Cреди колонн Растрелли свистели свиристели,
Пестрели менестрели в объятиях подруг.
В поношенной шинели я думал: «Неужели
Из хохломы и гжели действительность вокруг?»
Звучали клавесины. Мягчали апельсины.
Филе из лососины светилось янтарём.
Подростки-ассасины, воздев колы осины,
В шеломах из овчины шли за поводырем.
И приближалась кода Великого Исхода,
И не было восхода, и полдень неказист.
Высококосность года коварная природа
Являла, как погоду являет прогнозист.
Не о́блаки дрожали, а новые скрижали
Стенами окружали во славу или в честь.
И где-то кони ржали из заповедной ржави,
И этим довершали…
Но некому прочесть.
Друзья, у нас корпоратив!
Что будет, я не знаю.
Останется ли кто-то жив
От возлияний "чая" .
Вот в час назначенный гурьбой,
Собравшись на халяву,
Пришли на этот "водопой"
Сотрудники поправу.
И тосты полились рекой
При теплой атмосфере,
Потом, махнув на всё рукой,
В невиданном размере
Сметали всё, что на столах:
Салаты, осетрину...
Что не опишешь и в стихах
Такую дармовщину.
И до полуночи гремел
Оркестрик приглашённый,
Заполнив музыкой пробел,
Заставил отрешенных
Поверить в это волшебство
И праздничное чудо.
А накануне Рождество,
Ох, то ли ещё будет!
Вроде ещё крепок, но природу не обманешь: на 82-м году сердце затребовало серьёзного капремонта, и я очутился в медицинском центре Zuckerberg San Francisco General Hospital and Trauma Center (ZSFGH). Центр назван именeм четы Цукербергов - они пожертвовали на его модернизацию и развитие сотни $ярдов.
По диагнозу болезни меня поместили в отделение Tween Peaks ZSFGH. В фешенебельной индивидуальной палате с видом на легендарный Tween Peaks – район Сан-Франциско, прославившийся благодаря культовому сериалу 90-х.
Отделение заняло 6-й этаж громадного корпуса № 25. И вот тут обнаружился настолько слабенький WiFi, что я был вынужден отправить нетленку «Об увольнительной» Жми сюда на Хохмодром чиста по айфону.
... Явный просчёт Цукерберга: сначала надо было установить качественный мощный WiFi, и уже к нему пристраивать корпуса и сооружения Центра. А он сперва построил корпуса и инфраструктуру Центра, и затем уже, видать по остаточному принципу, присобачил WiFi.
Современный Омар Хайям – так читатели называют поэта Евгения Запяткина, известного в интернете под псевдонимом ЗЕВС (Запяткин Евгений Викторович Саратовский).
Его 44-я книга продолжает серию сатирико-юмористических изданий, включающих в себя по две тысячи новых четверостиший-ЗЕВСограмм.
Поэтические миниатюры ЗЕВСа – это выразительная картина мира, народная жизнь в шокирующих подробностях, образ героя нашего времени без прикрас и ретуши.
Книга Евгения Запяткина – не только материал для весёлого чтения, но и предмет для увлекательной игры, участники которой загадывают страницу, колонку и четверостишие по порядку.
Книги Евгения Запяткина выставлялись на Санкт-Петербургском международном книжном салоне, книжном фестивале «Красная площадь», Московской международной книжной выставке-ярмарке на ВДНХ.
На сайтах Интернета размещено более 48 тысяч ЗЕВСограмм Евгения Запяткина. На его страницах www.stihi.ru свыше 260-ти тысяч читателей, на www.hohmodrom.ru более 4-х миллионов 250-ти тысяч читателей.
Для детей после 16-ти лет.
1. Если: „Только последняя любовь женщины может сравниться с первой любовью мужчины“ (Оноре де Бальзак), то значит ли это, что у мужчин память лучше, чем у женщин?
2. Если: „По капле выдавливать из себя раба“ (А.П. Чехов), то хватит ли для этого жизни?
3. Если: „Ложь – это правда других людей“ (Оскар Уайльд), то надо ли верить другим людям? Или всё же следует руководствоваться советом Варвары Сергеевны Плющ из фильма „Бриллиантовая рука“, что человеку нужно верить только в самом крайнем случае!
4. Если: „Поэт тот, кого читают люди, обычно не читающие стихов“ (А.Т. Твардовский), то кто же тот, кого читают только авторы стихов, как это происходит на Хохмодроме?
5. Если: „Писать просто и ясно так же трудно, как быть искренним и добрым“ (Сомерсет Моэм), то значит ли, что под флёром написанных высокопарных слов скрывается лицемерие и злоба?
Это время совсем разучилось лечить,
Нас с тобой разучило ночами летать.
И куда авиценны исчезли врачи,
Где писатели-чеховы, им же под стать?
Наши чувства рутинны, а совесть молчит.
Тот порог болевой притупился совсем.
Сами жертвы и сами себе палачи,
Арестанты и сами себе же конвой.
Душит нас всепогодный неласковый смог,
Аллергия к высоткам и стразам витрин.
Лишь в Эдемском саду в тихом шелесте смокв
Вознесет нас любовь без руля и ветрил.
Время проходит, неслышно скользя во Вселенной.
Мы на глазах его бурно взрослеем, стареем.
Кажется, где-то за стенкой играют Шопена,
Булькают в такт голоса теноров в батареях.
По вечерам одиночество невыносимо.
Нужно одеться, по лестнице медленным шагом
В семидесятую новорожденную зиму,
Нынче с утра принакрытую снежною шалью.
Нужно... Иначе с ума в этой комнате старой
Можно сойти. Разлетелись и дети и внуки.
Что же такое с той девочкой маленькой сталось,
Даже в перчатках никак не согреются руки...
А по дорожке собака в тулупчике модном,
Та, что коляску с младенцем выгуливать вышла,
Делает бабушке (мне) умиления морду,
Мол, посмотри, до чего же красиво!.. Неслышно
Шепчутся звездочки в маленьких марлевых пачках.
И надышавшись заснеженной нежности-ласки,
Ходим по кругу - мамаша с коляской, собачка,
Много пожившая Герда из давнишней сказки.