Я в карты не игрок, но нынче повезло,
Углы я загибал, покуда они гнулись.
Но не держи, крупье, на неудачу зло,
Ведь мы с твоей судьбой перемигнулись.
На случай положись, когда казна пуста
И рук не опускай, когда дошёл до края.
Судьба не любит тех, кто прячется в кустах
И обожает тех, кто с ней играет.
Прости, но я спешу к ночному кутежу.
В объятья молодой и трепетной отрады.
Но спьяну на себя я рук не наложу,
Враги пусть поперхнутся от досады.
Расстанемся без слёз. Когда закрою дверь,
В предутренней заре шаги растают тихо.
Мне жаль, что никогда не будет как теперь,
Сударыня, не поминайте лихом.
Не слушайте, мадам, о чем твердит молва,
Что был я, мол, далёк от чистого искусства,
Когда покину вас, оставлю не слова.
Для вас оставлю высшей пробы чувства.
Закат истек арбузным соком.
Скребут цикады черный лак.
У лунной дыни о высоком
Гудит звезда и жалит мрак.
Кипит прохладная работа:
На травах шьют узор росы
До первой крупной капли пота,
До вжика бритвенной косы.
Укрыть туманным одеялом
Изгибы зябнущей реки
Должна заботливая няня
Немым касанием руки.
Пока мы спим, погаснет вечность.
Петух проклюнет скорлупу,
И сон уйдет в густую млечность,
И явь расстелет нам тропу.
Пока мы спим кипит работа:
Увозят скверну наших душ
Неприхотливые пилоты
За дерзость сосланные в глушь.
Зарисовка
Желток зрачка уперся в запад.
Терял сознание денек.
Всеядный сумрак в серых лапах
Душил закат и в ночь волок.
Захлопнув небо черным веком,
Всевышний думал до утра.
Земля проснулась с человеком,
Не кончив перечень утрат.
Случайно в звании повышен
Звездой, упавшей сквозь плечо,
Рассвет, согнавший месяц с крыши
Одним единственным лучом.
Плеснул студеной синевой
На вату сахарного сна.
Возможно, северной Невой
Ушел туда, где спит весна,
Где каждой твари ясен смысл
Любви по вере или без,
И где бессильна злая мысль,
Что светом правит ушлый бес.
Наконец-то! Наконец-то наступил долгожданный отпуск! Несмотря на то, что отпускных денег вовремя опять не заплатили, у Кости было замечательное настроение. В этот раз он всё равно никуда далеко уезжать с женой не собирался, а чтобы сходить на рыбалку да за грибами много средств не требовалось. Поэтому можно и потерпеть. А посидеть сегодня с друзьями денег хватит. Должно хватить.
Костя, выписав последних больных, проставился, как положено, у себя на отделении, но засиживаться с коллегами не стал, а поспешил на Петроградку. Там, в одном из кафе, он договорился встретиться с товарищами, чтобы отметить свой отпуск. Стоял по-настоящему летний день, под стать настроению. Мелькнула даже шальная мысль, а не поймать ли машину? Но Костя быстро одёрнул себя – пробки давно стали в Питере большой проблемой. На метро получится намного быстрее. Ребята, наверное, уже ждут.
Действительно, Максим, тоже работавший хирургом, но в другой больнице, а также ещё двое Костиных друзей со своими девушками сидели за столиком и потягивали пиво. Компания, собравшись в полном составе, сделала теперь уже полноценный заказ с любимыми шашлыками и водкой. Был предвыходной вечер, и кафе постепенно стало наполняться посетителями. Заходили и знакомые по району ребята, с которыми Костя когда-то пересекался. Один из них, зайдя в зал, сразу подошёл к столику, за которым расположился Костя со своими друзьями.
- Здорово! Мужика тут сейчас на трамвайной остановке машина сбила, слышали?
Костя и Максим тут же вскочили из-за стола. Принятые на грудь сто грамм водки придавали им ещё большей решительности. До остановки бежать было метров двести, не больше. На проезжей части дороги, на спине неподвижно лежал человек. Вокруг уже начинали собираться зеваки, но оказывать помощь пострадавшему никто не спешил. Костя с Максимом взяли инициативу на себя. Мужчина был жив. У него была, во-первых, травма головы – на затылке кровоточила большая рана. К тому же, случилось что-то и с ногами – через грязь на разорванных брюках также проступала кровь. Костя аккуратно стащил с мужчины штаны. Наблюдать подобные травмы для него было обычным делом, но сейчас всё происходило не в приёмном отделении больницы, а на улице. Некоторые прохожие, посмотрев на происходящее, стали возмущаться, заподозрив поначалу в двух молодых людях дилетантов. Барышни готовы были свалиться в обморок. Но Косте и Максиму некогда было обращать внимание на окружающих, хотя краем глаза они заметили, что за ними наблюдают уже почти все посетители их кафе. Ребята действовали быстро. Скорую уже кто-то вызвал, но оказать первую помощь следовало немедленно. У водителей остановившихся машин потребовали салфетки и бинты. Максим перевязывал рану на голове. Костя, даже не успев удивиться собственной наглости, потребовал у подошедшего милиционера выломать несколько досок из ограды близлежащей стройки. Требовалось не только перевязать раны на ногах, но и наложить на нижние конечности шины – человек получил открытый перелом обеих голеней. В общем, работали Костя с Максимом чётко, как на автомате. Сдали мужика подъехавшей бригаде скорой помощи живым и во вполне приличном виде. Коллеги только хмыкнули.
Возвращались в кафе ребята не спеша, с чувством выполненного долга, ощущая на себе уважительные взгляды окружающих. Умывшись в туалете водой и обработав руки водкой, они вернулись к столику уже настоящими героями. Все подходили, жали руки, восторгались, предлагали вместе посидеть и выпить. Отказаться было невозможно. Девушки сами начинали знакомиться. Костя и Максим были счастливы. Это была их минута славы.
Они оказывали помощь пострадавшим и заболевшим людям практически каждый день. Каждый из них выполнял сложные операции, нередко спасающие людям жизнь, чуть ли не ежедневно. Но их профессия не рассчитана на широкую зрительскую аудиторию, их деяния слишком интимны и деликатны. Но сегодня Костя с Максимом, выполнив свою и не такую уж сложную на этот раз работу, ощутили себя чуть ли не звёздами шоу-бизнеса.
«Господи, - подумал Костя, - работаешь в этой больнице как проклятый целый год, и тебе даже законные отпускные заплатить не могут! Ну, и чёрт с ними! Пойду лучше ещё с Оленькой потанцую. Классная девчонка!». И Костя снова с головой окунулся в объятия такой неожиданной и такой, оказывается, сладкой славы.
Проснувшись утром, Костя не сразу смог вспомнить, чем закончился вчерашний вечер. Самочувствие было ужасным, голова гудела, веки не разлипались. И всё-таки, что же вчера было? Так: начался отпуск, он проставился на работе, поехал в кафе на Петроградку, с Максом оказывали первую помощь какому-то мужику, потом снова кафе, шашлыки, Оля… Оля! Костя с трудом приоткрыл глаза и посмотрел по сторонам. Но он лежал на узкой кровати один. Да и кровать была какая-то жёсткая. И стены какие-то тусклые. И запах… «Где я ?!» - молча воскликнул Костя.
Этим утром Константин Игоревич впервые в своей жизни проснулся в вытрезвителе. Так бесславно закончился такой славный день.
Он покусился на невозможное – решил написать картину «Море». Это должна была быть не просто картина, это должна была быть точная копия живого моря со всем его многообразием красок и форм жизни. Повторение неповторимого – задача выше человеческих сил, но человек не был слаб духом. Он знал, что для осуществления его мечты недостаточно одной человеческой жизни, но рядом подрастал сын-помощник, и человек надеялся, что уж сыну-то наверняка удастся завершить задуманное. Работа если и не закипела, то продолжалась весьма и весьма настойчиво; за долгие напряжённые годы очень многое человеку удалось сделать, полотно века постепенно заполнялось и всё больше приобретало реальные черты настоящего моря – многочисленные доброжелатели открыто, а недоброжелатели втайне просто поражались поразительному сходству, даже самые отъявленные придиры не могли сразу заметить отличия. Но и оставалось ещё сделать очень многое, а время брало своё. Настал тот злосчастный миг, когда рука над мольбертом дрогнула, а сердце человека остановилось… Траурные мероприятия отняли несколько драгоценных дней. Но высыхают не только реки, высыхают и слёзы. Как-то прекрасным утром повзрослевший сын зашёл в мастерскую отца и осмотрел незавершённое полотно. В голове сына созревал грандиозный план – он решил написать картину «Лес»…
***
В прихожей шёпот старых ног
В ботинках на тугой резине -
Вернулся с рейда мой ходок
По канцелярским магазинам,
С винтом у дальних пересылок
Набрякший истиной простой,
Прибитой синевой прожилок
Над чёрным драповым пальто.
Презрев навеки хлебный квас,
Разложит на столе приборы
И восемнадцатый рассказ
Напишет про меня в Контору.
Когда наш голубой вагон
Тряхнуло вдруг под Карабахом
То кородин почаще он
Стал кап-кап-кап на белый сахар,
На власти тявкать - моветон,
Но лифт сломался... был уж старый...
Как альпинист восходит он
С двумя узлами стеклотары
И по короткому рублю
В холодный сумрак покаянья
Сползает... Я ему налью...
Но выпить вместе нет желанья.
На критику я навострил бы ушки,
Если б Вас звали Александр Пушкин.
Какой-то там, ДЕЖУРНЫЙ ПО СТОЛИЦЕ,
Чему, скажите, мне у Вас учиться?
Стихов на ХОХМЕ очень много разных,
Хороших и не очень, безобразных,
Но я же никого не критикую,
Кто рифму, где поставил не такую.
Кто пусть, как хочет, тот пусть так и пишет,
А кто захочет, тот его услышит.
Лишь для того мои стихи слагались,
Чтоб люди их читали и смеялись.
Да, пусть мои стихи не идеальны,
Но темы в них остры и актуальны,
И, если я кого-то насмешил,
То, значит, я не даром жизнь прожил.
Мне приснилось, что больше 10 баллов мне ставить нельзя. Проснулся. Вещий сон. Если серьезно, единственное, что мне приятно наблюдать в этой конторе - быстрый отклик и смешная неразборчивость читателей.
Это - не реклама. Боже упаси. Хочется поговорить, а не с кем. Поэтому на Ваш суд выношу такую картинку. Другого то нет.
Ресницы сжаты, цедят неохотно
соленый стыд мальчишеской слезы.
Всей дворовой безжалостной пехотой
Осмеян парень из-за Таньки – егозы.
Надежный друг, бесстрашный забияка,
Для предков – Колечка и Свист – для пацанвы
Был романтичен, верил звездным знакам
И часто отрывался от земли.
Пацанка Таня хлеще хулигана
Крошила окна маминых подруг.
Ведь у нее одна навеки мама,
А безотцовщина, так это из-за шлюх.
Из тысяч сложных и ответственных профессий
Древнейшая притягивает слабых.
Отец ушел давно из страха или мести
По маминым подругам, по шалавам.
За дерзкий взгляд, умение молчать,
За независимость девчонку-одиночку
Впустили в стаю уличных волчат.
И Свист сказал: «Не обижать. И точка».
Танюха, Свист водили всю ватагу
С бахчи арбузы ночью воровать.
И вот тогда, в последнюю атаку
Решился Свист ее поцеловать.
«Давай сюда! С таким вспотеют зубы!», -
с ухмылкой он «тижолый» откатил.
Поцеловал обветренные губы
И прошептал: «Люблю тебя. Нет сил».
Все углядел какой-то зоркий малый.
«Вы че, целуетесь, а Танька, че, дает?»
И вспыхнул Свист, от ненависти шалый,
Кричал в надрыв: «Молчи, убью, урод!»
Медовым соком перемазанные рожи
Плевали семечки на блюдечко луны.
А Свист молчал и чувствовал всей кожей,
Как сохнет коркой сердце от вины.
«Не обижать, - ****ел, - а сам ее облапал»…
Зашелестел слушками утром двор.
О генах и распутстве с Колей папа
Вел неприятный, «нужный» разговор.
«Шалава-мать и дочка не отстала..»
бухтели бабки зло наперебой.
Куда-то слился самый зоркий малый.
Никто не ведал, Таня, что с тобой.
Танюша, Танечка, ранимый человечек,
Бахчи уж нет и было б тебе сорок.
Людишки – дрянь! Зачем же ты в тот вечер
Глотала яд с аптечных пыльных полок?
Жестокий мир. Опасные качели.
Взлетай повыше. Крепче лишь держись.
Казалось бы, размеренно летели.
Но каждый взмах один ныряет вниз.
Я оглянусь по сторонам
И прикоснусь к губам рукой -
Ни звука. Наконец-то сам,
Наедине с самим собой!
Как долго ждал я этот миг,
Считал мгновений лоскуты
Среди скандалов и интриг
И в явь бессмысленной игры.
Мечтал остаться словно перст -
Одним, глядящим в никуда,
За скорым поездом невест
Отправив вдаль свои года.
И развалившись на тахте
Вращать мыслишек круговерть,
Гитару подобрать к себе,
Закрыв глаза о шаре петь.
В котором также как у нас
Лесов волшебных через край,
Глаза - не стразы, а алмаз,
Понятий нет - ни ад ни рай.
За "просто так" играют блюз,
Вьют икебаны из цветов.
Все минусы со знаком плюс.
Где нет ни раненых ни вдов.
Где не находишь слова ложь
В брюхатых счастьем словарях,
Где мавр не вызывает дрожь
И в положительных ролях.
Стал нынче нянькою боксёр,
Водою стал студящий лёд...
Я вывалю опрелости души
на брусья припаркованной скамьи,
пропарить швы, промыть, отшелушить,
намять бока и мякиши скормить
тем сизарям.
Апрель и лепрозорий
на выгуле. Ну где вы? - «Гули-гули»…
- Не Прометей… не в розыске…ам сорри…
не мусорю, старлей… не балагурю.
Под зонтом, как под самою доброю крышей,
Мы бредём в беспросветных потоках дождя.
Не хотел ты сначала, но всё-таки вышел:
Дождь со мной всё же лучше, чем дом без меня.
Мы побродим чуть-чуть, мы совсем не промокнем,
Дождь поплачет и смоет с души всякий сор.
Не заменят мне самые тёплые окна
Это тихое счастье - с тобой. под дождём.
тело скульптурное-веет прохладой,
русской рулеткой, интригой, расплатой
женщина-веер, судьба-одиночка,
тянет свой шлейф как бегущая строчка,
плоти пресыщенной праздная нега,
планы, амбиции, жрицы-стратега;
песню пою я-красивому телу...
храму души и сердечному плену,
образу милому, кроткости фраз...
нежности, ласке...застенчивых глаз.
Пишу. Извожу листки.
Читаю. Мрачнею с тоски.
Нового нет. Архаика…
Меняю узоры мозаики,
И не слышу звучания.
Лист - в клочья! Отчаяние…
Плюнуть! Не быть мне поэтом.
Больше зверею при этом…
Мыслей кружат хороводы.
Выбрось перо! Концы в воду!
Серость – долой! Бездарь, урод…
Рука ищет старый блокнот,
Привычно строчки кидает…
Вдруг, кто-нибудь прочитает!