Ах, как меня интересует,
Кто мне на заднице рисует
Какой-то странный натюрморт.
Немного влажно и щекотно,
Но подчиняюсь я охотно
И этим подчиненьем горд
Пусть светит солнце, каплет дождик,
Рисуй, невидимый художник !
А я всегда стою на том,
Что если сам ты не Иванов,
То откажись от личных планов
И стань для Мастера холстом!
А он владеет акварелью,
Как соловей своей свирелью,
Как небом стая журавлей,
И захлебнувшийся экстазом
Рисует все на свете разом
На ж… трепетной моей
И если только со смиреньем
Мы согласимся стать твореньем
И снять для этого штаны,
Смирившись с небольшим позором,
То он одарит нас узором
Непостижимой глубины
Потом он нас возьмет, быть может,
И кверху ж… разложит
В районе взлетной полосы.
И разноцветными огнями
Горя, примчит на встречу с нами
Корабль с созвездия Весы!
Cперва они боялись Бога,
Тащили жертвенных быков.
Но вымирает как минога,
Страх без опалы и оков,
Без инквизиции и пыток,
Без живописных адских мук.
Страх убывает, вот убыток!
Что на замену взять ему?
Когда-то страха было много,
Крепил мораль он, как цемент.
Взывали, мол, побойся Бога!
А что сегодня? Даже мент,
Бандит, чиновник-взяткобратель
Страшат сильней, чем пекла жар,
В мультфильмы угодил Создатель,
О нем поют под звон гитар.
Когда жена боялась мужа,
Ребенок ведал силу розг,
Тогда был Божий страх не хуже,
Чем ужас мощных летних гроз.
Купив себе громоотводы,
Боясь болезней и войны,
Для Бога нынче пишем оды,
В него немного влюблены.
Он всех нас любит и спасает,
Он даже грешнику отец!
...Летит крестов косая стая,
А пастырь слушает овец.
На 29-ом году жизни скончался Ефимий Никодимский, автор книг «Как прожить до 100 лет», «О правильном питании», «Почему вредны алкоголь и табак», «Жить без болезней» и многих других, учёный, исследователь, подвижник и ярый популяризатор здорового образа жизни. Всё отпущенное ему время он исповедовал раздельное питание, в любую погоду ходил босиком, принимал ледяной душ и даже летом плавал в проруби. Ангина, простая ангина сгубила этого замечательного человека. Богатырский и закалённый (а не истощённый, как заявляют медики) организм не выдержал нервного напряжения последних месяцев. Развязавшая травлю учёного семья не понимала его, не принимала его учение, отказывалась вести здоровый образ жизни и выбрасывала пищу, приготовленную Ефимием, в мусорное ведро. Последней каплей стал запрет на растирание смесью из коровьего и конского навоза, которое Ефимий применял в последние дни, борясь со смертельной болезнью. Блестящий учёный ушёл из жизни непонятым родными людьми, но так и не предал своё учение, показав пример стойкости своим ученикам. Уже находясь на смертном одре, он отказался принимать из рук родственников так называемые «лекарства», хотя они, эти родственники, действовали грубым, силовым методом, с привлечением психиатров и милиции. И даже на похоронах эти варвары устроили скандал! Прадед покойного, 106-летний Илья Борисович, заметив группу последователей Ефимия и находясь под воздействием табака и тяжёлых алкогольных напитков, схватил всю группу (16 человек) и выбросил за забор кладбища. А ведь их всего на один час отпустили из больницы! Все они уже давно ведут здоровый образ жизни и недавно получили инвалидность 1 группы! Как потом выяснилось, Илью Борисовича возмутила попытка учеников Ефимия помянуть покойного, выпив при этом чайную ложку растительного масла и закусив корнями одуванчика. Пожилой человек, к сожалению, не читал книг правнука и не знал, что растительное масло, выпитое утром вкупе с корнями одуванчика, прекрасно выводит из организма шлаки, поднимает жизненный тонус и даёт положительный заряд на весь день! Сам ушедший от нас Ефимий в течении последних двух лет предпочитал именно такую пищу! Всё это пытались объяснить Илье Борисовичу ученики Ефимия, но старый и, по-видимому, смертельно больной и глухой человек никого не хотел слушать. Два санитара ещё в течении часа собирали плачущих от обиды последователей Ефимия, которых разметало ветром по огромному пустырю за кладбищем. Когда их грузили в багажник больничной «Нивы», один из последователей, собравшись с силами, пробормотал: «Дикая страна… Дикие люди…». Эти слова, произнесённые почти шёпотом, услышал Илья Борисович и, несмотря на сильную никотиновую и алкогольную интоксикацию, перевернул автомобиль вместе с пассажирами, тяжело больными людьми, исповедующими здоровый образ жизни. Действительно – дикая страна, дикие люди…
- Мой Бог, что для тебя сто тысяч лет?
- Минута.
- А баксов миллион копеечка поди?
- Конечно.
- Дай же мне ее из ниоткуда.
- Сейчас, сын мой, секунду погоди.
Здесь домохозяйка покоится с миром,
Что пала на фронте уборки квартиры.
«Друзья, ухожу», на одре говорила,
«Туда, где нет швабры, иголок и мыла,
И где, несомненно, я счастлива буду, -
Ведь там не едят, значит, нет и посуды.
Там музыка вечных псалмов раздаётся,
Но мне, безголосой, их петь не придётся.
К чему эти грустные, скорбные ноты?
Ведь там никогда не бывает работы»!
(неизв. автор)
***
Зачем после долгой домашней войны
Муж каплет слёзой на могилу жены?
Затем, что бедняжке восстать невозможно, -
А прах погребённый – и вовсе надёжно.
(Томас Худ)
***
Здесь спит она -
Моя жена;
Она… на-на…
На-на, на-на!
(Джон Драйден)
***
Здесь Мэри покоится, Джона жена,
Наверное, в рай она вознесена.
Но если же в ад её взял сатана,
Пусть там и останется Джона жена.
(неизв. автор)
***
Чудесная клумба такая одна:
На клумбе цветы, а под нею жена.
(неизв. автор)
******
Here lies a poor woman who was always tired,
She lived in a house where help wasn’t hired:
Her last words on earth were, “Dear friends, I am going,
To there’s no cooking, or washing, or sewing,
For everything there is exact to my wishes,
For where they don’t eat there’s no washing or dishes.
I’ll be where loud anthems will always be ringing,
But having no voice I’ll be quit of the singing.
Don’t mourn for me now, don’t mourn for me never,
I’m going to do nothing for ever and ever.
(Anon.)
***
After such years of dissension and strife,
Some wonder that Peter should weep for his wife:
But his tears on her grave are nothing surprising, -
He’s laying her dust, for fear of it’s rising.
(Thomas Hood)
***
Here lies my wife,
Here lies she;
Hallelujah!
Hallelujee!
(John Dryden)
***
Here lies my wife,
Here let her lie!
Now she’s at rest
And so am I.
(John Dryden)
***
Here lies Mary, the wife of John Ford,
We hope her soul is gone to the Lord;
But if for Hell she has changed this life,
She had better be there than be John Ford’s wife.
(Anon.)
***
This spot is the sweetest I’ve seen in my life
For it raises my flowers and covers my wife.
(Anon.)
В начале 90-х финские кинодокументалисты сняли в эвенкийском совхозе «Полигусовский» прекрасный фильм о жителях этого таежного села, об оленеводах. Съемочная бригада как приклеилась к одной молодой эвенкийской семье, кочующей вместе со своим стадом по тайге, так и не отставала от нее в течение нескольких месяцев. Камера неотступно следовала за оленеводами, фиксируя каждый их шаг, каждую мельчайшую деталь несложного таежного быта, и люди, привыкшие к оператору, уже не обращали внимания на него и жили своей обычной жизнью, отчего потом у зрителя, смотревшего этот фильм, создавался эффект собственного присутствия в оленеводческом стойбище.
Когда лента была отснята и смонтирована, творческая бригада сочла нужным привезти ее из своего далекого Хельсинки на премьерный показ к героям фильма. В окружной центр из «Полигусовского» финские киношники вернулись, опьяненные успехом (стены сельского Дома культуры во время демонстрации фильма никогда еще не видели такого количества зрителей, не дрожали так от аплодисментов), и не только. Когда я напросился на интервью с финнами и пришел ближе к обеду в гостиницу, то нашел их, и особенно режиссера, заросшего неожиданно черной роскошной бородой, явно «поврежденными» вчерашним. Тем не менее, разговор у нас получился, материал обещал быть интересным, оставалось задать еще пару уточняющих вопросов. И тут сопровождающая финнов переводчица, молодая разбитная девчонка, сообщила, что им пора на обед, а потом и в порт, на самолет
- А можно, я пойду с вами? – попросил я. – Надо бы договорить…
Переводчица коротко переговорила с киношниками. Те согласно закивали головами. Я сказал, что подожду их в холле гостиницы. Только вышел из номера, как услышал характерный звон стекла, бульканье… На обед мы пошли в ресторан (днем – обычная столовая) «Орон». Все были нормальными, а вот режиссера уже начинало заносить на ходу. «Ты смотри, - еще подумал я, - глушат-то водку они по-нашему, по-русски. Значит, правду говорят и пишут о финнах, что они специально мотаются на выходные в Питер попьянствовать, поскольку спиртное у них очень дорогое».
В полупустой столовой финнам предложили гороховый суп, на второе – котлеты из оленины, были еще какие-то салаты. Я включил и поставил на стол диктофон, и пока киношники хлебали суп, продолжал «добивать» их вопросами. Бородатый режиссер после каждой отправленной в рот ложки супа как-то странно гримасничал и все больше хмурился. Было видно, что его совершенно развезло, и на мои вопросы за него уже вовсю отвечал сценарист. Внезапно режиссер что-то проворчал, залез себе в рот и… вытащил оттуда сначала нижнюю, а потом и верхнюю вставные челюсти. Все сидящие за столом остолбенели, а потом нервно захихикали. Режиссер, продолжая что-то сердито шамкать, носовым платком счищал со своих пластмассовых запчастей налипшие горошины. Меня же при этом поразил не столько сам этот скотский поступок пьяного, хотя и именитого финна, сколько то, что он в таком возрасте – ему было не более сорока, - оказался совершенно беззубым.
Переводчица, с трудом удержав рвотный позыв (признаться, и мне, повидавшему всякого, было также не по себе), извинилась за своего подопечного, в том числе и от имени его соотечественников.
- Да ладно, чего там, бывает, - успокоил я ее. Уже можно было раскланиваться. Но вот так сразу уйти было как-то неловко. Еще подумают, что обиделся. Финны между тем допивали жидкий чай. Сценарист купил переводчице «сникерс». Та ловко разделила шоколадно-ореховый батончик ложкой прямо на фантике на несколько частей, и довольно жмурясь, по очереди стала отправлять их себе в рот. Наконец, обед закончился, и мы все пошли к выходу. Тут бородач снова забеспокоился и о чем-то спросил переводчицу. Она сердито ответила ему. Финн, упрямо выставив свою бороду, повторил вопрос более настойчиво.
- Где тут туалет, не подскажете? – вздохнув, спросила меня переводчица.
- Кажется, за углом, - вспомнил я. Ну да, а где же еще – всегда и везде за углом. - Пусть идет прямо по коробу теплотрассы, там увидит. Только поосторожнее, там может быть… ну, скользко.
Дело было зимой. Пьяного режиссера в такое рискованное путешествие одного не отпустили. Его вызвался сопроводить оператор. Взяв бородача под локоток, он помог ему забраться на заснеженный короб теплотрассы, и бережно подталкивая сзади в спину, повел в сторону дощатой будки. Туда они шли медленно. Оттуда вылетели пулей. Глаза у обоих финнов были испуганные. Еще минуту назад пошатывающийся режиссер был совершенно трезвым. Здесь, же у столовой, мы распрощались. Финны отправились в гостиницу, собираться в дорогу. Я хотел бы идти к себе в редакцию, но сначала решил заглянуть в ту самую скромную будку, которая так напугала финнов.
То, что увидел я, ошеломило даже меня. Во-первых, дощатые двери сортира на две персоны были открыты настежь и не закрывались, поскольку были вмерзшими в лед, происхождение которого не вызывало лишних вопросов. Во-вторых, в самих кабинках покоились не менее чем полуметровой высоты пирамиды. Не верилось, что это мог «создать» человек, существо думающее. Но примерзшие окурки, смятые газетные клочья выдавали, что сортир регулярно посещают люди и карабкаются на эти самые пирамиды, чтобы сделать их еще выше…
А фильм тот об эвенкийских оленеводах на каком-то международном кинофестивале получил престижную премию. Бородатый же режиссер вскоре умер у себя там в Хельсинки. Остается лишь надеяться, что не от полученного в Туре потрясения.
Вдохновился "Первоапрельскими зарисовками" Жми сюда Кузьмы Швеллера, про химиков-самураев с острова Хонсю и решил развить тему. Надеюсь, Кузьма будет не в обиде.
Запад острова Хонсю.
Утром спозараночку
Самурайчик чернобровый
Охмурял крестьяночку.
Но работы полевые
Были ей важней
Домогательств обормота
Рыцарских кровей.
Не понимал малец отважный
Как сильно тут ему не рады
И поведением своим
Лишь рассердил он всю бригаду.
Уж лучше бы послушал дядю
И поискал себе невесту.
Цепом по уху схлопотал он.
Серпом же –по другому месту…
Сидоров упал со стремянки, когда полез за чем-то на антресоли. А когда очнулся, услышал у себя в голове:
«И чего это он разлегся средь бела дня на полу?»
Сидоров сел, огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Рядом сидел лишь кот Маузер и презрительно щурился.
«Что-то с головой после удара», - решил Сидоров. Встал, пошел на кухню – снять стресс. Налил себе стопочку, достал колбаски, маслинок. Только собрался вкусить, как опять в голове раздался тот же вредный голосишко:
«А мне? Вот эгоист-то!»
На пороге кухни сидел Маузер. «Черт, неужели это он телепатирует? - изумился Сидоров. - Или это я так сильно ударился?»
«Да, это я, твой кот Маузер, - неожиданно подтвердил его мурлыка. - Кстати, за что ты меня так обозвал?»
- Это как? – наконец решил вступить Сидоров в диалог со своим котом.
«Ну, Маузером каким-то дурацким».
- Потому что у тебя хвост всегда пистолетом торчал, когда ты еще маленький был.
«Понятно. Ну, не будь жмотом, дай колбаски!»
- А я что буду с этого иметь? – вдруг решил Сидоров поторговаться.
«Что-что…Я тебе за это глаза кое на что открою», - нагло сощурился Маузер.
-Например? – насторожился Сидоров
«Да, в общем, ничего особенного, - зевнул Маузер. – Как только ты за порог, к твоей жене сосед Петрович ныряет. А я в это время – к его Муське».
-Так, значит, вы тут все вместе блудите, пока меня нет дома! – рассвирепел Сидоров. – И ты еще за это у меня колбасу просишь?»
«Ой, а сам-то, сам-то!» - изобличающее запульсировал в его голове Маузер.
- А я чего? Я ничего, – стушевался вдруг Сидоров.
«Как это ничего? А кто на той неделе два раза приводил домой баб, когда хозяйка увозила Петьку твоего в деревню к бабушке? Да еще страшных, таких, хуже драных кошек! – завозмущался Маузер. – Так что гони, хозяин, колбасу! А не то я хозяйке сдам все твои заначки!»
- А что, ты и с ней так же беседуешь? – неприятно удивился Сидоров.
«Пока нет, - честно признался Маузер. – Да ведь она или сама может обо что-нибудь головой удариться, или ты ее, например, огреешь после нашего разговора. Вот тогда, глядишь, и с ней контакт налажу».
Сидоров молча проглотил последние слова кота, а также стопку водки, закусил ее маслинкой, колбасу же отдал Маузеру.
«Давно бы так! – довольно заурчал Маузер. – И вообще, хозяин…»
Тут выпитое ударило Сидорову в голову, и голос кота в ней пропал. Похоже, она, голова эта, встала у Сидорова на место. Но с тех пор Маузер у него ни в чем не знает отказа. Особенно когда начинает пристально всматриваться в глаза Сидорова…
Праздники кончились. Встал утром – лучше бы вовсе не просыпался. Голова вава, во рту бяка, денег тютю. Слоняюсь по квартире, прихожу в себя. Жена шипит:
- Иди мусор вынеси, пьянчуга чертов!
Повиновался. Нагнулся за ведром – разогнуться не могу. Стал распрямляться, уперся рукой в посудный шкаф. Не рассчитал – загремели, зазвенели по полу банки-склянки. Вдобавок ведро с мусором опрокинул. Жена вообще зашлась:
- Уйди с глаз моих долой, сатана! Проваливай к дьяволу, идол!
Ушел молча: говорить не могу, каждый звук сверлит мозги. Вышел на улицу, куда податься – не знаю. Свет не мил, люди противны. Сел в первый попавшийся автобус. Нечаянно наступил какой-то крашеной девице на ногу. Она завизжала.
- Простите, - шепотом говорю. - Я нечаянно.
- Пошел к черту, пентюх! – обласкала она меня сквозь слезы. Вылез из автобуса на конечной и пошел, куда послали.
Долго ли, коротко шел – не помню. Голова гудит, во рту сухо, ноги-руки дрожат. Ну и состояньице, доложу я вам. Смотрю – бугор, за бугром яма. И ступени осклизлые вниз ведут. Черт его знает, что там? А, пойду: терять мне нечего!
Спустился. Дверь железная. Таблица на ней с горящей надписью «Дьявол. Звонить три раза». Верить иль не верить? Неужто в самом деле до преисподней добрался? А может, с похмелья мерещится? Позвонил на всякий случай. Дверь с лязгом распахнулась. На пороге вырос лохматый мужичок – хвост крючком, нос пятачком.
- Чего тебе? - хрюкает.
- Я, это, к дьяволу вот…
- А зачем?
- Так это, послали.
- Пошли, коли так.
Шли, шли каким-то темными закоулками. И пришли в огромное сводчатое помещение. Посредине очаг пылает. Пахнет серой и еще чем-то до боли знакомым.
Вокруг огня расположилась теплая компания этих самых, с пятачками. А во главе застолья – здоровенный рыжий громила. Точь-в-точь грузчик дядя Федя из нашего гастронома. Все по очереди зачерпывают ковшом из огромной посудины и пьют, черти. Чем-то жареным закусывают.
- Кто такой будешь? – грозно спрашивает рыжий. «Дьявол!» – догадался я.
- Вася я, - представляюсь. – А пожаловал к вам, Дьявол… кгм….
- Шайтанович, - подсказывает он уже более ласково.
-…А пожаловал я к вам потому, Дьявол Шайтанович, что меня сегодня без конца посылали к вам. И еще потому, что голова болит. А деньги кончились. И у моих корешей тоже. А жена не дает…
- Вообще-то нас и так до черта, - бурчит рыжий. – Ну да ладно, будешь сорок четвертым. Садись, раз пришел. Знаю я твое состояние – тут не то, что к черту на рога - к богу в рай полезешь. Плесните ему, черти. Пей, Вася!
Хлебнул я чертова зелья – аж мурашки по коже.
- Закусывай! – кричат мне со всех сторон.
- М-м, - отвечаю. – После первой не закусываю!
Черти от восторга заржали, захрюкали.
- Вот это по-нашенски! – крякнул их главный. – А ну, др****ызнем еще!
В общем, надрызгался я в этой тепленькой компании до чертиков. Что было дальше – не помню. Сплошной туман. Помнится – слабо, правда, - что мы еще всей нечистой силой наведались к ведьмам. Ух, доложу я вам, чертовки! Хлебнул и там какого-то варева. Да такого, что земля из-под ног дыбом и - хлоп меня по лбу!
Очнулся - кругом все белое. Врач озабоченный рядом сидит, пульс мой щупает.
- Еще одна такая попойка, - говорит, - и только вас и видели.
Жена рядом сидит. Увидела, что я очнулся, перестала всхлипывать.
- Где тебя черти носили? – шипит.
Дудки, не скажу. Этот адресок мне еще сгодится.
Солнце плещется в моих шальных глазах,
На обложке глянцевых журналах.
Под загаром мои родинки на выпуклых боках,
Папарацци достанут на Канарах.
В пене белых и бурлящих пузырьков,
Я на камеру из моря выходила.
И дарила вам, дарила вам, дарила вам без слов,
То что в тайне контрабандой провозила.
ПР. Посюсюкай, посюсюкай папарацци со мной,
Я вам родинки погладить разрешаю.
А в полиции по нравам за Российскою звездой,
Я в досье пока потоп не обещаю.
Солнце в отпуск улетело до весны,
И не греет кровь подаренный твой чайник.
Но любовь в надёжном месте у большой страны,
Я поглажу и надену свой купальник.
Выйду замуж только за тебя,
Тот кто будет самый старший папарацци.
И отдам тебе, отдам тебе, отдам тебе любя,
Все восторги зрительских оваций.
ПР. Посюсюкай, посюсюкай папарацци со мной,
Я вам родинки погладить разрешаю.
А в полиции по нравам за Российскою звездой,
Я в досье пока потоп не обещаю.
Её встретил тогда за околицей,
Где шоссе, и поток грузовой,
-Что стоишь на ветру? И не мёрзнется?
Кем работаешь?
-Я? Плечевой.
- А не хочешь в колхоз к нам дояркою?
Общежитие есть, трудодни…
Покраснела, с улыбкою яркою,
Говорит:
-Ты фуфло не гони!
Очень бедно живется колхозницам,
Подневолен их дармовый труд!
- От какой ты слыхала негодницы?
Это ж наши противники врут!
………………
Убедил, сагитировал гордую,
И влилась она в наш коллектив.
Поднимала надои рекордные,
Занималась уборкою нив.
Получала знамёна шелковые,
Там её оператор снимал….
А как кончила с Высшею школою,
Председателем сход и избрал…
………………..
Как-то раз я на речке подглядывал,
И увидел её наготу…
Я женат, понимаю, не надо бы,
Как неправильно вёл я в быту!
На ячейке строгач мне повесили,
С бригадиров погнали взашей!
Наш, народ наслаждается песнями,
А я пью и страдаю о ней.