Намахнул я стакан самогона,
Полыхнуло в желудке огнём:
"От такого и свалятся кони!
А наста...ик...ваешь ты на чём?"
Чую, как меня быстро развозит:
"Помню,"Чонкина" как-то читал,
Там ученый чудак из навоза
Самогонку чистейшую гнал!"
Посмеялись с хозяином вволю,
А потом мне Митяй говорит:
"Я куриным помётом доволен.
Залечил даже этим гастрит!
Добавляю сушённых какашек,
С горкой горсть на ведро первака,
Так в деревне все делали нашей,
А потом пусть стоит два денька.
Перегнать ещё можно вторично."
Митька пьяно мне смотрит в глаза:
"Ну а я процедил - и отлично!
Видишь сам, чистый он как слеза!"
Затошнило меня как-то сразу,
Соскочил я и телик включил:
Жириновский заканчивал фразу
Кулаком по трибуне лупил:
"Вы хоть что мне тут все говорите,
Я настаиваю на своём!"
"А скажи, туалет где твой, Митя?"-
- произнес я с огромным трудом...
...Выворачивало на изнанку
Меня целые сутки потом.
Маргонцовочки выпил пять банок,
Всё равно жириновским дерьмом
Пахло всё - соль, вода, даже мыло,
И жены из тюльпанов букет.
А когда, наконец, отпустило,
Я порвал синий свой партбилет...
...я отхлестал её по щекам розами, изо всех сил пнул ногою спальный вагон и плюнул в проводницу – суку! Потом развернулся, в сердцах взмахнув руками, и убежал, будто раненный лось, стыдливо покачивая развесистыми рогами, разбрызгивая по перрону горячие липкие сопли. Да-да, вы не ослышались, сопли! Эти густые эманации, сок моей души…
Почему так жесток мир? Кто ж его знает…
Вы провожали кого-нибудь навсегда? Нет? Тогда эта хрень не для вас. Нет, на самом деле, я ничуть не лгу. Идите, не парьтесь. Уткнитесь в сериалы про ментов, смакуйте вчерашнее пиво и бойтесь жён. Вы – настоящие мужчины! Спартак – чемпион!
А я провожал... И не раз. Сейчас мне плохо. Но сытно. Я мёртв. Как всегда.
Теперь я расту в теплице, и сначала ко мне без спросу подвивают грушу, а затем снимают очередной урожай. Рубят весною сучки и вешают на опростанный пенёк картонную бирку: «Овашчь». Поливают по графику каким-то вонючим дерьмом и ждут новых побегов. Терпеливо ждут, покуривая у камина тонкие папироски и что-то тщательно высчитывая на калькуляторе.
Когда же, изредка, я начинаю стонать по ночам, обуреваемый тоскою к движению и жаждой иной жизни, откуда-то из темноты вдруг возникает узбечка с ведром, дырой в колготах и острой тяпкой в немытой клешне. Подплывает на цирлах, не спеша, поплёскивая сисями, словно разбойничья ладья тёплыми волнами турецкого Босфора, и страшным шёпотом обещает произвести мне вазэктомию, если «тавая разыбудит Ильхана, да-а?»
И так - каждый раз. Честно.
А вам уже проделали вазэктомию? Серьёзно? Тогда тоже проходите, вы неинтересны мне. Даже если вы самый настоящий: с добротно отвисшим пузом и пальцами вразлёт. Идите себе. Всё равно вам уже предначертано одно: чтоб гундосая бабуля в сортире бесцеремонно шарила шваброй по вашим ботинкам, пока вы... хм…, и причитала бы при этом строго: «Стока мужиков развялося, итить! Ходят тут, сцуть, панимаишь! Дома тоже на пол сцуть? Развялося…»
Дошло? Отныне, окромя такой вот бабки, никто и не назовёт вас мужиком, больше некому! Ни соседка с пятой квартиры, ни дура Ленка – б***ь такая крашенная! Ни эта курва, ну… как её? О! Бывшая Ж! Не назовёт! Даже если вам выхолостили только мозг, милостиво оставив яйца на сувениры.
Провожать навсегда означает мучительно умирать, глубоко запуская корни в навоз, позволять околачивать с себя груши, и подспудно бояться грозного серпа и трепанации.
Но всё это неправильно! Несправедливо! Противоестественно... Провожать должны вас, не наоборот. Всегда. Запомните это: всегда!
Очнитесь же, наконец, от ленивого сна… и вставьте дуре Ленке по самые помидоры. Может, полегчает. Но, конечно, лишь в том случае, если вам подфартит улизнуть со своей грядки, не разбудив истопника Ильхана. Или же... если постараетесь скорее позабыть про неё…
Готовит власть великие
Законы, словно пули.
Бастует педивикия,
Жужжит рунет, как улей:
Готовят списки черные,
И нано-фильтры точные,
Не будет, детки, порно вам,
Не лезь, куда захочется.
Расти, стена китайская,
Запреты – многогранные.
К нам не пролезут зайцами
Агенты иностранные.
Арест за песню ст****ю,
За митинг штраф нешуточный,
Что, доигрались, гоблины?
Что, мурки, домяучились?
Пораспрямились спинами?
И посветлели лицами?
Шабаш! Дитю невинному
Нельзя про оппозицию!
Безумно однообразно желание выделяться…
Покрасить в лиловый ногти, а волосы - в изумрудный…
Возможно, побрить затылок, а, может, как у паяца,
Поярче лицо раскрасить… Всё это не так уж трудно.
Вдеть серьги и в нос, и в брови… Отрезать подол у платья…
Узором татуировок покрыть беспощадно кожу…
Зачем это тем, кто полон, пытаюсь всегда понять я?
А скрыть пустоту всё это, конечно же, не поможет…
Мне, право, жаль
хромых, слепых, горбатых,
скотину жаль, когда ножи звенят…
Но более всего
мне жаль богатых,
как будто сам я на Эстер женат.
И хоть коллизий в жизни
мне хватает,
а счёта в банке нету вообще,
но сердце от любви к богатым тает,
как тает масло в огненном борще.
Ну мне ль богатым сострадать, ей-богу? –
ведь я же сам сплошной
плевок судьбы,
но всякий раз спешу, как на подмогу,
на зов многосерийной городьбы.
Ах, бедные мои миллионеры! –
пройдохи предъявляют им счета…
Помочь бы чем, да рубль упал без меры,
практически не весит ни черта.
Купил недавно тапочки с получки,
талоны отоварил на жратву –
и всё, и мой бюджет дошёл до ручки,
зато без вымогателей живу.
И мне плевать на шантажистку Сару,
о, если б посягнула эта тля
на самое святое – стеклотару –
она бы бледно выглядела, .ля!
Я этой Саре не Луис Альберто…
И Марианна тоже хороша –
все бабки перекачивает в Бето,
а мне за состраданье - ни гроша.
Ну, ладно, я и так перекантую,
но, видит бог, лишь только об одном
молю я эту женщину святую –
чтоб закруглялась поскорей с кином.
Иначе я у ящика засохну
от слёз, что градом катятся с лица,
иначе я не выдержу и сдохну –
от муки, у которой нет конца!
На волнах ассоциаций
В легкой маленькой лодчонке
Попытаюсь покататься,
Словно чопорная чомга,
Гребешки - невесты платье,
Синь воды - судьбы извивы,
Не решаюсь оторвать я
Взгляд от бурного прилива.
На песок швырнув лодчонку,
Поползла волна обратно,
Шепчет тихо: - Не при чем я,
И вздыхает аккуратно.
А на мокром темном камне
Штамп расплющенный медузы.
И теперь идти куда мне?
Вверх? Язык тропинки узок.
Между скал, что корни сосен
Обнимают крепко-крепко,
Поползу, усталость сбросив,
От жары прикрывшись кепкой.
Вдруг дойду до крыши мира
К небесам оттуда ринусь?
А пока - под камнем сыро,
Мох пушистый, как перина.
Сжавшись в каплю, брошусь в зелень,
Солнце здесь меня не выпьет,
Подниматься не намерен,
Но завыло эхо выпью,
Полетели злые души
По тропинке камнепадом,
Вот некстати. Так неужто
Высыхать до срока надо?
Вздрогнул день под лапой ветра,
Гром откликнулся ворчливо,
Дождь сечет бока Ай-Петри,
Я бегу ручьем к заливу.
Где ты, маленькая лодка?
На волне дрожит скорлупкой.
Так закончил я поход свой,
Нерасчетливый и глупый.
Но жалеть о нем не стану:
Капли падают все реже,
Хорошо лежать туману,
На спине большой медвежьей.
Хорошо и мне, хоть сыро,
Хоть мечтаю об обеде.
Не достиг я крыши мира,
Но пока она не едет.
Ключ к сердцу женщины мужчины ищут сами.
Кто дарит шмотки, парфюмерию, цветы,
Или заваливают в личку дам стихами
На сайте "Мамба" из Перми, Алма-Аты...
А кто-то подвиги в честь женщин совершает:
То лезет в горы, то ныряет глубоко.
Иных красавиц это просто восхищает,
Но есть такие, что считают дураком.
И потому лишь , избежать чтобы конфуза,
Чтоб предсказуем был желанный мне исход,
Когда был юн, ещё на первом курсе ВУЗа,
Хоть балагур я и, пожалуй, не урод,
Подстраховался навсегда одной вещицей,
Она всегда со мной, куда б я ни пошёл!
И знаю , что облома с нею не случится.
За двадцать лет в том убедился хорошо!
Не надо долгих уговоров и признаний,
И на колени даже можно не вставать.
Я достаю свой ключ и все мои мечтанья
Осуществляются. Желанную в кровать
Несу я вскоре, открываются все чакры,
И неприступность превращается вдруг в страсть.
И , слава Богу, что без помощи виагры
Ещё способен ублажать и Оль, и Насть!
И вот сейчас сидим мы с девушкою милой.
Стоит вино. "Прости, Стебо, но я не пью."-
- "Один глоток!" Она ресницы опустила.
И я свой старый верный штопор достаю....
и опять, не дождавшись «спокойной ночи»,
засыпаешь, в надежде на «доброе утро»,
пробираясь сквозь снов лабиринты смутных,
ты, конечно, проснуться ужасно хочешь
от пускай виртуальных, смешных кому-то,
поцелуев безумно-счастливо-нежных,
от улыбочки славной… но всё, как прежде –
потерялось в сети где-то «с добрым утром!»…
******
а когда вдруг ловишь себя на мысли ты,
что уже не очень-то и скучаешь и,
что экран любимым номером высветит,
ждёшь не так уж трепетно и отчаянно,
начинаешь думать, что «а неплохо мне
быть такой свободной и независимой»,
что не должен какой-то там шут гороховый
так вторгаться нахально в жизнь, и в мысли, и
в кровь твою эндорфинов волнами,
что свобода – важнее сиюминутного…
…только спишь в обнимочку с телефоном и
умираешь почти что от «с добрым утром!» ты…
Непроста и довольно коварна стезя стихотворца.
От бушующих дум эйфория приходит в ночи.
И с лукавой бессонницей воле нет смысла бороться,
И для кофе находится много весомых причин.
Но отнюдь не всегда вдохновение дарится высью,
Вожделенные пальцы напрасно хватают перо.
Лишь мерещатся рифмы, но кто-то командует: - Брысь! - им,
И они, словно дым, улетают в свой звучный мирок.
Ах,если б мог сказать,я вам в лицо
Вы,трусы господа,вы трусы!
Но ночь скрывает лики подлецов
Толпой и в темноте,наносятся кинжальные укусы
А как встаешь,включаешь свет
От комаров простыл и след.