Пенсионером стать успел,
Реформе "нужной" вопреки.
Чинящий сверху беспредел
И не подаст теперь руки
При встрече, если доведётся.
Будь долгожителем и мсти
Всем реформаторам. Как солнце
Лет миллиард ещё свети!
В государстве любом, есть о людях забота,
Социальная норма и трезвый расчёт,
Человек, если стаж свой уже заработал,
На законную пенсию смело идёт.
Ну а я настоящая часть человека,
Где-то даже его полноценный полпред,
Почему же издревле от века до века,
Мне на пенсию выйти, возможности нет!
Я свой стаж заработал, спросите у Клавки,
Объезжая порою, таких кобылиц,
Безотказно пашу, как ишак, на две ставки,
И рискую собой, не жалея яиц.
И меня хоть убейте, никак не пойму я,
Почему не шевелятся там, наверху,
Ведь работать приходится в смену ночную,
Да к тому же в сыром и вонючем цеху.
А о том говорить, как-то даже неловко,
Что не дали спецовку и бюллетень,
Почему для меня нету даже страховки,
А ведь риск подцепить, у меня каждый день.
А поскольку в верхах нам препятствия чинят,
Призываю коллег я начать бастовать,
И пока ультиматум не будет наш принят,
Никогда! И нигде! Ни на что не вставать!
И у меня к Вам, милый босс,
Один-единственный вопрос:
Про Ваше, наконец, решение,
Я точно получу ли повышение?
И два отгула за минет...
Я так боюсь услышать "Нет!"
За деревней на погосте,как потухли фонари,
Собирались к Вию гости Лешаки и Упыри
Едут черти подбоченясь на обдолбаном еже,
Прилетели бабы-Еги, все на метлах, в ниглеже.
Вурдалаки подтянулись, сполз с осины черный змий
Посреди прикрывши веки восседал на троне Вий.
Угощение на славу - дохлых крыс большой мешок,
Подавали кровь младенцев и закуску из кишок.
Миска полная пиявок снятых с тухлых мертвецов,
И с навозными червями два корыта голубцов.
Гной хлебали черпаками из осиновых бочат,
Вытирали рты сосками удавившихся девчат.
Вурдалаки дико воют, пляшут яростно ламбаду,
Вий от хохота трясется, кровь Вампиры тащат гаду.
А в деревне все спокойно, сон гуляет по дворам,
Свет луны залил оконца, слышен храп то тут, то там.
Спят младенцы, спят мамаши, всех свалил дурманный сон
Лишь не спит, глядит в оконце добрый молодец Мирон.
Он на лавке притулился,держит свой булатный мечь,
Бражки с вечера напился, и не смог залесть на печь.
Чем занять себя не знает, пальцем скоблит о стекло,
Толи бражкой охмелиться, толи дать кому в хайло.
Жил Мирон в селе давно, песни пел, пинал говно,
кушал щи и верещагу, пил компот, кисель и брагу,
Мазал пятки Вольтареном, грудь и жопу детским кремом,
Табаку не брал он в рот, ногти стриг два раза в год.
Жизнь степенна и проста, вот уж стукнуло - Полста.
Смотрит наш Мирон в окошко, слышит гдето взвыла кошка
И почуявши беду почесал свою елду.
Знать проснулись Упыри, забухали до зари
Из могил поднявшись вновь, будут пить людскую кровь.
Что-же делать, коль не спится, буду с нечестью я биться.
А с похмелья был он зол, прихватил с собою кол,
Бражки с ковшика испив, натянул презерватив.
Встал Мирон в свой полный рост, и побрел он на погост.
И пошла тогда умора, был Садом, была Гомора
Опосля все вурдалаки, целый год лечили сраки.
Хоть Вы верьте, хоть не верьте, с ними жопы лечат черти
Ведь у них, я вам скажу, в каждой жопе по ежу.
Упыри сидят в заботе среди леса, на болоте,
Тяжко жить им без зубов, жрут без мяса, постный плов.
Вий таблетки пьет горстями, кое как скрипит костями,
С той поры, ни божешь мой, на кладбище ни ногой.
Змия тоже не забыл он, нае.нув глиста колом,
Аккуратно на осине завязал морским узлом.
Ну а что же бабы-Еги? а в них народный позитив,
Через год все разродились - был с дырой презерватив.!
А вдеревне все спокойно, за оконцем тишь да гладь,
а про шабаш тот не знает, ни одна в деревне ****ь.
Третий раз звонят с ЛондОна:
Ночью, утром и в обед.
Позовите, мол, г****на.
Кто у вас там, ***, «поэт»?
Я верченый и крученный,
Хитрой родины сынок,
Не беру трубу. Ученый.
Не совсем уж новичок.
Что хотят сказать мне сэры,
Изучая мой анфас?
Приглашают, может, в мэры?
Может, дарят мне баркас?
Призадумался я крепко
(Силы воли с гулькин нос),
На затылок сдвинув кепку,
Вспоминая всех спиноз.
Как я грузчиков оставлю
Без работы и зарплат?
На весь мир я, как прославлю
Из ЛондОна наш Кронштадт?
Кто с подводником под чарку
Во владимирских лесах
Приласкает в рот доярку
В красных ситцевых трусах?
Кто к зиме помоет лодку?
Остановит кто Орду?
- Положи-ка, Тань, селедку.
Да, пошли они в звезду…
Понаписав у себя на страничках гнусных мерзостей о Носороге, который сидел себе, никого не трогал и, как умел, починял примус, вы решили, что ответка не прилетит? Не на того нарвались!
Wrong Великолепный
Самый первый, самый заводной
Генератор отфонарной хрени.
Осенью активен и весной,
Соблюдая график обострений.
Buratino Malvinovich
Носитель он таланта и ума,
Чей профиль на граните будет высечен!..
Да ладно. Это серый графоман,
Которых всюду тонны, тьмы и тысячи.
Климактерина
Любовная лодка разбилась о быт,
И ей бы сочувствие высказать...
Но это непросто: со вкусом хамит
И рвётся в мишени для выстрела.
vanga bezprufa
На груди висит кулон,
И ноздря проколота.
Не обманешь - это клон
Клоуна какого-то.
падал (сутрапьяненко)
Нос. Два уха. Голова.
В ней - масонский заговор.
Трудно складывать слова
Прапорщику Задову.
Как нам совпасть, решалось в райских ли, адских кущах?
Или бродяга Случай всё же двойной агент?
В этот волшебный вечер, и два, за ним идущих,
Ты был необычаен. Был охерителен...
Через три дня под липой в пёстрых лучах заката
Бросил меня и смылся - весел и утончён.
Я голосила хрипло ...кажется, до зарплаты...
После зарплаты годик... и года три ещё.
В общем, лет пять, не меньше, слёзы лились рекою,
Всё собиралась в омут или в Бомбей махнуть.
Остропроникновенной варварскою тоскою
Тупо кололо в сердце, глухо сжимало грудь.
Дальше ещё нелепей: к липе пришла некстати...
Кстати пришлась верёвка...
Ты уж не обессудь,
Будешь гулять под липой с кем-нибудь на закате,
Вспомни меня, любимый... ножки, животик, грудь.
Я слышал много раз напыщенные речи
Величественных бонз и мелкого жулья,
Но крепко был мой дух уже вочеловечен
И чувствовал душок душевного вранья.
А ум бурлил, бродя в большой бутыли быта,
И булькал, и кипел, и градус набирал,
Процеживал себя сквозь недомолвок сито,
В осадках мёртвых рифм твердея как коралл.
Взлетал под бледный жар невидимых галактик
И сравнивал их пыл с «домашнею» звездой,
Нырял в пучины грёз и запрещённых практик,
Смывая по утрам прогорклый след водой.
Стрелял огнём добра по подлецам с обрезом,
Смотрел в собачьих глаз мерцающий опал,
Писал свой манифест в ООН и всем Совбезам,
А утром жёг стихи, что за ночь накропал.
Язвительно грустил с улыбкой отрешённой,
Теплел от нежных слов, от мата холодел,
И думал ум порой, что он – умалишённый,
Что вечно невпопад и сроду не у дел.
Метался по сетям, как кот перед присестом,
Сто тысяч раз мечтал до истины дойти,
Пытался угадать по мимике и жестам
Неискренних богов – что ждёт в конце пути?
Бывал и здесь, и там, и в будущем, и в прошлом,
Где сладко, где смешно, и где нехорошо,
Бродил мой ум, ходил. То рыцарски, то пошло,
Пока однажды вдруг
за разум не зашёл…
С утра в шкафу скелеты
Устроили скандал.
– В гробу я видел это, –
Костлявый проворчал.
Который безголовый,
Куривший нафталин,
Полез в карман за словом
На «Х». (Хэллоуин?)
Тут, в угол бросив кости,
Скелет ходячий встрял:
– За то, чтоб баб в шкаф в гости,
Я б все пересчитал!
А тот, что бесхребетный
И в женском спит белье,
Мысль выразил конкретно
Посредством буквы «Е».
Наряженный в колготки
И в черепе с дырой
Наплел, что может водки
Добыть, чтоб по одной.
В дебатах о костюме
Лишились всех фаланг
Болтавший много в Думе
И в трещинах весь панк...
Я распахнула двери –
Ведь праздник как-никак!
Дочь вечно что-то мерит,
Опять в шкафу бардак.