Подернутые пеплом угольки,
Веранда, стол с потеющим графином,
Фарфоровые пары так легки...
Закат, безветрие и пахнет дымом.
Рифленые салфетки. Хоровод
По блюдам овощей, кинзы, солений,
Пузырьковатость минеральных вод...
И это все располагает к лени.
Уместная доселе суета,
Хозяйские хождения по бровке
газона... Глаз от мельтешения устал
И просит плавности, тем паче остановки.
Шашлык нанизан. Действо началось.
-Ну, за шашлык, по беленькой! И ну-с...
Селедочкой промасленной насквозь,
Смягчается чуть горьковатый вкус.
Готов! Уже дает прозрачный сок,
Прожарен в меру, но не пересушен.
Почищен маринованный чеснок
И жгучий перец к месту. Не нарушит
Ни кто идиллию. Оттаявшей земли
Неяркий запах будущего лета...
Звенят гитары с комарами где-то
И травы рвутся вверх из под земли.
Затих последний неуемный гость,
Уют костра притягивает взгляды
И все, как дети, счастливы и рады...
ОЧЕРЕДНОЕ ЛЕТО НАЧАЛОСЬ!!!!!
ОДИН ПОСЛЕДНИЙ ПОЦЕЛУЙ
И БОЛЬ ОТ ГУБ ТВОИХ ДРОЖАЩИХ
ТЯЖЕЛЫЙ ВЗДОХ ГОРЯЧИХ ГУБ
ПРО ВСЕ ЗАБЫТО КРИКИ ЧАЩЕ
ТВОЕ НЕГРОМКОЕ ПРОСТИ
ЗА ИСЦАРАПАННОЕ ТЕЛО
МОЕ ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
ЧТО РАЗЛУЧИТЬ НАС НЕ ПОСМЕЛА
Там, в глубинке, где давно плутают лешие,
старый дом стоит за сопками кудлатыми.
То ли рос он из земли на радость грешникам,
то ль сама земля рождалась под окладами.
Время-мастер сруб еловый разукрасило,
дом болеет – не один, похоже, век ему.
Эх, подправить бы причелины, балясины,
заменить бы дверь, повал – да, видно, некому.
Дремлют сучья под перилами костлявыми,
У крыльца скрипит сосна в плену овсяницы.
Дом не спит… и с новорожденными травами
он здоровается, будто бы прощается.
Отражаются в глазницах окон выбитых
разноцветные картины жизни прожитой:
сенокос, крестины, лошади на выгоне,
клевер; местные, пропахшие рогожею;
палисадник, тенью яблони застеленный,
жатва, пот, Покров с антоновкой и солодом
и хозяин… тот, последний из расстрелянных,
отпускавший много лет грехи и бороду.
Осыпается труба и тихо охает,
ведь порой своим дымком касалась месяца.
И глядит сосна на падающий охлупень,
да покачивает веткой, словно крестится.
Повзрослела дочь в одну неделю
И приехав даже на пол-дня,
Говорит - "Остаться не сумею,
Как-же там ребята без меня?"
Я ей форму ночью постираю,
Феном (чтоб быстрее) просушу.
Я не то чтоб недопонимаю -
Просто по глазам её сужу...
Вновь остались мягкие игрушки
На неделю без любимых рук.
Вновь ко мне звонЯт её подружки -
"Что там слышно? Позвонила вдруг???"
Я конечно передам приветы,
Про себя кляня весь белый свет,
А пока-что - новости.., ракеты... -
"Хайфа, Кармиэль - убитых нет..."
Цыганка на улице подбежала,
Мне на руке погадала.
Сказала,что очень скоро я беден буду.
Дня этого я вовек не забуду.
Кошелек вытащила под действием гипноза
И убежала со скоростью паровоза.
Пешком мне домой идти пришлось,
Потому что предсказание сбылось.
Когда однажды мне взгрустнулось,
Подул, вдруг, лёгкий ветерок,
Моей щеки тепло коснулось,
Щека зарделась... кто же мог
На ней оставить поцелуй
Такой воздушный, но горячий?
- Скажи мне, кто ты? Не балуй!
Нечестно так играть с незрячей!
Тебя хочу я тоже видеть,
Ты мне откройся, покажись!
Игрою можно ведь обидеть
И сожалеть потом всю жизнь.
В ответ - глубокое молчанье,
Лишь воздух вновь затрепетал
И губ коснулся на прощанье...
Быть может, ангел прилетал?..
Никогда не качал меня дедушка в люльке
На колени меня никогда не сажал
Не учил букварю и не делал свистульки
Не кололся усами когда целовал
Не водил меня в школу В начальные классы
В геометрии алгебре не помогал
Отродясь не был строг, также не был и ласков
Не ругал ни по делу ни по пустякам
Я хотел бы, чтоб всё это, до исступленья,
Делал он для меня, даже видел во сне,
Но за двадцать лет до моего появленья
Дед погиб за Победу в той страшной войне.
О детстве, может быть, ленивый
Не написал и не сказал,
Что нет у нас поры счастливей,
И возразить, мол, тут нельзя.
Но кто ж тогда, когда не дети,
Без исключений, сто из ста,
Хотят всего сильней на свете
Как можно раньше взрослым стать.
Свой рост усердно отмечают
(Как дело медленно идет!),
И если годы округляют,
То исключительно вперед.
Но разве это счастье, если
Ты сам не ведаешь о нем…
С такой же страстью, что и детству,
Мы оды юности поем.
И здесь давайте вспомним, братцы,
Как друг Алешка ли, Кирилл,
Когда нам было по семнадцать,
«Старик» при встрече говорил.
Мы планы строили, вкушая,
Как в сорок, может, сорок пять
Нас будут – должность-то большая! −
«Кирилл Петрович» величать.
…Мой век приблизился к вершине,
Уже без шуток я – старик.
Что суждено мне, совершилось,
На что способен был, достиг.
Я жизни каждое мгновенье
Ценю теперь как высший дар.
И с завистью к чужим свершеньям
Я не заглядываю в даль.
А что не темный − белый волос
На голове, какой пустяк…
Выходит, самый лучший возраст
У стариков? Выходит, так.
Нас звали "пат" и "патошонок", он был высок, я коренаст,
он надоел мне до "печёнок", пока лицом не ткнулся в наст,
был угловат и заикался, ходил в атаку во весь рост,
он в рукопашную бросался, он подорвал понтонный мост,
мы с ним делили "козью ножку", дорожную глотали пыль,
порой одну делили ложку, постелью нам служил ковыль,
он от Смоленска до Берлина топтал со мною пыль и грязь,
он неуклюжий был детина и закрывал глаза крестясь,
он разговаривал без мата, поговорить он был горазд,
но что-то щёлкнуло, ребята и он лицом уткнулся в наст
он шептал - "моей маме..." ( помню я этот миг ),
вы мол знаете сами, "письмецо..." и затих,
резко дёрнулся телом и скатилась слеза,
а "костлявая в белом"... и закрылись глаза...
Словно Авель над "троном" я глядел чуть дыша,
как из тела со стоном в небо рвалась душа,
как же так друг Тимоха, ты меня трижды спас
и о том что мне плохо я толкую сейчас,
было нам не до шуток, ты в ответ - "не вопрос"
и меня трое суток на спине своей нёс,
я спросил про невесту, что ушла от тебя,
и добавил не к месту - "видно это судьба",
ты взглянул как-то строго, очертил пальцем круг,
"все мы Саня под Богом" и задумался вдруг,
это тяжкое бремя, я конечно устал,
он его прямо в темя и тот навзничь упал,
он кричал и "фонтаном" из него била кровь,
как сейчас эту рану..., ну а ты вновь и вновь,
говорил я порою, "ты мне больше чем брат"
и тебя перед строем утром обнял комбат,
ну а помнишь траншею, когда полк отступал,
с автоматом на шее ты меня откопал...
похоронка на ужин, треугольный конверт,
я не знал что мне нужен тоже будет "эксперт",
обо мне не заплачут ни отец мой ни мать,
я не знаю где зачат, о тебе..., да как знать,
мы ползли от подкопа, ты под ухом сопел,
я дополз до окопа, а вот ты не успел...
а когда стало плохо, я огонь на себя
и тебя я Тимоха пережил на три дня...
Я на бреющем полёте ухожу от "Мессершмитта",
из динамика напротив льётся песня "Рио-Рита",
грохот вражеских зениток, валит дым из-под капота,
треск и пламя, "рио-рита", никудышняя работа,
небо, всполохи и море, пролетаю над Кронштадтом,
показался "фоккер" в створе, "Ну держись!" и дальше матом,
впереди панель разбита, не вздохнуть, сплошная гарь,
а в эфире "рио-рита" и заклинило фонарь,
кровью форточка залита, третий год уже воюю,
нет, не смолкнет "рио-рита", я иду на "лобовую",
до конца войны неделя, грудь осколками прошита,
двадцать пятое апреля, взрыв и эхом - "ри-о-ри.....
Посвящаю лётчикам истре***ельной авиации
Балтийского флота периода второй мировой войны
Когда я был годами мал,
Ну и, конечно, ростом,
Людей, я помню, различал
Как маленьких и взрослых.
А возмужав, и вывод сей
Мне помнится не меньше,
Делил уверенно людей
Я на мужчин и женщин.
На склоне лет иначе я
Выстраиваю пары,
Людей вокруг себя деля
На молодых и старых.
Есть любовницы и жёны, как известно.
На любовницах не женятся, ты знаешь:
к ним пылают воспалённым крайним местом,
близко к сердцу грешный пыл не принимая.
Не для жизни их изящные запястья,
тульи шляпок, пояски в изгибах талий,
эти мелодраматические страсти…
К ночи вспыхнуло – под утро утихает…
Далеки и несерьёзны их обиды,
этим всхлипам кавалеры непричастны…
Отхлебнут от них своё ночное счастье
и жене несут воскресшее либидо.
Даме плоти – шоколад с названьем «Гейша»,
куча роз, а после – клиника неврозов.
Даме жизни – подозрения и слёзы,
а под старость – репутация мудрейшей…
По улице шагает календарная весна:
Чуть-чуть тепла, с дождём и снегом редким,
Предчувствие морковки, нет ни редьки, ни хрена,
Пока не ясно – слаще ль хрена редька!
Стал я что-то редко в руки брать гитару!
Хотя в марте очень хочется играть,
Потому что в марте люди ходят в парах,
В парах легче силы к лету собирать.
Весна пришла, и в месяц март - такие времена –
Уходят неприятности де-факто,
А мы готовы к подвигам без отдыха и сна:
Готовясь встретить День Восьмое Марта!!!
Стал гитару брать я в руки в марте чаще.
Солнце греет, кошки бесятся, коты…
Словно кот прохожий глаз на дев таращит…
В общем, стало больше красоты!
На улице бушует разудалый месяц март,
И снег под солнцем потихоньку тает.
Весна деревья нежно одевает в свой наряд,
Людей весна мгновенно раздевает.
День Восьмое марта –
праздник, но не очень старый,
Женщин можно, полагается обнять,
Я спросил свою помощницу – гитару:
Многих ли сегодня будем поздравлять?
Бедная гитара - тут размышляла целый час
Пропела мне такой длиннющий список,
Что я его назвал бы «мой любимый женский класс»!
Пришлось подвергнуть список экспертизе…
Я гитарный инструмент беру с большим азартом,
Хотя надо б петь, играя на трубе…
Я ЖЕНЩИН ВСЕХ
С ВОСЬМЫМ ПОЗДРАВЛЮ МАРТОМ,
ЭТА ПЕСНЯ ПОСВЯЩАТСЯ ТЕБЕ!
В Воскресение Христа вспоминаю строфы:
Очень много на земле есть священных мест,
Но начало и конец - лишь одна Голгофа,
Та, где Богочеловек восходил на крест.
Кто оценит, кто поймёт, кто предложит меру,
За которую себя выдать на убой
Поразмысли и представь – Он страдал за веру
И пошёл на это всё ради нас с тобой.
Если думаю о нём – мне конечно стыдно,
Нашу «праведность» воспеть – нет приличных слов
Слава Богу, Он воскрес – было бы обидно,
Что погиб Такой Мужик из-за нас козлов.
Время мчит колесницей безжалостной,
Подминая понурые дни.
Вот и первое… Ну же, пожалуйста,
Хоть сегодня меня обмани!
И звонком, что опасною бритвою
Рассеки ненавистную тишь,
Сообщи, что за дверью закрытою,
Полчаса уже тихо стоишь.
Захлестнёт меня радость безмерная,
Спохватись: -Перепутал, подъезд.
А с парадным и город, наверное,
И что времени снова в обрез,
Но вот скоро, в лимонно-банановом
Станут парою наши ключи…
Не умеешь красиво обманывать,
Лучше вовсе тогда помолчи…