Думал - забудешь, а Ты всё равно подошла!
Сможешь - прости, что Тебя не встречают поэты:
Мы тут об музах с пегасами - Бла! Бла-бла-бла...
Не обижайся, Последняя Пятница лета.
Услуги / Психологическое тестирование on-line /
Шкала Бека для самооценки тяжести депрессии
Уровень депрессии по шкале Бека (в баллах) - 45.
Выраженная депрессия. Вы нуждаетесь в консультации врача и лечении!
ПРОЧИТАЙТЕ ВНИМАТЕЛЬНО
Вам предлагается опросник, заполнив который Вы сможете узнать о своем уровне депрессии. Внимательно прочитав первую группу, отметьте утверждение, наиболее соответствующее Вашему состоянию НА ДАННЫЙ МОМЕНТ. Затем переходите к следующей группе и так далее. Пожалуйста, не раздумывайте слишком долго при заполнении опросника: это не экзамен, и "правильных" или "неправильных" ответов просто не существует. Вы описываете только свое состояние на данный момент, и этот бланк после того, как Вы его заполните, не увидит никто
Жми сюда
Я в шоке, ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ. Начал принимать МЕЛЬДОНИЙ.
Мы плывём по волнам – не на гребнях, а между,
Волны Времени нам дарят песни надежды.
Время стайкой коней мчит – залётных, ретивых,
Множит тысячи дней в бесконечных приливах.
Сотни песенных фраз нас хотят сделать лучше,
Голос Времени нас изменяет и учит...
Каждый день нам волна дарит радости встречи
И друзей имена – этим Время и лечит!
Иноходец волной сквозь броню и преграды
Мчится к цели одной: ему к финишу надо .
Песня лучше волны лечит дыры и течи,
Мы надеждой полны, что «ещё – нет! - не вечер!»
Вечер ставит всегда всё на место – как надо,
Где нет даже следа от подъёма и спада.
В ночь нет волн – только штиль, накопленье ресурсов
И подсчёт длинных миль, и поправка для курса.
Нет у Времени сна: время – делу и слову.
Годовая волна – день рождение снова!
Важно песню хранить, надо с ней осторожно:
Время остановить, повернуть – невозможно...
Как лет десять пройдёт – углядеть не удастся,
Волн не виден полёт - как с часами сверяться?
Океан нас влечёт бурных вод постоянством.
Час как миг – наш отсчёт временных волн пространством...
...Кто всех целей достиг – Время тех не покинет.
«Чуть помедленней!» - крик – слышен нам и поныне...
Отзвучала струна – и пророка не стало:
ВРЕМЯ! – Вот чья вина, что Бессмертия мало!
***
Слово - песни итог. Звук струны не прервался -
Он ушёл? Нет - не мог: в душах наших остался!
"Проблема подростковых суицидов является сейчас наиболее острой.
К сожалению, до сих пор нет четкой и честной статистики по этому
поводу. По нашим данным, в России ежегодно происходит 4 тыс.попыток
самоубийства среди подростков, оконченных суицидов - около 1,5 тыс."(С)
Пока ещё мозги не по асфальту,
Хребет не сломан и душа внутри,
Пока ты не крутнул в безмолвье сальто -
Задумайся, не прыгай, посмотри:
Вон мать кричит, тебя рожая в корчах,
А здесь (всё видно лучше с высоты)
Малыш слюнявит палец и хохочет,
Смотри какой прикольный, это - ты!
Тут ты уже постарше - гладишь кошку,
А вот идёшь с букетом в Первый класс;
С тобой друзья - Наташка и Антошка,
Какие ж вы серьёзные сейчас!
А это ты с родителями в цирке,
Здесь - с дедушкой рыбачишь на Оке
Пока живой-здоровый и без бирки,
Что завтра прикрепят к твоей ноге.
Так по какой-такой, скажи, причине
Ты вдруг решил уйти в последний путь,
И собственной безвременной кончиной
Себя-живого враз перечеркнуть?
Обида, боль, непониманье мамы,
Друзьям желанье что-то доказать
И всем назло вдруг стать мешком с костями?
Чтоб от удара вылезли глаза?
Чтоб дать работу в морге санитарам?
Чтоб подарили траурный венок?
Чтоб мать рыдала, став от горя старой:
- Ну как же так, прости меня, сынок!?
Чудесного не будет воскрешенья.
И ангелы тебе не протрубят,
По твоему спонтанному решенью
Мир дальше обойдётся без тебя.
Закроют на замок проход на крышу,
Ты будешь похоронен и забыт...
Ну а пока бунтуешь, злишься, дышишь -
Всё может быть... ещё всё может быть!
разбудило пламя тени,
и никто не виноват,
что помчалось наше время,
невзирая на фальстарт.
и осталось нам с тобою
потянуться,
скинуть плед…
с той поры идем с толпою,
глядя времени вослед.
справа - древки,
слева – стяги,
под ногами - колея,
и везде шумят бродяги -
миллионы «ты» и «я».
между выдохом и вдохом
топчем розы и бурьян.
шаг – эпоха. шаг – эпоха.
не понять, где инь, где ян.
то бегом,
то вскачь,
то сидя,
год за годом, день за днем
ищем, любим, ненавидим
и, прощая, узнаем,
что уже готовы к тризне,
что повсюду миражи,
что не смерть изнанка жизни,
а изнанка смерти – жизнь.
А это лето снова не мое,
Оно как будто мне пришло на горе.
Не для меня роскошное жилье
На берегу бушующего моря.
Не для меня задумчивый закат
Над горными вершинами Приморья,
Не для меня на небе звездопад
И шум волны вечернего прибоя.
Не для меня рассвет в июньский день,
Не для меня волны янтарный гребень,
Не для меня ореховая тень
И баров расшикарнейшая мебель.
В который раз мне нужно пережить
Чужое счастье и чужую радость,
Чтобы потом, когда-то ощутить,
Свободной грудью чудной воли сладость.
......
А это лето снова не мое,
Оно как будто мне пришло на горе.
Вокруг тайга, мошка и комарье
И сочной спелой ежевики море.
земля в пяти листках от сентября,
мужчины-дни становятся подростками
и красят поднебесные моря
прозрачными и яркими полосками.
в пяти ветвях от вечности дубы,
а снег – всего лишь вымысел художника,
но катится по линии судьбы
слеза дождя в ладони подорожника.
малиновому лету невдомек,
что тает спелый август над колосьями,
и прожигает желтый огонек
одну из туч, в пяти ветрах от осени.
и занавес искрится янтарем,
свисая из-под темно-серой падуги,
а ты... а ты танцуешь вальс с дождем
у ручейка...
в пяти шагах от радуги.
Одинокий обелиск. Крики чаек
Вдалеке по-над рекой. Блики солнца..
Я ведь, Прохор, не гадал и не чаял,
Что нам свидеться ещё доведётся.
Так нелепо - подорваться на мине
В день Победы... Но на всё Божья воля.
Внук привёз меня сюда на машине,
На последнее твоё, Прохор, поле.
Время штопало кривою иглою
Кровью залитые пашен рубашки...
Нынче травы зеленеют по пояс,
Где сходились с фрицем мы в рукопашной.
От осколков шрамы вылечив глиной,
На холмах сияют белые церкви,
В городах, где раньше стыли руины,
Возвышаются торговые центры.
Пролетели кобылицами годы...
Слышал - Сталина врагом объявили!..
То взрастают, то ветшают заводы...
А деревню, Прохор, мы развалили.
Лебедой позарастали подворья.
Мне смотреть на это, веришь, непросто...
Как сквозь пальцы утекает здоровье,
На погоду ноют раны и кости.
Но, хотя уже стакан вижу плохо,
Помню всех, с кем рядом шли мы в атаку.
Я сегодня за тебя выпью, Прохор.
За тебя, Грицько, Рустама и Ваху.
... Каждый год мы отмечаем Победу,
На парадах в ногу шествуя гордо...
Завелись в стране, однако, скинхеды,
С мутным взглядом шовинистов упёртых.
Но сияют и глазёнки подростков,
Утверждающих, что все люди - братья.
И мне очень верить хочется, Прохор,
Что фашизм в России... Нет!
Не прокатит !
Что не будет здесь кровавых пожарищ,
Артобстрелов, глаз испуганных детских.
Спи спокойно , боевой мой товарищ...
...Я тебе не расскажу о Донецке.
В Москве гуляют дамочки в мехах по Красной площади,
В Москве иллюминация, артисты, пляски, смех,
А здесь фонарь над лавочкой, калитка, псина тощая
Да баба в старом ватнике у дома чистит снег.
- Чего, дурында, вылезла? На днях ещё нападает!
На кой зазря корячиться да на морозе стыть! -
Кричит из-за забора ей соседка Манька Радова:
- На всю деревню жителей всего-то я да ты!
Под снежной шубой прячется нехоженая улица,
Вдоль изб ничейных шастает ветрюга-лиходей,
А баба в старом ватнике лопатой машет, трудится,
Скребет, чтоб было убрано, чтоб всё, как у людей.
С такими снегопадами, да где уж тут управиться -
За день накувыркается - под вечер чуть жива,
И что ей беззаботные столичные красавицы,
И что ей та далекая, богатая Москва.
Берсе́рк, или берсе́ркер (др.-сканд. berserkr) — в древнегерманском и древнескандинавском обществе воин, посвятивший себя богу Одину. Перед битвой берсерки приводили себя в состояние повышенной агрессии, в сражении отличались неистовостью, большой силой, быстрой реакцией и нечувствительностью к боли. Не носили защитного снаряжения.
++++++
Балтийский берег, благодать
Бойцы блестят броней
Безумству боя бушевать
Бравадой боевой
Богом забытая улица,
Богом забытый народ,
Все предсказания сбудутся,
Время России грядёт.
Святость жива и поныне
Лгать не умеют глаза,
В каждой российской хатине
В красном углу - образа.
Здесь возродится духовность,
Мыслей оковы круша,
Всё на Руси лишь условность,
Свята здесь только душа.
Только её, горемыку,
Мы пронесли сквозь века,
Только душевному крику
Сердце внимает пока.
Верю в Россию, как в Бога,
Верю везде и всегда,
Вера укажет дорогу,
Как Вифлеема звезда!
- Да я ведь тебе рассказывал уже много раз , дочка! – отвечает мне папа и переворачивает страницу «Известий».
-Все равно расскажи! – требую я, взбираясь отцу на колени, - я хочу еще!
Мы с отцом гуляем во дворе. Вернее, это я гуляю – играю сама с собой в «вышибалу», в салочки, в «классики». А папа сидит на лавочке рядом с песочницей и читает газету. Мне уже почти пять лет, папе – только двадцать девять.
В моих руках разноцветный букетик из клевера, ромашек, мелких диких гвоздик и еще каких-то дворовых растений. Я намереваюсь украсить ими прическу папочки. Хорошо, что он пока об этом не догадывается.
* * *
Я цепким взглядом художника вглядываюсь в папино лицо. До чего же он красив, большеглаз, свеж и молод! Секунда – и нежный колокольчик расцветает над папиным ухом. «Как здорово! - восхищаюсь я, - не щевелись, папа!»
Жара стоит такая, что над раскаленным асфальтом висит сизая дымка. Скакалка моя валяется в песочнице, а к сачку я даже не прокоснулась. Потому что неинтересно ловить бабочек, которые не улетают, и кузнечиков, которые не упрыгивают.
- Ты слышал ? - напоминаю я тихонько, - расскажи мне про детдом! - и втыкаю в папину макушку оранжевый «ноготок», втихаря сорванный с дворовой клумбы.
- А что тут рассказывать, - папа снова переворачивает газетную страницу, - мама моя пропала без вести в сорок втором вместе с Валей, моей сестрой. Батя, стало быть, привел в дом мачеху. Я им мешал. Вот и отдали они меня в ворошиловградский детдом. Ну ты же все это знаешь, дочка!
- Ничего я не знаю! – возражаю я, - Я все давно забыла. Тебе там было плохо? Тебя там обижали?
- Да не особо, - качает головой папа, - как всех. Я уже и не помню. А вот как плавать меня научили – помню. Ванька Солдатов взял за голову, Сеня Безымянный – за ноги, Борька Декабрев – за руки Здоровые были пацаны, лет по четырнадцать. И скинули меня, шестилетнего, с моста в речку. Я помню, как шел ко дну. Как просил Боженьку не убивать меня. Как добарахтался до берега. А когда выполз на землю, вцепившись ладонями в густую крапиву, те же пацаны снова взяли меня – один за голову, другой – за ноги, третий – за руки и - хрипящего, задыхающегося, с крапивой в руках – снова бросили с моста в речку. А потом еще раз. Вот такими были мои первые тренера, дочка!
Я спрыгнула со скамейки, сжала кулаки. И пошла на папу со сжатыми до боли кулаками.
-Я вырасту большая, - сказала я, - и найду их всех. И Ваньку Солдатова, И Сеньку Безымянного, и Борьку Декабрева! И всех их – по очереди! – сброшу в реку! А когда они выползут и будут плакать, я все равно их всех снова брошу в реку! Они дураки, дураки, дураки!
- Да ладно тебе, - усмехнулся папа - я уже их простил давно. И ты прости. Когда ты вырастешь, ты будешь молодая и сильная. А они - старенькими и слабенькими. Не нужно их бросать в реку. Их нужно пожалеть!
- Нет, - сказала я, - я их жалеть никогда не буду! И я их все равно поймаю! И отлуплю прыгалками! Дураки!
- А знаешь, дочка – сказал папа, - зимой в детском доме было очень холодно и сыро. Одеяльца были худые, тоненькие, подушек не было вообще. Так и спали на сырых тюфяках, подложив под голову руку. Если б ты знала, какое это счастье – теплая комната, теплое сухое одеяло, чистая простыня, простая подушка под головой.
- Да, - согласилась я, вспомнив, как вечером меня, сонную, папа переодевает в пижаму и относит в мою кровать, – это счастье.
- После таких холодных зим, - продолжал папа, - у меня весной очень болели суставы рук и ног. По ночам я плакал, а утром садился на бревно и подставлял солнышку свои распухшие руки и ноги. И мне казалось, что не будет этому конца и края….
Мои глаза наполнились слезами и сердце сжалось от горя.
- Где у тебя болели ручки ? - бормотала я, шмыгая носом, - вот здесь, в локоточке? А ножки - вот здесь, в коленочках? Ничего страшного, сейчас доченька погладит папочке коленочку…подует папочке на ручку … и все пройдет…. все до свадьбы заживет…
- Спасибо, дочка, - засмеялся папа, вставая с лавки и тоже шмыгая носом. Цветочный дождь посыпался с его головы. – Вылечили вы меня, доктор, на всю оставшуюся жизнь!
- У тебя точно ничего больше не болит? – не верила я, - ни ручки, ни ножки? А ну-ка, попрыгай!
• * *
- Папа, я тебе сейчас открою тайну, - сказала я, беря отца за руку, - только ты не смейся. И никому не говори.
- Не буду, - пообещал папа, - и не скажу. И вообще, хорошие люди никогда не смеются над чужой тайной!
-Тогда слушай, - осмелела я, - знаешь, я боюсь ходить по бревну. Вон по тому бревну около песочницы. Мне высоко и страшно. Все девочки по нему ходят, Ирка даже прыгает на нем, а мне страшно. Я боюсь упасть и расшибиться.
- Ерунда, -сказал папа, - не упадешь и не расшибешься. Давай руку и держись крепче.
- Точно? – не поверила я, пряча руку за спину, - а почему?
- Во-первых, - сказал папа, - потому, что внизу мягкая трава. Даже если ты спрыгнешь с бревна – ничего с тобой не случится. А во-вторых, ты – дочь моряка! Дочки моряков никогда ничего не боятся, не падают и не расшибаются!
-Ух ты! - обрадовалась я - «Дочь моряка»! Вот это да! Давай, папа, руку! Не боюсь я этого бревна!
• * *
Конечно, я все-таки свалилась. С самой середины бревна. После того, как решила прыгнуть, как Ирка. После папиных одобрений: «Ну еще шажок, дочка! Смелее, умница моя!»
Я свалилась прямо на мягкую траву, под которой коварно замаскировалась каменная крошка.
- Ой, елки, - сказал папа, растерянно глядя на мои содранные коленки,- задаст мне твоя мама взбучку по первое число…
Я с ужасом глядела на капельки крови, выступающие на моей содранной коже. Я и не думала плакать – я лихорадочно соображала, как можно спасти папу от маминой взбучки.
- Юра, подорожник прилепи, - сказала проходящая мимо соседка тетя Нюра, - да подержи минутку. От ссадин и следа не останется.
-Точно! – обрадовался папа, - и как это я забыл про этот самый подорожник! Мы так всегда делали! Сейчас!
Папа метнулся к протоптанной тропинке, мигом выдрал пару крупных, как лопухи, подорожников, потер их в руках и прилепил к моим боевым ранам. Коленки защипало. «Ой, - сморщилась я, - щипет!» « Так и должно быть, - объяснил папа, - щипет – значит, заживает.»
Вечером к нам пришел гость – папин сослуживец.
«Росляков,» - представился сослуживец и протянул мне руку.
«Жанна, - ответила я , пытаясь пожать огромную мужскую ладонь. И добавила: - дочь моряка.»
• * *
Вот и снова жара на дворе.
Снова папа сидит на лавочке и читает газету.
Только мне уже почти 53, а папе только 77.
-Папа, - говорю я, - ты помнишь, что врач сказал? Нужно встать и походить.
- Да-да, - кивает папа, - я обязательно встану и похожу. Только чуть-чуть позже. Я так устал, дочка!
- Это от чего ты устал? – изображаю я удивление, - от чтения газеты? А ну-ка, вставай и пойдем до той березы и обратно ! Давай-ка руку!
Папа растерянно на меня смотрит, но не встает. Мне его жалко до спазмов в горле.
-И долго ты собираешься так сидеть? – строго спрашиваю я, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами - в чем дело? У тебя что-то болит?
- Нет-нет, дочка! – теряется папа, - ничего не болит! Ну честное слово! Просто я боюсь. Мне кажется, что я не удержусь и упаду.
-Ну вот еще, - говорю я и поднимаю отца со скамейки, - тут просто невозможно упасть. Земля ровная, трава мягкая. Вот тебе твоя трость, вот моя рука. Опирайся и иди.
-Хорошо, - соглашается папа и делает нетвердый шаг. Смотрит на меня просветленно и улыбается: - чуднАя ты все-таки, дочка…чертенок прямо… Что в детстве, что сейчас.
- Шажок, еще шажок, - подбадриваю я отца, - ты умница, папочка! Ты у меня такой молодец! И еще такой сильный! Настоящий моряк!
Мы идем с отцом к знакомой березе по залитой солнцем тропинке. Он сосредоточен, напряжен, серьезен. Он очень хочет мне угодить. Я его люблю в этот момент больше жизни, моего седого беспомощного больного ребенка. Как я буду жить без него – я не представляю, честно.
Но пока моя любовь цветет буйно и густо, как подорожник у нас под ногами. Целый ковер своей любви я стелю под ноги своему отцу. Ее хватит надолго. Ее хватит на все папочкины боли, все его ссадины, на всю его жизнь и всю мою жизнь.
Ты только иди, папа.
Только иди.
24 мая 2013 года
______
Вчера, 23 сентября 2014 года я похоронила своего отца, Титова Юрия Александровича.
На "Хохмодроме" у меня много замечательных, прекрасных друзей. Очень хочется поделиться с ними памятью о моем отце.
Нас зима с тобой связала - дело прошлое...
Ветер с вьюгой нас венчали в феврале.
Хоть моя любовь к тебе - была не пошлою,
Ты ушла на ранней утренней заре.
Пусть ошибся, - не жалею я нисколечко!
Не ругаю, не зову и не кляну.
На рассвете мы с тобой расстались, Олечка.
Нам Судьба лишь подарила ночь одну.
Этой ночью называл тебя богинею,
Но богини, ведь не курят и не пьют.
И душа их не покрыта черствым инеем,
И они в чужие души не плюют!
Пусть ошибся, - не жалею я нисколечко!
Не ругаю, не зову и не кляну.
На рассвете мы с тобой расстались, Олечка.
Нам Судьба лишь подарила ночь одну.
Девчонка невеличкою была,
Среди подруг ничем не выделялась.
Но началась безумная война,
И в жизни сразу всё перемешалось.
Во времени - раскол на «до» и «на».
Что было «до»? – Кино, скакалка, школа.
А это «на»? – Проклятая война –
Разруха, похоронки, плач и голод.
Весь день работа. Сутки не спала.
Обед из подмороженной картошки.
И очередь за хлебом. Номера
Писали синим цветом на ладошке.
А после фронт. Как в бездну. Напролом.
– Так страшно вниз смотреть из самолёта! –
Но с вещмешком девчонка на крыло
Ползёт, чтоб прыгнуть прямо на окопы.
А ей бы не фашистов бить!
– Мein Gott! –
А в туфельках бежать любви навстречу;
Но шёл тяжёлый сорок третий год,
Он был жесток, и к ней бесчеловечен.
...
В блокадных муках выжили не все
Девчонки при защите Ленинграда,
Поверженный Берлин в далёком сне
Им виделся как высшая награда.