делать сама, даже трусы ей стирала мать, знала пять или шесть языков, увлекалась классической музыкой и старинными украшениями, которые были у нее сложены в сундук из настоящего серебра. В комнате, где жила эта фея, всегда пахло духами и туманами, цвели экзотические цветы, диваны и кресла застилали арабские покрывала и плыла эротическая нега востока. Меня она любила и называла "инфанта".
Помимо сундука, женщина имела мужа. Муж был приходящий и ну, очень свободный художник. Чего - то он там писал, где- то даже выставлялся, был очень творческим и никем не понятым. . Струны его творческой души с возрастом натянулись до звона. Первой струной была непризнанность. Он творил на своих полотнах только весну, но она в его исполнении людей не трогала и денег не приносила. Поэтому весна отдавалась в дар всем, кто не успевал увернуться, и у мамы в комнате до сих пор висит гордая картина "Март", с которой струятся мутные, невнятные ручьи.
Вторая струна звучала звонче - он презирал эти пошлые деньги. Эта струна, впрочем, не мешала ему их брать, как у жены, так и у тещи, небрежно комкая и рассовывая по карманам нечистых штанов.
Третья струна - здоровье. Теория о сохранении здоровья была самобытной. Она не позволяла ему прилично одеваться и поэтому он везде и всегда ходил в растянутых трениках, стоптанных ботах, тряся немытой головой. Также теория отрицала процесс мытья окон и он дико орал, застукав Евдошку за этим занятием. Но зато она не мешала ему в огромных количествах потреблять тещины огурцы, если она не успевала их вовремя спрятать . При этом хруст стоял такой, что казалось, что он жрет их прямо с банкой.
Крестную он не видел в упор. Но если вдруг сталкивался на бескрайних просторах лоджии, то называл исключительно по фамилии. Если был зол, то просто "она".
Евдошка жила в маленькой комнате, так называемой спальне. Есть такие квартиры -двушки, в которых длинная лоджия проходит вдоль спальни и гостиной, не захватывая кухню. На лоджию в них единственный выход - из гостиной. Ну, а из спальни на лоджию - только окно. И чтоб не мешать жить нежной царице своей души, Евдошка лазила на лоджию через него. На лоджии в основном и проходила ее жизнь, там росла петрушка, вихрился задорный укроп, искрились помидоры, ежились пупырчатые остренькие огурчики в банках и хранились лопаты и ведра с торфом.
И ВДРУГ! Крестная решила развести кур...Что бабахнуло в эту любознательную голову, для меня загадка. Я не думаю, что голод заставил ее совершить этот подвиг. Тут было все сложнее. Потрясающее чудо превращения желтых лапчатых мохнушек с остренькими глазками в гордую птицу - курицу, загадочная округлость теплого яйца, появляющегося ниоткуда, и дающее бесплатную, ароматную яичницу, ласковый пух из которого можно было сделать подушку ... И теплые экскременты! Свежий куриный помет!
Вот это последнее, сдается мне, и было главной целью...
Маленьких, желтеньких, когтистых птичек, в количестве пяти, поселили в укромном теплом углу Евдошкиной спальни. Забота о зверушках была сказочная. Правильные корма, теплое яичко, раздолбанное в труху, и свежая, по три раза меняющаяся водичка. И травка, специально выращенная из самых вкусных, отборных семян. И так, может знаете, - ти, ти, ти, ти... ногтем по тарелочке, чтоб клевали. И поцелуи в клювик. И выпаивание капризуль изо рта.
Надо сказать, что одновременно крестная озадачилась выращиванием чудо-помидоров на нашей даче. И окно - лаз на лоджию был закрыт рассадой. Хода через окно не было.
Окутанные, теплым облаком нежной любви, куры росли быстро. Не зря же они выкармливались по всем правилам куроводческого
Соответственно, они так же ударно производили ценный продукт. Нет, нет, не яйца. Яйца были побочным и необязательным эффектом процесса. Они производили Дерьмо!
Евдошка охотилась за пометом ревностно и тщательно, высушивая под вентилятором и любовно складывая в пакетики. Пакетики множились, помидорные перспективы увеличивались, как на дрожжах.
Для производства качественного дерьма должен быть хороший аппетит. Поэтому Куриным девочкам надо было гулять на свежем воздухе. Доступный воздух находился только на лоджии.
Когда я приехала к ним, картина была плачевная. По квартире плыл теплый и утробный дух куриного, не до кондиции высушенного, помета. Дверь в святилище, где жила фея, была открыта настежь. Пух и перья местами украшали ковры, кое - где было прилично ляпнуто.
Полуобморочная герцогиня полулежала на диване, держа в руках надушенный платок. Взглядом заставив меня сесть, жалобно простонала:
- Представляешь, инфанта, они каждые день летят мимо меня на балкон... Каждый день, каждый божий день. Туда и обратно. Летят и летят. И крыльями так хлопают - пфук, пфук, пфук. Инфанта, я умираю...
- Ну не может быть, вам кажется! Не умеют куры летать!
- Но они летят. ОНИ ЛЕТЯТ!! ОНИ ВСЕГДА ЛЕТЯТ! И ВОНЯЮТ!!!
И вдруг, в подтверждение этих слов, огромная белая птица пронеслась над полом, почти не задевая его лапами, дико хлопая крыльями и что-то крича!! КУДАХ, орало чудовище, КУДАХ ТАХ ТАХ. Сыпались снежные пушинки, летели перья, брызгало дерьмо. Фея побледнела и закрыла лицо платком.
Я долго хохотала, почти всю дорогу, тихонько хрюкая в воротник пальто, чтобы никто не заметил. Домой я притащила несколько свежайших яиц и море впечатлений. Рассказала дома, все держались за животики. А бабка затаилась. Она была заядлой дачницей...
Куры оказались побежденными в борьбе с дочерью Евдошки. Слабая мать не выдержала ангельски хрустальных слез дочери, резко пошатнувших ее слабое здоровье. Правда, определенный вклад в судьбу белых птиц внес и художник, писавший весну. Куры, перья, помет и весенний полет творческой фантазии оказались вещами несовместимыми. Тем более, что он постоянно вляпывался в дерьмо босыми ногами, так как тапочки не позволяла ему носить третья струна.
Ты должна сказать ей, что пока здесь есть куры, здесь не будет меня", брюзгливым голосом пробурчал Мастер.
Маргарита не могла жить без любви и весны, и сделалась, как без чувств. Вопрос был решен, куриный мир рухнул.
И Куры умерли. Мне кажется, что сами. От краха любви и подлого предательства.
И вот тут пришла дачная пора. Отцвели яблони, заколосилась редиска, вылез лохматый укроп, тюльпаны с тихими, но плотными хлопками роняли разноцветные лодочки лепестков. Грустно поникла и потеряла аромат романтичная сирень, горько и чуть по- кладбищенски запахла расцветающая калина. Ушли холода, вызванные вредной черемухой.
Настала пора помидоров! Эта вечнозеленая культура была любовью бабушки, ну и крестной, соответственно тоже.
Наши помидоры имели странный жизненный цикл. Всю зиму у нас изо рта, еле успевающего сделать последний втягивающий всхлюп, выдирались опустевшие баночки из-под йогуртов и творожков. В феврале плотный слой из, наполненных землей, емкостей устилал квартиру. К июню, непроходимый помидорный лес закрывал солнце и начинал вывозиться на дачу, партиями, на электричке, так как машины у нас не было. Я ненавидела это дело лютой ненавистью, но была абсолютно бессильна. К осени, на огромной зеленой массе вырастало десяток зеленоватых помидорок, размером с редиску. Их надо было спрятать зелеными в валенки и забыть до весны.
Наличие должного количества куриного дерьма вселило оптимизм в головы неугомонных бабок. Перспективы выращивания на таком золоте плодов-гигантов, бычьих сердец и оранжевых солнц были реальными и ощутимыми. Надо было только завезти на дачу дерьма,
Отгадайте с трех раз, на кого пал жребий?
Именно! Отказать двум спевшимся огородницам мы не смогли. Это значило разрушить светлую помидорную мечту, ведь вся надежда была только на удобрение. Нет, вот так — УДОБРЕНИЕ, собранное, выпестованное и подготовленное к агрономическим подвигам, которые должны были превратить маленький, болотистый подмосковный участок в оазис, забитый до отказа огромными, астрахански-ароматными, тяжелыми и сахарными Помидорами.
Мы взяли две сумки — тележки и поехали к Евдошке. Она загрузила свое золото по самое некуда, утоптала его поплотнее и перекрестила нас в путь.
.
... Сумки оказались неподъемными... Мы нечеловеческими усилиями вперли их в автобус и благополучно доехали до платформы. Всю дорогу там что-то подозрительно булькало и шевелилось, но мы не обращали внимания.
Надо сказать, я была очень молодой и элегантной женщиной. Любила наряжаться, носила модную и экстравагантную одежду. Основной моей страстью был парфюм. Я его доставала правдами и неправдами, на каждый случай имела свой вариант и даже для поездки на дачу подбирала определенный аромат. В тот день, я вырядилась в джинсы, невесомый и практически не заметный на теле топик. Длинные волосы заколола ассиметричным хвостом, картину украсила моднючими темными очками. И на мне были Есте Лаудер, Белый лен.
Нам повезло, в набитой битком электричке удалось занять уголочек у окна, мы встали и поставили сумки. Я победно взмахнула ароматным хвостом, сняла очки и украдкой от мужа улыбнулась красивому мужику напротив. Он мне подмигнул. И вдруг повел носом... Потом еще раз и еще, брезгливо сморщившись. «Сволочь - подумала я - не имеешь вкуса, носи на носу прищепку».
И вдруг... Вагон наполнила ужасающая вонь! Она клубилась почти ощутимыми кожей волнами, парила и пенилась, забиваясь во все поры. Омерзительная, плотная, непереносимая. Народ начал оглядываться в поисках источника... Я тоже завертелась... И тут, с ужасом поняла, что наши сумки забродили. Недосушенное дерьмо, настоявшись в тепле на солнечной лоджии и побултыхавшись в автобусе, ожило. При каждом толчке, оно подпрыгивало и издавало это страшное амбре, звереющее с каждой минутой.
Люди начали возмущаться, особо нежные бледнели и заворачивали носы в платки, самые тонкие натуры готовились падать в обмороки. Нам пришлось выйти. Сменив электричек пять, мы наконец добрались до нашей станции. И оставшиеся три километра перли УДОБРЕНИЕ в полном молчании.
Дерьмо не помогло! Помидоры не стали расти на нашей даче, несмотря на усиленное питание.
Читаю мудрого Эзопа
Его мораль.
И предстаёт пред взором опа.
Как жаль, как жаль!
Тут подхватил меня беспечно
Сам Аквилон,
И сразу вспомнились конечно
Гомер, Солон...
Салютовали мне в Париже
От всех бортов,
Но Понт Эвксинский всё же ближе
Иных Понтов,
Где молодые Колхидянки
(Колхидцы - вон!)
Стирают тоги спозаранку
Промеж колонн.
Им не найти приличной пары,
Хотя пора!
Ведь всюду юные Пиндары
И пиндора'...
На них глядит уже из Рима
Заклятый враг,
Его влечёт необоримо
На Аю-Даг.
А там и полчища Мамая
Грозят бедой.
И Симферополь отступает
Перед ордой.
А там... но полно разливаться,
Экспромт - не стих.
Эзоп не будет отдуваться
Один за них.
* * *
Руки, ноги, уши в жире,
Под глазами масло…
Как без «Ферри» раньше жили –
И подумать даже страшно.
* * *
А хозяин не дурак –
Не заплатит просто так.
Сунет трёшку на подсос,
И тяни как паровоз.
* * *
В жизни такое редко приснится,
Сколько ты сны свои ни вороши.
В сказке все Золушки вышли за принцев.
В сказке, как правило, много «лапши».
* * *
Вроде говорил умно,
А копнули… Фу!.. г…но.
* * *
Мало ответов, вопросов груда,
Этим вопросам тысячи лет:
Можно ответить – ты взялся откуда,
Это не будет полный ответ.
* * *
Кто в философию упал,
Для ясности совсем пропал.
* * *
Чёрный ворон на горшке
Молча лапу лижет…
Не у всех мозги в башке,
У кого-то ниже.
* * *
Любовь проходит
Рабство остаётся.
Такое нам наследство
Достаётся.
* * *
Любим ездить по гостям,
По различным волостям.
Но нахлебников, как видно,
Не выносят. Да, обидно.
* * *
А если совестливый очень,
Тогда сиди чернорабочим.
* * *
Ах, что творится там, отцы,
Блин, в этом зазабории!
Корыстолюбцы-хитрецы,
Вершат свою историю.
* * *
Брехать не станет углежёг,
Ему ль в завоеватели…
Сама история не лжет,
А врут перевиратели.
* * *
Дуриком прожить – тюрьма, -
Голым средь чащобы.
Глупость – это часть ума –
Самой низшей пробы.
* * *
То ль жизнь нас часто мучает,
Её – быть может мы.
Судьба пришлёт вам случай –
Как правило, буллит.
* * *
За какие согрешения
Занесло тебя «сюды»…
Погружайся в размышление
Если в ванной нет воды.
* * *
Ох! и свиньи вы вообще,
А не Мани, Вани –
Накидали тут ушей –
Подметай за вами.
* * *
Когда идёшь кого-то бить,
Неплохо б в голову вдолбить:
Не приползёшь на радостЯх
На четырёх своих костях?
* * *
Дворники и почтальоны
Получают миллионы.
В гастроном не рвутся, кстати,
Чтоб всё разом не истратить.
* * *
Бегал лосик по дорожке,
Лосику отшибли ножки;
Мясо – кто незаменим,
Остальное – остальным.
Г А Р П И И
Жилицы со строфадских островов,
С телами птиц и ликом милой девы.
Мне слышатся прекрасные напевы,
Нельзя пред ними ни склониться ниц.
Легко поймать из них любую в сеть.
У светлых дней конец есть и начало –
Земная жизнь всё это замечала,
А изменить течение не сметь.
Есть острова для галок и ворон,
Где делят ворвань не щадя друг друга,
Где место есть для лжи, корысти, блуда,
Где шум и гам стоит со всех сторон.
Жизнь требует бить клювом и кричать,
Жизнь требует держать кусок отбитый.
А коль не так, тогда сойдёшь с орбиты;
Некролог напечатает печать.
* * *
Человеку убеждение
Не даётся от рождения.
И выходит что в тиши
Может всё себе внушить.
Станция метро Приморская, начало века. Какой-то шустрый то ли узбек, то ли таджик в оранжевой робе продает строительные брезентовые рукавицы, сразу несколько пачек - качественные, дублированные, очень приличные. Уж где он их раздобыл, не знаю, но товар в розницу идет нарасхват, благо цена вполне разумная, а вещь это в хозяйстве нужная.
Подходит гордый сын Кавказа, интересуется:
- Пачём пирчатки?
- Рукавицы это! чурка ты нерусская... - обижается таджик.
Лежал я в травме Института скорой помощи. А там такие интересные пациенты попадаются порой…
Привезли к нам как-то мужика с перебитой ключицей. Ясное дело, спрашиваем, где его так угораздило. «На охоте» - говорит. Ну, разговорили мы его, и поведал нам мужичок страшную историю.
Отправились они с другом на кабанов, в засидку. Приваду разложили, на насест свой забрались, как курочки Рябы, ждут. Смеркалось… И вот, совсем уж в темноте, зашевелились на полянке кабаны. Бац, бац!… Визг, рёв, кусты трещат…
Наш охотник пулей вниз – кровь на траве! Попали! он – по следу, впотьмах, бегом…
Трах-тарарах! – куда-то в яму, на что-то живое и хрюкающее… Получает мужик хрюкалом под дых со всей кабаньей дури и перепуга, и хряк, пробежавшись по нему, разворачивается, как «Юнкерс», на второй заход – добивать. Мужик ружжо свое 12 калибра вскинул – и в упор! В себя приходит – рядом кабан хрипит, доходит, а сам он рукой пошевелить не может. И ничего удивительного – отдача у 12 калибра такая душевная, что и с плотно прижатым прикладом синяк на плече можно заработать, а тут навскид…
Но самое интересное даже не это, а то, что сразу после операции (поставили мужику титановую пластину на ключицу, свинтили) он засобирался и к субботе с криком: «Там же привада пропадает!» сбежал из палаты на охоту, «на кабанов»…
По Донецку гулял Порошенко
Очень был он похож на Ханой
Фейс разбили ему хорошенько
Как корыто старухе одной
Так просто публикую мысли с одной только целью - срочно подкинуть телефончик для пранкеров (044) 233-23-61 - это телефон горячей линии записи добровольцев хунты на ЮВ Украины
Пускай ребята поиздеваются над хунтовскими комиссарами через Интернет
В чат этого стрима не могу скинуть эту просьбу Жми сюда