Судьбы. История до и после.
Воспоминания и размышления о Сергее Довлатове
******
Судьбы – это жизненные пути и стечения различных обстоятельств, предопределяющие – произвольно или по чьей – то воле – всё происходящее в жизни разных людей. Судьбы людей переплетены, пересекаются зависимо или независимо друг от друга. Такими пересечениями, узелками судеб являются – семья, армия, совместная работа, путешествия и, обязательно, школа..
Школа обычно лет на десять сближает судьбы, усаживает за парты, делает общей учёбу. Это потом, после школы разбегаются жизненные пути – дорожки. Взять хотя бы наши «параллельные» классы А, Б, В ленинградской 206 школы в доме на Фонтанке 62, начавшие обучение в послевоенном 1948 году и «выпущенные» в 1958 году. В их судьбах, судьбах учеников вплелись и отголоски войны, блокады, судьбы родителей.
Десять лет все учились по одной и той же программе, почти у одних и тех же учителей, ходили по одним и тем же улицам – Фонтанке, переулку Щербакова, вместе ездили на экскурсии в пригород и доводили до исступления своими приколами директора школы по прозвищу Кашалот, а учительницу пения – фальшивыми нотами. Играли в футбол старым рваным мячом во дворе «Холо- дильного института», ходили во Дворец пионеров у Аничкова моста. И вот школу окончили - кто как – неважно: не об этом разговор…Хочется осознать, что стало с нашими выпускниками – для краткости, не называя фамилий, номера не по росту, не по алфавиту, не по оценкам :
ПЕРВЫЙ учился после школы на журналиста, ходил с будущим нобелевским лауреатом Иосифом Бродским по злачным местам Ленинграда, служил «срочную» в войсках охраны лагерей, работал журналистом в газетах и журналах, писал стихи, потом прозу, мечтал стать знаменитым писателем и стал им – после того как в 37 лет в 1978 году уехал в Америку, где его книги стали печатать, где он стал редактором эмигрантской газет « Новый американец» и сотрудником «Радио Свобода», помогая разрушать СССР, и где 24 августа 1990 года умер от болезни в расцвете творческих сил.
ВТОРОЙ, получив высшее образование, стал известным ленин- градским писателем и демократом, написал много книг, статей, также помогая разваливать СССР, но не выезжая за его пределы , а в 1992 году сменил Владимира Арро на посту руководителя союза писателей Санкт-Петербурга.
ТРЕТИЙ, закончив в 1963 году институт и, став инженер- механиком, в общем потоке призванных при Хрущёве в кадры ВМФ, стал военным моряком, участвовал в дальних походах, защищая морские границы СССР, написал более трёхсот картин маслом и несколько книг, вступив в один из Союзов писателей в Санкт – Петербурге.
Вот они – разные судьбы! Как у Юрия Визбора в его песне «Волейбол на Сретинке»:
…Да, уходит наше поколение
Рудиментом в нынешних мирах,
Словно полужёсткие крепления
Или радиолы во дворах…
У Визбора герой его песни Лев Уран, « известный тем, что перед властью не дрожал…и парту бросил он с шестого этажа, но, к сожалению для школы не попал…», становится торговцем на рынке. Детские годы кончились и –
…Ну, что же – каждый выбрал веру и жильё,
Полсотни игр у смерти выиграв подряд,
И лишь майор десантных войск, Н. Н. Зятьёв
Лежит, прострелянный, под городом Герат»…
Зато « Владик Коп подался в городок Сидней, где океан, балет и выпивка с утра…». Так и с нашим школьным выпуском. Оказалось, что школа судьбы людей только на мгновение связывает, а потом, с последним школьным звонком чаще всего обрубает связи – как концы при экстренном отходе корабля от берега.
А вот ещё несколько выпускников 1958 года:
ЧЕТВЁРТЫЙ стал директором Дома Технической Пропаганды, а в ходе всех «перекроек» ещё и процветающим «деловым человеком».
ПЯТЫЙ стал алкоголиком с определённым местом жительства.
ШЕСТОЙ закончил Институт советской (антисоветской?) торговли, был директором магазина, но, по причине слабого характера, сейчас ремонтирует старые радиоприёмники, воюет с тараканами и соседями по квартире да собирает пустые бутылки.
А СЕДЬМАЯ стала известной кинозвездой.
ВОСЬМОЙ – проректором академии.
ДЕВЯТАЯ стала красивой женщиной, потом хорошей женой, потом вдовой – без эпитетов: вдова не может быть плохой…
Впрочем, хватит! Места не хватит обо всех написать и вспомнить – у всех дорога по-разному складывалась, а у кого, увы, уже и не сложилась. Дальше – только об ОДНОМ – о ПЕРВОМ!
ПЕРВЫЙ – это Сергей Донатович Довлатов (Мечик – по отцу). К сожалению он только в нашем прошлом. Но, ведь, как сказал Г. Гейне, ПРОШЛОЕ – ЭТО РОДИНА ДУШИ ЧЕЛОВЕКА! Общая « родина души»? Или – родина душ? Души-то все разные,разные… Почему - один охраняет державу, а другой, обиженный на унижения, обиды державы прошлого советского – сначала раз-рушает, подмывает её, а потом, не дождавшись развала, уезжает в другую страну? Конечно, понятия «держава, родина, государство» – вещи разные и по разному соотносятся с личностью, особенно творческой. Особенно, если оказывается, что у него есть в запасе другая родина души. Куда он и стремится в условиях, когда географическая родина, вернее держава, не даёт ему возможности определить, достичь основное в судьбе – стать тем, кем он хочет стать.
Прав ли человек в этих условиях, покинув родные края, где родился? На этот вопрос нет однозначного ответа вне рамок конкретной судьбы и конкретных обстоятельств… Хотя и «в рамках» нет тоже – больше обвинений и оправданий.
Из интервью Сергея Довлатова В.Ерофееву:
«…С одной стороны, казалось бы, полное невезение – меня не печатали. Я не мог зарабатывать литературным трудом. Я стал психом, стал очень пьющим. Меня окружали такие же спившиеся гении. С другой стороны, куда бы я ни приносил свои рассказы, я всю жизнь слышал только комплименты…
…просто со всех сторон сошлись обстоятельства, из которых в результате стало ясно, что перспективы никакой нет. Печатать не будут, зарабатывать трудно, жена настроена скептически по отношению к властям…
…У меня года за полтора до отъезда начались публикации на Западе, и это усугубило моё положение…
…Меня никто не выкидывал, не вытеснял, не высылал…Просто сама жизнь так сложилась. В наручниках меня никто не заставлял туда ехать – просто посоветовали…»
Довлатов уехал. Бродский уехал. А Высоцкий в своё время – не уехал. Рубцов не уехал. Есенин не уехал… А могли бы, но решили не уезжать. Судьбы разные, так как разное всё – жизненные цели, воспитание, менталитет, положение в обществе...
Так кто же Довлатов – космополит или же «межник», по термино- логии И. И. Сабило? Связан был Сергей меркантильными интересами с диссидентами, эмигрантами, или нет? Тяжело ответить на эти вопросы однозначно. Довлатов, выступая на Радио «Свобода» тех лет, приложил немало усилий для прихода той жизни, в которой мы живём сегодня. Поэтому при оценке его, как творца и рупора новейшей истории, возможны самые разные результаты: сытый оценивающий голодного оценивающего не разумеет, и наоборот. Пожалуй, всё же до «межника» Сергей не дотягивает. Потому что главным его интересом было, видимо, только желание издать свои книги. Из-за того, что в своих статьях и книгах были стопроцентно правдивы факты жизни страны в те годы. Из-за того, как Довлатов описал нашу эмиграцию за рубежом. Из-за честной критики самого себя, условий, подробностей и мотивов отъезда.
В уже упомянутом интервью Виктору Ерофееву «Дар ограниченной беззлобности» в журнале «Огонёк» в 1990 году Дов- латов сказал: «Я долго думал, как можно сформулировать мою на- циональную принадлежность и решил, что я – РУССКИЙ ПО ПРОФЕССИИ!
- А что это означает – русский по профессии? ( В.Ерофеев) Ну, я пишу по-русски. МОЯ ПРОФЕССИЯ – БЫТЬ РУССКИМ АВТОРОМ.
- Русский автор – значит, подразумевается и русская культура, русские писатели, за Вами стоящие? (В.Ерофеев )
- - С одной стороны за мной ничего не стоит. Я ПРЕДСТАВЛЯЮ ТОЛЬКО СЕБЯ САМОГО ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ и никогда, ни в какой организации, ни в каком содружестве не был. С другой стороны, за мной, как за каждым из нас, кто более или менее серьёзно относится к своим занятиям, стоит русская литература. Отношение к которой очень меняется. Когда я жил в Ленинграде, я читал либо «тамиздат», либо переводных авторов… И только в Америке выяснилось, что меня больше интересует русская литература…».
Это откровенное признание Довлатова, который был редактором самой толстой РУССКО-ЯЗЫЧНОЙ газеты на Земле – «Новый американец», выпускавшейся в США, позволяет отнести его к «русскоязычным писателям», поэтам, литераторам, которые, если не телом, так душой «уехали» из Руси в «Россию». Русские писатели не покинули родину, писали по-русски больше о проблемах своей страны. Конечно, такое утверждение спорно иусловно. Довлатов сам определил «СВОЁ» место в литературе: «…Сейчас я стал уже немолодой, и выяснилось, что ни Льва Толстого, ни Фолкнера из меня не вышло, хотя всё, что я пишу, публикуется… Не думайте, что я кокетничаю, но я не уверен, что считаю себя писателем. Я бы хотел считать себя «РАССКАЗЧИ- КОМ». Это не одно и то же дело. Писатель занят серьёзными про- блемами – он пишет о том , ВО ИМЯ ЧЕГО ЖИВУТ люди, как должны жить люди. А рассказчик пишет о том, КАК живут люди….»
Сергей Довлатов любил людей, «любил ЧЕЛОВЕКА». Как-то он написал шуточное стихотворение и вложил его в уста одного из героев своих книг – Волка: « В разгар беспокойного века, в борьбе всевозможных идей, люблю человека, люблю человека, ведь я гуманист по природе своей…». Этот «замечательный образ» Волка, любящего людей, но вынужденного из-за волчьего образа жизни любить их довольно своеобразно (в томате, сухарях, и т.п.), видимо имел отношение и к самому автору, и к его профессии, и к героям его многочисленных рассказов. Вот и сама собой получилась у меня «Песня Волка – Людолюба о любви к человеку»:
Здоровый, совсем не калека,
И к росту претензии нет –
Люблю человека, люблю человека –
За очень большой интеллект!
Люблю, когда толстый с мольбертом
Рисует пейзажную Русь…
Художник хорош для десерта,
Неслышно к нему подберусь!
Люблю человека у грядки,
Под деревом, возле куста –
Я чту человечьи порядки:
Их жизнь, словно волчья, проста.
Бредут ли в далёкую Мекку,
Иль ловят назойливых мух –
Люблю человека, люблю человека.
Люблю человеческий дух!
В кино, в казино, в дирижабле,
Попавших впросак и в петлю
И всех наступивших на грабли
По несколько раз я люблю!
Засмотришься – тут же кусают
И вновь переходят на бег,
Волк волка по нюху узнает:
"ВОЛК ВОЛКУ – всегда ЧЕЛОВЕК"!
Люблю управдомшу из ЖЭКа
На отдыхе в тёмных лесах:
Люблю человека, люблю человека –
Люблю не за совесть, за страх !
Люблю понимающих службу,
Скулящих на медной трубе…
Люблю за любовь и за дружбу
И жалость к подобным себе…
Вверху – отдалённое « млеко»,
Цветы жгут на минных полях…
Люблю провожать человека,
Идущего в лес на бровях!
Охотник мне целится в веко,
А снайпер кричит: - Застрелю!
ЛЮБЛЮ В ХОДЕ ВЕКА ЛЮБИТЬ ЧЕЛОВЕКА!
А вот НЕ ЛЮБИТЬ – НЕ ЛЮБЛЮ!
Пускай Вы мне очень не рады –
Я шлю неизменный привет:
Люблю исполнителя – барда,
С него начинаю обед!
Люблю и зимою и летом,
По строчкам от счастья скользя,
Поужинать тихо поэтом –
Ведь есть много на ночь нельзя!
Писатель! Ау! Ку – ка – реку!
Куплю каждый том – по рублю!
Люблю Человека! Иду к Человеку!
Я завтракать рано люблю!
Шуточная песня посвящена , конечно же, Сергею.
Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 года в эвакуации в г. Уфа, а с 1945 года он жил в Ленинграде в доме 23 по улице Рубинштейна – «Рыбинштейна», как любил называть он её, намекая на рыбный магазин на углу с Невским проспектом:
« …У меня была квартира с окнами, выходящими на помойку, пишущая машинка, гитара, изображение Хименгуэя, несколько трубок в керамическом стакане. Лампа, шкаф, два стула эпохи бронтозавров и кот Ефим. Глубоко уважаемый мной за чуткость…»
В работе «Мы начинали в эпоху застоя» Довлатов пишет:
«…После войны в Ленинграде было создано Центральное ЛИТО при Союзе Писателей, которое возглавляли два человека: прозаик Леонид Рахманов и тётка Довлатова – Довлатова Маргарита Степановна – в те годы старший редактор издательства «Молодая Гвардия». Она была членом партии и несла основную идеологическую нагрузку… Одно из писем Михаила Зощенко к Сталину было написано моей тёткой…». Заседания ЛИТО часто заканчивались в квартире тётки Довлатова. Юный Довлатов видел рядом таких писателей, как Горышев, Голявкин, Пикуль, Конецкий, Володин…
В «Невидимой книге» Сергей вспоминает о себе:
«…Толстый застенчивый мальчик…Бедность…Мать самокри- критично бросила театр и работает корректором. Школа… Дружба с Алёшей Лавренёвым, за которым приезжает «форд»… Чёрные дворы… Зарождающаяся тяга к плебсу… Мечты о силе и бесстрашии. Похороны дохлой кошки за сараями… Моя надгробная речь, вызвавшая слёзы Жанны, дочери электромонтёра… Я умею говорить, рассказывать… Бесконечные двойки… Равнодушие к точным наукам…Совместное обучение… Девочки… Алла Горшкова…Мой длинный язык…Неуклюжие эпиграммы…Тяжёлое бремя сексуальной невинности…
1952 год. Я отсылаю в газету «Ленинские искры» четыре стихотворения. Одно, конечно, про Сталина. Три – про животных.
Первые рассказы. Они публикуются в детском журнале «Костёр». С поэзией покончено навсегда. С невинностью – тоже…»
Чёрные дворы, упомянутые Сергеем, это целая сеть проходных дворов, которые тянулись между Фонтанкой и «Рыбинштейна», между улицей Ломоносова и переулком Щербакова. К десятому классу Довлатов имел рост 1метр 96 см. Он был могучего телосложения. В школе на переменках возвышался над всеми. Школьницы парами гуляли вокруг него, как вокруг центра притяжения гуляют планеты. Серёжа периодически участвовал в выпуске стенгазет – писал заметки и стихи. Он казался временами очень умным, знающим и смешным.
Вот ещё описания его жизни, взятые из его книг:
« …Я плохо учился. Плохо и разнообразно. То есть, иногда я вдруг становился участником районной химической олимпиады. А потом опять шли сплошные двойки. Даже по литературе…»
К концу школы Довлатов знал многое и даже о том, что: А.Толстой был «негодяй и лицемер, что Леонов спекулировал коврами в эвакуации, что Юрий Олеша продал друга Шестаковича…» и т.п.
После школы – Университет. Служил Сергей в войсках охраны лагерей. Работал журналистом подрабатывал, где только мог…В 1969 году Довлатов уезжает в Курган, потом работать в Таллин, и там работает в газете «Советская Эстония». Пытается напечатать роман «Зона». В 1975 году редактор газеты «Советская Эстония» получает указание резко осудить на редколлегии рукопись романа «Зона». Указание было исполнено, Довлатов потерял работу, а в издательстве уничтожили набор его первой книги.
В 1978 году летом Довлатов уезжает в Америку. Позже он запретит переиздавать всё, что написал как журналист в СССР до 1978 года.
Двенадцать лет его ВТОРОЙ ЖИЗНИ на Западе – это взрыв литературной известности. Его имя стало известно и благодаря выступлениям на Радио «Свобода».
Как пишет И.Сухих, к концу восьмидесятых годов « книжки «рассказчика» Довлатова сложились в ЛИРИКО – АНЕКДОТИЧНУЮ исповедь блудного сына века, в историю о взаимоотношениях пишущего человека с российским (советским) и американским социумом, о семейных корнях и литературных нравах, о пьянстве, терпении, любви и верности».
Довлатов снимал моментальные слепки общественной жизни и «превращал их в литературу». Так и были созданы книги: «Наши» – рассказы о семье, детстве и юности; «Зона» – служба, «Заповедник» – работа и драма отъезда, «Невидимая газета» – хроника службы в американской прессе, «Иностранка», «Филиал» – о работе на радио и зарисовки литературного быта, «Записные книжки» – творческая лаборатория, «Чемодан» – дайджест о многих событиях.
Сергей написал: « …В Союзе я диссидентом не был (пьянство не считается)». Очевидно, что люди «системы» увидели в нём чужака и «не пустили» в официальную литературу – с главного хода. А с «чёрного» – он сам не захотел. Осталось много воспоминаний о Сергее Довлатове его друзей, писателей, литераторов, родственников, из них можно выделить то, что характеризует его с самых разных сторон:
- Слово – главный герой Довлатова. Рассказы его не объясняют жизнь, а следуют за ней. У него нет морализованной истины, навязчиво предлагаемой читателю, он предпочитает давать факты…
- Внешне довлатовская литература несложна для восприятия, легко читается – чаще всего с интересом, его книги обычно не откладывают в сторону недочитанными, но любители сложных и запутанных сюжетов, длительных пережёвываний и нравоучений в литературной форме могут после прочтения посчитать написанное не заслуживающим серьёзного внимания.
- Довлатов писал ежедневно, записывая с утра происшедшее с ним накануне или просто пришедшие мысли. Встреченные им люди постоянно становились героями его рассказов, его персонажами. И родственники, и товарищи, и знакомые тоже – окружающее пространство, предметы, люди были постоянным источником тем и его литературы.
Сергей нередко весело балагурил, шутил, был чаще всего самым остроумным, острословным в кампаниях…
Довлатов улавливал слова собеседников и прямо на месте делал
из этих слов остроумные шедевры, включая их позднее в свои работы.
- Он любил делать подарки. Он любил держать на вытянутых руках стул…
- Он панически любил порядок, но ещё больше наслаждался, когда его нарушал!
- Довлатов любил слабых, терпел сильных, снисходительно относился к диким выходкам, включая собственные. Таким он часто был и в школе.
Часто считают, что все его сочинения – это оправдание ПОСТОРОННЕГО и компромисс непризнанного гения, вынужденного быть «страшным халтурщиком» и потре***елем любимого народного лекарства , способного только ухудшить ситуацию… Впрочем, сам Довлатов был человеком знающим себе цену, но скромным – он себя «гением» мог назвать с известной долей юмора, а впрочем, нигде так и не назвал…
Интересно мнение Довлатова, усердно прятавшего от опубликования свои стихи, - о поэзии и стихосложении: «…Что касается стихов. Поэзия есть форма ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СТРАДАНИЯ. Не уныния, меланхолии, флегмы, а именно – СТРАДАНИЯ! И не в красиво элегантном смысле, а на уровне физической боли. То есть альтернатива: «Плохая жизнь – Хорошие стихи». А не: «Хорошая жизнь, а Стихи ещё лучше». Бог даёт человеку не поэтический талант (это были бы «литературные способности»), а ТАЛАНТ ПЛОХОЙ ЖИЗНИ. Не будет ЛЫЖАМИ ПО МОРДЕ – СТИХОВ не будет…» Из воспоминаний его друзей известно, что Довлатов считал: лучшим поэтом – Иосифа Бродского, лучшим прозаиком – Куприна, лучшей вещью – Капитанскую дочку…
Виктор Соснора вспоминает о Довлатове, что тот был очень артистичен, у него не было пустых амбиций, он никогда не говорил о своих книгах, любил КНИГИ СВЕРСТНИКОВ, он учился живописи…
Александр Генис вспоминает, что Довлатов не выносил вялые пошлости, неудачные фразы – он приставал к тому, кто-то неудачно выразился: « – Зачем ты это сказал?»
Сергей славился и тем, что пунктуально отдавал долги, которые у него постоянно были и здесь, и в Америке. Он очень дорожил своим именем, постоянно перезанимая, а если брал долг для покупки выпивки, то всегда поил водкой и заимодавца, не исключая расходы из долга при возвращении…
Довлатов, работавший в газете объединения ЛОМО «Знамя прогресса» вместе с И. Сабило, говорил ему: - «Меня в этой стране всегда удивляло многое. С одной стороны, непостижимая бесхозяйственность, - американцы говорят, что русские по золоту ходят, но им лень наклониться и поднять. А с другой – из-за какой-то паршивой квартиры могут сожрать хоть адмирала, хоть ми- нистра. Не породит ли это комплекс неполноценности у наших чиновников и партбоссов всех мастей, и в какой-нибудь удобный момент ОНИ ТОЛПОЙ КИНУТСЯ ХВАТАТЬ, ОБОГАЩАТЬСЯ, РАСТАСКИВАТЬ ВСЁ, ЧТО ПОПАДЁТ ПОД РУКУ? …»
Был в этих словах провидческий смысл – это теперь очевидно! Но Иван Сабило увидел предвидение тогда в других словах Сергея, сказанных им после тренировочного боксёрского боя между ними на стадионе. Тогда Довлатов, после ответного удара напарника уткнулся перчатками в газон, покрутил головой и высказался вполне «по-довлатовски»: - «Спасибо, я выхожу из состава сборной Советского Союза!». И вышел – позже, когда уехал из страны…
Многие интересные мысли, фразы, слова как бы спрятаны в записных книжках, в дарственных надписях и посвящениях на книжках, которые Сергей часто делал в стихах. Вот надпись, сделанная Н. Алаверт на подаренной ей книге «Компромисс»:
«Пусть соткан я из многих гнусных черт,
Но разве столь похож я на ханыгу,
Чтобы подруге Нине Аловерт
Продать за деньги собственную книгу?
Сергей Довлатов»
«Записные книжки» Довлатова изданы отдельной книгой только недавно и блещут довлатовским юмором – очевидно тем главным качеством, которым он обладал с избытком!
Вот одна из многих записок, являющихся чем-то средним между анекдотом и повседневным событием или фактом, выхваченным из гущи событий: «Чирсков принёс в издательство рукопись. Вот, - сказал он редактору, - моя новая повесть. Пожалуйста, ознакомьтесь. Хотелось бы узнать Ваше мнение. Может надо что-то исправить, переделать? … - Да, да, - задумчиво ответил редактор, - конечно. Переделайте, молодой человек, переделайте. И протянул Чирскову рукопись обратно..."
В 1979 году, за 11 лет до смерти, Довлатов написал Нине Аловерт: «Я знаю, что я популярен. ПОЗДНО!». После 24 августа 1990 года было тем более поздно - оставалось вникать в смысл двух последних строк « Записных книжек»: «Все интересуются, что там будет после смерти? ПОСЛЕ СМЕРТИ НАЧИНАЕТСЯ ИСТОРИЯ».
Сказано явно писателем, а не «рассказчиком». История расставит всех и всё ими сделанное по полочкам человеческих умов. Довлатов понимал это прекрасно и выразил в строчках своего стихотворения в одном из писем к Л. Скульской:
«…Нет двойников, всё это ложь,
Ни на кого ты не похож,
У каждого свои дела и мысли.
Не могут даже близнецы
Похожи быть как леденцы,
Или как два ведра на коромысле.
Наступит час, в огонь и в дым
Иди под именем своим,
Которое ты честно носишь с детства.
И НЕГОДУЯ И ЛЮБЯ,
Мы вспомним именно тебя,
И никуда от этого не деться!»
Серёжа Довлатов сегодняшней России не увидел. Не успел. Жаль. Что бы он сейчас рассказал? Для меня школьный товарищ Сергей Довлатов остаётся талантливым РАССКАЗЧИКОМ ПРАВДЫ.
* - фото автора - во дворе 206 школы Сергей - выше одноклассников по росту в центре...
Как будешь ты себя безбожно
Бранить, что, бросив все дела,
Средь бела дня неосторожно
На миг единый прилегла!
И сон сморил… И день потерян…
И я хорош – не разбудил…
Пусть будет так. Упрёк твой, верю,
Перенести мне хватит сил.
Ты только спи, душой и телом
Покой нежданно возлюбя.
Я ж в это время между делом
Нет-нет и гляну на тебя.
Господа и дамы, я много лет вынашивал идею поэмы о реке Угре, и вот она близка к завершению. Наверное, я замахнулся на слишком тёмные пласты истории - Стояние на Угре, и зиму 41 - 42 годов. Река между ними - как связующая нить, Пояс Богородицы. Чем она только не текла - живой водой, слезами, кровью, дымом, льдом и и чёрной мутью... Сколько безвестных бойцов лежат на её берегах и в ней -неведомо, вот и дерзнул я выступить от их имени.. Писалось долго и трудно, но сейчас материал почти на выходе, он вылёживается для незначительных правок и уточнений. А так как на других сайтах я не присутствую, то где ж мне ещё пробный шар пустить, как не здесь? Этот стих - уже готовый, и правке не подлежит.
* * *
Мало ли речек на русской земле?
Только одна с малолетства изучена-
Вьётся, как нитка, петля на петле,
Плёс с крутояром - и снова излучина.
Бор на бугре, да деревня вблизи,
Дали исполнены ширью весеннею -
Кажется, доля людская скользит
Вниз по течению,
Вниз по течению...
Век был неласков, и даже жесток -
Потом и кровью дороги пропитаны,
Но неспроста осеняют исток
Белые ликом часовни со скитами.
Всю лепоту с колокольни видать!
Ветры поют - и, прислушавшись к пению
Кажется - будто плывёт благодать
Вниз по течению,
Вниз по течению...
Ты к ней придёшь, как паломник - пешком,
И непременно под облачной кромкою
Речка к душе прикоснётся тайком -
Летним туманом, иль зимней позёмкою.
Что тебе лучше? Возьми, да сравни -
Зря что ль, храня в себе память священную
Время течёт по былинам равнин
Вниз по течению,
Вниз по течению!
Среди ракушек и камней, вдыхая аромат прибоя,
Доверив тайное Луне, на берегу сидели двое.
Они мечтали в тишине, смотря на звёздное мерцанье.
Ещё не зная о войне, что принесёт им расставанье.
Экзамены и выпускной, всё это так сейчас не важно.
Покачиваясь над волной, плывет кораблик их бумажный.
С тех самых пор прошли года своей походкою степенной,
Всё та же из-за туч Луна бросает сверху взгляд надменный.
Нет на песке их Я+ТЫ... Лишь ветер, пролетая, вторит:
"Не сбылись детские мечты, их, словно камни, смыло море..."
И рокот вспененной волны: "Зачем воюют в мире люди?
Пусть больше на Земле войны и слёз утрат вовек не будет... "
Ну кого мне, кого повинить,
Чтоб хоть капельку сделалось легче?
Перед кем свою боль утопить
В набежавших волнах красноречия?
Где те дни, устремлённые в даль,
Что сменяли друг друга, волнуясь?
Где та девушка, с кем я тогда
Обручил свою звонкую юность?
Ах, пора золотая в судьбе
И в речах моих сущая глупость,
Но внимали, представьте себе,
То смеясь, то смущённо потупясь.
Я и сам, чтобы не быть в долгу,
На ту пору герой или витязь,
Ждал признаний из ласковых губ,
Как не ждут заявлений правительств.
Было славно, значительно так,
И наивному сердцу казалось,
Что разлука такой же абстракт,
Как болезни и хмурая старость.
Не прошла стороною, стряслась,
Как вконец неразумная ересь,
Отобрав у беспечных у нас
Наших встреч несказанную прелесть.
Я не умер от боли, живу,
И душою по-прежнему тратясь,
С интересом листаю главу
Неоплаченных мной обязательств.
Но в бегущей сумятице дней,
Оказавшись порой не у дела,
Утешаюсь, что жизни моей,
Как и всякой, присущи пределы.
Он не был бокалом игристого Брюта.
Там крепость и сила от выдержки лет.
Он смелое вечное классики блюдо,
Где скрыт от любителей тонкий букет...
За строгостью линий манерой и статью
Его разогреет в ладони не всяк...
Не каждой под силу пить тайную мягкость...
Не с каждой прекрасен мужчина-Коньяк...
Мужчина-Шампанское старость не знает,
Там юность играет дорожками сфер...
К нему не подходит огурчик и сало,
Там строгость приборов и лёгкость манер.
Его не оставишь в шкафу без вниманья -
Коль пробка взлетела - успей, насладись...
И кубики льда, и клубнику с папайей
Ко встрече с игристым успей, припаси.
Мужчина-Вино - это кладезь талантов.
Сегодня он белое, завтра бордо...
Пусть вина не тянут на сильных атлантов,
Но с ними так вкусно, но с ними грешно...
Они и легки, и просты, и доступны.
Расскажут о многом, поймут и простят...
Мужчины-Вино не скупцы, не занудны...
Уж любят так любят, без понта и чар...
С мужчиною-Водкой и в омут, и сразу.
Прелюдии - пошлость, всё просто, как днём.
Не нужно приборов, и лишние вазы,
Там кони, рыбалка, девиз: Доплывём!
Патроны двоим. Камуфляж и тельняшка...
Ты в доску своя, на подхвате всегда...
Охапки цветов - васильки и ромашка...
Зато дома сало, свет, газ и вода ...
Он не был бокалом игристого Брюта...
Он не был Текилой загадочных стран ..
Но в вечер холодный сырого июля
Мужчина-Коньяк вдохновением стал.
Скажем к слову, мол, вечный покой
Обрели те, кто умерли раньше.
Но обходит, увы, стороной
Он в боях за отечество павших.
Им бы спать под прикрытием плит,
Под берёзой, где тело зарыто,
Но чеканим: «Никто не забыт»,
Прибавляя: «Ничто не забыто».
И опять, словно в годы войны,
Над бойцами гремит канонада
Из речей, что надрывом полны,
Многотысячных шумных парадов.
Песни, марши, кино и стихи
Позабыть им позволят едва ли
То, как в битвах они полегли,
Что они перед тем испытали.
Всё для них продолжается бой,
Не дающий сомкнуться ресницам.
И покой, вожделенный покой
Утомлённым бойцам только снится.
…Мне порой постучится в висок:
Непонятно, что хуже в сравненьи, ̶
То ль беспамятства зыбкий песок,
То ль холодный гранит незабвенья.
......В последнее время вокруг бушует просто ацкий листопад ухода сверстников...
Держись, фортуны баловни,
Шпана босая!
И нашу ветку яблони
Трясет косая.
Гуляет, распаляется
В садочке снулом,
И яблоки срываются
С тяжелым гулом.
Кому-то уготовано
Взойти побегом.
Кому-то залитовано
Уснуть под снегом.
Мы все по жизни смертники,
Но вряд ли нужно,
Чтоб уходили сверстники
Так дружно.
Этот марш не исполняли всуе
Оркестранты нашего полка.
Но когда гремел он, торжествуя,−
Пробирала дрожь наверняка.
Для эмоций не хватало места,
Мы шагали, как в последний раз.
И жалели, так жалели, если
Было мало зрителей у нас.
Я давно обвыкся на «гражданке»
И напевы мирные пою.
Но звучит «Прощание славянки»,−
И опять я в памятном строю.
И опять к плечу плечо прижато,
Локоть друга чувствует рука…
Где теперь вы, бравые ребята,
Из того гвардейского полка?