Подернутые пеплом угольки,
Веранда, стол с потеющим графином,
Фарфоровые пары так легки...
Закат, безветрие и пахнет дымом.
Рифленые салфетки. Хоровод
По блюдам овощей, кинзы, солений,
Пузырьковатость минеральных вод...
И это все располагает к лени.
Уместная доселе суета,
Хозяйские хождения по бровке
газона... Глаз от мельтешения устал
И просит плавности, тем паче остановки.
Шашлык нанизан. Действо началось.
-Ну, за шашлык, по беленькой! И ну-с...
Селедочкой промасленной насквозь,
Смягчается чуть горьковатый вкус.
Готов! Уже дает прозрачный сок,
Прожарен в меру, но не пересушен.
Почищен маринованный чеснок
И жгучий перец к месту. Не нарушит
Ни кто идиллию. Оттаявшей земли
Неяркий запах будущего лета...
Звенят гитары с комарами где-то
И травы рвутся вверх из под земли.
Затих последний неуемный гость,
Уют костра притягивает взгляды
И все, как дети, счастливы и рады...
ОЧЕРЕДНОЕ ЛЕТО НАЧАЛОСЬ!!!!!
Там, в глубинке, где давно плутают лешие,
старый дом стоит за сопками кудлатыми.
То ли рос он из земли на радость грешникам,
то ль сама земля рождалась под окладами.
Время-мастер сруб еловый разукрасило,
дом болеет – не один, похоже, век ему.
Эх, подправить бы причелины, балясины,
заменить бы дверь, повал – да, видно, некому.
Дремлют сучья под перилами костлявыми,
У крыльца скрипит сосна в плену овсяницы.
Дом не спит… и с новорожденными травами
он здоровается, будто бы прощается.
Отражаются в глазницах окон выбитых
разноцветные картины жизни прожитой:
сенокос, крестины, лошади на выгоне,
клевер; местные, пропахшие рогожею;
палисадник, тенью яблони застеленный,
жатва, пот, Покров с антоновкой и солодом
и хозяин… тот, последний из расстрелянных,
отпускавший много лет грехи и бороду.
Осыпается труба и тихо охает,
ведь порой своим дымком касалась месяца.
И глядит сосна на падающий охлупень,
да покачивает веткой, словно крестится.
Повзрослела дочь в одну неделю
И приехав даже на пол-дня,
Говорит - "Остаться не сумею,
Как-же там ребята без меня?"
Я ей форму ночью постираю,
Феном (чтоб быстрее) просушу.
Я не то чтоб недопонимаю -
Просто по глазам её сужу...
Вновь остались мягкие игрушки
На неделю без любимых рук.
Вновь ко мне звонЯт её подружки -
"Что там слышно? Позвонила вдруг???"
Я конечно передам приветы,
Про себя кляня весь белый свет,
А пока-что - новости.., ракеты... -
"Хайфа, Кармиэль - убитых нет..."
Нас звали "пат" и "патошонок", он был высок, я коренаст,
он надоел мне до "печёнок", пока лицом не ткнулся в наст,
был угловат и заикался, ходил в атаку во весь рост,
он в рукопашную бросался, он подорвал понтонный мост,
мы с ним делили "козью ножку", дорожную глотали пыль,
порой одну делили ложку, постелью нам служил ковыль,
он от Смоленска до Берлина топтал со мною пыль и грязь,
он неуклюжий был детина и закрывал глаза крестясь,
он разговаривал без мата, поговорить он был горазд,
но что-то щёлкнуло, ребята и он лицом уткнулся в наст
он шептал - "моей маме..." ( помню я этот миг ),
вы мол знаете сами, "письмецо..." и затих,
резко дёрнулся телом и скатилась слеза,
а "костлявая в белом"... и закрылись глаза...
Словно Авель над "троном" я глядел чуть дыша,
как из тела со стоном в небо рвалась душа,
как же так друг Тимоха, ты меня трижды спас
и о том что мне плохо я толкую сейчас,
было нам не до шуток, ты в ответ - "не вопрос"
и меня трое суток на спине своей нёс,
я спросил про невесту, что ушла от тебя,
и добавил не к месту - "видно это судьба",
ты взглянул как-то строго, очертил пальцем круг,
"все мы Саня под Богом" и задумался вдруг,
это тяжкое бремя, я конечно устал,
он его прямо в темя и тот навзничь упал,
он кричал и "фонтаном" из него била кровь,
как сейчас эту рану..., ну а ты вновь и вновь,
говорил я порою, "ты мне больше чем брат"
и тебя перед строем утром обнял комбат,
ну а помнишь траншею, когда полк отступал,
с автоматом на шее ты меня откопал...
похоронка на ужин, треугольный конверт,
я не знал что мне нужен тоже будет "эксперт",
обо мне не заплачут ни отец мой ни мать,
я не знаю где зачат, о тебе..., да как знать,
мы ползли от подкопа, ты под ухом сопел,
я дополз до окопа, а вот ты не успел...
а когда стало плохо, я огонь на себя
и тебя я Тимоха пережил на три дня...
Когда однажды мне взгрустнулось,
Подул, вдруг, лёгкий ветерок,
Моей щеки тепло коснулось,
Щека зарделась... кто же мог
На ней оставить поцелуй
Такой воздушный, но горячий?
- Скажи мне, кто ты? Не балуй!
Нечестно так играть с незрячей!
Тебя хочу я тоже видеть,
Ты мне откройся, покажись!
Игрою можно ведь обидеть
И сожалеть потом всю жизнь.
В ответ - глубокое молчанье,
Лишь воздух вновь затрепетал
И губ коснулся на прощанье...
Быть может, ангел прилетал?..
Никогда не качал меня дедушка в люльке
На колени меня никогда не сажал
Не учил букварю и не делал свистульки
Не кололся усами когда целовал
Не водил меня в школу В начальные классы
В геометрии алгебре не помогал
Отродясь не был строг, также не был и ласков
Не ругал ни по делу ни по пустякам
Я хотел бы, чтоб всё это, до исступленья,
Делал он для меня, даже видел во сне,
Но за двадцать лет до моего появленья
Дед погиб за Победу в той страшной войне.
Я на бреющем полёте ухожу от "Мессершмитта",
из динамика напротив льётся песня "Рио-Рита",
грохот вражеских зениток, валит дым из-под капота,
треск и пламя, "рио-рита", никудышняя работа,
небо, всполохи и море, пролетаю над Кронштадтом,
показался "фоккер" в створе, "Ну держись!" и дальше матом,
впереди панель разбита, не вздохнуть, сплошная гарь,
а в эфире "рио-рита" и заклинило фонарь,
кровью форточка залита, третий год уже воюю,
нет, не смолкнет "рио-рита", я иду на "лобовую",
до конца войны неделя, грудь осколками прошита,
двадцать пятое апреля, взрыв и эхом - "ри-о-ри.....
Посвящаю лётчикам истре***ельной авиации
Балтийского флота периода второй мировой войны
О детстве, может быть, ленивый
Не написал и не сказал,
Что нет у нас поры счастливей,
И возразить, мол, тут нельзя.
Но кто ж тогда, когда не дети,
Без исключений, сто из ста,
Хотят всего сильней на свете
Как можно раньше взрослым стать.
Свой рост усердно отмечают
(Как дело медленно идет!),
И если годы округляют,
То исключительно вперед.
Но разве это счастье, если
Ты сам не ведаешь о нем…
С такой же страстью, что и детству,
Мы оды юности поем.
И здесь давайте вспомним, братцы,
Как друг Алешка ли, Кирилл,
Когда нам было по семнадцать,
«Старик» при встрече говорил.
Мы планы строили, вкушая,
Как в сорок, может, сорок пять
Нас будут – должность-то большая! −
«Кирилл Петрович» величать.
…Мой век приблизился к вершине,
Уже без шуток я – старик.
Что суждено мне, совершилось,
На что способен был, достиг.
Я жизни каждое мгновенье
Ценю теперь как высший дар.
И с завистью к чужим свершеньям
Я не заглядываю в даль.
А что не темный − белый волос
На голове, какой пустяк…
Выходит, самый лучший возраст
У стариков? Выходит, так.
Когда я был годами мал,
Ну и, конечно, ростом,
Людей, я помню, различал
Как маленьких и взрослых.
А возмужав, и вывод сей
Мне помнится не меньше,
Делил уверенно людей
Я на мужчин и женщин.
На склоне лет иначе я
Выстраиваю пары,
Людей вокруг себя деля
На молодых и старых.
Цефей с Волопасом
видели этот бой.
Студент из Донбасса
и Беркутов рядовой
упали так близко,
вместе, и так - навек,
что с неба летели искры
на мокрый снег.
Еще горячили разум
обрывки фраз:
«Ты предал народ!», «Стоять всем!
У нас приказ!»
Еще не разжались скулы,
их гнев сковал;
еще не остыла пуля,
что - наповал.
Одна на двоих.
Увесиста, хоть мала,
всех нитей витых
захваты оборвала,
что шли, заплетаясь часто,
к чужим рукам,
«Желающим» хлопцам счастья,
наверняка.
И старый прекрасный город
застыл, скорбя...
И храмы крестили порознь
тела ребят.
А где-то у мамы сердце
забилось вскачь...
По улице шагает календарная весна:
Чуть-чуть тепла, с дождём и снегом редким,
Предчувствие морковки, нет ни редьки, ни хрена,
Пока не ясно – слаще ль хрена редька!
Стал я что-то редко в руки брать гитару!
Хотя в марте очень хочется играть,
Потому что в марте люди ходят в парах,
В парах легче силы к лету собирать.
Весна пришла, и в месяц март - такие времена –
Уходят неприятности де-факто,
А мы готовы к подвигам без отдыха и сна:
Готовясь встретить День Восьмое Марта!!!
Стал гитару брать я в руки в марте чаще.
Солнце греет, кошки бесятся, коты…
Словно кот прохожий глаз на дев таращит…
В общем, стало больше красоты!
На улице бушует разудалый месяц март,
И снег под солнцем потихоньку тает.
Весна деревья нежно одевает в свой наряд,
Людей весна мгновенно раздевает.
День Восьмое марта –
праздник, но не очень старый,
Женщин можно, полагается обнять,
Я спросил свою помощницу – гитару:
Многих ли сегодня будем поздравлять?
Бедная гитара - тут размышляла целый час
Пропела мне такой длиннющий список,
Что я его назвал бы «мой любимый женский класс»!
Пришлось подвергнуть список экспертизе…
Я гитарный инструмент беру с большим азартом,
Хотя надо б петь, играя на трубе…
Я ЖЕНЩИН ВСЕХ
С ВОСЬМЫМ ПОЗДРАВЛЮ МАРТОМ,
ЭТА ПЕСНЯ ПОСВЯЩАТСЯ ТЕБЕ!
Вновь Первомай... И, прикупив свинины,
На шашлыки мы дружно жмём педали.
А где-то там пылает Украина,
И тлеют угли, как в большом мангале.
Еще чуть-чуть и снова будет пьянка,
Мы за Победу выпить будем рады...
А где-то там на Украине танки,
Отнюдь не репетиция парада.
Ну почему различия такие?
Мой примитивный мозг не понимает.
Ведь было ж раньше: и Москва, и Киев
Кричали "МИРУ-МИР!" в начале мая.
Когда-то вместе, радуясь салютам,
Плечом к плечу стояли две твердыни.
И вот теперь не место москалю там,
В такой родной, чужой нам Украине.
Фашизм мы победили в сорок пятом.
Но голову он снова поднимает...
Неужто нам война нужна, ребята,
Чтоб снова ОБЩИМ стал наш праздник в мае?
Чтоб Матушка-Москва с Одессой-Мамой
Детей своих из пушек не косили,
Чтоб где-то там с усмешкою Обама
Не праздновал победу над Россией...
Время мчит колесницей безжалостной,
Подминая понурые дни.
Вот и первое… Ну же, пожалуйста,
Хоть сегодня меня обмани!
И звонком, что опасною бритвою
Рассеки ненавистную тишь,
Сообщи, что за дверью закрытою,
Полчаса уже тихо стоишь.
Захлестнёт меня радость безмерная,
Спохватись: -Перепутал, подъезд.
А с парадным и город, наверное,
И что времени снова в обрез,
Но вот скоро, в лимонно-банановом
Станут парою наши ключи…
Не умеешь красиво обманывать,
Лучше вовсе тогда помолчи…