Синие картины на телесном фоне,
Аккуратно, чинно вклеены в альбоме.
Кто их был художник? Явно не ариец!
Сибиряк-острожник, иль матрос-балтиец.
Здесь тебе и Сталин, и "Варяг" с "Авророй",
Не предполагали моряки и воры,
Что их кожа станет ценной, как пушнина,
Станет рисованье смерти их причиной.
Содраная кожа выделана хромом,
Не удержишь дрожи от картин альбома!
Плавала не мелко на покрова срезах,
Колекционерка, с Бухенвальда Эльза.*
Собраны со вкусом, вклеены с любовью,
Вот вам, швайне русам с большевицкой кровью!
Выбраные в бане, самые блатные,
Подписали сами смерть себе, дурные.
Куполами сроки и года считали,
Колымы уроки ничего не дали.
Не судьба ошибки искупить в штрафбате,
Подвели картинки спереди и сзади.
Наколол на руку первое из правил:
"Бей актив, режь суку!" да растрел исправил
Не в лицо, в затылок, чисто по-немецки,
Все не как в постылых лагерях советских.
Без вести пропали по армейским данным,
Может бы сбежали, да погибли рано.
Черный дым рассеян, стал туманом млечным,
Жизни срок отмерен, а искуство вечно.
* Эльза Кох, 1906-1967
Эльза Кох, более известная как "Бухенвальдская ведьма", была женой коменданта
концентрационного лагеря. Мучила заключенных, била их кнутом, издевалась и убивала.
После нее осталась страшная коллекция, куски человеческой кожи с татуировками.
Покончила жизнь самоубийством в тюрьме в 1967 году.
Внесена в десятку самых страшных женщин мировой истории.
Моей бы тёще быть бригадных генералом.
Командный дух у ней, наверное, в крови.
Взгляд, голос, нервы и характер - твёрже стали.
И даже тесть порой зовёт её на "вы"!
Она командует парадом в нашем доме,
Без разрешения нельзя ни есть, ни пить,
Ни пригласить и ни сходить с женой к знакомым.
Однажды даже я решил её убить!
Не помню точно, молоток или топорик
Схватил в сердцах. Остановил холодный взгляд:
" Клади на место быстро, луковое горе!"
И положил я инструмент тогда назад...
На днях сказал ей: " А на будущей неделе
Я именинник!" Та, подумав пять минут,
Вдруг разрешила:" Чёрт с тобою, дурень, делай
Семейный праздник, хоть ты редкий баламут!
И чтоб без водки и друзей твоих поганых.
Накроем стол мы с дочкой, сядем ровно в шесть.
Но если ты придёшь с работы, парень, пьяным,
То будешь год потом овсянку только есть!"
... Часы пробили шесть. Налил всем минералку.
"Ну что ж, желаю долго жить тебе, наш зять!"-
- сказала тёща и вручила мне подарки.
" А Вам не трудно, мама, это приказать?"
Тесть побледнел. Жена маслиной подавилась.
А тёща грустно вдруг ответила: "Остряк..."
Пошла к серванту и открыла дверцу с силой,
Достав оттуда пятизвёздочный коньяк...
Ну а весною мы её похоронили.
У ней был рак желудка, в печень метастаз.
Она мучительно и долго уходила.
И я о шутке той жалел потом не раз.
К ней приходил в палату и сидел подолгу.
Она рассказывала:" Я ж дитя войны.
И помню, как убили мать, горела Волга...
За мой крутой характер ты уж извини..."
С тех пор прошло уже почти четыре года.
Друзья приходят с удовольствием в наш дом!
Тесть выпив с нами, в свою комнату уходит
И долго-долго в голос плачет о своём...
Потом на кладбище идёт, к её могиле,
Чтоб на гранит две чайных розы положить.
Да, нелегко любить мужчинам женщин сильных,
Ещё трудней без них мужчинам дальше жить...
Завтра рано, на рассвете,
Я нарву цветов для Светы,
И скажу ей, как же я её люблю.
Знаю, Света не ответит,
У неё есть муж и дети,
Потому её совсем не тороплю....
Может даже мужу скажет,
И по роже муж мне вмажет,
Хоть и больно, я, конечно, всё стерплю.
Может даже покалечит,
Но любовь всё в мире лечит,
Заживут все раны - я её люблю...
Снова рано, на рассвете,
Я нарву цветов для Светы,
И опять слова свои все повторю,
Знаю точно - лёд растает,
И моею Света станет,
Потому что очень я её люблю...
Быть может и не зря, что лето залетело:
короткая любовь промчалась как во сне.
Осенняя заря, пока еще несмело
погонит солнце вновь в другой голубизне...
Но будет все не так, о чем тогда мечтали.
Непрошеной волной с тобой нахлынут сны.
Накроет темнота сиреневые дали,
где царствует печаль в молчании луны.
А память все сотрет до белизны бумаги,
все тоньше жизни нить и гонит суета.
Ну, где бы прикупить хоть капельку отваги,
чтоб снова написать все с чистого листа.
Осенняя краса гуляет без охраны,
ты мой последний друг с дождями не спеши.
Я за окном в тепле зализываю раны,
забытой всеми, вдруг, измученной души.
Что б я был без тебя,
окрылённой и нежной?
Только удаль без края
да силы размах…
Ты меня в этот мир
из пучины кромешной
Принесла на своих
терпеливых крылах.
Подарила в друзья
соловьёв и туманы,
Научила жалеть
то, что горько болит.
И покуда я жив,
для меня неустанно,
Как совет и любовь,
твоё сердце горит.
Ты мне песня в пути,
что упасть не давала
На пиру и в страду,
на жестокой войне.
Где маячил предел,
и меня не хватало,
Мы с тобой всякий раз
управлялись вполне.
Ах, как время спешит,
промедлений не зная,
И ложится морщин
за чертою черта.
Это грустно, но ты
не печалься, родная,
Для меня неизбывна
твоя красота.
Я хочу, никакой
не сдаваясь обиде,
Ликованьем встречать
свет родимых очей,
И смотреть на тебя,
и вовек не увидеть
Беззащитно горючей
слезинки твоей.
Жил да был один художник, жизнерадостный вначале,
Да с годами потускнели и веселие, и прыть,
Но зато он научился разговаривать с вещами,
Так что даже старый зонтик он умел разговорить.
Он берет его с собою и гуляет по аллеям
Исторического парка от калитки до пруда,
И беседует о жизни, наблюдая, как алеет
Утонувшая в закате невысокая гряда.
Растопыривает зонтик, если брызнули осадки,
И легко отодвигает надвигающийся фронт,
И тогда-то проявляет потаенные повадки,
И бубнит над головою распоясавшийся зонт:
Где он был и что он видел, как дела и настроенье -
Подвывает помаленьку, непогодою гоним.
Отличается, однако, небывалым самомненьем -
Он в ответе за здоровье тех, кто пользуется им!
Или вот еще картина: наш художник у камина
И просвечивает красным сухощавая ладонь.
Для него во всех аптеках нет полезней витамина,
Чем мерцающие угли да пылающий огонь.
Он беседует с камином и с поленьями толкует
О сегодняшней печали и бессмысленном былом,
И огонь на то вздыхает, и на вазочке бликует,
И напитывает вечер ароматом и теплом.
А приталенная ваза из китайского фарфора,
Нестареющий ребенок, озорная травести,
Замечательный напарник для большого разговора -
Словно ракушка, бормочет, если к уху поднести.
И беседует художник среди бликов, среди пятен
С образцами интерьера в оглушительной тиши.
Он, конечно, не лунатик, не напился и не спятил.
Просто, умерли родные.
Не осталось
Ни души.
Ехал барин чистым полем, разудалый молодец.
Вёз товар на резвой тройке, первой гильдии купец.
Увидал девчонку в поле, от красы он стал не свой.
Забирай коней, богатства, только стань моей женой.
На коленях перед нею, землю в клятве целовал,
И на пальчик златый перстень с бриллиантом даровал.
Но девчонка не склонилась и любовь свою храня,
Красным пламенем в калину обратилась у ручья.
ПР. Ах калина ты калина, жить осталась у ручья,
Ах калина ты калина, ты теперь уже ничья.
Разошлась молва по свету, красота страшней огня,
Красным пламенем калина зажигаешь ты меня.
Юный месяц на дорожку к ней приходит погостить,
И воды с лица девчонки свету белому не пить.
Над калиной с края бездны звёзды падают в полёт,
И влюблённые гадают как в любви им повезёт.
И подружки-хохотушки в хоровод не позовут,
А вокруг кустов калины одуванчики цветут.
С нерастраченной любовью в тишине своих ветвей,
Приютила для ночлега двух влюблённых лебедей.
ПР. Ах калина, ты калина, жить осталась у ручья,
Ах калина, ты калина, ты теперь уже ничья.
Разошлась молва по свету, красота страшней огня,
Красным пламенем калина зажигаешь ты меня.
[] []
Мои песни на ЛЯ-МИНОРЕ.
Если ВЫ из далёкого города можете их заказать на радио волне " Добрые песни" Для друзей и близких. ( С уважением к читателю, афтар)
Встану утром,жарю я яишницу,
Сала чтоб побольше и с лучком.
В отпуске любимая Xи-xишница,
Опустел любимый Xоxмодром.
Ника с Пересмешкиной затюкали,
Абстинента попросили вон.
Где Боян играет ныне глюками,
На кого объявлен нынче гон?
Лезу в свою xату,ту,что с краю,я
Запираюсь навесным замком,
Я боюсь,xожу я невменяемым,
Вдруг меня покинет Xоxмодром?
Мы же люди,даже и не пешки мы,
Что же Вы,в ядрену душу мать...
Вы не уxодите,Пересмешкина,
Мне Вас будет сильно не xватать.
Не говори, чего не можешь знать,
Не измеряй других своим аршином, -
Пьянчужка эта – тоже чья-то мать,
Она поёт на рыночке блошином
Старушечьим дрожащим голоском,
Отчаянно мотив перевирая…
В замызганной кофтёнке, босиком, -
Она дошла практически до края,
До той черты, что отделяет нас
От бессловесной, безымянной твари.
…Но теплится на дне пьянющих глаз
Такая тяга к жизни! Лишь гербарий
Из старых писем тех, кого уж нет,
Из пожелтевшей кипы фотографий
Напоминает то, что много лет
Подпитывало старческие страхи -
Тот день, когда осталась вдруг одна,
Без мужа, без детей – в пустой квартире…
Она поёт… Насмешками пьяна.
Совсем одна в безумствующем мире.
- Алё, Борисыч. Это снова я. Узнал? А-а, меня хрен не узнаешь. А чего звоню-то, я про наклейки. Ну эти, здоровенные, с логотипом вашей газеты. Я вот придумал отличный маркетинговый ход, куда их наклеить. Да на почту мы наклеим. Но это же ерунда. Я лучше придумал.
Слушай, мы тут полгода назад хоронили одну нашу ветераншу. Жизнь у нее тяжелая была, и уходила тяжело. Вот стоим на кладбище, а народу уйма понашла. Вроде, простая почтальон, а сколько ее людей добром помнят! Ну вот стою я и думаю: вся жизнь человеческая – дорога. Родился – и в путь, идешь, идешь, бац – умер. А это снова дорога. И вот не могут у нас в районе эту дорогу, как следует, обеспечить. Представляешь, гробы и те приходится заказывать в соседнем районе. Ну, никто не почешется! И самое главное – нету духового оркестра.
Чего? Да я к наклейкам и иду, подожди. Ты послушай. Духового оркестра нету, а ведь в последний путь тоже надо проводить красиво. Почему же мы на рождение все так порядком устраиваем, а на смерть кое-как? И тут меня осенило! У меня же на почте есть своя столярка. Там можно гробы делать, и не надо будет за 70 верст кататься к соседям. Только вот как эти гробы по ведомости проводить? А! Да ты наше начальство не знаешь. Ну я и придумал формулировочку – «ящик почтовый, нестандартный».
Знаешь, дело пошло хорошо. Нет, я не хвастаюсь, такое дело, смерть, я же не наживаться хочу, я людям помочь. Они почувствовали, спасибо, говорят. И просят как-нибудь с копанием могил помочь. Я разузнал, ну точно, у них на кладбище даже экскаватора нету. Ну, купил я эм-тэшку с навесными орудиями. Ага, «Беларусь» такой синенький. Ну, начальству сказал, что снег счищать. Изумительно пошло. Люди довольны.
И, знаешь, что?.. Есть у меня теперь духовой оркестр! Единственный на три района. Есть, оркестр! И людей мы провожаем торжественно, как они того и заслуживают.
Так вот я чего с наклейками подумал. Я тут катафалк новый купил. А то районный вообще на свалку давно пора. Можно, я на него наклейки налеплю?
…Чего молчишь? Да ты не бойся. Тут ведь на кладбище я всех вместе собираю. Тут так торжественно теперь. Хорошо все делается. Люди приличные стоят. Это маркетинг такой. Последний путь и ваша «Время, вперед». Созвучно же. Вы про дорогу, там дорога… Чего молчишь?
- Не знаю, плакать мне или смеяться. Можно, Михаил Саныч, вам все можно…