Автогонщик
Вася-Пончик
По кустам не ворожил,
Как-то смаху
Снял деваху
Покататься предложил.
Что бы справиться на шару,
Снять финансовый вопрос-
Двести шел, как по бульвару
Да сорвался под откос.
Повезло! И не разбился,
И как в цирке чудеса-
Стал внизу, куда скатился
На четыре колеса!
И вскричала девка-пышка:
-Ну зачем так усложнять?!
В лес завез и, дескать, крышка!
Обломался! Будем спать.
Прилетел сочувствующий ангел,
весь пушистый с головы до ног -
Ухожу в глухую несознанку,
чтоб никто понять меня не смог:
Не люблю летать над суетою,
над гурьбой, над схваткой, над страной –
Жизнь оттуда кажется пустою –
без страстей, без слёз, без параной.
Обнимаю свой шесток сверчковый -
не хочу остаться не у дел,
Глажу шерсть у козочек и овнов -
отдавая должное судьбе.
Жаль судьбу переиначил кто-то,
наизнанку вывернута ложь.
Голова внизу, а сверху боты.
Иглы прячет внутрь колючий ёж.
Дождик вверх пошёл из старой лужи -
хорошо, когда журчит вода...
Всё бы ничего, но почему же
я с тоскою вглядываюсь в даль.
***
Я летел. Пародия.
Это я летел к тебе с приветом,
да под дождь из лужи угодил.
Не на все вопросы есть ответы.
Ну зачем я крылья намочил?
Вот сижу теперь с тобой и сохну,
глажу коз и ежиков по лбу,
а ведь мне, дружище, надо срочно
чью-то перекраивать судьбу.
Что ж, давай по рюмке для сугрева
да споем одну из параной...
Все, пора. Мне в небо и налево.
Ген, а может быть и ты со мной?
На СШГЭС инженером работает мой друг детства. Когда на станции все это случилось, я ему позвонил – телефон молчал. Написал по электронке - ответа не последовало. И когда, каюсь, я уже готов был предположить самое худшее, Сашка, наконец, написал мне на «мыло», что у него все нормально. Хотя в день аварии он все же был на смене вместе со своей женой, и они покидали рабочие места по колено в воде. А под ними все уже было затоплено. Сашка выполнил свой служебный долг до конца – он отвечает за базы данных, т.е. за ведение компьютерных архивов на станции, и передал «на верх» все компьютерные данные, зафиксировавшие аварию. За что ему честь и слава. Но это решать уже не мне. А я, раз уж с Сашкой ничего страшного не произошло, все же о веселом. Полтора месяца назад мы с ним ездили в Казахстан, в деревню нашего детства на Иртыше. Списались и приехали в Красноярск - я из своей северной тьмутаракани, он из своих хакасских Черемушек. Сели на фирменный поезд «Красноярск-Москва» и поехали до Омска. В купе на четверых – блестящем, чистеньком, с мягкими диванами, - к нам никого не подсаживали. Мечта, а не поездка! Довольные, мы попивали чаек и под перестук колес болтали о том, о сём, а за окном вагона проплывали чудные сибирские пейзажи. Вежливый проводник принес нам белье (ну, просто хрустящее от чистоты!), предложил заправить постели. Мы отказались – что, безрукие, что ли, в конце концов?
Диваны были такие мягкие, что доставать матрасы с багажных полок и раскладывать их не стали. Вот только сиденья диванов почему-то оказались узковаты.
- Конструктивная недоработка, - по-инженерному важно сказал Сашка.
- Да, у нас всегда так, - с писательским сарказмом поддакнул я. – Но спать можно. Главное – мягко.
Спать все же было неудобно – то рука свалится, то нога, а то и сам вот-вот сверзишься. Напротив меня кряхтел и ворочался Сашка, испытывая те же проблемы. Когда поезд подъезжал к Омску, проводник пришел за бельем. Плохо выспавшиеся, мы сидели на скомканных простынях и хмуро отпивались крепким горячим чаем. Проводник с удивлением посмотрел на нас:
-Вы что, так спали?
- А что такое?
Проводник молча залез рукой за спинку Сашкиного дивана, чем-то там щелкнул, и спинка удобно улеглась на узкое сиденье. Постель сразу стала раза в полтора шире. Мы с Сашкой оторопело посмотрели друг на друга. И, не переставая, хохотали до самого Омска…
Фиг всегда всё узнаёт первым. Когда в деревне возникнет какая непонятица — люди к нему.
Потом говорят между собой:
— Коли бы это было на самом деле, Фиг бы знал. А раз Фиг не знает, то и значит, никто не знает.
Тако-то уважают старого Фига. И каждый день с утра до вечера колготится он с деревенскими, ровно с малыми ребятами, да и ночью спать спокойно не дают. Только задремлет старик на печи, валенок под голову поудобней примостит — стучат в окно.
— Кого там опять нелёгкая? Что надо?
Спрашивают угодливо (ночь-полночь понимают, стыдятся вроде за назойливость, а любопытство печёт, на месте сидеть не даёт):
— Фиг, ты знаешь?
А Фиг всё знает. Кабы не знал — промолчал бы. А его знания распирают. И рад бы не отвечать, да просветительский зуд уж такой нестерпимый! Так и свербит, так и тянет за язык.
Нехотя вытянет валенки из-под головы, напялит на ноги, бороду пятернёй расчешет — и айда на двор мужиков просвещать. А куда деваться? Если не Фиг — то кто?
А народ знания получит — и дальше тащит охапками. Кто к себе домой, кто к зазнобе — поудивлять, умищем покрасоваться. А кто выйдет в чисто поле — и сеет. Спросят такого:
— Что сеешь, не пахамши?
А он важно эдак, с апломбом:
— Али не по глазам? Разумное сею. А с ним ещё доброе. Ну и вечное тоже ж, а куда без него.
— А чтой-то ты разумное-доброе-вечное сеешь? Что за трава такая? Что за растение?
— А Фиг его знает.
Фиг всё знает. И про сеятелей знает и про то как разумное от доброго с вечным отличить. И зачем они сеют и что нарастёт — всё Фиг знает. Вы ему в окошко стукните:
— Фиг, знаешь? Фиг, разберёшь? Фиг, поймёшь?
Фиг вам ответит.
Доброты неслыханной старичина. Что у него ни спроси, хоть дырку от бублика — расстарается, сам состряпает. До утра не уснёт — будет кумекать да фигачить. А утречком, не спав, не курив, с носу не стреляно, в роту не чищено — а уже притаранит:
— Фиг — вам!
Да и маслицем сдобрит.
Каждый его знает, а проезжему-мимохожему найти непросто. Когда чужеземцы ищут старика, то могут легко заблудиться — в деревне родственников-однофамильцев полно. Начнут чужака расспрашивать-уточнять: «Вам какого Фига?» И только один ответ будет верным: «Основоположника пофигизма.»
Наказы его в народе почитают. Сами так живут и деток приучают: за что ни возьмись - чтоб всё было по Фигу.
Приходится признать, что бабы – дуры,
Как не пытайся их боготворить.
В башке у них всегда одни «амуры»,
Как написал еще Экзюпери.
Уж сколько лет, как Николай Коперник
Установил, что вертятся они…
Не надо мне - Копернику поверьте,
Уж он-то не доказывал фигни.
Еще, я помню, Диоген из бочки
Всех уверял, что бабам веры нет.
Не зря Евклид не рисовал цветочки,
Не одобряя промискуитет.
Тутатхамон, и тот сказал однажды:
- Я бабам не доверю свой Атев!
Короче, говорил такое каждый,
Пожив, познав и в срок заметерев…
А древний пращур, завалясь на шкуры,
Бубнил невнятно, хоть и не поэт:
- «Я не эстет, но бабы, все же, дуры!
Им не помогут веянья культуры,
Цивилизация и ввод адвокатуры…
Им даже не поможет Интернет!»
И ответ
Антигерою - гаду и кретину
Суровый дан, но женственный ответ.
Пусть знает он, невежа и скотина,
Что жизни нет без женщин! Точно нет!
Пусть он поймет, что женщин обижая,
Он не получит одобренья здесь...
И Диоген, из бочки вылезая,
Ему начистит его подлый фейс.
Коперник астролябией по тыкве
Его валтузить будет от души,
Пока он не запомнит, не привыкнет,
К тому что наши бабы хороши!!!
Я заехал в новую квартиру,
Денег кучу за неё отдал.
Пол кривой, кривые стены, дыры
Я в гробу такой жильё видал.
Отвалились в первый день обои,
Батарея "писает" в углу.
Вижу в щели небо голубое,
А соседку в щелях на полу.
Коммунизм мы строили когда-то,
Нонче строим мы капитализм...
День строителя, конешно, это дата!
В этот день спрошу у вас, робята,
Вам знакомо слово - "гуманизм"?
Вижу я - уныло и печально стынет луч застуженной луны. Прячут звезды вековую тайну, их глаза отсюда не видны. Предо мною взора бесконечность затянула мрака кисея. Но я знаю, там за тьмою - вечность. И я знаю, вечность - это я.
Татьяна Игнатьева
Когда мне совсем невмоготу и нервный бунт, созревая, не поддаваясь ни уговорам разума, ни водке, становиться нестерпимым и рвущимся из мышц и гортани на волю, я ухожу на безлюдный берег моря, сажусь на песок и, глядя на бирюзовый не покой стихии, заговариваю с ней о вечном. Это вечное у каждого живущего своё. У меня тоже своё вечное. Иногда оно переполняет меня так, что я не в силах удерживать эту бесконечность в своём сердце. Оно вырывается, пеленает меня в незримый саван и уносит в моё одиночество. Тогда я слышу Бога и Он слышит меня. Я начинаю понимать что оба мы, и ОН и я, бесконечно одиноки в непостижимой до скончания времён Тайне, пути к вратам которой неведомы ни Ему, ни мне. И в обыденности, Он в своей, а я в своей, мы бежим от этого завораживающего, непобедимого одиночества кто куда и любыми способами. В чём она заключена эта вечность? В моей вере в Него? А что если в Его вере в меня? В силе духа? В победах? В поражениях? В самопожертвовании? В малодушии? В любви? В предательстве? А может быть в распахнутых в мир глазёнках смеющегося ребёнка? Или плачущего? Возможно это то чем я горжусь или наоборот то чего стыжусь и наивно пытаюсь стереть из памяти. А может вечность в руках матери? Или в глазах отца, наблюдающего, как старательно прицеливаюсь молотком, чтобы забить свой первый в жизни гвоздь в строительство собственного моста от берега моего рождения к берегу моей смерти? А быть может в том, что не позволило разорваться моему неприкаянному сердцу, когда хоронил их? Я не знаю, но не знает этого и ОН.
Почему плачет небо? Оно не плачет, просто идёт дождь? Я тоже не плакал, я выл в зверином бессилии, когда Сашка, прикрывая нас от "духов", не успел добежать до уазика и остался лежать на пыльной дороге, питая её своей кровью, как жертвоприношением богу войны за то чтобы он оставил мне жизнь. Сашка, Серый, Шурка, Витяня. Пацаны, я прожил бешеную жизнь. Политики и журналисты, разведчики и контразведчики, бандиты и полицейские, бедность и богатство, хижины и замки, война и солнечный берег моря, наручники и свобода.
Я сидел на обочине дороги в ста метрах от здания внутренней тюрьмы и измученный издевательскими четырнадцатичасовыми допросами и одиночной камерой, но свободный. Обещали упрятать на двадцать лет.
Они выкинули меня на улицу ночью. Звёзды не зло улыбались мне и очень хотелось курить. Какой-то, проходящий мимо араб, протянул мне сигарету, зажигалку и мобильный телефон. Он ничего не говорил мне. Просто кивал головой, улыбался и ждал пока я позвоню домой. Сколько в этом иронии вечности? Почему я до сих пор жив? Меня не убили в 93-м, в 98-м, в 99-м, в 2001-м, в 2002-м. Ведь должны были. Не вы ли, братья мои, ещё тогда, на войне приняли на себя все эти смерти, даруя мне мою вечность? Спиртом из полевой фляжки прижгу ком в глотке, поминая вас душой своей, жизнью своей и болью своей.
Я живучий? Наверное. Говорят, что Он рано забирает лучших. Я не лучший. Лучшие, это они, Сашка, Серый, Шурка, Витяня. Бог, пусть их вечности, там, у Тебя, будут светлыми и благостными. Что? Каждый из нас и есть вечность. Я верю Тебе. И верю в Тебя. А Ты, пожалуйста, верь мне и верь в нас. Аминь.
У секретарши симпатичной
Всегда забот невпроворот,
Но нету счастья в жизни личной,
С ля-муром жутко не везёт.
У ней во всём лихой порядок.
И кудри белые до плеч,
Глаза-огонь и ротик сладок.
И темпераментна как смерч.
Очами теми с обожаньем
На шефа смотрит откровенно.
И чай и кофе непременно
У ней готовы к совещаньям.
Спешит без устали в атаку,
Стреляют с меткостью глазёнки,
Взрывают броская юбчонка
И ноготочки с красным лаком.
Но злобный босс всегда не к месту
Отчеты требует и тексты.
Он глух и нем на комплименты,
Ему давай лишь документы:
"Не понимаю Вашу драму!
Вы на работе, Маша, спите!
Но одевать в обед пижаму?!
Вот это слишком уж, простите!"
И улыбнувшись вдруг отважно
Спросил с лукавым настроеньем:
"Чем занятЫ Вы в воскресенье?!
Ответ узнать мне крайне важно!"
О! Маша сразу оживилась
И ошалело возбудилась,
Шепнула пылко: "Ничего!"
И крышу страстью унесло.
ПоплЫли грёзы про любовь.
Но гадкий босс нахмурил бровь:
"Так вот сегодня, без сомненья,
Напомню Вам - не воскресенье!!!"
Мария тут схватила чайник
И волю сжав в кулак потуже,
Сказала: "Если б Вы, начальник,
Таким как есть мне были мужем,
То я б Вам с ядом чай дала!"
А босс, качая головой,
Сказал: "Будь Вы моей женой,
Я б выпил чай тот весь до дна!"
Живут во мне женщины странной порою…
Одна – грациозна, искриста, вольна,
Пронизана солнцем, согрета любовью,
И радужным счастьем беспечно полна.
Другая – степенна, строга, величава.
В ответе за всё! За семью и уют.
За нею – решенья… И чтоб ни решала,
В ней мудрость и слова достоинство чтут.
Ещё одна – словно печаль, одинока,
В осеннем дожде златовласой листвы,
В бессонных ночах, пригубив от Истока,
Вся в путах сомнений, в сетях пустоты…
И где-то в глуши утомлённого сердца,
Вдали от недобрых, завистливых глаз,
Девчонка-подросток, за тайною дверцей,
Полна восхищенья и шумных проказ…
Я в образах этих тону и теряюсь.
Ответить себе, кто я есть, не берусь…
И лишь без остатка «во имя» влюбляюсь,
И Господу жарко «во имя» молюсь…
07.08.09
Авторская песня "Настроение"
Автор и исполнитель Мария Борисова-Ипокерена
Слова Татьяна Морозова
Кто хуже (мой скользит по лицам взгляд):
Крикливый хам иль хладнокровный гад
Или рубаха-парень подпитой
С предельною "святою простотой"?
А может - в зеркале - "почти интеллигентный" -
Ленивый, глупый и индифферентный?