углы и ребра – это не для нас.
милее тот, что гладок и не груб.
мы гладим шар, уже в который раз
не ведая, что в нем ютится куб.
не видит света глянец плоскостей,
здесь синтез многогранности и тьмы.
и восемь растопыренных локтей
уперлись в лоск сферической тюрьмы.
в ней нет ни пуповины, ни пупа;
мы гладим шар… мы гладим круглый труп.
но, вдруг, однажды треснет скорлупа,
и с жаждой к жизни вылупится куб.
углам и ребрам – слава и почет,
ура! даешь кубический пиар!
но кто бы знал, что крепнет и растет
в утробе куба первозданный шар.
По данным статистики, девочек рождается меньше, чем мальчиков. Но среди взрослого населения преобладают женщины. Средняя продолжительность жизни у мужчин во всём мире ниже, чем у женщин.
Я попытался объяснить причину в стихотворной форме.
Подопытные кролики природы,
Мы на себя берём удар судьбы.
Мутируем, меняясь год от года,
И потому невзрачны и грубы.
Немногие из тех, что остаются,
Кого не съели, не загнали в гроб,
Сквозь тернии упорно к звёздам рвутся.
Вот результат слепых природных проб.
Всё лучшее, что мы за жизнь скопили,
Стремимся тотчас в женщину вложить
Здесь, не жалея крови и усилий,
Мы проявляем редкостную прыть.
А женщины идут вослед за нами,
Храня семейный ласковый очаг.
Они для нас – и цель, и приз, и знамя.
Так было, есть и вечно будет так!
Внесло, конечно, время коррективы.
Порою встретишь бабомужика
И поразишься: «Это что за диво?»
Или замрёшь в припадке столбняка.
А это диво матом вас покроет,
Не морщась, выпьет банку первача.
Увы, встречаешь в жизни и такое.
Но не кляни фортуну сгоряча.
Быть может, взяли женщину завидки
И вот, решив «сравняться» с мужиком,
Зауважала крепкие напитки.
Такой позволь – управится с полком.
Да, и мужик пошёл сегодня хилый.
Порой за бабу спрятаться спешит.
Куда ушли его былые силы?
Лежит и в ус не дует, сибарит.
Есть машинист, но есть и машинистка.
Есть трубочист, а «трубочистки» – нет.
Пусть не рыдают в голос феминистки:
Есть и для них на кое-что запрет.
“Suum cuique”, - древние учили,
Что означает: «Каждому своё».
Да, и сегодня этот тезис в силе.
А потому пора кончать нытьё!
Девочка с мечтою, восходящею
К звездам и далеким островам,
Видит в грезах принца настоящего
И себя бегущей по волнам.
Кажутся ей странными людьми
Те, кто не взбирается к вершинам
Искренней и подлинной любви,
Но возводит горы из рутины.
Только, будто ей наперекор,
Люди строят тверди этих гор,
Громоздятся в цепи их вершины,
Заслоняя парус бригантины.
Девушкой с походкою летящею
Стала наша девочка мечты
И мужчину ищет настоящего,
Чтоб красив, богат, и чтоб цветы…
Видеть ей не нравится мужчин,
Кто суровой жизнью оскотинен,
Слабость, бедность, водка, никотин,
Ею презираемы в мужчине.
Но все чаще грез девичьих крах
Подмечает дева в мужиках.
Если и богат, обычно слаб
До добра чужого и до баб.
Девушка взрослеет, и все чаще ей
Хочется не принцев и цветов
А мужчину пусть и не изящного,
Лишь бы был непьющий и здоров.
Пусть не блещет яркой красотой,
Пусть уж на висках его седины…
Главное, чтоб был с душой простой.
И за то он будет ей любимым…
Хоть я странен вам, но лишь теперь
Должен появиться перед ней
Не полковник пошлый иль корнет,
И не мачо бойкий, а поэт.
Превращу рутины цепь в руины,
Разобью на Марсе вешний сад,
И к окну причалив бригантину,
Приглашу ее под паруса.
И она, пусть спросит ненавязчиво:
«Где ты был?». А мой ответ простой:
«Ждал, когда ты станешь настоящею
Женщиной и сердцем, и душой".
Нас бросили туда закрыть прореху,
Хотя бы, кем-нибудь, замкнуть "котел".
Штрафбат - бригаде немцев- не помеха.
Сюда и двинут, мы без пушек - ноль.
Приманка просто... Что там маскировка,
Наш холмик в чистом поле, как нарыв.
И окруженных немцев группировка
На этот холм и ринется в прорыв.
В заградотряде двадцать пулеметов,
У нас - четыре, вот такой расклад.
Пойдут лавиной танки и пехота,
Ну что ж, мы встретим, нет пути назад.
Мне двадцать лет, я на войне полгода.
Как в "штрафники"? Об этом позже, брат.
Стоял сентябрь, отличная погода...
Кричат:" Связист, тебя зовет комбат!"
У входа в штаб бойцы заградотряда.
Небрежно сплюнув, захожу в блиндаж.
К чему "малиновые" здесь и что им надо?
Представился комбату, жду приказ.
"Мне связь нужна с соседним батальоном.
Два километра, если напрямик...
По полю минному...Молись, коли крещеный-
Саперов - просто нет, пойдешь без них!"
"Приказ понятен, я пойду, не струшу,
Но если подорвусь?"- "Пойдет другой!..
Ну, что стоишь?.. Не береди мне душу!
С тобой два автоматчика... Конвой."
Обвешавшись катушками, по склону,
Шел впереди, сухой травой шурша.
А сзади те, в малиновых погонах.
Держа на изготовку ПеПеШа.
А вот и мина, обозначил меткой,
Конвой остановился тоже, ждет.
Разлет осколков тридцать-сорок метров,
Если такая подо мной рванет.
"Эй, вертухаи, не дышите в спину!
Дистанцию держать, идти след в след!
Когда я, сдуру, наступлю на мину,
Вам уцелеть в трех метрах - шансов нет!"
Холодный пот течет между лопаток.
Четвертая катушка... Все! Дошел!..
Соединили на КП... Комбат с комбатом
Поговорили... Слышно хорошо...
"Ну, молодцы! Был, как глухой, без связи.
А как вы шли?" - "По полю, напрямик..."
"Как, без саперов? Там же мин, как грязи!"
"Да я, товарищ капитан, штрафник..."
Комбат смотрел с минуту, изучая,
"Да ты на орден наработал, старина".
Потом кивнул моим соглядотаям:
"Идите ужинать, вас встретит старшина."
...Он наливал мне спирт "на палец" в кружку,
Сам выпил только раз, и то, чуть-чуть:
"Тут за саперов так бы сняли "стружку"!...
Не сорок первый..! Да не злись, забудь!"
Нас отвезли в трехтонке с крытым кузовом.
Я раза три свалился с лавки вниз...
Орал "Катюшу"- пьяно и простужено,
Конвой терпел, не гавкнул мне :"Заткнись!"
...Фашисты на прорыв пошли южнее,
А там их ждали - просто, как родных!
Нам было слышно, как гремели батареи.
И я остался, еще раз - в живых...
Отмаявшись в штрафной еще неделю,
Как раз в те дни закончился мой срок,
Я прикрепил погоны на шинели,
И через пару дней нашел свой полк.
А тем конвойным дали "За отвагу"...
Я не в претензии, все живы, что еще?..
Это потом уже, когда мы брали Прагу,
Вот там мне руку оторвало по плечо...
Небо то с овчинку, то с полушку,
Осень на сносях, во всей красе.
Нам с тобою на одной подушке
не жевать любовных монпансье.
Не лепить из повести романов
без скандалов общих под харчо.
Мне дороже теплоты карманов,
слово под раздельный табачок.
В карточках оказий и болезней
дебет…ни прибавить, ни скостить,
Словно мы с тобой, в одном подъезде,
обучались Родину любить.
Человече, вдвое выше ростом,
чуть в похмелье, с нимбом на челе,
как тут ни крути, почти апостол,
мало их…осталось на земле.
Хоть не святы, по воде босыми,
сердце заводили с толкача.
Мало их…чтоб в душу прописными,
или о заглавном помолчать.
______
Ранимой,сильной,настоящей, Т.К.
***
эти встречи в снег и дождь
под предлогом «чтоб расстаться»
хризантемовая дрожь
побелевших тонких пальцев
кислый ломтик тишины
так изысканно болезнен
диск припудренной луны
аметистовой на срезе
и глаза полны мольбы
мы сгорим а не утонем
и по линии судьбы
скачут пульсом четки-пони
тихо теплится «вот-вот»
в уголках улыбки зыбкой
а на глянце черных вод
пляшут солнечные рыбки
Как жалок, скуп и мелок человек!
Он хуже средней по стране зарплаты...
Чего б не подвести часы на век?
Я уверяю - будут результаты!
Вернём плуги, как в прежние века,
Реформу, что с колен страну поднимет.
Авось, и тот проект броневика
Комиссия высокая не примет.
Даст бог - сорвётся план ломанья дров,
Не вспыхнет пламень лозунгов советских,
"Аврору" из отряда крейсеров
Царь передаст в состав рыболовецких.
Теперь пусть скажет кто-нибудь из Вас,
Кто счастлив стал всвязи с событьем этим.
Простите мне, но что такое час?
Так, баловство, простительное детям...
Убоги наши чаянья и мелки,
И жалок достижений наших ряд.
Мы сами в жизни переводим стрелки,
А стрелочник - по жизни вииноват...
Этот марш не исполняли всуе
Оркестранты нашего полка.
Но когда гремел он, торжествуя,−
Пробирала дрожь наверняка.
Для эмоций не хватало места,
Мы шагали, как в последний раз.
И жалели, так жалели, если
Было мало зрителей у нас.
Я давно обвыкся на «гражданке»
И напевы мирные пою.
Но звучит «Прощание славянки»,−
И опять я в памятном строю.
И опять к плечу плечо прижато,
Локоть друга чувствует рука…
Где теперь вы, бравые ребята,
Из того гвардейского полка?
И вот он - на площадке прямо передо мной!
Стоит, переминается, гадёныш, поскрипывает дубовыми половицами.
Понимаю, что уже не увижу его и придётся воевать вслепую.
Взмахнул битой раз, другой, ни во что не попал, скрип вроде бы двинулся от меня вниз по лестнице, а там висят зеркала по стене - не размахнёшься, и я начинаю работать битой, как штыком.
Тыканье в воздух оказывается довольно тяжёлым занятием, и через десяток тыков я стал помогать себе громкими теннисными выдохами.
Из коридора до меня доносится какое-то подвывание.
Боковым зрением вижу, что жена выглянула из спальни, услышав моё истошное хуканье.
И видит, что я остервенело тычу битой в кого-то на лестнице, скрытой от неё за углом стены.
От страха она как-то по-собачьи поскуливает - если бы не спящий за дверью ребёнок, она с удовольствием закричала бы от ужаса.
Я опускаю биту, чтобы перевести дух.
Жена в недоумении затихает.
- Кто там? - Шепчет она.
- Я не знаю...
Мой ответ кажется ей недостаточно исчерпывающим, и её шёпот приукрашивается истерическими нотками:
- Ты дурак?! С кем ты дерёшься?!!
- Я его не вижу!
А что ещё я могу ответить?
Жена подозревает, что я отправился в дальнюю поездку мозгами, и мысленно формулирует следующий вопрос в как можно более деликатной форме.
Но тут раздаётся громкий удар у меня за спиной.
Я рывком разворачиваюсь, но опять никого не вижу.
Но...
Вот этот самый последний звук, как будто удар в деревянный колокол, кажется знакомым.
Я его уже слышал раньше.
Много раз.
Когда?
Да совсем недавно!
Где?
Да в нашей бруклинской квартире!
И тут я вспомнил!
Жена тоже узнала этот звук и с досадой тянет: Бллли-и-ин!
И бросается к ближайшему радиатору отопления.
- Бойлер включился! - слышу её довольный голос.
В котором всё-таки угадываются нотки разочарования - ведь только что всё было так жутко интересно и загадочно!
Мы переехали в наш новый дом в начале лета.
Не угадывалось никакого намёка на привидения или прочую чертовщину.
Пока не наступила середина октября...
Было уже поздно, мы с женой укладывались спать.
Наш четырёхлетний сын уже спал в соседней комнате.
Как только мы легли и выключили свет, послышался необычный звук.
Как будто кто-то пробежал.
Где-то близко, но непонятно, то ли внизу на первом этаже, то ли вверху на чердаке.
- Что это может быть? - жена тревожно хватает меня за руку.
- Да мало ли что, давай спи!
Но жена никак не может успокоиться, напряжённо вслушиваясь в тишину.
И вот её ожидания вознаграждены звуками какой-то возни.
Опять непонятно где, но совсем рядом.
- Ну ты что, не слышишь?!
Я тоже начинаю ощущать неприятное беспокойство.
- Тихо! - приказываю шёпотом.
И вдруг отчётливо слышится звук шагов.
Кто-то тяжёлый неспеша поднимается по нашей деревянной лестнице.
Какое идиотское чувство, когда вдруг обнаруживаешь, что в твоём доме - интрудер!
Почему-то именно это ещё не вполне обрусевшее слово зловеще бьётся в мозгу.
Маникюр жены впился в мою руку до середины костного мозга, но я этого не замечаю.
Снизу на лестницу можно попасть тремя путями - через парадную и заднюю двери и гараж.
Со всех сторон заходите гости дорогие!
Ситуация застала меня врасплох - огнестрельного оружия в доме нет.
Зато у кровати валяется детская бейсбольная бита - игрушка сына - лучше, чем ничего, а то как-то невежливо встречать гостей с пустыми руками.
С нескольких попыток отцепляю жену от своей руки...
Тихо выхожу в коридор и продвигаюсь к лестнице.
Шаги на ней периодически затихают, потом раздаются снова.
Непонятно, почему этот гад так долго поднимается - там всего-то два пролёта по шесть ступенек.
Он будто проходит три-четыре ступеньки вверх, потом вниз, потом пауза, потом снова вверх…
Опять тихо.
Вот я уже на лестничной площадке, куда выходят ещё кухня, столовая и гостиная, включаю везде свет и осматриваюсь.
Никого.
Остаётся проверить лестницу.
Верхний пролёт ярко освещён и тоже пуст.
Собираюсь начать спуск, и тут снизу снова раздаются шаги.
Отступаю на шаг от лестницы и берусь за биту двумя руками.
Этот урод уже прошёл весь нижний пролёт, шаркнул ногой на повороте и теперь, судя по скрипу ступенек, поднимается прямо на меня.
Но я его не вижу!
Зато чувствую, как зашевелился мой скальп в попытке найти хотя бы одно рациональное объяснение происходящему.
В воспалённом мозгу всплыли страшилки о колдунах и экстрасенсах, которые обладали способностью быть невидимыми для людей...
Вряд ли эту мысль можно назвать рациональной, но другой не нахожу.
И времени на раздумья уже нет, между ним и мной - три ступеньки.
Две.
Одна...
Мне нынче не до рифм,
Сегодня я в печали,
Прекраснейший артист
Безвременно угас,
А мы ещё летим,
В неведомые дали,
И горизонт наш чист,
И смерти не до нас.
Продолжим, господа!
Я требую банкета!
Меня остановить?
Ну, разве что умру!
Пусть никого из нас,
покинутые где-то,
Ни муза, ни Пегас
не призовут к перу!
Так пусть же никого
уныние не гложет,
Сегодня не по нам
звонят колокола,
Прости безумный пир,
о, милосердный Боже,
И не грызи, Пегас,
стальные удила!
Хоть муза где-то там
Сидит полуодета,
И вдохновенья ждёт,
и нашего труда,
Продолжим, господа!
Я требую банкета!
А муза подождёт.
Продолжим, господа!
Кровавый дождь смывает все следы…
А небо плачет божьими слезами:
Понять, – а что же происходит с нами,
Откуда столько злобы и вражды? –
Не в силах даже ОН, а мы – тем паче…
Затмение? А, может быть, гипноз?
Не видеть детских или женских слёз,
Не замечать, что даже стены плачут,
Когда в чужих стреляют матерей,
Когда младенец гибнет в колыбели –
Возможно ли, чтоб люди не хотели
Кошмар безумства прекратить скорей?
А, может быть, они не дикари,
А Сатана глаза запеленал им?
Поверила бы я… Когда б не знала,
Что Бог и Сатана, они – внутри…
Сны поздним вечером - прекрасные мгновенья!
Лишь скроется луна за мглистой пеленой,
Я в край чудесных попадаю сновидений,
Где парусник скользит по глади голубой.
Я вижу женщину под черною вуалью,
И стройный силуэт на фоне черных скал,
И взгляд прекрасных глаз, наполненный печалью,
На море пенистом, где ветер поднял шквал.
Бежит за годом год, столетье за столетьем,
А на густых ресницах с тайною слезой
Застыла Верность. Только под намокшим платьем
Надежда угасает с утренней зарей.
Сон очень странный, он мне кажется сакральным,
И не понятен смысл мистических баллад.
Мир снов запутан и, войдя в реал астральный,
Мы всё же ищем путь в научный постулат.
За верстою верста, перегоны.
Два осенних листа на погоны.
А баклага пуста, самогона
не осталось уже ни глотка.
Пили давеча в хлам — и за счастье,
и за брошенных дам всякой масти.
У поручика шрам на запястье
и ни шрама на сердце пока.
Шрамы будут для всех, ведь на сцене
Разгорается век потрясений.
И не зря в этот вечер осенний
холодок ощущает щека.
Скоро-скоро, увы, быть итогам -
грянет залп из травы невысокой
и предстанете вы перед Богом
по приказу губернской ЧК.
А пока поезда, перегоны,
два осенних листа на погоны.
Перспектива пуста — ни иконы!
Пей да девок люби хуторских.
Самогона поставит попутчик,
а быть может, чего и получше.
Но ничто не избавит, поручик,
от вселенской российской тоски...
Дряхлый домик стоит
У слияния рек.
Долго небо коптит
Там простой человек.
Утром выпив кваску,
И, ссутулясь, к воде...
...Снова вынет тоску
Из прогнивших сетей.
Тихий дом, как нора,
Но немил он, до слёз...
Просто умер вчера,
Старый, преданный пёс.
- Это было в середине семидесятых годов. Мне, ещё совсем мальчишке, пришлось после школы, да и что греха таить, во время занятий подрабатывать на ферме. Вот там я с ним и познакомился, - так начал своё повествование один из моих родственников. Рассказчик он был хороший, да и тема меня затронула, и вот читайте, что из этого получилось.
- Обычно в деревне всем чудаковатым людям прозвища давали, а его величали, прям как директора - по имени и отчеству - Василь Палыч. Он работал на ферме "старшим, куда пошлют", вот и меня к нему пристроили.
Когда я появлялся на ферме, мы с ним выполняли всякие поручения: то силос подвезти, то навоз подчистить, то забор подчинить. Заданий всегда было много, но так как мы были мал да стар, нам многое прощалось, и мы работали по мере наших возможностей.
Василь Палыч был мужик здоровый, но больная спина не давала ему толком применять свою богатырскую силу, да и с разумом он по-моему был "навеселе".
Прошёл Палыч всю войну, было у него наград штук шесть, сейчас уж точно не помню какие, а в день победы он всегда надевал праздничный костюм со всеми наградами и гордо вышагивал в сторону сельсовета, где всегда проходили праздничные мероприятия.
На все случаи жизни у Палыча были рассказы про его военные похождения, он вроде как барон Мюнхгаузен из всех положений выходил победителем, в любом случае, слушать его было интересно, и я частенько сам расспрашивал его о войне. Мне на всю жизнь врезались в память эти его рассказы.
Сижу как-то на лавке возле дома, а Палыч, весь при параде, вышагивает по другой стороне улицы.
- Ты откуда, такой нарядный?
- Да я до Сидора ходил: что-то маловато нам с тобой заплатить хотели, вот я и ходил, порядки навести. Сидор же тоже фронтовик, хотя, конечно, не такой геройский, как я, например. Да его-то и призвали поздно, чуть в тылу-то не отсиделся. А сейчас куда ни кинь - власть, но обещал помочь, значит поможет.
- Палыч, ты присаживайся! Лучше бы рассказал мне, за что тебе орден дали.
- Эх Серёжка, длинная-то история. Но тебе расскажу, всё как на духу расскажу.
После госпиталя посадили меня за руль полуторки, стал я снаряды к фронту подвозить. Зима лютая была - мороз с ног валил! а у полуторки моей блок треснутый был, в рембате его запаяли, но он всё же подтекал. Война, жаловаться не кому, нашёл канистру под воду, вожу с собой в кабине, чтоб не замёрзла, доливаю - так и работал. Но вдруг запайка почему-то отвалилась - вода ручьём. И стою я среди чиста поля, на дороге, а слева лесочек небольшенький. День уже к вечеру - ехать надо, а у меня блок течёт.
Холод ужасный, солнышко дымкою покрылось, такой мороз жуткий был. И вспомнил я тут, как дед мой мне как-то говорил, что кровь лучше клея клеит. Был у меня с собой кусок хлеба чёрного, разрезал я себе палец, кровь с хлебом в тесто превратил, да и замазал блок. Наклонился канистру взять и смотрю, а сзади трое в маскхалатах ко мне крадутся.
Ну, думаю, вот и отвоевался, а сам виду не подаю, в кабину дверь открыл - у меня там под сидением наган был в тряпочку завёрнут. Наган разматываю, а сам незаметно слежу за ними, помню, что в нагане всего три патрона осталось. Немцы уже рядом совсем, но я не тороплюсь, выждал момент, оборачиваюсь и всаживаю двум первым по пуле, а в третьего видно промазал, ну я тут как заору дурным голосом,- хенде Хох, сука. Он руки поднял, трясётся весь, по-русски немного лопочет, просит, чтоб я не убивал его, а у меня и патрон-то больше нет. А у него автомат гранаты - разведчик ведь! Хотели меня языком взять, а я-то сроду ниче не знаю, а вот их сумел обмануть. Бросил он автомат на землю, я его подобрал и дал ему по башке этим же автоматом. Связал, только в кузов погрузил немца, гляжу - легковая «эмка» подлетает. Из неё выпрыгивает генерал какой-то и ко мне:
- Ты что стоишь?
Я им дорогу загородил.
- Да вот так и так говорю, давно бы поехал, да вот пришлось разведчиков уничтожать, - пленного и убитых показываю, а с руки-то кровь ручьём - палец разрезанный.
Генерал говорит:
- В госпиталь тебе, герой надо, раненый ты,
А я нет мол:
- Машину починил. Это я кровью блок заклеил, повезу снаряды.
-Как кровью? – удивился генерал.
- Да вот так и так мол. Воды наливаю, не течёт.
Тут ординарец генерала обыскал мёртвых немцев и к нам подошёл. Генерал руку мне жмёт:
- Молодец, видишь какой, запиши Вань, наградить обязательно!
Записали мою фамилию, немца с собой забрали, сели в машину и уехали, а я снаряды повёз, а через неделю газетка со статьёй про мой подвиг и изобретательство. Так и не знаю за фрица арестованного эта награда, или за дедов рассказ, про кровь.
- Ой, брешешь ведь, Василь Палыч,
- Ну коль не веришь, зачем спрашивать-то? - С этими словами он поднялся, заскрипела его стариковская спина, как ветка старого дерева, и пошёл он в сторону своего дома.
Зарплату нам естественно прибавили, уважал его дядя Сидор - он главным бухгалтером был в колхозе. Да и не всю же жизнь разум-то у Палыча навеселе был.
Как-то чинили мы с ним ТСН - это прибор, который навоз с фермы удаляет, и я палец порезал. Зашли мы с ним в бендешку, оторвал он кусок тряпки и перебинтовал мне его.
- Ерунда это всё, ты не убивайся здорово. У меня на фронте случай был. Вот видешь палец, даже шрама не осталось.
Бегу в атаку, удар сильный по руке, гляжу - а мой палец на снегу валяется, отдельно... Но я тут остановился, поднял палец, кровища, жалко мне его выкидывать, а соплей нос полон был, я его приложил, соплями обмазал, забинтовал, вот видишь принялось. Лучше бы к другому месту приклеил, сейчас бы пригодилось.
Только когда подрос, я понял, какое место имел Василь Палыч.
Послали нас как-то с Палычем дерево спилить, не помню, кому оно помешало? А оно подгнившим оказалось, с одной стороны подпилили - оно и упало. Работу, значит, быстро выполнили, сели мы с Палычем, перекурить это дело. Я не курил тогда, мал ещё был, а Палыч курил строго один Беломор. Он сначала закурил, а потом начал свой очередной рассказ.
- Перед наступлением это было, потребовался командованию нашему язык срочно, уж не знаю, где разведчики были, но послали меня, но кого ж больше послать? Вот я и отправился.
Махонький такой немец мне попался - я ему покрутил чуть-чуть голову, чтоб значит, не кричал и потащил к нашим. Прям взял его под мышку и несу, уже почти до окопов добрёл, гляжу, а у немца моего голова отваливается, я её и так и так, а она отваливается. Потом глянул, а у него рана на шее была, видно подгнила, как это дерево, так и пришлось, за другим идти, а этому совсем оторвал башку до конца и выбросил.
Я слушал его рассказы, открыв рот, всё время его повествования были в тему, или к случаю.
Как-то заставили нас около фермы зерно накрыть. В том году урожай сильный был - на току всё не умещалось. Стали по фермам развозить, чтоб на месте, брать и кормить скотину. Взяли мы у бригадира полог и понесли накрывать. Накрываем, а полог сопрел весь и рвётся.
- А ведь позапрошлый год новый был. А видишь, как быстро сопрел, давай перекурим это дело,- проговорил Палыч и уселся, прямо на полог. Достал неизменный Беломор и торжественно закурил. - А вот немцы, мать иху за ногу, у них порядок и качество, не то, что у нас. У нас завсегда бардак, а они хоть и враги наши, но у них всё с иголочки, всё качественно и правильно, они и воевали-то по распорядку и когда нам случалось не вовремя с ними встречаться, они недоумевали, зачем русские среди ночи воюют?
Вот как-то напали мы ночью на немцев, я, конечно, в первых рядах, выбегает мне немец навстречу в майке, вид у него, сонно-ошарашенный - не поймёт никак, почему его потревожили? Ну я со всего размаху кулаком в грудь ему. Удар-то у меня сильнющий был, рука так в грудь ему и вошла - пробил грудь, а майке, что на нём была, хоть бы хны, даже не порвалась. Вот видишь грудь насквозь, упал немец, готов, а майку хоть на другого одевай. Вот такое у них качество было.
Тут он докурил, и понесли мы полог назад бригадиру. А у бригадира нашего мотоцикл Урал был, пришли, а его нет, куда-то умотал на Урале, след такой яркий от мотоцикла остался. Оглядываюсь не пойму, куда Палыч смотрит, а он на земле след разглядывает, потом достал папиросу закурил и выдал мне следующий рассказ.
- В начале войны это было, попали мы в окружение, осталось нас от батальона человек сорок, всё своих догнать пытались, да немцы быстро наступали, а у нас раненые, шли в час по чайной ложке, ну и пообтрепались все наглухо, сапоги у нас развалились. А в одной деревне дед - лапотник, в лапти нас нарядил, хорошие такие лапти, справные. У него их уже не брал никто перед войной, а он их всё плёл и плёл, да он и не делал в жизни больше ничего, всю жизнь, только лапти и плёл. А видит у нас сапоги развалились, и снабдил нас лаптями. Мы ещё брать не хотели, но командир приказал уважить деда. А тут немцы на нас напали, ну кто посильней, остались отход прикрывать, чтобы остальные в лес ушли. Ну, я конечно в группе прикрытия. Наседают немцы, мы из последних сил отбиваемся, командир наш и говорит:
- Кто в лаптях - сюда быстрей!
И заставил нас идти рядышком, а ноги переставлять от носка к пятке, от пятки к носку, ох и башковитый командир был, так мы шли до лесу, а там залегли и смотрим. Дошли немцы до следов наших, долго их рассматривали, а потом один другому говорит:
- Слышь, Фриц, да они на мотоциклах, мы их не догоним, развернулись и ушли. А мы вот так и спаслись.
Так вот иногда мы веселились с Палычем,
Я до сих пор не знаю, сколько правды в его рассказах, но он рассказывал так убедительно, даже если я и смеялся над его рассказом, то он всегда уверял, что всё это чистая правда.
А однажды косили траву вокруг фермы, присели покурить, гляжу - Палыч черенок на косе разглядывает, я возьми да спроси, что это он там интересного увидел.
- Вот такой толщины ручки у гранат немецких были, да длиннющие. Как-то отбивались от немцев, они прут прямо в окопы к нам, мы сопротивляемся. Вижу на меня бежит здоровый амбал. Ну, думаю, давай, жду, а он раз и кинул в меня гранатой, граната мне прям по башке, хорошо-то хоть голова в каске. Ну, думаю всё, а у самого искры из глаз, каска погнулась, гляжу граната-то рядом со мной упала и крутится. А ручка такая же вот - длиннющая! Собрался я с силами, подумал, что Варька меня дома с детьми ждёт, взял да и бросил гранату назад в немца. Высунулся из окопа, гляжу, а немца как не бывало, только дым где он бежал, а ручка у косы - вот точно такая же, как у той гранаты была.
В красный уголок на ферме поставили телевизор - мы там были частые гости. Вот там-то я и увидел в первый раз парад Победы. Смотрел я, как наши солдаты бросали в огонь знамёна немецких дивизий, а Палыч молча смотрел и курил.
- А что же, дядь Вась, тебя не взяли знамя бросить? - спросил я его.
- Да знаешь, Серёжка, у меня с сорок третьего года портянки были из немецкого знамени, так что я своё можно сказать, износил.
- А где же ты взял его знамя-то немецкое?
- Ну, ты изучал, наверное, в школе, что было в отечественную войну большое танковое сражение на Курской дуге, вот там я его и добыл. Надо сдать было - наградили бы, а мы посмотрели - бархат хороший, да и пустили на портянки.
В тот день небо и земля перевернулась. Света белого думал, не увижу уже. Они на нас чинно шли, ромбом. На головном танке знамя ихнее. И вот началась битва, а этот со знаменем за главного у них. Послали меня и напарника с противотанковым ружьём, и поползли мы вперёд, спрятались за бугорком и давай по главному палить. Никак не подобьём, крепкий вражина, тут напарника моего и убило. Струхнул я конечно, но потом вижу, а отступать-то некуда - везде бой., земля ходуном. Начал я сам из ружья палить. Ты ведь знаешь, когда хорошая вещь в хорошие руки попадает, то врагам спасенья нет, вот так и ружьё-то противотанковое. Никогда я больше так не стрелял, а это, как второе дыхание открылось, что ни стрельну - танк готов, так я чуть поменьше десятка настрелял, а главного всё никак. И тут он на меня прёт дурниной, ну, говорю, прощай Василь Палыч, а сам ружьё заряжаю. Прицелился и почти в упор, - он задымил, ну думаю сейчас загорится и знамя пропадёт в огне. Опять зарядил, прицелился бах, и древко под самый корень срезало. А знамя с танка сползло. Остальные, как увидели, что знамени нет, так и застопорились, отступать стали, а я подобрал знамя, да и приполз в окопы. Посмотрели - хороший материал, да и пустили на портянки, а я больше никогда вперёд окопов не выползал - уж очень страшно было. Тогда меня тоже наградили, «За отвагу» медаль дали, а какая отвага, к чертям собачьим, когда штаны застирывать пришлось. Ты уж только не рассказывай никому Христа ради, а то засмеют.
Так и работали мы с Палычем, пока мне в армию не пришла пора.
Провожал меня в армию и Палыч, он пьяненький, как сейчас помню,
подошёл ко мне и говорит,
- Ну ты не тушуйся, сынок, служи, не подведи, уж нас.
Не думал я, что это наша последняя с ним встреча. Служить-то я в десант попал, в разведбатальон, а потом полтора года в Афганистане - помогал братскому народу. Такого насмотрелся, не приведи господь. Во многих переделках был. Короче прошёл огонь, воду, и медные трубы. Благо срок вышел, отслужил я своё, нас на самолёт и домой в Союз. На крыльях домой летел - как же герой–десантник, медаль на груди. Рассказов Палычу вез штук двадцать. Приехал, все рады, мать стол собрала, спрашиваю её,- почему Палыча нет?
– Да схоронили мы его неделю назад, чуть совсем тебя не дождался, когда я ему сказала, что тебя наградили, радовался как ребёнок, плакал даже. А тут случись ему самогонку гнать, в кухне своей. А ты же знаешь, его кухня на площадь лицом, так вот там повесили громкоговоритель, а он то молчал, то иногда говорил, да громко так, на всю деревню орал.
Вот и загорелся у него аппарат - кухня, как свеча, факелом занялась. Палыч спал там, наверное, пьяный. Выпрыгнул он из огня с ружьём в руках, и ну давай в небо палить, а в громкоговорителе, видно, передача военная была. Упал Палыч среди улицы, за сердце держится, а сам ползёт к горящему дому.
Ваську же ты знаешь Карпухина? Так он пожарником. Подбежал к Палычу, а тот его свалил на землю, и орёт:
- Голову-то, пацан, руками закрой, не видишь Мессеры снова на нас заходят.
Васька встал, понял, что у Палыча башню сорвало, да и продолжил кухню тушить, пока туда-сюда, подошли к Палычу, а он не дышит - так и остался он на той войне,- закончила свой рассказ мать.
- А я вот в этой,- выговорил Серёга.
______
-Слышь, Серёга, а рассказы свои, с этой войны, - спросил я.
А он усмехнулся и сказал:
- Да ладно, потом как – нибудь, да и нет Палыча, а ведь я для него их вёз.
На этом мы и расстались.