Губы накрашены.
Вишни в мороженом.
Млеет свеча.
Елка наряжена.
Дети уложены.
Близится час
(В смысле – к двенадцати
Тесно приставлены
Стрелок стволы).
Шутки – дурацкие.
Вина – отравлены.
НАТО – козлы.
Гости семейные.
Браки законные –
Швы не трещат.
Куры осмеяны,
Волки накормлены,
Овцы молчат.
Ящик транслирует
Что-то игривое
По ТНТ.
Я дефилирую
В кухню за пивою.
Я в декольте.
(Жалко, не в розовом.
Впрочем, со стразами –
Пуговки в ряд).
Деда Мороза нет -
Кони, заразы, млин,
В пробках стоят.
Свечи бенгальские
Розданы поровну.
Искры мечу.
Только не Гальцева!
И не Задорнова!
Чур меня, чур.
Мысли последние.
Все как положено:
Блеет Собчак.
Куры объедены,
Свиньи подложены,
Вермут почат.
Вдарим по кризису!
(Ну и по печени,
Все ж Новый год!..)
...Рыком глуша
Президентскую реченьку,
Тигр идет!!!
Я бы всё отдал за пенье птичек,
За рассвет, за шорох ковыля,
За отказ от пагубных привычек,
За искорененье слова "***",
За призренье лести и двуличья,
Но, не пряча стыд, признАюсь вам -
Жадный я...
Порой до неприличья...
И отдал бы всё...
Но... не отдам!
Облагородив булочку с кунжутом
Наличием салата и сосиски,
Уселась размышлять над длинным списком
Сверхважных дел, намеченных на утро.
«Проснуться». Можно смело ставить плюсик.
«Позавтракать». Угу. Почти. Отметим.
Не важно, что хотела на рассвете,
Проснулась, значит, нет причин для грусти.
А дальше «На часок нагрянуть в офис».
Намечено, что сделаешь, нагряну.
И вроде, составляла план не спьяну,
Какого черта здесь пометка «топлесс»?
Глумливо пляшут буквы-раскоряки.
Откуда столько жёлчи в них и вздора?
«Сменить на кухне выцветшие шторы»,
«Сменить ориентацию». Однако!
Вот так о том, что свято? Ну и лажа!
Решила твердо, вымыв чашку с блюдцем,
На будущее - только пункт «Проснуться»,
А далее - уже как карта ляжет.
Шептались, радуясь теплу, деревья.
На берегу заросшего пруда
Расположились, зову сердца внемля,
Две нимфы.
Девы, выпив как всегда,
Одежды сняли…
Жаль, что я там не был:
У облаков срывало крышу в дым.
В миг обезумело до “розового” небо,
Хотя для всех казалось голубым.
Май зеленел бессовестным засранцем,
Ласкал девиц лучами до того,
Что Маечка осталась только в сланцах,
А Ларочка совсем «без ничего».
Театр двух актрис всегда прекрасен,
Каким бы актом не кончался он.
Стоял довольный рядом старый ясень
И зрители – четыреста ворон.
Бутылка опустела – стала тарой.
Зашевелился, зашумел камыш,
Головками тянулся к Майке с Ларой,
Спугнув в нору вуайеристку-мышь.
Поля и пруд: природа ликовала.
Вороны с веток падали как сыр,
В «ничто» одетая полубогиня Лара
И Майка в сланцах удивляли мир.
И с той поры ночами, верьте братцы,
Подушку придавив своим плечом,
Я вижу сны, о том, что Майка – в сланцах…
И тело Ларкино, одетое в «ничо»…
Когда загонит одиночество,
В тяжёлой памяти края.
Когда недобрые пророчества,
Вдруг станут сутью бытия.
Судьба попросит дань огромную,
Чтоб продолжал звенеть мой стих...
Скажу я в трубку телефонную -
"Помускулистей...И двоих!"
Здравствуй, ласковый юг! Двадцать солнечных дней
Без забот и работы, без жизненных трещин.
Я на солнечном пляже, разморенный змей.
Надо мною шумит аэрарий для женщин.
Шоколадом горячим на голый живот
И особенно на обнаженные груди
С невозможною щедростью солнце им льет.
А меня даже волны уже не остудят.
Я не выйду на берег. Я к морю прирос,
Чернобоким дельфином в нем плаваю здешним.
Скоро лопнут глаза, словно пара колес,
Если с моря смотреть в аэрарий для женщин.
Бьет желанье фонтаном из тысячи струй.
Мне бы дюжину. Я не согласен на меньше.
Ноги сводит, и руки схватились за "буй",
Чтоб на дно не пойти от количества женщин.
И теперь мне, что по морю лайнером плыть,
Что в Анталии жить как простой пролетарий,
Там где вклю́чено всё. Все равно не забыть
Женщин «Южного взморья» и их аэрарий.
Дымился берег розовым рассветом.
Восток прохладу разгонял с полей.
Удил Петрович в Волге этим летом
Сорогу, красноперку, окуней.
Взбивал корабль утреннюю пену.
Зеленым шлейфом вслед за ним дымок.
Стоял в реке Серега по… колено,
Но вдруг похолодело между ног.
Взметнулся поплавок и погрузился
В предутренний, еще холодный мрак.
И мертвой хваткой в удочку вцепился,
Удачу подсекающий, рыбак.
Подтаскивает.
Медленно так тянет,
Катушки управляя колесом.
На мелководье потихоньку манит
Добычу.
«Может это сом?» –
Мелькает у Петровича в подкорке.
«А вдруг, это огромнейший осетр?!
Жену и тещу угощу икоркой
Я на халяву.
Вот так шанс припер!»
Удилище дрожит подобно луку
С натянутой звенящей тетивой.
Но, что это?
В воде он видит руку
И тут же хвост мелькает золотой.
Никак зеленоглазая русалка
Попалась на Петровича крючок?
«Удачей обернулась мне рыбалка
Огромную я рыбину подсек».
Намокла от волнения рубаха,
Намокли плавки, но не в этом суть.
Петрович рассмотрел ее и ахнул:
«Вот это баба!
Вот бы взять за грудь».
На лагерь оглянулся аккуратно:
«Жена увидит
И тогда – беда».
Подумал…
И спихнул ее обратно
В холодные глубины навсегда.
К ухе на утро наловил сороги,
Огромных полосатых окуней.
Друзья уху хвалили,
А Серега
Все о русалке вспоминал своей…
Я помню всё — серёжки в мочках,
Овал лица, и томный взгляд,
И две кудельки на височках,
Кабута штопоры висят...
Курносый носик, бородавка,
Да не одна, а восемь штук,
Мой нетерпёж и Ваша явка,
Цилиндр, выпавший из рук...
Свекла ланит и трепет персий!
Фигура — в памяти жива.
А как Вас звали нету версий,
Лишь помню — из 2-го "А"...
Хочу скорее повзрослеть,
хочу писать стихи и прозу,
хочу родительскую клеть
покинуть. Если баба с возу,-
кобыле легче, говорят..
Одев малиновые гетры,
в тот край, где кружит звездопад,
пойду, палима южным ветром.
Сама Ла Манш переплыву,
перенесу любые страхи,
я всех слонов переживу,
когда подохнут черепахи.
Приду неведомо куда,
изобрету от скуки средство,
и буду вечно молода,
впадая беспрестанно в детство.
Но кто-то в белом шепчет: "Мать..
Ещё немного-и выносим..
Вам вредно так переживать:
Ведь Вам же восемьдесят восемь."
Не найдя в песочнице бизонов,
Прибежало чадо на обед.
Может это происки гуронов.
Может голод есть, а тёток нет...
...И Молочный Зуб Гроза Сгущёнки
Сообщил мне строго по-секрету -
"Мама, мы - Бесстрашные Мошонки!
Так сказал Читающий Газету..."