Упокоена в пыли, на полке,
Всё гляжу в белёный потолок.
Рядом – чемодан и книжек столько,
Сколько ты прочесть никак не мог!
По соседству – лампочка с плафоном,
Врозь, аки «Елена- Ахиллес».
Слева – диск и трубка телефона,
Справа – старый дедушкин обрез.
Я лежу, не шелохнусь, не охну,
Не устрою пошленький скандал.
Друг! уставший, сирый, одинокий,
Эти годы ты меня искал,
Шарясь, без подсказки, без наводки.
...
Не нашёл. В том нет твоей вины.
Жду.
Лежу.
Твоя бутылка водки,
Спрятанная как-то от жены.
Давно уж это не секрет,
Что любит женщина ушами.
(К тому ж, удобен сей объект,
чтобы увешивать лапшами).
А в Марте столько сладких слов
О женщин истином значеньe,
Что я поверила в любовь
Всех вас, мужчин, без исключенья.
Как хорошо осознавать
Себя красивой и желанной,
Любимых наших заставлять
Терзаться над разгадкой тайны
Своей загадочной души,
Своей волнующей натуры,
Сиянья глаз в ночной тиши
И пылкой страсти без халтуры.
Пусть в кухне кран течёт сейчас,
А в доме съедено варенье,
Мы самых чутких, нежных вас,
БЛАГОДАРИМ за поздравленья!!!
Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Моя подруга Сюзи, например, нашла в интернете, а потеряла в туалете. Обманутые клиенты утопили ее нежного олигарха сетевого маркетинга в унитазе. Фирма лопнула, как китайский презерватив, и Сюзанна Писюк снова пошла по рукам широкими шагами. Подрабатывала в дешевом бубнистанском ресторане при караван-сарае в глухом тупичке за Черкизовским. Клиент шел в основном базарный, среднего звена, не наш уровень.
И вот звонит подруга, задыхаясь от волненья. Мол, вечером ждут дорогого гостя, который тащится от танца живота и сует зеленые купюры в трусы кому не попадя, а танцовщица захворала, как на грех. Мол, Зиночка, озолотишься! А я когда-то на «химии» показывала чудеса самодеятельности местному начальству за пачку чаю. Сюзи вспомнила и ну уговаривать. Я глядь в зеркало: под глазами уже не мешки, а авоськи со стеклотарой. На попе чирий в придачу выскочил. Ох, не в форме, но ведь же на мели совсем. Решилась по принципу: «прикинься старухой и сделай проруху». Пошла, короче, навстречу судьбе и просьбам трудящихся.
Бикини надела с висюльками, на голову башню вавилонскую с бисером, бижу обвесилась, как рождественская елка. Гипюром чирий кое-как прикрыла, а на трусики повесила замок с торчащим спереди ключиком – для интриги и романтики. Сюзанке показались мелкими мои сережки, так в уши вставили номерки из гардероба. На сцену вышла на цыпочках, с зажатым между ног кальяном. Полтанца раскуривала и строила всем глазки, пока не вычислила главного падишаха. Тогда и крутанула бедрами неслабо. Пусть знает, кто здесь Шемаханская царица.
Поплыыыл касатик, как курдючное сало в казане. Ладошки отбил, пока слюни капали из глаз. «Вах-вах, красавица!» Похотливая улыбка расплылась, как гранатовый нар-шараб по ветхой баранине. Я подошла, не гордая, резинку трусов для купюр оттянула. А он за столик пригласил.
Пока халдей заискивающе наливал шампанское, я жажду утолила коньяком с горла. И не преминула сказать правду в морду: армянский на порядок лучше. На чело гостя из солнечного Бубнистана легла было тень межнациональной розни, но он мужественно превозмог себя и умоляющим голосом предложил шашлик-машлик из осетринки и плов из молодого барашка. Тогда я снова ненароком оттянула резинку трусов.
- О, ярчайший циветок, распустившийся в зажигательном танце… О, брильант, затмивший солнце и луну …
При слове «бриллиант» я шумно вздохнула и срыгнула плохой коньяк. Моя левая грудь выжидательно приподнялась, и я бросила исподлобья взрывоопасный взгляд. Не выдержав моего суворовского взгляда, падишах сдался без сопротивления. Он достал из кармана не белый флаг, но бархатную шкатулку, и извлек роскошное колье. Количество каратов повысило мою авансовую самооценку. Я машинально наклонила головку и позволила застегнуть подарок на шее. Из нестойкого чувства материальной благодарности дала поцеловать ручку. Лучшие друзья девушек – это бриллианты!
- Мерси, мой эфенди.
Разговор принимал другой оборот, довольно крупный. А я не какая-нибудь зухра-замухра, чтобы долго размазывать и дешево кокетничать. Клиент созрел – подставляй корзину! И тут я позволила себе маленькую импровизацию: когда закинула ногу на ногу, ключ из моего «сезама» грохнулся на пол; я подняла его, положила в бархатный футляр от брильянтов и торжественно протянула умиленному визави.
У них там все ханы - гасановы или алиевы, остальные – сплошное бюль-бюль. Вся мимика и телодвижения паши источали приторную медовую сладость, так что у меня уже слипалось между ног. В сто сорок солнц пылали его золотые коронки, будто взошла звезда пленительного счастья. Да, такой мед, решила я, надо пользовать, пока не засахарился.
- О, я самий счастливый мужчина Бубнистана! Получить ключ от сердца такой красавиц!
- А то! - неуверенно подтвердила я. А сама подумала: за ключик отдашь мне краник, от трубочки. Ну не может быть, чтоб у такого упакованного господина не было кусочка нефтепровода…
Так завертелся очередной виток моей светской жизни. Каждый вечер в новом ресторане со смуглым женихом. Через неделю он пригласил меня на историческую родину, чтобы представить невесту родне. Я честно обегала все бутики в поисках паранджи и скромного бубнистанского национального платья, но накупила только миниюбок (такой голяк в московских бутиках!). И вот, в один прекрасный осенний день я завернулась в белую шелковую простыню, и мы вылетели на родину нефти и базаров.
Из аэропорта мерин понес нас по долинам и по взгорьям, пока не остановился в центре горного аула. Средь бескрайних блеющих полей овец стояла большая сакля, утопающая в саду. Оттуда навстречу вышла мешковатая старушка, до глаз замотанная в черный платок.
- Это твоя мама, Эльчинчик?
- Нэт, это мой старшая жена Бибигюль.
- Какой сюрприз, мой эфенди! И много их у тебя?
- Ты будэшь четвертой, лубимой, - и самодовольно захихикал.
Старшая жена приоткрыла усатое личико и затарахтела по-бубнистански. Два кислых евнуха неопределенного возраста отвели меня в мрачную камору на женской половине. Бибигюль принесла на ужин горсть урюка, и при этом так зыркнула и шевельнула усами, что я поняла без перевода: объявление войны. Вокруг поблеивали овцы, а с мужской половины доносились заунывные звуки бубна и запах шашлыка. Если б не припасенные коньяк и сервелат, а также шматок шмали, к утру б я протянула ноги от голода и тоски по Родине.
Утром явились те же евнухи с кувшином козлиного молока. Их упитанные попки кокетливо и вызывающе выпирали, так что я не смогла удержаться и инстинктивно их погладила. Они взвизгнули и уронили кувшин. На мой колокольчиковый хохот прибежала сердитая Бибигюль и, поскользнувшись в луже, растянулась так, что носом достала до пустой коньячной бутылки под столом.
О, как она повела своим шнобелем и зашевелила усами! Такой мимики я не видела даже у моськи Луи де Фюнеса. Она разоралась по-бубнистански (я поняла только «пираститутка»), а евнух перевел: завтра пойдешь раком на хлопковое поле.
- Щас! – ответила я честно.
Евнухи забубнили со старшей женой.
- Нет, на хлопок - завтра, - назидательно заявил евнух. - А сейчас будешь мыть полы.
Что за тон? Было б что оторвать – оторвала б тушканчику.
- Щас! – я подняла бутылку и запустила в Бибигюль.
На крик несчастной прибежал эфенди, вошедший в роль доминирующего самца референтной группы. Как был в национальном суконном пальтишке с патронташем для папирос и папахе, так и поскользнулся в своих джурабах. Когда он поднялся, ноздри раздувались, как у ишака, тянущего арбу. Из дальнейшей скоропалительной бубнилогии я поняла только слово «зиндан».
Вскоре прибежали два телохранителя-абрека и заволокли меня в яму. Там не было коньяка, колбасы и дури, только кизяки в углу и холодно. Я протрезвела, а потом озверела. Рабство в двадцать первом веке! Мракобесы, я научу вас уважать скромных девушек и бога правильно любить! Поскольку отару отправили на высокогорную прогулку, я заполнила собой музыкальную паузу. От «Врагу не сдается наш гордый «Варяг» в окрестных саклях попадали медные тазы, а с деревьев – фруктовый урожай. Перелетные птицы немедленно собрались в стаи и в испуге приняли положение низкого старта.
Первой просунулась в яму любопытная мордашка ханского отпрыска с прыщавыми следами нагрянувшего полового созревания, такая упитанная харя поросенка, недавно прозревшего, что кроме ишака в сексуальной жизни бывают и другие удовольствия. Я расправила грудь, задрала юбку и кивком пригласила к себе на солому, но он помотал головой и убежал.
Через пять минут вернулся, теребя мотню, и спустил лестницу. Я было зажала в зубах туфли и полезла. Но сверху навстречу мне уже пятилась толстая задница. Когда мы сблизились, я достала заколку и воткнула со всей силы в курдюк отпрыска. Он завизжал, я посторонилась, и тюфяк с яростным хрипом рухнул на солому.
Когда я добралась до края ямы, то углядела пару борзых телохранителей на пороге ханского дома. Тогда ползком через хурмовый сад – к воротам. С балкона меня заметили и раскудахтались Бибигюль со сворой местных самок. Янычары бросились и нагнали меня у ворот. Но я была вооружена и готова к отпору и нанесению телесных средней тяжести. Один получил шпилькой в глаз, другой – коленкой по яйцам. Вот вам, завистливые шакалы бусурманские, за нью-йоркские небоскребы, мадридские взрывы и поджоги парижских бутиков! Вот, я вырвалась из плена!
Полдня ковыляла садами и полями - направление чувствовала интуитивно – вниз, в долину. Вдруг на каком-то проселке выныривает немытая пятитонка времен совнархоза. Я – в позу потерянной девственницы, даже юбку приподняла, будто ищу там что-то ценное. В кузове – дыни, в кабине – усатый хач.
- Вай, куда красавиц дарога дэржит?
- С таким джигитом хоть на край света, - сказала я, облизывая губы, и залезла в кабину.
Тронулись. Только он лапу на коленку, я предупредила:
- Не торопись, касатик. Вези в Агдам, на родину лучшего портвейна, расчет по полной на месте, - сложила я губы восьмеркой и многообещающе закатила глаза.
- Так его ж армяны оккупировали!
- Надеюсь, портвейн от этого хуже не стал. Вези на ближайший к Агдаму блок-пост… - и для убедительности я вытянула ноги на лобовое стекло.
К вечеру мы прибыли на заставу. Первым делом я оторвалась от пятитонного хача, ворвалась в офицерскую столовку и заорала:
- О, доблестные воины-победоносцы! Спецгруз с дынями от бубнистанского народа в дар непобедимой армии прибыл по назначению. А ну разгружать!
- Аллах акбар!
- Воистину акбар, - заметила я.
Все ринулись во двор. Пытавшемуся возражать водиле быстро набили морду как непатриоту. Из оставшихся в столовке я выбрала самого жирного, откровенно коррумпированного вида, майора с немигающими птичьими глазками, и элегантно подсела. Достав из пояса бриллиантовый подарок падишаха, я поставила вопрос ребрышком:
- Зайчик мой сладкий, нравится безделушка?
Пока он пучил свои немигающие и пробовал на зуб брюлики, я прокомментировала:
- Все твои, касатик, если ночью перекинешь меня на ту сторону, к оккупантам, у меня срочное разведзадание.
- Вай, красавица, это как?!
- А как контрабанду с арами туда-суда, так и меня, понял?
- Ой, ну все вы, русские, знаете, - а сам сияет ярче брюликов.
До конца вечера я хлестала коньяк с офицерами и флиртовала с комсоставом, но предпочтение отдавала немигающему майору. Ночью он уволок меня в красный уголок со штабными картами, где мы надели маскхалаты и при свечах спланировали самую блестящую операцию в истории бубнистанской армии. До утра я петляла за ним по бесконечным окопам, переходила вброд ручей и ползала под колючкой, пока вдруг на три зеленых свистка из кустов не появился …такой же толстый немигающий майор, только вражеской армии.
- Гагик, от нашего стола к вашему, забирай! – поклонился на прощанье мой проводник и растворился в утреннем тумане.
- Вай, красавица, какими судьбами? – расплылся золотым ртом Гагик.
- Беженка я, от бусурманского ига.
Когда меня привели в местный штаб, я потребовала коньяку и портвейну на запивку. Принесли настоящий пятизвездочный и ностальгический «Агдам». Цивилизация! От полноты чувств я по-союзнически поцеловала ару в шнобель и попросила телефон.
- Алло, Сюзанка? Записывай адрес, куда высылать бабки на дорогу. Вольная птица вылетает на Родину… Что, а? Дать серию концертов в прифронтовой полосе?... Эт я не тебе, Сюзи… А портвейну хватит?… Сюзи, денег пока не высылай… Отвали, чернявенький, а то нос откушу… Эт я не тебе, Сюзи. Ась? Не, не польку и не танго, тошнякцутюн какой-то. А я знаю? Приезжай лучше, выступим дуэтом... Во, козел, такой коньяк расплескать…
Как-то ночью три девицы
Поедали жадно пиццу.
Говорит одна девица:
«Чтоб мне пиццей подавиться!
Если я с такой фигурой,
Да, к тому ж еще не дура,
Здесь останусь прозябать,
Юность даром прожигать.
Стольным градом грезить только
Жизнь свою закончить горько…»
Смачно чавкая куском,
Ей соседка с полным ртом,
Препротивная девица,
Начиная тихо злиться,
Усмехнувшись, говорит:
«У тебя конечно вид,
Загляденье для народа,
Любит он у нас уродов!
Но для публики столичной,
Твои формы неприличны!
Лишь умом ты сможешь взять….
Ведь тебе не привыкать,
Посещать библиотеку
И шерстить труды Сенеки».
Тут и третия девица,
Говорить не мастерица,
Все же вставила словечко:
«Вам заняться больше не чем!
Лучше б ели, чем болтать!
А теперь пора бежать.
Нас не любят, злые люди…..
И когда найдут на блюде,
Всем нам умным и красивым,
Будет Мини-Херосима!»
Яркий свет от лампы прыснул…
По столу бежали крысы!
Это стихотворение было написано в соавторстве с Аленой Кравченко, в ночь накануне экзамена.
Созвездье словно диадема
Сияло там, где нету гама -
В полночном небе, где истома
Сразила светлую Луну.
А Бог той ночью из Эдема
Услышал возгласы Адама
Про то, что скучно стало дома
И держит грусть его в плену.
И Бог с участием ответил:
"Я помогу тебе, приятель,
Пока свой разум не испортил
Ты одиночеством вконец.
Жену слепить тебе наметил,
Ведь ты романтик и мечтатель.
А вместе ешьте, пейте, спорьте, -
Посмотрим, кто поспорить спец.
Но есть загвоздка в этом деле -
Мне не хватает лишь детали -
От плоти некой скромной доли,
Частицу малую твою.
Что предложить ты можешь в теле,
Чтобы потом вы вместе стали
Счастливой парой и без боли
Существовать могли в раю?
Могу я взять кусочек мозга
И будет умной дама сердца,
А можно взять немного мышцы
И станет сильною она.
Вопрос стоит довольно скользко,
Вопрос стоит острее перца,
Ведь недостатки все открыться
Не смогут сразу и сполна.
Во избежание промашки
Монету бросим. Если решка,
Возьмем для дела мозга ложку,
А если выпадет орел,
От мышцы я примерно чашку
Возьму. Спокойно и без спешки
Слеплю тебе жену я, крошку,
Чтоб счастье ты свое обрел".
Достал Господь монету где-то,
Заволновал Адама смутно
И начал дело делать ладно -
Подкинул ловко серебро.
Но непослушная монета,
Сверкнув на солнышке минутно,
Вернулась вскорости обратно...
Упала прямо на ребро!
Чуть меньше недели
мужчины гудели
и славили дам.
Но - будни на смену,
мне снова - к "мартену"...
А Вам?
Как белки в колесах,
по Жизни в полосах,
летая во сне...
Холодному марту
спасибо! На старте
Мечта о Весне!
Бежим, успеваем
за нужным трамваем,
на баксы рубли...
Натянуты нервы.
А в воздухе первый
озноб. О Любви!
Хрустящие лужи...
Кто с другом, кто с мужем...
Коты голосят...
Долой все границы!
Напиться! Влюбиться!!!
Да здравствует Март!
Опять погода мерзкая...
Не сбегать за бутылкою
И не распить из горлышка,
с товарищем под ёлкою.
Вдруг, диктор в телевизоре
мне заявил, с ухмылкою,
Что половина водки всей –
является палёнкою.
К чертям все эти выборы!
К чертям проблемы нации!
Мне продавали самопал?!
Аж сердце защипало.
Так значит, пил я через день
одну фальсификацию,
И похмелялся по утрам
каким-то самопалом?
И так, с утра в глазах темно,
а тут ещё затмение.
Вот не везёт, так не везёт...
Не прёт, как говорится.
И ты, жена, прошу, заметь,
то – сверху нам знамение!
Достань скорей твой самопал,
налей опохмелиться.