Свой берет голубой, я надену сегодня,
но с хмельной головой не полезу в фонтан.
Собираемся мы, в этот день ежегодно,
чтоб за мирным столом, вспомнить Афганистан.
Кто-то вспомнит Баграм, кто-то высь Кандагара,
для меня же Саланг, стал навеки родным.
Обещаю одно – даже в пьяном угаре,
здесь из нас ни один, не желает войны.
Мы не станем орать: – Бей, громи десантура!
Подтверждая девиз, что никто кроме нас.
Мы узнали в боях, мудрость слов – пуля дура,
и поэтому мир ценим выше сейчас.
Здесь не вспомнит никто, об убитых душманах,
кто их, сколько несёт, у себя за спиной.
Не расскажет никто о полученных ранах,
всем понятно итак, каждый мечен войной.
Вспомним, мы пацанов, с кем делили патроны,
снова рюмки нальём, встав уже в полный рост.
По неписанным нашим, солдатским законам,
молча выпьем друзья: – Мужики, третий тост!
Я спою тебе негромко, ты услышишь,
как танцует летний дождь по скользкой крыше,
как дрожат, боясь сорваться с парапета,
слёзы-капли под лихим порывом ветра.
Пропою о том, что за туманом где-то
даль сияет изумрудно-сочным цветом,
и дугою мостик радужный согнётся,
а в проёме подмигнёт лукаво солнце.
Заплетёт лучи в пшеницы жёлтой косы,
и в глазах блеснут теплом от счастья росы.
В них полёт небесной дали отразится,
нежной трелью пропоёт желаний птица.
Улетит и растворится в белой стае,
и такое с нами, добрый друг, бывает…
Но не будем горевать о ней впустую!
Пропою негромко песню,
но другую…
***
Лёгкий весенний ветерок распахнул окно комнаты. Сквозняком открыло дверь, и с письменного стола полетели, словно птицы, размахивая крыльями-страницами, школьные тетрадки.
«Боже мой, какой сквозняк! Санька, быстрее закрывай окно, чего смотришь!» - в дверном проёме появилась мама с кухонным полотенцем в руках.
«Что это за бардак у тебя в комнате? Ну-ка, быстро всё убрал! Сейчас придёт с работы отец, увидит беспорядок, не обрадуешься!»
Санька – семилетний мальчишка. Первый год учёбы в школе ему дался нелегко. Читать он научился рано. Помог дед, который играл с ним в буквы-попрыгушки с помощью обычной газеты. Дед давал Саньке задание: среди скопления букв найти и закрасить фломастером заданную. Со временем задания усложнялись: нужно было найти слоги. Санька с радостью выполнял задания деда. Ведь после игры «в буквы» он получал в подарок целый рубль!
Если чтение Санька освоил быстро, то с письмом не подружился. Ну не получались у него ровненькие палочки и крючочки. Танцующие буквы прыгали по линейкам тетрадки, невзирая на строгие границы. Письмо стало для мальчишки сущим наказанием. Учительница в школе называла его лодырем, мама то и дело в наказание усаживала за стол и заставляла писать. Но больше всего Санька боялся отца, который большую часть времени проводил на работе. Но, приходя домой, считал своим долгом повоспитывать поганца. Так отец называл Саньку. Мальчишка привык к такому обращению, и не обижался. Но если отец приходил домой пьяным, Саньку охватывал животный страх. Ему хотелось забиться в самый дальний угол комнаты, сделаться невидимкой, чтобы о нём просто забыли.
Единственным существом, которое понимало и принимало Саньку таким, какой он есть, был кот Тимка. Когда-то его, ещё совсем маленьким котёнком, принёс дед в подарок Саньке ко дню рождения. Мальчик был счастлив такому подарку, несмотря на недовольное ворчание мамы: «Ну и зачем нам этот облезлый? Он и гадить где попало будет, и мебель царапать…»
В прихожей послышалась возня. Что-то с грохотом рухнуло на пол. Санька услышал причитание матери: «Серёж, ну сколько можно! Сил моих больше нет! Ну когда этот кошмар закончится! Не надо! Не ходи к нему! Сделаешь пацана неврастеником!»
«Отстань! Иди грей ужин, а я у поганца уроки гляну!» - прохрипел в ответ отец, и двинулся в сторону детской.
Дверь широко распахнулась, на пороге стоял отец, подперев плечом дверной косяк.
«Здорово, пацан! Ну, давай, показывай, чему тебя там, в школе, учат!» - с ухмылкой произнёс он.
Санька врос в стул, боясь пошевельнуться, и продолжал неровным почерком выводить слова.
Отец наклонился над сидящим мальчишкой, и, дыхнув перегаром, вслух прочёл написанное: «Дя-дя Ва-ся жи-вёт в Ка-лу-ге. Го-род Ка-лу-га сто-ит на ре-ке О-ке.»
«Вот, блин, сколько тебя учить можно, поганец! Это не я пьяный, это буквы твои с похмелья!» - с ухмылкой проговорил он.
Саньку затрясло от волнения.
«Да ты на трясись, а давай эти предложения переписывай!» - отец рванул листок из тетрадки, скомкал, и бросил на пол. Из-под дивана выскочил Тимка, и давай лапками футболить клочок бумаги.
«Развели тут зоопарк!» - злобно выпалил отец, и, словно мячик, пнул кота. Тимка, взвизгнув, исчез в тени под диваном.
Из глаз Саньки сами собой полились слёзы. Он продолжал писать, но строчки расплывались, а буквы получались ещё более кривые, чем раньше.
«Ах ты поганец чёртов! Ещё сопли распустил, как баба! Что из тебя вырастет! Безрукий олух! Тебе же было сказано писать ровно!» - отвесив крепкий подзатыльник Саньке, отец шаткой походкой направился к выходу – «Сиди и рисуй буквы, говнюк! Утром проверю! И не дай Бог…»
Дверь захлопнулась. Санька ещё долго сидел, замерев в позе зародыша. Тем временем, за окном совсем потемнело. Фонари застыли по стойке смиренно, освещая прогуливающихся людей. Они шли мимо… Шли, не торопясь, по домам, где в окошках загорался тёплый свет, где за чашкой ароматного чая велись долгие разговоры о жизни…
«Мне этот бой не забыть нипочём
Смертью пропитан воздух
А с небосклона бесшумным дождём
Падали звезды.» В.В.С.
***
Могли без причины смеяться, кричать от оргазма.
Соседи ворчали: «Неймётся убогим за стенкой…»
А после фонтаном, со сдержанной долей сарказма,
Признания сыпались манной с индиго оттенком.
Потом из-за мелочи били посуду с душою,
И брани цикады настойчиво рвали на части…
Уставшая сила, блеснув запоздалой слезою,
В пшеничной охапке терялась, хмелея от счастья.
И звёзды в глазах загорались, потом угасали,
Когда сны промозгло вещали о скорой разлуке.
Вновь страхи росли, угнетали, шипя голосами.
А сердце, дрожа, отбивало ударные звуки.
«Работа… Мужская работа… Пошло бы всё к чёрту!» -
Кричит подсознание.
Вслух: «Буду ждать… Возвращайся.»
Пунктир мыслеформ затуманенных вмиг перечёркнут
Касанием голоса сердца в районе запястья.
......
За ширму (в осеннюю стынь) убежали рассветы.
Весной, как обычно, банально цветёт белым вишня.
Но звёздам на небе, конечно, неведомо это.
Там, в омуте цвета индиго, слепое затишье…
Вчера…
Семь чаек на волне,
стихи в «провинции у моря».
«Куриный бог? В подарок? Мне?
Спасибо, брат из Лукоморья».
«Бросай курить, ядрена мать!».
«Ну, всё – последняя затяжка.
Пошли вдоль берега гулять,
зови-ка наших. Слышишь, Сашка?»
Сегодня.
Затрещал хрусталь.
Надеюсь, всё у вас в порядке?
А мне приснился фестиваль,
ребята, летняя площадка,
бой поэтических команд…
Что? Ненавидишь «эту Рашку»?
А я – фашист и оккупант?
Ты в это веришь? Сашка, Сашка…
А завтра – царствие пустот,
и всюду – власти, власти, власти…
А вечер… ну, почти, как тот:
в руке - Куриный бог на счастье,
и вновь – «Бросай… ядрена мать».
«Ну, всё – последняя затяжка»…
Вот только чаек не видать,
и ты в меня стреляешь, Сашка…
Ты ушла, и теперь
Кто-то грудь твою нежно ласкает,
Так когда-то и я
Этой спелой касался груди,
А сейчас лишь шепчу -
Мне тебя, так тебя не хватает!
Этот шёпот услышь,
И, пожалуйста, снова приди!
Мы забудем с тобой
Все когда-то кольнувшие фразы,
Неуместные шутки,
И горечь от давних измен,
Только знаю, уже
Мне тебя не коснуться ни разу,
И уже не попасть
В восхитительных глаз твоих плен.
Долго тянутся дни,
Ночи просто теперь бесконечны,
Думы все о тебе,
Теми думами выжжен до тла,
Ты осталась со мной
Ты осталась со мною навечно,
Но тебя не коснуться,
Ты просто к другому ушла.
Как летит время! Завтра начинается для меня 40-й учебный год; юбилей в некотором роде. Раньше в этот праздник был рад, горд, счастлив. Сегодня всё больше грусти, растерянности и пустоты. Мне стыдно за то, что происходит в образовании в последнее десятилетие. Поэтому и стихотворение получилось не особенно смешным. Извините. С праздником, коллеги!
Прилежно науки я грыз,
И всё-таки темы не пройдены:
С чего начинается Родина...
С чего начинается жизнь.
Поставьте мне двойку в дневник.
Да с минусом! Я не в претензии.
Быть может, осилит на пенсии
Науку плохой ученик.
О Родине умники врут,
Но знаю про жизнь в самой малости:
С урока всегда начинается
Отмеренный жизненный путь!
Карман мой учительский пуст,
Но роль не по мне - "Кушать подано!"
С того начинается Родина,
С чего начинается грусть.
В укрытой прохладой тумана седой стране,
забылись, под крики ласкающих небо чаек.
Там сладость и горечь прощания наравне,
и звон пустоты одиночества участь венчает.
Кричи – не кричи, неизбежность предрешена,
закроется дверь и душа заскулит от боли.
В плену замурованных стен я усну одна…
Лишь где-то мелодия с облачных льёт колоколен.
Тревожная дрожь напророчит нелёгкий путь,
и всё, что имею – тотчас, не страшась, на карту.
На миг успокоить – в итоге на жизнь обмануть
задолго до нас зарождённую горечи карму.
Качается маятник прошлого на часах,
программой, заложенной во временном пространстве,
серебряной нитью в распущенных волосах,
тоску предвещая с обычным для нас постоянством.
На завтрак завареной терпкости аромат
загонит в тупик белокрылых мечтаний стаю.
«Что там пролетело?» - себе говорю невпопад. –
«Недели разлуки. Здесь часто они пролетают…»
Может ангелов нет. И не стоит сей темы касаться,
и грустить ни чему, вспоминая с тоской о былом.
Но тогда, почему неохота порой просыпаться,
если снится тебе, что укрыл тебя кто-то крылом.
Бесполезно искать, вороша груду прожитой пыли,
где, скорее всего, мы навряд ли отыщем ответ.
Мы не помним о них, а они нас безмолвно хранили
и, прощаясь навеки, смотрели нам с горечью вслед.
Мы же мчались вперёд, мы стремились всё выше и дальше.
Мы хотели расстаться с нам дареным в детстве теплом.
Мы завязли в распутице дел бесполезных и фальши.
Так чего же теперь безвозвратно грустить о былом?
Не под тяжестью мраморных
памятных плит,−
Под раскидистой вербой
отец мой лежит.
Не стоит караул,
не чеканят слова,−
Задушевно и бережно
шепчет листва.
Чтобы легок был сон
и покою был рад
Той великой войны
неприметный солдат.
От родной стороны
и до вражеских гнезд
Он немыслимый груз
на себе перенес.
Умирали, споткнувшись,
чужие отцы,−
Моему на помин
оставались рубцы.
И живым, наконец,
отпустила война,
Но кого насовсем
отпускала она?
До последнего дня
вызывали на бой
И телесный недуг,
и душевная боль.
И терзала тревога,
чтоб та же беда
Не настигла меня
никогда-никогда…
Июнь... Крепка броня союзной плоти,
Но подлость - это имидж палача...
Язык гортанный Шиллера и Гёте
В славянских селах утром прозвучал...
И сотни тысяч сапогов из кожи
Ступили, грохоча в соседский сад...
Июнь... Вандалов дух внезапно ожил,
Как будто двери распахнули в ад...
Горит земля, вовсю пылают хаты,
От гула взрывов смолкли соловьи...
Там умирая первые солдаты,
Шепча хрипели: "Где же вы, свои???"
Июнь... Двадцать второе... Черной силой
На Родину набросилась война...
Стоим, грустя над братскою могилой,
С цветами и не знаем имена
Всех тех, кто в первый день военный действий,
Погиб, границы бороня от зла...
Как жаль, что до сих пор фашизма плесень
Растет в башке у тех, кого спасла
От рабства Русь Советская однажды...
Потери наши - траур на года...
Для памяти гражданской очень важен
Июньский этот день... Одна беда
Объединила всех славян повсюду...
Четыре года до Победы путь...
Я лично скорбный день сей не забуду
И ты, читатель, тоже не забудь...
Миссис Хадсон другой быть не может,
Очень шла ей роль милой старушки!
Ясно Ватсону, с Холмсом, доложит: -
"Лейстрейд к вам, господа, как из пушки!"
Юморная в картине "Подкидыш" -
"Бабка только водички хлебнула,
И какая-то сволочь (ты видишь?)
Моментально рояль умыкнула!"
А ещё роль премудрой Тартиллы -
Яркий образ! Какой добрый взгляд,
А чарующий голос: - "Всё было...", -
Рина пела, — "Лет триста назад!"
Тихим вечером, в лодке Харона,
И отправилась в путь, по волнам,
Свет покинула Рина Зелёная...
Так, в День Смеха, ушла к небесам!
Крик души: — "Не считайте великой,
А всегда вспоминайте… с улыбкой!"
Под флагом Бандеры со свастикой в сердце
Идут по УкрАине бравые "перцы"
За ними Европа, и НАТО поддержит
Застрелят любого, любого зарежут.
Их главный конечно отпетый шизоид,
Младенца на штык ничего им не стоит,
В глазах пустота, им хочется крови
И дьявол давно эти души присвоил.
Идут на восток, как их предки когда-то,
Так хочется крикнуть, постойте! ребята!
История вам не простит такового
И люди осудят, осудят сурово.
Но все же я искренне верю в Победу,
За ту, что погибли в войне наши деды,
Обидно за то только, братья славяне,
Помочь, пока, можем мы только словами.
Я уехал из Донецкой области 20 лет назад, отец умер там, а мать,
слава богу, я успел забрать к себе, но в Донецкой, Луганской
и Одесской областях остались еще родственники и друзья,
и я не представляю, как сейчас им помочь.
Больничные стены не так уж бездушны,
Но им, напитавшимся страхом и болью,
На смерти охоту взирать равнодушно
Осталось. А что? Не поможешь. Так нужно.
Здесь солнца не много. И скупо с любовью.
Малыш. Чуть за годик. И все безнадежно.
Пять раз умирал, но не принят той новью.
Пять раз возвращался - мучительно, сложно,
И стены белели: ну разве возможно -
Улыбка как солнце, и смотрит с любовью.
С рождения так: не жилец и сиротка,
Судьба пересыпана начерно солью.
И ласку уже узнает по походке,
Мир скуден вокруг, но ему все в охотку -
И солнце, что греет ладошку с любовью.
Чудес не бывает. Шестой раз - последний.
Лишь воздух больничный прильнул к изголовью.
И маленький чистого неба наследник
Пошел по ему лишь заметному следу.
Улыбка как солнце, и смотрит с любовью.
Спросите отцов и узнайте от дедов
О тяжких потерях прошедшей войны.
Какою ценой им досталась Победа,
На сколько смертей соглашались они.
… И лишь иногда в одинокой печали
Припомнит солдат годы трудных времен,
Когда под огнём вражьим гордо вставали,
Клялись у простреленных алых знамён.
Как мужество вместе с великой отвагой
Хранили солдата от сотни смертей,
Какою дорога была до рейхстага,
И как прорывались упорно по ней.
Как близких друзей хоронили угрюмо
И, сжав кулаки, шли упрямо вперёд,
И, как лишь о доме мгновенно подумав,
Солдат падал грудью на ДЗОТ…
Как матери младших на фронт провожали,
Как вынес блокаду в огне Ленинград,
Где, падая с голоду, насмерть стояли,
Лишь только бы выжить – без всяких наград.
И выжили! Встали! Дошли до Берлина!
Свершили Победу назло всем смертям!
Досталась сердцам только память полынна,
Да горькие слёзы седым матерям…
... Спросите отцов и узнайте от дедов
Об ужасах зверских проклятой войны.
Какою ценой им досталась Победа,
На сколько смертей шли бесстрашно они.
Когда я был годами мал,
Ну и, конечно, ростом,
Людей, я помню, различал
Как маленьких и взрослых.
А возмужав, и вывод сей
Мне помнится не меньше,
Делил уверенно людей
Я на мужчин и женщин.
На склоне лет иначе я
Выстраиваю пары,
Людей вокруг себя деля
На молодых и старых.
я по складам читаю тишину.
передо мной молчания страницы,
и глаз окна не прячет под ресницы
зрачок Луны.
к летящему зерну
луч фонаря приклеивает грусть.
улегся шум озябшего трамвая.
я по складам безмолвие читаю…
и выучить не в силах наизусть.