По лесу пробежал слушок,
Что занемог бедняга-заяц —
Внезапно слег, в бреду ссылаясь
Не то на заворот кишок,
Не то на боли в пояснице,
Не то на рак, не то на рок…
Ну, в общем, рад бы, да не мог
Добраться до лесной больницы.
И вот, столкнулись как-то вдруг
У входа в заячью обитель
Медведь — потомственный целитель
И волк — известнейший хирург.
Один — прославленных шаманов
И колдунов достойный внук…
Другой же — избавлял от мук
Всех жертв охотничьих капканов.
К работе, что как мир, стара,
Пылая подлинною страстью,
Подчас своей зубастой пастью
Кромсал не хуже топора.
И в зной, придя на водопой,
Где всякой живности без счёту,
Его «топорную работу»
Мог не увидеть лишь слепой.
Не избежавшим этой доли
Был каждый третий, как ни спорь...
Медведь же мог любую хворь
Лечить практически без боли.
И, средь любителей диковин
Стяжая славу и успех,
Он не вылечивал лишь тех,
Кто был скептически настроен.
И вот, столкнувшись у дверей
Очередного пациента,
Два наших ярых оппонента,
Стараясь выглядеть мудрей
И, раньше срока, меж собой
Не затевать вражды и драки,
Прошли туда, где в полумраке
Лежал зайчишка чуть живой.
Его нещадно бил озноб,
Коробя худенькое тело…
И первым волк взялся за дело:
Пощупал пульс, потрогал лоб…
И так, как был на тот момент
Уже немалый опыт нажит,
Он молвил: «Вскрытие покажет
Чем занедужил сей клиент!»
Настала очередь медведя
Провозгласить и свой вердикт.
Он тоже, сделав умный вид,
К осмотру приступил немедля:
Помял живот косматой лапой,
Как залежавшийся товар.
«Ну, заяц, дам тебе отвар,
Смотри, на простынь не накапай.
В момент избавишься от колик.
Я им вылечивал слоних…»
Больной с тоской смотрел на них,
Как на удава смотрит кролик.
А доктора, меж тем, к нему
Ослабевая в интересе,
Давясь от гордости и спеси,
Взялись затеять кутерьму.
И в поединке изощренном
Вошли в безудержный экстаз,
С употребленьем слов и фраз,
Понятных только посвященным.
И было зайцу невдомек,
Что на беду свою и горе,
Став явной пешкой в чьем-то споре,
Он влился в лагерь безнадёг.
Уже, закатывая глазки,
Он только кашлял тяжело...
А между тем всё дело шло
К вполне естественной развязке:
Когда точить впустую лясы
Иссякли силы в докторах,
Переругавшись в пух и прах,
Они убрались восвояси.
Наш заяц долго не страдал —
Как кит, что выброшен на сушу,
Он вскоре отдал Богу душу,
Или, точнее, «дуба дал».
И, дабы выяснить причину,
Что предварила сей итог,
Он был доставлен в местный морг,
Где средь ветвей, согласно чину,
В наряде хоть и простоватом,
Но строг и важен, как халиф,
Нес вахту старый лысый гриф —
Лесной патологоанатом.
Влача извечный свой удел,
Он, игнорируя подранков,
По части вскрытия останков
Давным-давно «собаку съел».
И мигом долг исполнив свой,
Без состраданья к юной жертве,
Он трактовал причину смерти,
Как отравление свеклой.
Поправ тем самым все святыни,
Кичились коими врачи,
Бросая, словно кирпичи,
Друг в друга фразы на латыни.
Спасти же зайца, видит Бог,
От этой пагубной напасти
Могли не зубы волчьей пасти,
Что так и ждут урвать шмоток,
И не медвежий атрибут,
Который, право, пить-то жутко,
А промывание желудка,
По сути — дело трех минут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В миру порокам нет числа,
И я осмелюсь усомниться:
Что хуже — просто быть убийцей,
Или, назвавшись «важной птицей»,
В плену у собственных амбиций
Вершить гуманные дела?
Процесс не терпит суеты.
Творю шедевр! Пишу картину!
Её увидишь нынче ты!
Вот в чем волнения причина.
Моей руке послушна кисть.
Подобран тон, ложатся тени,
Точны движенья и легки.
И линий тоненьких сплетенье...
Но вот опять (ну, как спецом!)
Неровный штрих- и всё пропало!!...
Иду я умывать лицо.
И буду краситься сначала.
Не от хорошей жизни воры
Крадут, где плохо что лежит.
«Когда б имел златые горы»,
Не воровал бы наш мужик.
***
На одной жилплощади часто льётся кровь:
Ты враждуешь с тёщею, пилит нас свекровь.
Не покинем терема, хоть кругом враги,
«Мы с тобой два берега у одной реки».
***
Стану скоро весьма агрессивною,
Я терплю, почитай, каждый год:
«Называют меня некрасивою»,
И в модели жюри не берёт.
***
Милый, не прячь свои очи,
Я притомилась, прося
«Синенький скромный платочек»
Евро за сто пятьдесят.
***
Режим в ателье воцарился беспечный,
Почти все работницы смылись на юг.
«Ещё он не сшит, мой наряд подвенечный?» -
Пытала невеста младую швею.
***
Я машинисткою на кране башенном
Весь день работаю аж допоздна,
Ты с кем, любимый мой, там водишь шашни-то?
«Мне сверху видно всё, ты так и знай!»
***
Барак наш в дырах и заплатах,
Хоть плачь, но тронуть не моги.
«Враги сожгли родную хату»,
А, может, это не враги?
***
Здесь Хохмодром всему начало,
Не знаю, как с него сойти.
«Зачем, зачем я повстречала
его на жизненном пути?».
Какой всегда восторг, какой задор,
и кружится немного голова,
когда выходит вечером во двор
девчонка из квартиры двадцать два.
У ней крутое лёгкое бедро
и несравненной формы крепкий зад.
Она несёт помойное ведро
до мусорного бака и назад.
Забыты матюги и домино,
и смотрят, рты раскрыв, девчонке вслед
женатик Вовка, холостяк Вано
и седоусый безымянный дед.
И даже Рыбкин, капитан УГРО,
из-под бровей бросает дерзкий взгляд.
Она несёт помойное ведро
до мусорного бака и назад.
Картинка, коль взглянуть со стороны,
для разговоров сколько будет тем.
На ней крутые белые штаны
и маечка короткая совсем.
И смотрят мужики ей вслед хитрО,
с нее срывая взглядом все подряд...
Она несёт помойное ведро
до мусорного бака и назад.
2001
Опубликовано: журнал "Радуга" (Германия) - 2003, N8; газета "Наша Канада" - 2009, N15.
Схожие темы есть у авторов
Дед Щукарь
Жми сюда и Владимир Якушев
Жми сюда - - - - -
Не рассчитав объем воды,
Я тело в ванну погрузила.
В потопе не было беды,
Когда б законы я открыла.
Но до меня был Архимед.
И на таком же вот примере
Две с половиной сотни лет
Причем еще до нашей эры(!)
Успел открыть уже тогда!
Теперь мы это учим в школе.
И я учила...иногда.
(А не учила, так пороли!)
Взять тяготения закон.
Упало яблоко мне в темя.
Но до меня ведь был Ньютон!
Я ж, как всегда, опять не в теме.
Вот кабы не учили нас
Премудростям всем этим в школе,
Был незнаком мне Пушкин А.С.
"Я к вам пишу, чего же боле?..."
И то, что "Горе от ума",
Я написала бы, возможно.
Законы физики б сама
Открыла (это же несложно!).
Как появляется гроза.
И что Земля не блин, а мячик,
Могла б я людям рассказать.
Я ж гений! (И никак иначе!)
Мной восхищался бы народ.
Была б легенда я живая!
Но я живу который год
И нифига не открываю!...
Эх, турецкая Анталья-Анатолия!
Отдыхать в июле там? Рехнулся, что ли я?
Ехать мне туда с какой, скажите, радости,
Если там стоит жара под сорок градусов?
Испытание для организма трудное –
Состояние запоя беспробудного,
Для жары ведь есть сравненье очень милое,
Коль не с джином или водкой, то с текилою*.
Но жара еще не самое там страшное,
По-турецки как-то всё там, не по-нашему.
Там бардак стаканом стал – беда не мелкая,
Остановкой стал дурак, табак – тарелкою**.
О морях там, вообще, понятье вздорное –
Называют турки Белым морем Чёрное.
И у турок отдыхать на нём не принято,
Там ведь север, холодá. Короче, клиника…
Но не то, чтоб это как-то беспокоило:
Каждый борется со скукою по-своему.
Вдалеке сижу от берега турецкого,
Пью вино сухое, не желаю греться я.
У меня есть подруга - в свои двадцать лет
Так наивна она, как в пятнадцать,
И считает, что я - гениальный поэт,
Не устанет никак восхищаться.
У нее каждый год - то "любовь", то "развод",
Вечно плачет в подушку ночами.
Романтический бред, будь хоть в рифму, хоть нет,
Может слушать с восторгом часами.
Есть еще у меня замечательный друг,
Он-то вправду поэт несомненный.
Он таких пару строчек начиркает вдруг,
Что запомнишь навек непременно!
Он однажды мой стих прочитал, и притих,
Снисходительно так улыбаясь...
И я все поняла, и тетрадь забрала,
И на критику не нарываюсь.
А еще у меня есть родной человек,
Самый близкий и самый надежный.
И вот он-то стихов не читает вовек,
Никаких - ни плохих, ни хороших.
Он мне варит обед, чинит краны и свет,
Поцелуем встречает у двери...
И ему наплевать, я поэт или нет -
Раз люблю, понимаю и верю.
Когда гранатою ручной
взрывается мадам, рыдая:
сейчас же, здесь, любой ценой –
причина может быть любая.
Не уподобься храбрецу,
что закрывает амбразуру,
и не высовывайся сдуру,
так должно поступать юнцу.
Иное дело ветеран,
его заслуженные шрамы
свидетельство великой драмы,
и переждёт он ураган.
Когда же кончатся снаряды,
из-под обломков бывших стен
он встанет, отряхнёт награды
и побредёт сдаваться в плен.