Над тайгоюшкой дремучей небо заалело,
Солнушко закатное скрылось вдалеке.
Птички отчирикались. Тихо. Вечерело.
Четверо детинушек выбрались к реке.
Пайвы с клюквой скинули, распрямили спинушки,
Наломали хворосту, развели костер.
Заварили котелок с листьями малинушки,
В тишине любуяся на речной простор.
От чайку горяченького в сон склонило быстро,
Через час из путничков каждый мирно спал.
А на небушке на чёрном месяц серебристый
Из-за тучки выглянул и опять пропал…
***
Ночь в тайге безлунная – словно нефть разлитая.
Мгла кругом кромешная, не видать ни зги.
Только реченька журчит, богом позабытая,
От неё зашлёпали тихие шаги.
Мёртвым сном, ну, будто бы дома на кроватушке,
У костра потухшего, лёжа на траве,
Уморившись от забот, крепко спят ребятушки…
Вдруг над ними тепловоз словно заревел.
Вмиг, подобно молодым быстрокрылым соколам
(Акробаты отдыхают в цирке-шапито!),
Кто взвилсЯ на дерево, что стояло около,
Через реченьку студёну перепрыгнул кто.
На ветвях и в камышах провели всю ноченьку
И хоть думали, что им крупно повезло,
Всё ж касатики, поди, выспались не очень-то.
Воротились хмурые – только рассвело.
Стали пересчитывать как они друг друженьку,
Как не досчиталися хлопца одного,
Огнестрельного ещё стволика оружия,
Так слегка понизился дух их боевой.
Покричали корешка – он не откликается,
Пошукали по кустам – а ружьишка нет.
Лишь вороны каркают, будто насмехаются,
И встаёт над реченькой вражеский рассвет.
Что же, делать нечего, собрались солдатики.
Разделили поровну клюкву братана
И вдоль речки побрели, аки те лунатики…
А братишку чо искать, раз ему хана.
Шли они до вечера, утомились оченно,
Только солнышко зашло, встали на ночлег,
Пожевать и подсушить реквизит подмоченный.
А с чёрного небушка сыпал первый снег…
***
Крепким сном младенческим спали добры молодцы,
Богатырским храпиком сотрясая лес.
И хоть мамочки за них где-то дома молятся,
Как проснулись поутру, глядь – второй исчез!
А кругом натоптано, и следы огромные,
Только то не мишенька, не сохатый лось.
У того, кто приходил этой ночкой тёмною,
Ростик, судя по следам, с каланчу, небось.
Поднялись добытчики, брать не стали пайвушки,
Корешка пропавшего позабыв позвать,
Дружно дали стрекоча пошустрее заюшки
(Не до кореша, когда надо когти рвать!)
Долго или коротко мыкались парнишечки,
По лесу холодному проторяя путь.
К вечеру добилися кашля и одышечки,
Застудив в скитаниях горлышки и грудь.
По причине недуга стало плохо очень им,
Ноженьки ослабшие больше не несут.
Но уже по темноте на лабаз охотничий
Натолкнулись страннички в сумрачном лесу.
Кое-как вскарабкались и, светя фонариком,
Отыскали в уголку продуктовый схрон:
Чай, бутылку водочки, сало и сухарики.
Есть в тайге такой обычай, а верней, закон.
Ведь в лесу лекарства нет лучше, чем «Столичная»,
И набегавшись за день от лихой беды,
Позаснули мёртвым сном парни горемычные…
А на чёрном небушке ни одной звезды.
***
Спали да не ведали, что лабаз охотничий
Затрясло как на ветру в чистом поле куст.
Громогласный снова рёв разразился хоть в ночи,
Спят себе, сердешные, и не дуют в ус.
Утром просыпается лишь один парнишечка,
А попутчика и нет! Что за ерунда?
Только на полу сапог (вот такая фишечка),
Остальное всё исчезло вовсе без следа.
Плакал сиротинушка слёзками горючими
И, пустившись снова в путь, долго голосил:
«За какие, ой, грехи так нас тут отдрючили?!
Мы ж не виноватые! Господи спаси!»
А морозец всё крепчал, и тайга суровая
Словно отвечала: «Здесь не до баловства!
Ты ущучил? Голова твоя бестолковая!»
И слезам не верила, так же как Москва.
***
Брёл скиталец по лесу, спотыкаясь, падая.
Вдруг возникло, будто гром, на его пути,
Солнца свет затмивши и жутким видом радуя,
Чудище лохматое, метров так пяти.
Жар ударил в голову, чресла стали ватные.
Захотелось сразу же изменить маршрут,
Повернувшись скоренько в сторону обратную,
Да вот только ноженьки, что-то не идут.
Лапы волосатые протянуло чудище,
Заревело истошно, показав оскал.
И парнишка, увидав в-о-о-о-т такие зубищи,
Не теряя времени, в обморок упал…
***
Пробыл он без памяти два часа, как следует,
А очнулся, мысль одна вертится в мозгу -
Когда то чудовище сядет пообедает,
Что из меня сделает: борщ или рагу?
Глаз немного приоткрыл, смотрит – удивляется:
То ль пещера, то ль нора, скрытая во тьму.
И повсюду белые косточки валяются,
Это человеческие, судя по всему.
Тут его, как пёрышко, с полу что-то пОдняло
Подхватило, понесло – охнуть не успел.
Кто, куда, зачем несут? – по пути не понял он,
А когда открыл глаза - так и обалдел.
Глядь – сидят живёхоньки все его соратники,
Только почему у них вид такой срамной?
Отчего они совсем голые, развратники?
И всё тычут пальцами в угол за спиной?
Обернувшися назад, вновь самосознание
С перепугу паренёк чуть не потерял.
Хорошо, морально хоть был готов заранее
Визуальный увидать жуткий матерьял.
Там размером со слона барышня кисейная
Ковырялася в носу пальцем-кочергой,
Волосатая, как чёрт. Рядом мама ейная
Утоляла голодуху от лося ногой.
***
Мужики поведали другу закадычному,
Что тут за оказия, что за геморрой.
Для чего их держат здесь дамы эротичные,
И к чему готовиться должен наш герой.
Эти две красавицы, две лесные нимфочки
Прозябают здесь вдвоём в чаще без самца.
А ребяток встретимши, даже полюбив почти,
Заменить решили ими мужа и отца.
- Спорить с ними бестолку, и чревато травмами,
Так что раздевайся, друг, и смелее в бой!
Мы уже умаялись с этими, блин, дамами.
Давеча ты хвастался, что большой плейбой…
***
Что потом случилося я, братва, не ведаю,
Ведь тайга свои секреты ревностно хранит.
Может, всё закончилось нашею победою,
Может, до сих пор в плену маются они.
Но кричат на радио, по ТВ, в газете:
То г…вно, то шерсть, то след кто-нибудь найдёт.
Получается одно - поголовье йети
На лесных просторах наших здорово растёт!
Тебя люблю я ненасытно,
Хоть ты не разделяешь чувств...
С утра желудок был мой пуст;
Теперь уже я сыт, но...
Чего-то хочется такого...
Ты – вожделение моё!
Мы будем навсегда вдвоём.
Иду за сковородкой снова.
В тебе есть всё: и белоснежность,
И аппетитных форм овал
(он мне покоя не давал),
И восхитительная нежность!
Когда тебя начну я жарить,
Переворачивать, вертеть...
Как это сладостно – хотеть!
Мне предвкушенье кайф подарит.
Ты зарумянилась, я вижу...
Я не устану продолжать;
Тебе позволю полежать,
Когда к финалу будем ближе...
Жаль, что не вечно действо длится;
Пока ещё ты горяча,
Готова быть моей сейчас, -
Хочу в тебя зубами впиться!...
...Я - в ванной; подожди немножко.
Стелю хрустящий белый лён...
Ах, как же я в тебя влюблён,
Моя любимая картошка!
Мы часто не хотим видеть, что делается за нашими окнами. Но ведь от окна до твоей квартиры всё тот же один шаг, надо только с понятыми в твою дверь постучать...
* * *
Бросьте мелочь мне матрёшки,
Может хватит на бурду…
Я играю на гармошке
У прохожих на виду.
* * *
Петька Стопкин – парень пылкий,
Морда – средних два лица.
Засадил аж две бутылки,
Ходит, не шатается.
* * *
Хорошо на сеновале
Деревенском, на всю прыть
(Согласитесь Вари, Вали)…
Кроликов их рук кормить.
* * *
Я припёрся на ушах,
А в прихожей сверху - Ах!
Утром спрашиваю: Хто?!
Отвечает: Дед Пихто.
* * *
Пригласил Фрол Дуську в лес.
И под лифчик к ней залез –
Чёрный-чёрный до бровей
Муравей.
* * *
Разбил сосед свое «Пежо».
Банкетик закажу ужо!
* * *
Глагол в предложении — сказуемое,
Не просто мелкая вошь,
А иначе ты окозюленный,
Если этого не признаешь.
Существительное — подлежащее —
Должен знать и отпетый простак.
Это — грамота настоящая,
И без этого — ну никак.
И пока ты не очень синий,
Все внимай, что тебе трубят…
Ну, короче, — знание — сила,
Если силой вгоняют в тебя.
* * *
От пафоса бледнеют тучи,
А можно пафасить и круче,
Чтоб даже звезды с высоты
Посыпались вниз в тартаты.
* * *
Меня преследуют стихи
За какие-то грехи.
Лезут, блин, не извиня
Из меня.
* * *
По проспекту две девахи…
Хрипло песни воют.
Вы бы видели их ряхи.
Это с перепою.
* * *
— Это сколько же вам лет?
— Тридцать пять.
— И все поэт?
* * *
Коль счетною рожден машиной,
То циферки перебирай,
Свой офисный смакуя рай,
Играя глянцевой рутиной.
Не надо не пиши стихи,
Оставь ты это дело глупым,
Восторженным, но не надутым,
Живущим не без чепухи.
* * *
Моя любовь во мне кипит давно.
Она застряла даже в ягодицах.
Я выхожу в открытое окно.
А до земли каких-то метров тридцать.
* * *
Эта кошка – мерзкий род,
Лезет на палАтИ.
А утром орёт:
Алименты плати!
Если в полночь звонит женский голос, икая,
Лучше трубку совсем, дорогой, не бери -
Ни какая не я, или я - никакая...
И не стой босиком до утра у двери!
* * *
А сытому жалость - по чайнику,
И это ответ прямой.
Несчастный жалеет несчастного,
Хромого поймет хромой.
* * *
Для того она и ночь,
Чтоб зерно впотьмах толочь.
* * *
В куче, что черна от лохов,
Ловкачу совсем неплохо:
Тем — шу-шу, тем — шу-шу, -
Вешай на уши лапшу.
* * *
А я не звучу гордо,
Гордо звучать — дурость.
Конечно, Максим Горький
Не обо мне думал.
Дернул его леший
(Часто он дергает грешных).
Этот товарищ Пешков
Начисто перегрелся.
Знаю, сейчас он лепит,
Про босоногих оду.
Прав был великий Ленин:
“Искусство нужно народу!”-
Ужас нужно искусство –
Чтобы лапшу вешать.
Пусть ему будет пусто,
Пусть оно катится к лешему.
* * *
Хочу поставить небоскреб,
И сто рублей уже наскреб.
* * *
Вроде техника остра,
Торба знаний не пуста.
Что касается души…
Ой, нас, дядя, не смеши!
* * *
Самое большое зло —
Если мне не повезло.
* * *
Жизнь злодея нелегка,
Нет сочувствия пока.
Вот он и старается,
Злобой отвлекается.
* * *
С иском дом к другому дому, —
Разве худо управдому?
* * *
Оно так получается
До белой бороды, —
Всем счастье полагается,
Тем крохи, тем пуды.
* * *
Если хочешь стать министром,
Научись брить рожу чисто.
* * *
Оттого и зло вершится,
Что сидим, глядим в окно.
Не желаем гоношиться,
Нам пока не припекло.
* * *
Чужим здоровьем он болеет,
Болезнь никак не одолеет.
“О справедливости пекусь”, —
Нам заявляет. Ну и гусь!
* * *
Верится, что по России
Речка добра потечет;
И не обидит сильный
Слабого. Правде почёт.
Там, у устья Иордана,
Пышный город процветал,
И народ в нем неустанно
Пил, гулял и хохотал.
Были все там мыты-бриты,
Развращенные кругом.
Город очень знаменитый
Под названием Содом.
Гости говорили мэру:
«Прекратить содом вели.
Вы же сами, для примера,
Трех любовниц завели».
Садомяне-хананеи
(Чтоб им вечно кости грызть)
До таких пор охамели —
Скотоложством занялись.
Трещины образовались,
Стен посыпались куски;
От Содома не осталось
Ни полена, ни доски.
Надо ж так себе нагадить
(Видно, так им — на роду).
Не содомьте, Бога ради, —
Очень плохо там в аду.
Время вечно не хватает
(Это верно, жизнь – борьба) –
Незаметно исчезает,
Носишься туда-сюда.
Да еще стихи при этом
Время требуют себе.
Очень плохо быть поэтом
При физическом труде,
Бляха, денег вечно мало,
Алиментов норов крут,
И судебные нахалы
На тебя как танки прут:
Зоною тебя пугают,
Коих здесь полно окрест,
Тунеядцем называют:
«Кто не робит, тот не ест!»
Одного вот не пойму я,
И понять мне не дано,
Почему большие люди
Лезут в драку, как в дерьмо.
Цезарь и Помпей пластались
Меж собой за абсолют;
Ну и что? Кому достались?
Что они теперь клюют?
Цезарь победил Помпея,
И победу вострубил;
Тем и кончилась затея,
Вскоре сам заколот был.
Всем живущим сыто-пьяно
Пред борьбой ли падать ниц.
Может быть права борьба, но —
Ну, ее меж ягодиц.