Окно.. на подоконнике герань,
Восхода отблеск - утра рань.
И краска застарелых деревянных рам
Восходом солнца расцветает по утрам.
Усохшим деревом поскрипывает рама,
За многие года не изменилась панорама,
И в отраженьи пыльного стекла
Неспешно чья-то жизнь текла.
На подоконнике следы от птичьих лап,
С тех пор, как по зиме мороз ослаб,
Веселых птичек легкие следы,
Остались росчерком подтаявшей воды.
Грусть поселилась в левой створке,
Переползла на тюль, отобразилась в шторке,
Ее подчеркивает крупный старый скол,
Рождая смутно в памяти: "мальчишки, мяч, футбол",
Из лета в зиму - в конце и в середине года,
Имеет свойство изменяться мода,
Окошка старенького грусти как ответ -
Напротив белозубо скалится стеклопакет...
______
* - потому что уже тыщу лет её не слышал...
В раздолбанный кабак по имени "Душонка"
Где дверь всего одна и сорвана с петель,
Две женщины вошли, спасаясь от подонков,
Перешагнули мусор и сели у дверей.
И вроде ничего, но вот что интересно,
Не очень-то приличный у них обеих вид -
Бухая вдрызг Мечта блатную пела песню,
Была с фингалом Совесть и плакала навзрыд.
Но вдруг из-за стола походкою неверной
Из темного угла блистательный Кредит
Тихонько подошел и улыбнувшись скверно
Лишил Мечту невинности и не прикрыл ей стыд.
И в тот же самый день, вернее уже ночью,
Четыре злых мента, за что - не разобрать.
Вкололи передоз и сдохла нафиг Совесть,
А в стороне кривлялись Пшелвон и Ёптвоймать.
С тех пор в том кабаке убрали и помыли,
Повесили кашпо и Путина портрет.
И ходят все туда, как раньше и ходили,
И только в нем меня не будет больше. Нет...
В старопрежние времена было у одного звездолетчика три сына. Двое умных, а третий студент. И вот как-то говорит отец детям:
-- Дети мои! Сделайте себе по гипперловушке и запустите их в просторы космоса. Какая женщину принесет - тому женатому быть, а какая пустой вернется - тому бобылем оставаться.
Больший сделал - запустил. Средний сделал - запустил. А младший все сидит думает, в “Детали галактик” заглядывает - оптимальные координаты ищет. Долго думал, проект готовил, электронную машину программировал, чтоб никакую-раскакую, а самую из самых, лучшую из лучших.
Наконец сделал - запустил.
Сидят втроем на крылечке. Ждут.
Прилетает ловушка к первому. Открывает - княжеская дочка.
Прилетает ко второму. Открывает - генеральская дочка.
А к младшему все не летит, да не летит.
Призадумались старшие братья, с невестами поговорили, с батюшкой посоветовались...
-- А-а-а... Что нам этого непутевого ждать. Видать опять чего-нибудь напортачил. Намедни же и женимся.
Остался младшенький один. Сидит на крылечке. Пригорюнился. И вдруг гром, молния. Иванушка (этак младшенького зовут) перепугался, вскочил... Да тут видит, ловушка его летит. Ну, он сразу оправился, пояс подтянул и гоголем, значит, к ловушке подходит. Дверцу отворяет, а там... писанная неописанная, крашенная неокрашенная, самая распрекрасная - царица не меньше. И что-то по-своему там лопочет, и молниями из глаз так и сыплет, так и сыплет. Но Ваня хоть и студент, а парень простой - потомственный звездолетчик.
-- Выходи, говорит. - Женой моей будешь.
Та так и села и какой был дар речи, так тот сразу и потеряла, а когда обрела вновь, то уже по-нашински заговорила.
-- Да я, - говорит. - Да ты, - говорит. - Студент! Смерд! Ко мне доцент сватался. Да лучше лягушкой весь век куковать, чем с таким как ты жить.
Топнула ногой и в лягушку превратилась, а на голове корона. Уставился на нее Ваня - рассматривает. Ценная штука, дорогая. Из чистого золота, а по ободу бриллианты крупные. За такую штуку большие деньги выручить можно, а с деньгами он и без жены проживет. Тоже мне царица зеленая. Пусть кукует. И цап корону. С башки-то ее и снял. А лягушонка-то заволновалась сразу, запрыгала, заметалась и глазенками жалостными на Ваню смотрит, и умненькими такими, как у собаки - будто все понимает, а сказать не может. Заглянул ей Ваня в глаза - тут его и прошибло:
-- Э-эх. Что ж я за человек такой. Мало, что жизнь безвинную загубил, так еще и радость последнюю отнимаю. Не будет мне и с деньгами счастья, когда краса красная из-за меня позеленела.
Хлопнул с горечи шапкой об пол и корону ей обратно на голову нахлобучил, а та так и побелела от радости и снова в царицу обратилась и говорит:
-- Прости меня Ваня. Испытывала я тебя. Не по своей воле - по наказу отца с матерью. А сам-то ты мне очень даже понравился. Полюбила я тебя любовью смертной и жизни мне без тебя никакой нет. Веди же меня скорее к батюшке за благословением, да к венцу.
А Ваня как это услышал, посмотрел на нее задумчиво-задумчиво и говорит:
-- Да, к винцу - это хорошо. У нас в подвале винца этого хоть залейся. По прошлому году хороший урожай выдался. Так что пойдем быстрее за здоровье оскоромимся, а к батюшке мы всегда успеем.
Посвящается Алексею Волкову, автору романа "Командор"
Однажды, вино попивая в таверне,
Подумал: наверно, на то нет причины,
Но как бы хотел я водить бригантины
И вешать на реях злодеев неверных.
Прикончив три пинты отличного эля,
Спросил: неужели, я - сильный и смелый,
Не смог бы водить по морям каравеллы
И с Дрейком сразиться на честной дуэли?
Потом, после рома любимого сорта,
Воскликнул я: к черту идут все химеры!
Я просто желаю попасть на галеры
И там прогуляться со стеком вдоль борта.
...
А ночью, когда непременно приснится,
Как пил накануне с весёлой девицей,
Как вёл караваном пиратские шхуны
Под небом вечерним в туманной лагуне...
Я буду молиться неверной фортуне:
Эх, мне бы в то время родиться.
2007
Посмотреть, как я читаю это стихотворение, можно на Ютубе.
Прошу подписаться на мой блог всех людей доброй воли. Людей злой воли прошу не подписываться.
В семье кинолога породистая сука
явила двух щенков потешных белу свету.
Для случки брали с родословной кобелюгу –
их для продажи ждали, в этом нет секрета.
Едва глаза у этих малышей открылись,
на «птичий» рынок отвезли их утром рано,
и как родители по всем углам не рылись –
от них остался только запах от дивана.
Один – тот, что светлей, достался бизнесмену,
и в дорогой машине покатил по жизни.
Второго прикупили сторожу на смену –
так начались у бедолаги катаклизмы.
Как первого встречали в доме богатея?
Да так, как будто был он плюшевой игрушкой:
семья большая – жил счастливчик не потея,
ему чесали шёрстку, промывали ушки…
С утра до вечера с ним забавлялись детки,
вокруг него две милых киски: «шуры-муры…»,
в обед пирожные он кушал и конфетки –
не шибко утомлялся пёсик от гламура.
Второй щенок попал в собачью конуру.
Хозяин был не очень щедрый, но давал:
к обеду косточку, похлёбку по утру,
пинка под вечер, что бы ночью пёс не спал.
Босс, как собака злой всегда, лакал вино;
он депутат был, а до выборов – бандит.
Имел сеть маркетов, заправку, казино…
На этой службе очень зреет аппетит.
Щенок на воздухе немножечко подрос,
набрался сил, освоился, вполне окреп –
именье сторожить ему был – «не вопрос».
И всё бы ничего, да двор тот был – вертеп.
Гулянки, пьянки, барбекью и шашлыки,
кругом докучливо-подвыпивший народ;
частенько псу пришлось показывать клыки –
одолевал, порой, гламурный этот сброд.
Но как-то тёмной ночью в дом забрались вор –
навёл на то богатство кто-то из гостей.
Ему пустяк пятиметровый тот забор –
домов для них не существует крепостей.
Герой наш кинулся, вцепился в эту тать,
как тут же, получив монтажкой по хребту,
завыл, упал, не раз потом пытался встать,
но жизнь оставила его в минуту ту.
Вернулась утром вся хозяйская семья –
они в каком-то кабаке гуляли ночь;
картину увидав, чиновничья свинья
пса мигом в лес свёз – с глаз долой, из сердца прочь.
Но оклемался молодецкий организм,
с трудом поправился, и косточки срослись –
природный дух и воля возродили жизнь,
но тут другие приключенья начались.
Почти смирился он с собачьей той судьбой,
как прикатила в лес холодная пора,
и стала для него на время конурой
волками брошенная в том году нора.
И хоть от голода, порой, бросало в дрожь,
совсем не сладко было – всё он перенёс:
собачий холод, слякоть, ветер, град и дождь
встречал достойно, не ломался этот пёс.
Однажды в яростной борьбе за корм и кров
он глотку волку перегрыз в один момент:
«Опасно спорить с этим зверем – будет кровь –
ему ни клык, ни коготь – всё не аргумент».
Медаль – две стороны, а палка – два конца,
вслед за зимой, как ни крути, весна идёт;
нашёл лесничий сиротину-удальца,
и понял – жизнь была у пёсика не мёд.
Тот егерь был видавший много холостяк,
в избе просторной на опушке леса жил,
и приручить животное ему – пустяк.
Пёс с удовольствием лесничему служил.
Друзья ходили на охоту круглый год –
таких ни чаща, ни трясина не страшит;
порой завидовал лесничему народ:
«Кобель-то – зверь, породистый, не лыком шит…»
Но как-то в город пса хозяин взял с собой:
«Пусть мир посмотрит диковатый мой пострел».
У магазина вдруг – не сломленный судьбой,
не знавший страха, наш герой оторопел…
Из «Мерседеса», ну а может из «Тойоты»
(названья фирм ему, как на ошейник галстук)
вальяжно, тяжело, подобно бегемоту,
жирнющий брат его лениво выбирался.
Ну, как Вы думаете – заведут беседу?
Мол: «Как живёшь, браток?», «Да так, брат, – поживаю…»
Нет. Два приятеля купили хлеб к обеду,
и укатили к своему лесному краю.
Герою нашему так неприятно стало –
решил он время не растрачивать напрасно.
Что это брат родной был – сразу осознал он,
что разговор не вышел бы – предельно ясно.
Мораль в ином – у братьев выбор был скупой;
в том, что другие отняли отца и мать,
а в жизни случай разведёт их, рок слепой –
слепым ещё им не дано было понять.
***
Мне тридцать девять…Нет? Сорок даже?
Как после стирки, я чист, но не глажен.
Жена-красавица, две дочурки…
Избавь меня, Бог, от зятя-урки…
Тьфу-тьфу-тьфу… (ищу я дерево),
За неимением оного стучу по черепу.
От пирамид тень всегда треугольник…
Навряд ли при жизни мне будет стольник,
А триста мне и подавно не будет.
Избавь мя, Господь, от паскудных буден,
Похожих на растаявший студень.
Жизнь светла и как есть, ладится…
Быт незатейлив – диван и задница.
Вполне моложав и вальсок в душе…
Мне сорок! И что? Не сороковины же.
Опять – тьфу-тьфу… ищу я дерево.
Откуда ж дерево? Апеллирую к черепу.
Седине в голове моей делать нечего,
Но Бес в ребре, мозжечке, печени…
От лжедрузей горожу надолбы,
В себе не копаюсь давно, а надо бы.
Тьфу-тьфу-тьфу…(ругаюсь матом),
Уж лучше сам, чем патологоанатом.
Больший прок зрю в былом, не грядущем,
Вино не вставляет уже, а плющит,
(поистаскался в борьбе с запоями).
Теперь мне вселенная - мир за обоями.
Тьфу-тьфу… Извините за безобразия.
Но если б не череп, то сам себя сглазил я.
Ещё мало снега, но рано темнеет.
Мне путь осветИт огонёк сигареты.
Спасут от хандры носки потеплее,
Бутылка, стакан, огурцы и котлеты.
Напьюсь до мышей, приглашу их к столу
Намажу им рыльца плавленным сыром
"Гуляйте, робяты"- мышам я скажу
Они мне за это подарят квартиру.
Ааа... Врядли. С свиньёй под столом я валялся,
С собакой всю ночь я выл на луну.
Змея, конь - с кем только не напивался.
Придется горбатиться мне самому!
Где Будда? Где Кришна? Ау, пацанята!
Зачем, боги, вам двенадцать зверей?
Я к вам обращаюсь - тема поднЯта!
Вы мне год МЕНЯ подарите скорей!
Закован в латы, пусть они невидимы,
Но не пробиться, миленький, к тебе,
Шутя прошу – «спаси, меня обидели!»
Шутя в атаку ты спешишь на помощь мне...
А «верный конь» твой, (я забыла марку
И тип по ГОСТу «сена» для него),
Ну где вы оба?! Не тепло, не жарко
Мне день и ночь выглядывать его.
Завал работы – знаю, та же песня,
А как же я? Ведь всё же для тебя!
Ау! Но только он молчит, хоть тресни,
Оффлайн – а я, сижу, грущу любя...
Закован в латы, по уши в работе,
Ну ладно, вспомнишь обо мне случайно,
Вам скажут: «Сударь, дама на охоте,
Не первый день, на тех, кто есть в онлайне».