Наведу в душе порядок.
Выброшу ненужный хлам:
Острые осколки драм,
Смою от обид осадок,
Счищу от предательств копоть,
Вытряхну от сплетен пыль...
Боже, что ещё забыл?...
Тут работать и работать...
Для человека русского всегда
Беда любая не была чужою,
И в грозные военные года,
И в годы созидательного строя.
Так повелось и испокон веков
Передавалось в каждом поколенье —
Себя из рабских вызволив оков,
Он и других приблизил к избавленью.
Хотя и времена не те уже,
И эхо войн осталось в прошлом где-то,
Быть на переднем, главном рубеже —
Вот русского характера примета.
Вот и опять в нагрянувшей беде
Проверить мужество пора настала…
Сегодня местом подвига людей
Авария чернобыльская стала.
* * *
Все началось внезапно, как удар,
Лицом к лицу поставив против факта —
Сильнейший взрыв... Авария... Пожар...
Горел четвертый, пущенный реактор.
В стране еще не знали ничего,
Трудились люди, веселились где-то...
И вот апрель... Тридцатое число...
И первое известие в газетах.
Всего лишь несколько статейных строк...
Не знали люди, что стоит за ними.
Хотя уже в народе ходит толк
О взрыве на АЭС... Каком-то взрыве...
Не мало было споров и идей,
Все больше накалялись интересы,
И вот с волненьем тысячи людей
Следят за сообщениями прессы.
А новости тревожней с каждым днем:
«...За ликвидацию взялись поспешно,
Но все попытки справиться с огнем
Кончаются пока что безуспешно...»
* * *
И вот район Чернобыльской АЭС,
Поселок Припять – маленькое чудо.
Здесь крышами касается небес
Домов многоэтажных амплитуда.
Поселок химиков, монтажников, врачей,
И энергетиков, чей труд особо знатен,
Кто трудовою доблестью своей
Стране приносит пользу в киловатте.
Сейчас вдруг опустел и вымер он,
Здесь людям оставаться нет резона,
Ведь этот прежде обжитой район
Теперь объявлен зараженной зоной.
И все же пуст он лишь на первый взгляд,
Хотя и нет обычного движенья,
Здесь как неделю, месяц, год назад
Идет работа, близкая к сраженью.
Здесь день и ночь не умолкает гул –
Со всех концов и точек Украины
По лентам автострад, как на Кабул,
Идут колоннами груженые машины.
Чернобыль – как второй военный фланг,
Как фронт второй для мирного Союза...
И все же грозное ущелие Саланг
За день не пропускает столько грузов.
Везут песка, цемента сотни тонн,
Чтоб там, на главном рубеже событий,
Укрыть людей от доз рентгеноволн
За стенами бетонных перекрытий.
* * *
Поселок Припять. Он сегодня стал
Известен всем, без исключения, пожалуй,
Ведь каждый дом здесь, улица, квартал –
Все помнит о последствиях пожара.
Нет, не следы разрух и пепелищ
Напоминают о пожаре этом,
Его последствия в безмолвьи стен и крыш,
Где враг засел для глаза незаметный.
Теперь здесь как в войну — и фронт и тыл,
Хотя в войну и было чуть попроще –
Был враг, но все же видимый он был,
Пусть даже и силен своею мощью.
Он был за бруствером окопного огня,
В прицельной мушке боевого автомата…
А здесь любая толстая броня
Не в силах защитить собой солдата.
Но, как и в пекле тех военных лет,
Солдаты с героизмом побеждают,
И этих вот значительных побед
По всей стране с волненьем ожидают.
Кричат газеты шрифтами статей,
Мелькают заголовками лихими,
В них судьбы сотен, тысячей людей,
Вступивших в бой с бушующей стихией.
* * *
Герои летчики, связисты, шофера,
Дозиметристы, взрывники, саперы...
Их всех сплотила, намертво сплела,
Одна беда, одно большое горе.
Чернобыль – это огненный плацдарм,
Где небо и земля слились внезапно.
Ведь все, что происходит здесь и там,
Все происходит слитно, поэтапно.
«Зависимость» – вот слово, что роднит
Людей, чей труд по-своему несхожий,
Они, как звенья в замкнутой цепи,
Обрыв которой просто невозможен.
Пронзая неба голубые этажи,
Иль твердыми ногами землю меря,
Они и здесь не прекращают жить,
Не унывать, любить, дружить и верить.
Она расположилась у камина
И всю мою рассудочность смела:
Я словно пожевал амфетамина * -
Такое впечатление фемина
Внезапно на меня произвела!
И в сердце – ощущение щекотки,
А в чреслах, соответственно, подъем:
Какая шея, бедра, щиколОтки,
Какие сладострастные колготки,
Напитанные трепетным огнем!
Но вот она смогла оборотиться,
И сразу – как по горлу бечевой:
Да с этого легко и удавиться –
Ну, до чего бесцветная девица!
А с тылу ведь была и ничего…
Весна опять нахлестывает, братцы!
Но подлая рассудочность нудит,
Что перед тем, как вновь очароваться,
Тем более – в любови признаваться,
Ты проведи досмотр и аудит!
* Амфетамин — 2-амино-1-фенилпропан. Стимулятор центральной нервной системы. Аналог гормонов адреналина и норадреналина.
электрик прямо из розетки
пьет теплый ток урча и жмурясь
а лампа в синем абажуре
с глотками в такт мигает редко
и в стробоскопа блеклом свете
на шее движется пунктирно
его кадык, и вся квартира
заполнена мерцаньем этим
как в старом фильме, а электрик
он бледен словно бастер киттон
искристый тянет свой напиток
сам в черно-белом в стиле ретро…
вот пить закончив он уходит
стерев со щек остатки тока
что всё? - вы спросите - и только?
да, или что-то в этом роде…
- Ну что ты за мужик? – периодически допекала Хотькина его жена Варвара. – Хоть бы гвоздь, что ли, вбил в доме.
Не выдержал Хотькин, раздобыл где-то большущий гвоздь и здоровенный такой молоток, его еще кувалдой называют.
- Куда? – спросил он у Варвары.
- Чего – куда?
- Куда гвоздь вбить?
- Ну, наверное, вот здесь, - неуверенно показала Варвара. - Да я сюда хоть портрет своей любимой мамы повешу.
- Ладно, - сказал Хотькин. – Ты сама этого хотела.
Он поплевал на ладони, одной рукой приставил гвоздище к стенке, другой размахнулся да как даст кувалдой! Только пыль пошла. А когда она рассеялась, открылась большая дыра в соседскую квартиру. Хотькин заглянул, а там в коротеньком халатике разгуливает симпатичная такая особа. Хотькин ее немного знал. «Вот бы кому гвоздик забить!» - заботливо и нежно думал тогда Хотькин.
- Это вы, Юрий? – ничуть не удивившись, спросила Татьяна Витальевна, улыбаясь ему в дырку в стене. – Заходите, не стойте на пороге.
Хотькин как был – с кувалдой и погнутым гвоздем, - так и протиснулся в соседскую квартиру.
- О, да вы с инструментом! – нежно проворковала Татьяна Витальевна. – Какой хозяйственный мужчина.
- Да я это, гвоздь вот решил забить.
- Может, вы и мне гвоздик забьете? – томно попросила соседка.
- Да он у меня погнулся, зараза, - сокрушенно сказал Хотькин. – Боюсь, не получится.
- Где, покажите, - попросила она. И так нежно и ласково провела своим холеным пальчиком по беспомощной кривизне гвоздя, что тот дрогнул, натужился и… выпрямился. Его снова можно было вбивать куда хочешь.
- А ну марш домой! – рявкнула протиснувшаяся наконец вслед за Хотькиным Варавара.
- А кто же мне дыру в стене заделает? – разочарованно спросила Татьяна Витальевна.
- И не надейся даже, зараза! – отрезала Варавара, уволакивая Хотькина на свою сторону. – Сама замурую! А ты, мастер-ломастер, сиди вот на диване перед своим телевизором, и никаких гвоздей!
Чувства долго в теле прели,
Наконец пришла она,
Та о коей я в мечтах
Грезил неустанно.
Радость буйствует в штанах.
МАА2
Весна! Как много в этом звуке,
Что просто хочется летать.
А не зевать от телескуки,
Каналы не переключать.
Весна! Как много в этом звуке,
Что хочется совсем не пить.
А позвонить скорей подруге.
Которую пора любить.
Весна! Как много в этом звуке,
Что хочется все чаще петь…
А это знак - гормоны-сцуки,
В штанах не могут усидеть.
Воскресный вечер. На кухне – гора немытой посуды, жена с дочкой готовят уроки, заданные в детском садике. Я, маясь от безделья, спрашиваю:
— Может быть, я с Настей задания поделаю, а ты пойдёшь посуду мыть?
— Не надо ребёнка дёргать, у нас с ней уже всё нормально получается.
— В смысле – "иди и сам мой посуду"?
— Ну, если тебе заняться нечем…
Поплёлся я на кухню. В итоге родился такой экспромт в стиле кочетковской «Баллады о прокуренном вагоне»:
— Когда тебе заняться нечем,
Любимый мой, в воскресный вечер,
Когда тебе заняться нечем,
Иди скорей посуду мыть.
Она лежит уже повсюду,
Иди, помой её, любимый!
Она лежит уже повсюду,
Её давно пора помыть!
— Но если я безвестно кану –
Короткий свет луча дневного, –
В горе кастрюль, среди тарелок,
Погрязну в Фэйри молодым?
— Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.
Трясясь с намыленною губкой,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь с намыленною губкой,
Он полуплакал, полуспал,
Когда бокал хрустальный, хрупкий
Вдруг изогнулся страшным креном,
Потом второй такой же хрупкий
Из скользких рук его упал.
Нечеловеческая сила,
На малой кухне всё калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
На пол просыпанная греча,
И никого не защитила
Рука, ловящая вдали.
Посудою не зарастайте!
Посудою не зарастайте!
Посудою не зарастайте!
Помойте сразу, ё-моё!
И крикнуть: «К счастью!» успевайте,
И крикнуть: «К счастью!» успевайте,
И крикнуть: «К счастью!» успевайте,
Когда уроните её!
— Алё, полиция?
— Да, полиция.
— Мне сыщиков надо.
— А зачем?
— У меня в кухне кровь на полу. Пришла вот и увидела. Решила вам позвонить.
— А когда уходила, крови не было?
— Когда уходила - не было.
— А на плите борщик варится?
— Только что поставила, да. Вы всё знаете.
— Работа такая.
— Так вы придёте?
— Борщ когда будет готов?
— Часика через три.
— Придём.
— А мне сейчас что делать?
— Возьмите швабру.
— Швабру не могу. Швабра занятая у меня.
— Чем занятая?
— На ней белая наволочка висит в окне.
— Зачем?
— А вдруг война? А там солдатики, офицеры военные... пусть знают, что я сдаюсь - чтоб зря не искать.
— Нина Васильевна, ну какая война? - да к тому же у вашей соседки этих флагов полный балкон висит.
— А вы как меня уже вычислили?
— Методом дедукции, Нина Васильевна. Вы, как мясо размораживаете - у вас всегда кровь в кухне на полу - вот вы и звоните в полицию. А у нас телефон с определителем.
— Так не будет войны?
— Сегодня уже не будет.
— А сыщики?..
— Через три часа. На свежий борщик. Не дайте ему сбежать.
Ах, 50! Ах, 50!
Но хорошо ещё не 100.
Глаза блестят! Блестят? Блестят!
И непотёртое пальто.
Душой и телом, как атлет -
Всегда вперёд, назад ни шагу.
Тебе, как прежде 20 лет,
Не растерял в пути отвагу.
Читать дальше >>
После выпивки дурацкой
Да с тяжелой головой
Шел я тропкою рыбацкой
Да по речке полевой.
И работало сердечко,
Из башки сгоняя муть,
И легко бежала речка,
И светло дарила Путь.
Может, он и невеликий,
И не ломит напрямик,
Но в понятии религий
Я, ребята, - речковик.
Самому себе я вторю,
Записному мудрецу:
«Речки все выводят к морю!
Ну, хотя бы к озерцу…»
Неимущим и имущим
Путь любезен и знаком –
За манящим и зовущим,
За бегущим поплавком.
Речка вьется, невеличка,
Дым струится от костра…
Вот и первая плотвичка,
Красноперкина сестра!
Речка прячется в тумане,
Но без устали течет.
Почему ж она так манит,
Так волнует и влечет?
И подумал в отрешенье,
О березку опершись:
- Речка – жизни отраженье.
Но куда впадает жизнь?
Эпиграф.
Шelob: "я не знаю, в чем тут дело, но каждый раз, когда я открываю активию, я облизываю ее крышечку. такую, знаете, наполовину из фольги, наполовину из бумаги.
мне вот интересно это я такая жадная, я одна такая? и можно ли это объяснить по Фрейду (вопрос лично к Лавашу Копченому).
спасибо."
(за сим следуют 5 отзывов от людей, которые также облизывают крышечки, в связи с чем делятся своими переживаниями. В основном это женщины.)
Я целый день была одна.
Меня не звали и не трогали.
Всю нежность я обрушу на
простую крышечку от йогурта:
я проведу по ней губой,
язык трепещет, будто зарево...
Ну а с тобой, манфред, с тобой -
не стану даже разговаривать!
Вали домой! - из всех окон
какой-то звук невнятный слышится...
то женщин одиноких стон -
Они облизывают крышечки.