вечерняя лошадь и лошадь дневная
их масти довольно странны
какой-то одной из них я уезжаю
подальше из этой страны
вечерней в глаза загляну голубые
сотру в них сомнения муть
дневной ободряюще хлопну по вые
да упряжь еще подтяну
и штык поточу битый кивер почищу
сердито кусая усы…
какая-то лошадь является лишней
да только кого бы спросить?
Запах шоколада и пустых понтов,
На тусовке надо, быть крутым без слов,
И нести по жизни новый эпатаж,
Где покреативней, там тому и дашь.
Лишь бы было смачно, с ночи до утра,
Снимем передачу, типа дома-2
По ночам в постели мучает одно –
Как на Куршавеле просадить бабло.
Припев.
Гламурные, холёные, блестючие, на иномарках катят по тверской,
Все как один, они ещё певучие,
С намереньем стать мировой звездой.
2 куплет.
Запахи парфюма бьют нещадно в нос,
Кто ещё придумал, как повысить спрос:
Жопы, груди, губы – всё встаёт на кон,
А врачи помогут влить им силикон.
Голыми телами Интернет забит,
Ну, а кто не с нами, тот не знаменит,
Мы на то, и звёзды, чтобы поблистать,
И пока не поздно, всё вам показать.
1.
Прошу покорнейше простить,
Что дал оглоблей вам по роже.
При тусклом свете фонарей
Вы показались мне похожим
На друга юности моей.
Он был балбес и дуралей.
Мы часто бражничали вместе
И раз проснулись по утру
В довольно интересном месте.
Вокруг скакали кенгуру
И было жарко до икоты,
Хоть в прошлый вечер
За окном тянуло хладным ветерком
И сыпал снег уже давно
Брадатым дворникам назло.
2.
Мы долго шли навстречу пиву
И змей вязали в узелки.
Мы растоптали крокодила,
Чуть не подохли от тоски
От бумерангов уклоняясь.
По джунглям ярким как в кино
Нас вел вперед какой-то заяц.
А может кролик…Все равно.
3.
Мы шли на Канберру, а вышли к Сиднею.
Я так и не понял зачем.
И в этом Сиднее сидели неделю
За драку не помню уж с кем.
Гуманные трезвые местные власти,
Поняв до чего мы "милы",
Решили избавить себя от напасти
И выслали вон из страны.
4.
Москва распахнула хмельные объятья:
Тверская, трактиры, снега.
Коньяк и икра. И цыганка косая
С зубами из красного льда.
Потом мы брели. Нас не слушались ноги.
С приятелем вышла беда:
В сугроб он меня уронил на рассвете
И там позабыл навсегда.
Брожу я по миру и злой, и тверезый,
Привыкши оглоблей махать.
Чапаеву Ваське хочу я напомнить,
Чтоб Петьку не смел забывать!!
Мягко отодвинув осень
К нам зима спешит навстречу
Мы её конечно спросим
Но не в этот чудный вечер
Когда теплый южный ветер
Шлет последние объятья
И на всем огромном свете
Праздник-общее понятье
Белый, черный, сестры, братья
Празднует честной народ
Позабыв про все занятья
Праздник-осени уход
И всегда как видно нужно
Есть ли деньги, или нет
Закатить на праздник ужин
Или просто маленький обед!
Небо чёрное вздохнуло, засветилось, затряслось
И тотчас вокруг задуло, покатилось, понеслось
На лужайке в это время спал уставший комбайнёр
Он любил поспать здесь летом запалив на ночь костёр.
Как ударила под ухо ему молния вразмах
Он тотчас лишился духа не успев почуять страх.
Слава богу ..сапожищи на резиновом ходу
Искры кверху..искр тыщи как в чистилище аду.
Комбайнёр вскочил и воет..сапоги горят огнём
Кто его щас успокоит ночь ведь это, а не днём.
Замочил штаны из ваты и давай бежать скорей
До жены детей и хаты до притворенных дверей.
Утром, насмотревшись в глобус и набрившись в синеву
Сел на рейсовый автобус и умчался на Москву.
Сдав экзамены блестяще, да ещё и на фарси
Он сказал вот так бы чаще, а за молнию мерси.
И теперь грозы любитель с вечера и до утра
Молит небо, чтоб спаситель воды лил как из ведра.
Есть желанье «ШАРОВУЮ» испросить с самих небес
Что бы та в руках взорвавшись превратилась в «Мерседес»
Когда я училась на инязе Харьковского университета, преподавателем научного коммунизма у нас был доцент Погребняк по кличке «гГегемон». Это слово мы произносили с характерным украинским «г», несколько утрируя его южный говор. Гегемон был человеком сухим и неулыбчивым. Его смех нам так и не довелось услышать. А уж мы-то провоцировали его не раз, пока не поняли, что либо это какая-то врожденная ущербность, либо осложнение, вызванное слишком глубоким погружением в мир классиков марксизма-ленинизма. Для племени младого,незнакомого с советским новоязом а также для тех, кто успел с большой пользой для себя позабыть его напрочь, приведу одну цитату из учебника исторического материализма. Автор попытался вывести формулу любви, хотя многие поэты и философы сломали на этом зубы.
Итак дышите глубже: « Любовь есть облагороженное культурой и выступающее в форме нравственно-эстетического переживания половое влечение, ведущее к браку как к единственной форме взаимного обладания, облагораживающим образом воздействующей на влюбленных». В целях защиты своей неустойчивой психики от воздействия таких вот убойных формулировок мы создали надежную систему коллективной самообороны. Чтобы вырвать инициативу из рук Гегемона, мы сами рвались в бой, вооруженные до зубов домашними заготовками. Это была гремучая смесь из трудов классиков, отчетных докладов и лекций самого Погребняка. Cеминары проходили в лучших традициях застоя с монотонным чтением докладов и их единодушным одобрением. Вопросов, как правило, не возникало. «Везло» только мне. Оторвавшись от бумажки, я могла говорить долго, но совершенно бессвязно, нагромождая слова и обрывки фраз, застрявших в памяти после многолетнего штудирования общественных дисциплин.
Однажды Погребняк прервал этот неуправляемый словесный поток фразой, ставшей впоследствии крылатой: «Ближе к Марксу!» Потом как-то он настоятельно попросил меня изложить неведомую мне теорию. Я не растерялась и тут же процитировала Гете: «Теория, мой друг, суха, а древо жизни пышно зеленеет». Это был опрометчивый поступок. Лицо Гегемона было совершенно бесстрастным. Волны молодого, жизнеутверждающего смеха разбились о холодный гранит его невозмутимого молчания. Но зло все же затаил. И вот на очередном семинаре, когда я тихо и мирно писала сочинение о творчестве Теккерея и была целиком и полностью погружена в быт английского дворянства XIX века, Гегемон вдруг попросил меня поделиться с ним своими знаниями об Интернационале. Ситуация была экстремальной, и мне оставалось рассчитывать лишь на то, что кто-то передаст мне свой конспект или откроет книгу на нужной странице. Но надо было выиграть время. Поэтому я начала свое повествование размеренно и неторопливо:
-Если мы окинем ретроспективным взглядом зарождение, развитие и становление интернациолизма в историческом аспекте, внимательно рассмотрим весь спектр общественно-политических течений, вникнем в запутанные и трудноразрешимые социальные антагонизмы ( конспекта все нет), ни на минуту не упуская из виду ту колоссальную напряженность, которую испытывало общество в преддверии грядущих глобальных катаклизмов, то мы можем безапелляционно заявить, о типичных, характерных и ярковыраженных, ( конспекта еще нет, ая уже выдохлась и скороговоркой закончила) сититические тенденции...
Бедный Погребняк беспокойно ерзал на стуле. Он чувствовал, что в моих словах есть сила, но связи между ними уловить не мог, а когда дело дошло до «сититечских тенденций»,Он вскочил и закричал непривычно высоким голосом:
- Какие-какие тенденции?
- Сититческие, - обреченно выдохнула я.
- Это хорошо или плохо? – не унимался Гегемон.
И тут у меня открылось второе дыхание.
- Видите ли, - сказала я проникровенно, - я бы побоялась дать однозначный ответ, так как здесь прослеживается диалектическое единство положительных и отрицательных факторов...
Семинар был сорван. Ни одно мое последующее публичное выступление не сопровождалось таким буйным и неукротимым весельем. При этом лицевые мышцы Погребняка были напряжены и неподвижны, губы плотно сжаты, а в глазах плясали злые искры. Ия даже представить себе не могла, какое пламя из них возгорится. Гегемон не забыл ничего: ни отсутствия близости к Марксу, ни « древа жизни », которое, если верить Гете, «пышно зеленеет», ни пресловутых «сититических тенденций».
Месть его была страшной. Если раньше я посещала лекции по научному коммунизму лишь эпизодически, то теперь, зайдя в аудиторию, он прежде всего отыскивал меня взглялом и просил кратко ( и без лирических отступлений! ) изложить содержание предыдущей лекции. Моя бедная голова была битком набита цитатами из первоисточников, как пыльное музейное чучело опилками.
Тем не менее экзамена по научному коммунизму я боялась панически. Он был неизбежен, как и торжество самого коммунизма, но, в отличие от последнего, был приурочен к конкретной дате. И пугала меня не только напряженность в отношениях с Погребняком. Поговаривали, что профессор Сазонов, председатель экзаменационной комиссии и завкафедрой марксизма-ленинизма, на дух не выносил народ, давший миру основоположника этого вечноживого и всепобеждающего учения.
Но нет таких дат, которые не наступают.И вот я перед экзаменационной комиссией, в руках билет и я твердо знаю ответы на все три вопроса. Но, ирония судьбы! Хоть сознание у меня насквозь коммунистическое, но материя, которая, как известно первична, взбунтовалась. От волнения я вдруг почувствовала резкие спазмы в желудке и поняла, что экзамен придется сдавать в рекордно короткие сроки, как ударный объект в подарок съезду.
- Можно я буду отвечать без подготовки? – спросила я сдавленным голосом.
Это был совершенно беспрецедентный случай. Профессор Сазонов нехорошо улыбнулся и сказал:
- Да мы вас не торопим.
И тут я окончательно ошарашив комиссию выпалила: «Я очень спешу», - и, не давая им прийти в себя от шока, начала отвечать. Никогда в жизния не говорила так четко, логично,аргументировано и, главное, кратко. Ускоренный темп речи и лихорадочный блеск глаз подчеркивали мою преданность идеалам коммунизма. Ответ был настолько исчерпывающим, что мне даже не задали ни одного дополни тельного вопроса, Это было актом гуманизма.
Когда сам завкафедрой растроганно говорил о том, что многим следовало бы поучиться у меня отвечать четко и по существу, а не разлагольствовать неизвестно о чем, увиливая от ответа, произошло нечто совершенно фантастическое. Нижняя челюсть Погребняка резко опустилась, как крышка некстати распахнувшегося чемодана, Губы растянулись, и я услышала три странных отрывистых звука, похожих на смех Фантомаса. Но удивительная метаморфоза длилась лишь мгновение, после чего Пгребняк, как ни в чем ни бывало, своим привычно-бесстрастным голосом попросил меня расписаиься в ведомости, а я, глядя себе под ноги, буркнула:
- Мне некогда! – и пулей вылетела из аудитории.
С бледным, страдальческим лицом неслась я по корридору – нетрудно догадаться куда.За мной устремилась толпа однокурсников. В том, что я провалилась, не сомневался никто.Некоторые даже пытались схватить меня за руки, чтобы удержать от отчаянного шага. Вернувшись в аудиторию с «чувством глубокого удовлетворения», чтобы поставить подпись, я узнала, что экзамен сдала на «отлично».
Но моя молодая, цепкая память сыграла со мной злую шутку. Все эти «сто томов партийных книжек» накрепко засели в сознании, просочились в подсознание и классики марксизма-ленинизма до сих пор преследуют меня во сне. И я еще долго завидовала « дорогому Леониду Ильичу », которому маразм и склероз помешали осмыслить и запомнить доклалы, написанные услужливыми референгтами.
Пинать лежачего
Не страшно
Приятно даже
Ты поверь
Но продолжая
В том же духе
Ты в ад скорей
Откроешь дверь
И посему
Вначале думай
Где правда будет
А где ложь
Ведь что вначале
Ты посеешь
В конце-концов
То и пожнешь
Жером и Женевьева -
Король и Королева.
Торжественно и важно
На всех, вокруг, глядят.
Сидят они на троне.
Придворные в поклоне
Склонились перед ними.
И опустили взгляд.
Король ворчит сердито:
- Одно окно открыто
И двери в зале - настеж -
Ужаснейший сквозняк.
На это - Королева:
- Ах! Вы бледны от гнева.
Не стоит из-за ветра
Расстраиваться так.
Жером ответил нервно:
- Все сказанное верно,
Но я уже простужен,
Чихаю, милый друг.
Вздохнула Женевьева:
- Ох! пресвятая Дева!
Да как же Вы капризны,
Мой дорогой супруг.
Сказал Король:"Не надо!" -
И скрытая досада,
Наружу, перед всеми,
Едва не прорвалась.
А королева, мирно:
- Себя ведите смирно.
Ведь, с Вами, мы не в спальне
Все видят нас сейчас.
Сверкнул Король глазами:
- Не стану спорить с Вами.
А Королева:"Браво!
Прекрасно, Ваша честь!
И закивали быстро
Придворные министры.
И в каждом их движеньи
Была заметна лесть.
Жером и Женевьева -
Король и Королева.
Тот час же улыбнулись.
Накрыть велели стол.
Забегала прислуга,
Сбивая с ног друг друга.
Обед был очень вкусный
И без обид прошел.
Хлеба кус заплесневелый
Получив из рук вельможи
В ноги не вались от счастья
Ты прожуй его сперва
А потом запей водичкой
И дождись скорее утра
Вот тогда, пожалуй, скажешь:
-“Мне сегодня повезло!”