О, Боже, окунулся снова в детство,
Где кекс, зоилы, дамы в мини-юбках
И Примо "осуждает" моё бегство...
И жизнь стирает рифму словно губка.
А Ф Эдуард каков? Падлюка, гад в ударе.
Смешит жену мою, меня и попугая...
В каком-то сумасшедшем все угаре
Смеются суки даже не моргая.
Перекрестился. Да простит их Юля.
Я их пойму. Поймёт и Бог.. Наверно.
И жду я мира первого июля.
А зараз выбачайтэ... Как-то скверно.
У прибрежной у кромки днепровой,
Где волна оставляет свой след,
В память той легендарной стрелковой*
На граните застыл монумент.
Как живые они, эти трое
Из таких же геройских бойцов,
Что октябрьской ненастной порою
Смело глянули смерти в лицо.
Ненасытною братской могилой
Стал Славутич тогда для одних,
Чтоб другие смогли вражью силу
Вскоре с улиц смести городских.
Как здесь глохли и горло срывали,
Как свинцовый накатывал груз,
Кто не видел,− опишет едва ли,
Я и сам описать не берусь.
Но я знаю, и Бог мне свидетель,−
В мире всё происходит не зря,
И у вечности – лучшие дети,
Кто погибнет за други своя.
Кто спасал их, себя не жалея,
Сил последних и жизней самих…
Пусть же сердце забьётся сильнее
Возле бронзовых этих троих!
И они, ничего, что в металле,
И услышат сердца, и поймут,
Что в сумятице дней не пропали
Ратный подвиг и скорбный их труд.
Ну а мы – настоящие люди,
Коль храним нашу славу и честь.
Значит, счастье про нас не забудет
И спасённому городу – цвесть!
*152-я стрелковая дивизия, в 1943 году освобождавшая Днепропетровск.
Говорят, коль не врут,
Что, надежды на счастье лелея
И пытаясь призвать
К себе новую светлую жизнь,
Надо прошлого груз
Снять с души, ни о чём не жалея,
Всё отжившее вместе собрать
И легко отпустить.
Отпускаю мечты.
Провожу их обратно к порогу:
"Вы зачем мне одной?
В вас - ни толку, ни проку теперь."
Им спасибо скажу,
Помашу им рукой на дорогу
И тихонько за ними прикрою
Заветную дверь.
Отпускаю печаль
Вслед за горем и чёрной тоскою:
"Уходите совсем.
Не забудьте беду захватить."
Я для них навсегда
Свою дверь поплотнее закрою
И повешу фонарь для надежд,
Чтоб не сбились с пути.
Отпускаю любовь.
Пусть летит, перелётная птица.
Вдруг кому-то нужнее
Веселые трели её?
У меня всё равно
Нечем стало ей больше кормиться:
Крошки в руку смету
И вдогонку ей кину в окно.
Отпускаю себя -
Заунывную, тёмную, злую:
"Ни дышать, ни любить
Мне с тобой - невозможно. Никак."
Постараюсь опять
Я припомнить былую, шальную
И счастливую в любящих
Добрых и сильных руках.
Буду ждать: где-то жизнь
Моя новая, светлая бродит.
И, надеюсь, я снова
Не буду у счастья в долгу.
......
Отпустила б тебя....
Только ты всё никак не уходишь.
Как живой, всё сидишь у окна...
Смотришь вдаль...
И прогнать не могу...
Все катится на нас среди туманных далей
Навстречу монотонно дорога не своя.
Но так же и сейчас, как было и вначале,
Мы ищем где приткнуться на гранях бытия.
Унылые ветра встречают без привета,
А белый снег судьбы ложится сквозь года.
Сгорает идеал короткой вспышкой света
И скоро весь запас иссякнет навсегда.
Уходит в путь корабль, где кончились билеты.
В туман пустых надежд скрывается корма.
Откатная волна уже не даст ответа,
А зло на берегу откроет терема.
И холодом опять накроет бренность быта.
Затеряна в морях пропавшая любовь.
Все прошлое в архив, а прошлое забыто,
Но тихая печаль в душе скребется вновь.
Пожаром горят на кустарнике листья, алея.
Приглушенно слышен далекий клаксонный гудок.
Мужчина неспешно идет по осенней аллее,
И тянется следом за ним сигареты дымок...
Широкие плечи, расстегнутый ворот рубашки,
Спортивен, побрит, с непокрытой седой головой.
По виду не скажешь, что груз одиночества тяжкий
Ему предназначен - нести - равнодушной судьбой.
Возможно, грустит о погибшей нелепо супруге,
И память об этом залить нереально вином.
А может - о славном, надежном и искреннем друге,
Что также теперь обретается в мире ином...
Возможно, грустит он о детях взрослеющих; либо
Опять вспоминаются лица ушедших друзей.
А может - о том, как незапросто делать свой выбор
Ему приходилось из множества разных стезей.
Наверное, он отдыхает душой в этом парке,
Быть может вполне - захотелось побыть одному.
А может - мечтает о личном событии ярком.
Возможно... Я очень прошу - не мешайте ему.
Очередь в облака...
Друг мой пришёл из армии
«Грузом двухсотым»...
Кладбище... Холмик земли... Берет...
Это ли не тоска?! Есть ли сюжет печальнее,
чем погибать от пуль в двадцать неполных лет?!
Очередь в облака...
Женское общежитие...
Песни орём Высоцкого, пьяные «в ураган»...
«Козочка» от ментов на Ижаке-Юпитере...
Ирка с Надюхой... Проводы...
Узбекистан –Афган...
Очередь в облака...
Толку с неё теперь уже?!
Разве что Богу - в задницу! Только ведь не достать...
Гладит беретку мать...
Ласково гладит, бережно...
Лишь бы не зареветь!..
Лишь не завыть бы...
****ь...
Похоронив весною деда
Старуха стала непоседой.
Сварливой очень и жестокой
От жизни, видно, одинокой.
Соседей матом обложив
Пыталась сбросить негатив.
Не получилось... Летом вдруг
Пошла войной на гадких мух!
Хлопушкой чинно вооружась,
Она выплескивала страсть!
И била, выходя из стресса,
Мух со спортивным интересом.
Хлопки налево и направо.
Повеселела, бабка. Браво!
Но лето теплое промчалось
И мух с морозами не стало.
Вот и замкнулся черный круг -
Нет больше в доме вредных мух!
Старуха счастлива вполне.,
Пусть в непривычной тишине.
Но жить в таком пассивном духе
Совсем несвойственно старухе.
С хлопушкой ходит взад-вперед...
Ну, кто несчастную поймет?!
Ее воинственный настрой
Сменился жуткою тоской.
В хандре старуха день., другой...
Нет больше силы никакой!
И, вдруг, под утро над подушкой
Пискляво зажужжала мушка.
Но где тяжелая хлопушка?!
(Спросонья бабке невдомек,
Что в мухе жизни огонек!)
Нашла хлопушку.., замахнулась...
Вдруг бабка, будто бы, проснулась:
-Какого кляпа дуре старой
Казнь учинять над мухой малой?!
А не поладить ли нам с ней -
Вдвоем, куда жить веселей?!
Обмякла вскорости старуха.
И, взяв в ладонь немного пуха,
В коробку спичечную тыча
Усохшим пальцем, муху кличет.
И, пискнув, та отозвалась -
Кроватка, видно, удалась!
Все для нее., для милой мухи
От незадачливой старухи.
Готов на печке уголок,
Где в паутине потолок.
А пробка водочной бутылки
Как раз сгодится для поилки.
Совсем другая жизнь пошла.
Старуха снова весела!
И, бормочА под нос негромко,
Хлопочет с мухой, как с ребенком.
И муха, в толк взять не могу,
Все понимает - что к чему!
На печке с бабкою за чаем
На ласки лаской отвечает.
Жужжит у старой под рукой...
И на душе такой покой!
Виртуальная дама
......не печет пироги,
И в глаза вы ее
......никогда не видали.
Виртуальная дама
.....вам пудрит мозги,
Да и вы без нее
......пропадете едва ли.
Виртуальную даму
......нельзя целовать,
Хоть напишет в письме
......и "люблю" и "целую".
А когда она вам
......перестанет писать,
Вы, чуть-чуть погрустив,
...... заведете другую.
Мы с папой, накупавшись в речке и наевшись печеной картошки из костра, лежим в стогу сена, на самой верхушке. Изумительное оранжевое закатное солнце ослепительно бьет в глаза. Мягкие фиолетовые облака собираются у горизонта.
"Давай спать, доча," - папочка широко зевает и через две секунды храпит громко и молодо. Я смотрю на него,чуть отодвинувшись, и любуюсь им: его пушистыми ресницами, четко очерченными скулами, русыми кудрями. Нюхаю папино смуглое плечо и улыбаюсь от любви и счастья.
Но папа спит, а я - нет.
Я чувствую вселенское одиночество и страх. "Пап! - трясу я отца за плечо, - я не хочу спать! Спой мне песню про тайгу!"
Папа тут же просыпается. Папа не может мне отказать.
-Завтра снова в дорогу...
Путь нелегкий с утра... -запевает папа красивейшим тенором: не тихим и не громким, а таким,каким надо. Он поет мне, 4-х летней дочери, старательно и убедительно, без халтуры.
-Хорошо хоть немного
Посидеть у костра....
(Я по профессии музыкант: скрипачка и певица. Я этого не хотела, но так получилось: обучение на скрипке стоило примерно в 10 раз дешевле обучения на фортепиано. Теперь я понимаю: если бы моего папу, воспитанника ворошиловградского детдома, в свое время учили музыке, он был бы не просто хорошим, а великим музыкантом. Аккордеонистом ли, балалаечником, пианистом - не суть важно. Папа был очень музыкален и очень талантлив.
Когда они с мамой в 1967 году купили пианино, папа все выходные напролет подбирал фрагменты из классических произведений: из "Щелкунчика", из "Лебединого озера", из первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Подбирал двумя руками на слух, не зная ни одной ноты.)
-Но волной, набегая,
Тронул вальс берега:
А вокруг голубая,
Голубая тайга....
Я клянусь, что испытывала настоящий восторг, видя высокие изумрудные сосны из папиной песни, синие волны, набегающие на берег - я слышала все гармонии, все модуляции в божественном папином пении, в чудесной музыке, разливающейся над полем.
-Доча, ну давай спать, - умолял папа, - уже поздно, десять часов все-таки....
-Нет, ты допой до темноты, а потом спи!- возражала я, и папа, окончательно проснувшись, выводил дальше:
-Наши встречи не часты
На таежной тропе,
Мы за трудное счастье
Благодарны судьбе....
И поляна лесная
нам с тобой дорога...
(тут у меня начинало щипать в носу от слез)
А вокруг голубая,
Голубая тайга-а-а-а....
Папа еле допевал куплет и начинал редко и ровно дышать. Но я тормошила его: "Не спи! Мне страшно! В сене кто-то стрекочет и хрустит! Оно меня укусит!"
Бедный папа вздрагивал, тут же открывал глаза: "Ну хорошо. Спою я тебе еще одну замечательную песню." И заводил:
"Темная ночь...
Только пули свистят по степи....
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают...."
Я настораживалась,замирая. Слушала песню, стараясь не упустить ни звука.
"Темная ночь... ты,любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком
Ты слезу утираешь..."
На этих строках я начинала горько рыдать. До сих пор помню, как жалко было мне героев этой песни - я, 4-летняя, рыдала в голос, пугая папу и мошкару в сене.
"Ну чего ты плачешь? - просветленно спрашивал папа, - ну ты же не дослушала до конца песню, а плачешь!"
"Пой!" - давясь слезами, приказывала я.
"Смерть не страшна! - воодушевленно пел папа, - с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь -
Надо мною она кружится ( тут я снова заливалась слезами)
.... Ты меня ждешь,
И у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю - со мной
Ничего не случится..."
В конце песни я рыдала так, что меня не могли остановить папины доводы о том, что "смерть не страшна", что с бойцом "ничего не случится", что "все у них будет хорошо".
"И с ребеночком в кроватке ничего не случилось?" - не успокаивалась я.
"Конечно, ничего не случилось, - убеждал меня папа, - он уже вырос давно, ребеночек тот."
"Сколько ему лет?" - судорожно всхлипывала я, засыпая на родном папином плече.
"Ребеночку-то? - уточнял папа, - ну, лет двадцать есть, наверное... Точно, двадцать исполнилось на днях", - убеждал меня папа, гладя широкой теплой ладонью мое залитое слезами личико и осторожно дуя на мои горячие щеки.
* * *
Но папа знакомил меня не только с репертуаром Юрия Гуляева и гениального Марка Бернеса. Как-то раз он, понадеявшись на мою несмышленость, спел мне (один-единственный раз!) песню на родном украинском языке про "Дрибный дощь".
Спел и забыл, всего и делов.
В августе мы вернулись в Москву. Мои молодые родители собрали гостей в честь 10-летней годовщины свадьбы (родители расписались в 55-м, папа ушел подводником в армию на 5 лет, я родилась в 60-м) и в конце прекрасного вечера попросили меня что-нибудь спеть.
Я влезла на табуретку и , подбоченясь, задорно заголосила:
"И шумыть, и гудэ
Дрибный дощщик идэ,
А хто ж мэнэ, молодую,
Тай до дому провэдэ?
А повив нэ до дому,
А повив у солому:
(Тут гости разом замолчали)
Я изобразила на табуретке что-то вроде чечетки и радостно прокричала:
-А солома нэ полова -
Дивке шо-то наколола!!!
Что творилось с гостями - не передать словами. Я не могла понять, хорошо я спела или плохо. Я не могла понять, почему так рассердилась мама. И почему растерялся папа.
Мои родители при мне никогда не ссорились. Но два дня после того торжества все-таки не разговаривали.
* * *
Мамы нет на этом свете уже 12 лет. Папа живет - вернее, доживает, - свою жизнь в одиночестве, и мне его ужасно жалко. Нет, мы его, конечно, не бросили, но жизнь его после смерти мамы рассыпалась, как карточный домик, и никакие внуки (их у него 4), никакие правнуки (у него одна правнучка 6 лет) не могут заменить ему одну-единственную женщину, с которой он прожил ровно 45 лет.
"Что так сердце, что так сердце растревожено?
Словно ветром тронуло струну.
О любви немало песен сложено" (с)*,
Только их поют не так, как в старину.
- - -
Где ж признания подругам под гитару и гармонь?
Где смущенные улыбки из распахнутых окон?
Где ночные серенады средь сиреневых гирлянд?
И давно в шкафу пылится старый дедовский баян.
А я вновь его достану,
Пыль тряпицею смахну.
Дед мой с этим вот баяном
Через всю прошел войну.
А потом, по возвращеньи,
От родителей тайком
Бегал к бабушке моей он,
Пел ей песни под окном.
Та в румянец алый сразу,
"Прочь ступай!"-твердит ему.
Ну, а он ей:"Знай, отказа
От тебя я не приму!
Не уйду я, хоть ты тресни!
Без тебя мне свет не мил!"
И своей душевной песней
Сердце ей разбередил.
Как баян играл на свадьбе!
Чуть не лопнули меха!
Молодой невесты ради
Пелись песни жениха.
С той поры прошло немало
Лютых зим и жарких лет.
Вот и бабушки не стало.
Вслед за ней ушел и дед...
И баян осиротелый
Век остался доживать.
А ведь раньше было дело,
Дед учил меня играть.
Пробегут по кнопкам пальцы,
Вспомню молодость свою,
И душевные романсы,
Как и прежде, запою.
А еще спою частушки,
Как в былые времена.
И курносая старушка
Улыбнется из окна.
Ей ведь, как бальзам на раны,
Как лекарство для души,
Звуки старого баяна
В этой утренней тиши...
-
*использован фрагмент песни "Что так сердце растревожено" на стихи М.Матусовского
Ах, батя, я по жизни заблудился, я так давно душой не отдыхал, куда бы проще, если б не родился, не пил, не ел, в колодцы не плевал. Когда бы знать, что это так надолго, что больно бьют, и лишь могила приз, ещё во чреве одиноким волком, я б пуповину лично перегрыз.
Ты сам-то как, в своих селеньях горних, тоска по нам забытым не гнетёт? Ты там, в тепле, среди доктрин бесспорных, а здесь как раньше, кто кого нагнёт. Андрюха как, небось, бухает часто, так дай леща, ну что ж он за балда? А если там он тоже склеит ласты, помрёт дурак, а дальше-то куда?
Привет меньшому, Димке – хулигану, пусть поднажмёт на пресс, как я просил. Скажи, не злюсь, за ту былую рану, когда он в хлам от жизни закосил.
Ты там держись, ты сильный батя, знаю, на передряги и болячки плюй. Ну, вот и всё, письмо своё кончаю, до встречи пап, и это…не горюй.
Почитал Вознесенского. Меж шедевров хватает рытвин.
Решил и сам написать в таком же ломаном ритме.
Шедевров не обещаю. Это занятие не простое.
С ритмом проще: ломать - не строить!
А если рытвины выстроить в череду, то выйдет траншея
Или ров заградительный возле замка Кощея.
Замок этот у нечисти – вроде военного штаба.
А ров ли, траншея - дело пропорций или масштаба.
Дефекты смысла в фортификации играют особую роль -
Это уже не рытвины, это ямы иного порядка.
Поэзия – просто игра в слова. Но жизнь не бывает игрой.
Равна ли жизни поэзия? Вот ведь загадка…
Вознесенского дрючили за формализм. И поделом! -
Натворил безобразий в поэзии, как некто своим помелом!
Да еще и платок этот вечный, сомнительный, шейный…
А ему хоть бы хны. Гениальность – цветок не оранжерейный.
Что ж до нечисти, с ней у него что-то вроде альянса,
Что-то вроде того виртуозного скрипача – итальянца:
Звуки слов преломляются в Вечности и прилетают обратно.
И понимаешь, физически это не-ве-ро-ят-но!
Вот, я вижу его: он сегодня бронхитит натужно,
В переделкинском округе перемещаясь согбенно.
И кашлем его наполняется небо, как шарик воздушный…
Равна ли поэзии жизнь? Да, несомненно.