Она любила короля
И королем была любима.
Любовь не проходила мимо —
Выписывала вензеля.
Она замужнею была,
Но муж прощал ей увлечение,
Не придавал тому значение,
В нем злая ревность не цвела.
Звалась графинею Грамон
(Богатая до поднебесья).
А кто сражен любовью если,
Подобно молнией сражен...
Война то там, то здесь мела,
Король на меч пускал орало;
Графиня деньги отдавала
Ему на бранные дела.
Своя, чужая кровь течет.
Победы или поражения.
И после каждого сражения,
Король графине слал отчет.
Года идут. Любовь все длится.
Графини средства мчатся вниз.
Король на ней хотел жениться
И с королевой развестись.
Но оказался он бескрыл,
Хотя в боях и отличился.
И не развелся, не женился,
Зато графиню разорил.
И дожила графиня жизнь
Забытою и одинокой.
Горьки порой любви уроки.
Их выводов всегда держись.
В Европе это было,
Еще был Пушкин жив.
Весь город потревожен,
А как спокойно жил.
Откуда прикатился,
Свалился этот ком:
Парнишка появился
На рынке городском;
Оборванный, помятый,
Без обуви... Вот весть!
Протягивал он руку,
Хотел он очень есть.
Ему давали фрукты,
Но их не брал пострел;
От пышек отказался,
Хлеб черный только ел.
Немым он вовсе не был,
Но слов людских не знал.
Загадка да и только:
Дивился стар и мал.
Не знал он слов обычных:
Стол, стул, отец иль мать...
И в городском приюте
Нашлась ему кровать.
Немного обучили,
Стал парень говорить;
Из речи непонятной
Все ж уловили нить:
Жил во дворе каком-то,
Держали на цепи,
В собачьей тесной будке.
Ел хлеб и воду пил.
Кормили только ночью
При полной темноте.
Кто он и чей — не знает.
Вот сведения все.
Прожил пять лет в приюте,
Людской освоил быт.
Однажды на задворках
Был кем-то он убит.
Убит был не случайно,
Штырем прошили глаз.
Унес в могилу тайну…
Ну, вот, и весь рассказ.
Голос крови, глубинный, как море…
Сколько их, этих самых кровей,
Что от века никак недоспорят,
Чья главнее и чья голубей?
Но когда хворь потребует пищи,
Мы, у жизни застыв на краю,
Никакой другой крови не ищем,
Ищем только лишь группу свою.
Без неё все надежды пустые,
Не воспрянет, хоть плачь, естество.
Ну, а групп, как мы знаем, четыре,
В целом мире четыре, всего.
Любить – от того, с кем в пути
Однажды пришлось повстречаться,
Всю жизнь собираться уйти,
Да так никогда не собраться.
Ведь знаешь ты сердцем, умом
(И это, как многие гири), −
С ним плохо, вернее, дурдом,
Но было бы хуже с другими.
Вдруг скажешь в сердцах: «Чтоб ты сдох!»
(Вот так допечет, окаянный),
А сляжет, совсем занемог,
И с ним уж готовишься в яму.
Любимый тот, с кем по ночам
Постель превращается в ложе,
Изменишь кому невзначай,
И совесть в отместку загложет.
Победа нам, живым и павшим,
Кому «Аминь!», кому «Налей!».
И вот однажды в веке нашем
Грядет столетний юбилей.
И в майском воздухе звенящем
Покажет лазерный экран:
Идет последний настоящий,
Окопный, ратный ветеран.
Едва живой! Одет неброско.
Такой - огарочек свечи.
TV нашло его под Омском,
В глухой деревне, на печи.
Герой последнего парада
Простоволосый, налегке.
Он был бойцом заградотряда.
И воевал. На передке!
Война тяжелая работа,
В ней и отчаянье, и страх.
Косил врагов из пулемета –
Кто приближался, тот и враг.
Звенели пули, сатанели,
Разрывы грохали в дыму.
А что за знаки на шинели –
Какая разница ему!
Он, как и все, давал присягу.
А дал – держись и не греши.
Ему приказано: «Ни шагу!
И чтоб оттуда – ни души!
Ну, разве только в виде трупов…»
Он и строчил. В осьмнадцать лет.
На пулемете от зарубок
Живого места просто нет.
Когда-то был слуга Отчизне,
Ее свободу сторожил.
Уже на пенсии полжизни -
Из старожилов старожил!
Теперь захочешь и не вспомнишь,
В какой он числился графе,
Какого цвета был околыш,
Какого цвета галифе.
Полупрозрачный и согбенный,
Идет, глаза его пусты.
И внуки им же убиенных
Бросают под ноги цветы.
Под громы музыки парадной,
Как пилигрим из дальних стран,
По Красной площади всеядной
Идет последний ветеран…
Сугробов пухлые конспекты
Давно заученной зимы
Вдоль оловяного проспекта
Лежат в тиши полночной тьмы.
И конфетти созвездий только
Роняют свой дрожащий свет
На мир, который нами проклят,
Храня немыслимый секрет.
А я иду по смальте лужиц,
Хрустя тонюсеньким ледком.
И пусть я всем давно не нужен,
Но как-то просто и легко
От одиночества как меры
Свободы быть самим собой.
Выходит вдруг из тучки серой
Холодный месяц голубой
И проложив дорожку к дому
Плывёт он тихо надо мной.
И пахнет воздух невесомый
Ненаступающей весной...
Нам бы встретится с тобою чуть пораньше
Может меньше было боли,
было фальши
И ошибок меньше и обид -
Мне тихонько кто-то говорит...
Раньше на каких-то десять лет
Ты была не замужем тогда
Но назад, увы, дороги нет
Нам не встретится с тобой там никогда...
Время вспять не воротить - ну и пусть
Много лет у нас с тобой пропущено
И в глазах твоих печаль и грусть
Грусть проблем
и грусть возможностей упущенных
Я в глаза твои красивые гляжу
Ты устала, милая, устала
Обещаю, я теперь прослежу
Чтобы ты почаще отдыхала
Чтобы счастье наше, как лучём
Твоё сердце согревало нежно
Если станет от любви горячо
Я не остужу его небрежно
Ни изменой, ни кусочком льда
В наших отношениях горячих
Буду я любить тебя всегда...
А ещё в метро - собак бродячих.
Мы живём на Земле, и ничто здесь не вечно,
То мне хочется петь, то мне хочется выть.
Как хотелось бы мне жить спокойно, беспечно,
Но мой в жизни удел – в напряжении жить.
Нужно сделать одно, ну, а после – другое,
Всё растёт воз проблем, нет заботам конца,
Для чего мы живём? Жизнь – что это такое?
Как прожить нам её, не теряя лица?
А ответ здесь простой. Сам с собою будь честен!
И живи для других, для родных и друзей!
Мир-то наш небольшой, мир-то наш очень тесен,
Люди созданы в нём, чтобы жить для людей!
Белый прибой зажигает над скалами флаги.
Море штормит, но ему не хватает красот -
Ластик дождя беззастенчиво стер горизонт
До фиолетовой мелкозернистой бумаги.
Выел пятно километров пятнадцать на шесть,
Может, на семь – глазомер недостаточно точен.
Продемонстрировав, как уязвим и непрочен
Видимый мир. И приходится это учесть.
И надлежит позаботиться нам о себе.
Мне о тебе. А тебе обо мне (я надеюсь).
Вам же, друзья, я дарю эту супер-идею -
Ориентир в занавешенной ливнем судьбе.
Выставив облако, словно таранящий бивень,
Смяв паруса, голубые леса поглотив,
И напевая суровый и мрачный мотив,
Грозен и дивен над морем бушующий ливень.
Как бы в продолжение темы
Жми сюда но с грустинкой:
Вернулся весной я в проснувшийся лес,
Что стал изумрудным под синью небес,
С надеждой услышать в лесной тишине
Хорала кантату о райской весне…
И дуб вдруг запел оглушительным басом,
Раскатами грома подобно фугасу,
В тон к басу звенели волшебные трели,
То россыпью альта куражились ели,
Напомнил вмиг дубу, что он баритон,
Мощнейшей октавой разлапистый клён,
Как будто в них видя могучих мужчин,
Сопрано втори́ла капелла осин,
Очнувшись от зимнего холода грёз,
Контральто подпела семейка берёз,
Но спит, не проснулся, молоденький граб,
В ветвях без листочков не слышится храп,
Застыл он в объятьях холодного тлена
И к звукам тиши́ я прибавил свой тенор,
Допели мы с грустью в лесной тишине
Хоралом кантату о райской весне…
Так хор тишины мне в преддверии лета
Возможность побы́ть дал наивным поэтом!
Жил да был один художник, жизнерадостный вначале,
Да с годами потускнели и веселие, и прыть,
Но зато он научился разговаривать с вещами,
Так что даже старый зонтик он умел разговорить.
Он берет его с собою и гуляет по аллеям
Исторического парка от калитки до пруда,
И беседует о жизни, наблюдая, как алеет
Утонувшая в закате невысокая гряда.
Растопыривает зонтик, если брызнули осадки,
И легко отодвигает надвигающийся фронт,
И тогда-то проявляет потаенные повадки,
И бубнит над головою распоясавшийся зонт:
Где он был и что он видел, как дела и настроенье -
Подвывает помаленьку, непогодою гоним.
Отличается, однако, небывалым самомненьем -
Он в ответе за здоровье тех, кто пользуется им!
Или вот еще картина: наш художник у камина
И просвечивает красным сухощавая ладонь.
Для него во всех аптеках нет полезней витамина,
Чем мерцающие угли да пылающий огонь.
Он беседует с камином и с поленьями толкует
О сегодняшней печали и бессмысленном былом,
И огонь на то вздыхает, и на вазочке бликует,
И напитывает вечер ароматом и теплом.
А приталенная ваза из китайского фарфора,
Нестареющий ребенок, озорная травести,
Замечательный напарник для большого разговора -
Словно ракушка, бормочет, если к уху поднести.
И беседует художник среди бликов, среди пятен
С образцами интерьера в оглушительной тиши.
Он, конечно, не лунатик, не напился и не спятил.
Просто, умерли родные.
Не осталось
Ни души.