Удалась работа пастухам –
Как один сознательны бараны.
Будто в них не травки напихал
Аппетит, а кодексы и право.
Пастухам и нега, и почет.
Обленились жирные кнуты.
И овчаркам волки нипочем,
Породнились и давно на ты.
Спать и есть – священная забота.
Охраняется программой в голове.
Целый век – как новые ворота
Для короткой памяти кровей.
Громко блея, шерсть идут сдавать
Сами. Чинно. Гордо. Благородно.
Надоело самок покрывать –
Лезь, барашка, на кого угодно.
Животине полная свобода.
Восхваляет круглосуточное бе-ээ
Пастухов, овчарок цвет народа,
Благодарный за растительность судьбе-ээ.
В стаде все внимание – ягнятам,
Не дай волк, случайно отобьется.
Если подерутся вдруг ребята,
То не кровь – вино рекою льется.
Никого не водят на убой,
переел травы – так помирай.
Смотрит сверху звезд пчелиный рой,
Как сгибают мир в бараний рай.
На искорёженной полянке
в ночи стояли наши танки.
Уснул в бою уставший взвод;
кружили звёзды хоровод
в глубокой пропасти небес,
дремал тревожно тёмный лес,
волной ласкала берег речка,
зажгла в селе далёком свечку,
чтоб Бог хранил её сынка,
святая, мамкина, рука…
Смеялась юная берёзка,
листвой своей дразня дубок,
а рядом аленький цветок
раскрыл свой первый лепесток,
но Смерть уже взвела курок –
нетерпеливо, с подлым смаком
к утру готовила атаку…
Объявлен взрывом карнавал
и, соблюдая ритуал,
железный танк огнём пылал;
я жить хотел, но умирал…
Умолк, запнувшись, пулемёт,
и пулей вспоротый живот
меня уже не волновал...
Огонь, взметнувшись ввысь как птица,
крылом смахнул мои ресницы,
горячий дым съедал глаза,
сползала мёртвая слеза…
Попав в капкан железной банки,
душа стучала в люки танка;
молчала мёртвая полянка,
молчал убитый пулей лес,
молчали даль и синь небес,
и окровавленная речка…
Сгорала тоненькая свечка,
стекая вниз слезинкой воска,
молчала голая берёзка,
молчал раздавленный дубок
и только маленький цветок
причин молчать не понимал,
под пулю голову поднял…
Сгорело напрочь вместе с танком
письмо, написанное мамке,
лишь ветер молча, сжав уста,
странички пепла полистал…
Солнце ослепшее, с неба сползая,
эту историю нам рассказало.
У ОбвОдного канала два прекрАснейших вокзала -
две "жемчужины" в корОне Петербургского орла
На Берлин, Брюссель, Варшаву, в Вену, впрочем как всегда
от Варшавского вокзала отправлялись поезда.
Он Балтийского левее, как у римлян в колизее,
там давно торговый центр и единственный музей,
инженер Герстфельд построил - императорский вокзал,
а Варшавским, от Варшавы, он намного позже стал
Тот Балтийский, он трудяга, у метро, а поезда,
те что отдыха не знают и снуЮт здесь до позднА,
барон Штиглиц его строил, "петергофский" с давних пор,
юго-западный, рабочий, он, отдельный разговор
Им вокзалам не помеха, ни мороз и ни жара,
их усилиями вырос град Великого Петра!
А ВЕЛИЧИЕ вокзалов нынче просто обветшало,
от масштабных перестроек ОНО видимо устало!
Дуют ветры ныне,как стиxия,
По знакомой все идут тропе,
Чтобы возрождать скорей Россию
Снова будут строить ЛТП.
Видно,как в программе,эти баги,
В головенке нет уже царя,
Знать,тоскует кто-то о ГУЛАГе
Или славе Минсекретаря.
Жми сюда
ГУВД Москвы собирается публиковать фотографии дебоширов
Начальник ГУВД Москвы Владимир Пронин предложил публиковать в прессе фотографии и имена злостных дебоширов, совершивших проступки в нетрезвом виде, сообщает агентство "Интерфакс". Это заявление милиционер сделал 8 февраля на ежегодном заседании городских судей в здании Мосгорсуда. Кроме того, он высказался за восстановление лечебно-трудовых профилакториев (ЛТП) для алкоголиков и наркоманов.
...а воздух был жасминно-сладким,
над миром плыл янтарный шар,
смеясь, делили шоколадку
ОНА и ОН.
июнь...
бульвар...
шаги спешащего трамвая
и еле слышное: «Ириш,
а что такое – вечность? Знаешь?»
«Андрюшка, что ты говоришь...
Об этом всё уже сказали».
«Но, ведь, не мы с тобою, да?»
«Межгалактические дали!»
«Да я серьезно...»
«Ну, тогда...
скажу, что это – свет и ветер».
«Нет, Ира, здесь ты не права.
Не всем по жизни солнце светит,
и ветер смертен...»
«А слова?..
Произнесенные однажды
не умирают никогда».
«Но, получается, что каждый –
носитель вечности?»
«Ну, да».
«А если в жизни быстротечной
забвенью преданы слова,
то значит, и забвенье вечно?»
«Жуй шоколадку, голова».
«Не шоколадка, а липучка...
Ириш, взгляни на тех «ребят»,
как дети держатся за ручки,
а им уже за пятьдесят».
«У мужика в авоське мыло,
а у нее, гляди, цветы».
«Да, ну их... что ты говорила
про вечность? Помнишь?»
«Да, а ты?»
...а воздух был жасминно-сладким,
бульвар впадал в анабиоз,
и бесконечные догадки
рождал о вечности вопрос.
«межгалактические дали...»
«ветра...»
«слова...»
«забвенье...»
«свет...»
и двое спорящих не знали,
насколько близок был ответ.
земля в пяти листках от сентября,
мужчины-дни становятся подростками
и красят поднебесные моря
прозрачными и яркими полосками.
в пяти ветвях от вечности дубы,
а снег – всего лишь вымысел художника,
но катится по линии судьбы
слеза дождя в ладони подорожника.
малиновому лету невдомек,
что тает спелый август над колосьями,
и прожигает желтый огонек
одну из туч, в пяти ветрах от осени.
и занавес искрится янтарем,
свисая из-под темно-серой падуги,
а ты... а ты танцуешь вальс с дождем
у ручейка...
в пяти шагах от радуги.
Я в карты не игрок, но нынче повезло,
Углы я загибал, покуда они гнулись.
Но не держи, крупье, на неудачу зло,
Ведь мы с твоей судьбой перемигнулись.
На случай положись, когда казна пуста
И рук не опускай, когда дошёл до края.
Судьба не любит тех, кто прячется в кустах
И обожает тех, кто с ней играет.
Прости, но я спешу к ночному кутежу.
В объятья молодой и трепетной отрады.
Но спьяну на себя я рук не наложу,
Враги пусть поперхнутся от досады.
Расстанемся без слёз. Когда закрою дверь,
В предутренней заре шаги растают тихо.
Мне жаль, что никогда не будет как теперь,
Сударыня, не поминайте лихом.
Не слушайте, мадам, о чем твердит молва,
Что был я, мол, далёк от чистого искусства,
Когда покину вас, оставлю не слова.
Для вас оставлю высшей пробы чувства.
Ой, чудна ты, Русь моя родная!
Где еще съедобен постный шиш?
Половиной личика рыдая,
Ты другой отчаянно смешишь.
Где слезу обронишь – там озера.
Каплей пота пробивается родник.
Не узнать тебе ни рабства, ни позора –
В каждом жив Сусанин-проводник.
Не ходило по земле твоей поэта,
Чтобы небо и березы не воспел.
Славьте, люди, яблочное лето!
Славьте снега хрусткий скороспел!
Только не просите у щедрейшей, -
Колосом молитва не взойдет.
Нам с рожденья вручено не меньше,
Чем судьбы ее космический полет.
За славной датой есть эпоха бытия,
Пробившей время, улетевшей в лету.
Храню её осколок теплый, от старья,
На нем следы аккордов с дымом сигареты.
В сознанье рвется ритм, нервный бас
С железной привязи, оскалясь на подачки.
В меня вцепился, может где-то в вас,
Забрался на макушку старой мачты.
Лишь гений может, лишь простолюдин
Дышать так дерзко сильной грудью.
Не раб, не волхв, не знатный господин.
Зачинщик новой, дерзкой смуты.
Полет стихов на струны приземлив.
Он им дает крутые и священные обеты.
И оттолкнув лодчонку в серый утренний прилив.
Плывет во тьме, по краю солнечного света.
От палат Московского кремля,
Расцветала Русь свята земля.
От церковных православных звонарей,
Разливался звон в простор пяти морей.
В светлом звоне утром нежится Москва,
Твои церкви помнят таинство Христа.
Звон Московский чтит хранителей веков,
Кто вставал на бой под звон колоколов.
ПР.Свежим утром с куполов прольётся звук,
Чистый ветер разнесёт сердечный стук.
Светлым звоном, добрым сердцем в час зари,
Признаётся всем Москва в своей любви.
Мы издревле род славянский во Христе,
Мы издревле верим богу и мечте.
Мы славяне наши помыслы чисты,
Наши цели до Космической версты.
В светлом звоне утром нежится Москва,
Твои церкви помнят таинство Христа.
Звон Московский чтит хранителей веков,
Кто вставал на бой под звон колоколов.
ПР. Свежим утром с куполов прольётся звук,
Чистый ветер разнесёт сердечный стук.
Светлым звоном, добрым сердцем в час зари,
Признаётся всем Москва в своей любви.
Надо придумать радость
Всё остальное – есть.
Надо поправить градус
на тридцать шесть и шесть
четверти оборота
- по-батарейно – пли!
- Ах, у неё, их – рота?…
Ладно, тогда, «пылим».
Угол прямой наводки,
вектор лихих атак…
Надо бы дёрнуть водки
и завести кота,
ровно на восемь тридцать -
хвост – без пяти-труба,
выхлопать пыль, побриться
и накупить рубах.
Буду рубаха-парень -
первым из побирух!
Каждой – по–паре… твари…
Каждому – по перу.
Надо придумать адрес –
- Точка! (собака ру) -
с дюймами мутных матриц…
- Ах, у неё супруг?…
А, например, по-средам?
- Боже, как Вы щедры!
На фестиваль в Сорренто?…
- А если притащит дрын?
Нет, я не щепетилен…
- Может, по четвергам?
Надо бы, проще или…
- Будем дружить. – Ага?!
Сдали монисто - стали
с медью, метнув со «ста»…
Надо себя заставить.
Надо себя застать.
Мягкие руки Пилата,
Пилата мягки слова…
А какова плата,
А каковы дела?
Он умывал ладони
Горло тирадой продув,
О правде, законе долдонил
Пальцем не шевельнув.
Кричала толпа: «Варавву!..»
Не пощадила Христа.
Не убедил ораву
Пилат, совесть чиста.
И на кресте «Царь Иудейский»
Выжечь велел Пилат.
Ох, этот суд третейский.
Третейский - не виноват.
То, что было – прошло,
И его никому
Изменить не дано,
Так что грусть ни к чему.
А мечтать наперёд –
Только время терять,
Что нас в будущем ждёт
Невозможно узнать.
Мы сегодня живём –
Будем «здесь и сейчас»!
Каждым прожитым днём
Дорожить научась!