Дорогие друзья! Поздравляю всех с Новым Годом и от всей души желаю здоровья, радости и новых творческих успехов.
Муза что-то не балует меня. Публикую одно из своих старых стихотворений.
Под новый год все небо стало звездным.
Улегся ветер. В гулкой тишине
Лишь под ногами снег хрустит морозный
И ели машут ветками во сне.
Укрыты мягким белым покрывалом,
Заснули реки, тихо спят поля
И незаметно, как безбожно мало
Мы о тебе заботимся, Земля!
Сиюминутной выгодой прельщенный,
Он травит реки, истребляет лес
Для многих ставший жизненным законом
Хвалёный наш технический прогресс.
Он появился, словно черный гений,
Неся с собою стресс и круговерть,
И вот теперь его зловещей тенью
Легла над миром ядерная смерть.
Каким он будет новый год грядущий,
Что принесёт на этот раз с собой?
Ответа нет. Лишь под луной бегущей
Искрится снег дорожкой голубой.
Все познается только лишь в сравненье.
Невкусен хлеб, добытый без труда.
Победы радость – лишь в преодоленье
Преград и тягот. Было так всегда.
Как говорят, Per Aspera ad Astra-
Путь к звёздам нас сквозь тернии ведёт.
Увы, судьба нас балует не часто.
Пусть повезёт нам в этот новый год!
Континенты с океаном вразнобой
Образуют облака как отраженья.
Мы глядим на них до головокруженья,
А они до тошноты – на нас с тобой.
Их кудрявые, ажурные мозги
Неизвестно, что себе воображают,
Но предельно аккуратно отражают
Нас с тобою среди прочей мелюзги.
И до них не долетает воронье.
Их объять - так только глазом да умищем!
Это облако – дыхание мое,
А вон то – твое дыхание, дружище.
И бегут они всё мимо, мимо, мимо,
Но не мимо поэтической строки!
С их высокого маршрута - мы мелки,
В смысле, мелочны и малоразличимы.
И прогнозов синоптических опричь,
Продвигаются они высокомерно.
Их движение вполне закономерно,
Только мне законов этих не постичь.
Не понять их, как холодного огня,
Поглощенного прозрачным минералом.
И каким же оконтУрить интегралом
То, что раньше было толикой меня?
А когда в иссиня-пепельных тонах
Разверзаются заоблачные хляби,
Как сказал один поэтище неслабый,
Я и сам похож на облако в штанах.
Этот образ сообразен не вполне!
Но стою я, переполнен синевою,
Что составлена водою дождевою,
Возвратившейся от облака ко мне…
Я умер весь, ведь я не Саша Пушкин
И хоть в душе - покой и благодать
Но с вами на любой земной пирушке
Себя мне вечно будет не хватать
******
Недавно по ошибке на день раньше приехал на кладбище на похороны, сотовый разрядился и я четыре часа бродил вблизи свежевыкопанной могилы, читал эпитафии и думал о вечном. Прошу прощения за неформат, который досочинялся в голове к существующей (опубликованной ранее шуточной эпитафии.
******
Там над плитою, дождик или зной
А может снег лежит сугробом белым
И хоть уже закончен путь земной
Мне все равно, до этого есть дело
Прошу прощенья и прощаю вас
Но не смотрите на вторую дату
Ведь то, что вы читаете сейчас
Еще живой, я написал когда-то
Мала для Бога ценность наших душ
Он от молитв заткнул наверно уши
Хотя, ведь он, наверно, мог к тому ж
И не заметить даже наши души
Ни в Ад ни в Рай, давно не верю я
На вечный мрак - большая перспектива
А значит, нас вернуть с небытия
Потомков лишь живых прерогатива
Расскажите мне, дороги,
О чужих краях.
Дивных мест на свете много.
Их не видел я.
Я хочу увидеть горы,
Райских птиц в лесу,
Океанские просторы,
Снежную красу.
Эй! Пяток не жалей!
Обойди пешком полмира
за мечтой своей!
Расскажите мне, вершины,
О семи ветрах.
Что чудесные картины
Пишут в небесах.
Каждый ветер, словно нота,
Свой имеет тон.
Я в миг радостного взлёта
В каждый звук влюблён.
Эй! Песен не жалей!
С белых облаков пролейся
музыкой своей!
Расскажите мне, берёзы,
О былых годах,
О грибных дождях и грозах,
Звонких холодах.
Спойте обо мне любимым,
Детям и друзьям.
Я за них все клады мира
С радостью отдам.
Эй! Денег не жалей!
Нету ничего дороже
радости твоей!
Расскажите мне, озёра,
Об иных мирах.
Отражаются просторы
В голубых очах.
В них надежда и смятенье,
Счастье, пустота,
И погибель и спасенье,
Вера, доброта.
Эй! Сердца не жалей!
Дальние миры наполни
добротой своей!
Эй! Пяток не жалей!
Обойди пешком полмира
за мечтой своей!
Эй! Песен не жалей!
С белых облаков пролейся
музыкой своей!
Эй! Денег не жалей!
Нету ничего дороже
радости твоей!
Эй! Сердца не жалей!
И тебя оставят люди
в памяти своей!
С моим отцом (работником вокзала),
Мне помнится, в былые времена
В халяву покатались мы немало.
Была тогда единая страна.
И по "железке" ездили раз в год мы
(Бесплатные билеты- красота!)
На Вятку, в Вильнюс, в Крым, в Москву иль в Гродно...
Мы посетили разные места.
Попутчиков однажды было мало.
Мы возвращались с северных широт.
От скуки я столбы в окне считала,
Отец читал родной "Советский спорт"...
Нас скукота достала до печенок!
В окне пейзаж мелькает, в кружке- чай...
Тут станция с названьем "Горбачево"
Нам на пути попалась невзначай.
В те дни шла перестройка полным ходом.
Всё это обсуждалось горячо.
И постоянно на устах народа
Был предводитель- Миша Горбачев.
А на перроне шла торговля бойко.
Несли товар старухи к поездам.
Им было наплевать на перестройку.
Их бизнес процветал во все года.
На станции с таким названьем звучным
Должны мы были полчаса стоять.
Так что же зря сидеть в вагоне скучном?
"Давай пройдемся до вокзала, бать?"
Мы вышли. Нас приветствовал старинный,
Давным-давно построенный вокзал.
Тут перестройки не было в помине.
И коммунизма дух еще витал.
Мы поняли, и гласность не в почете
(Ведь диктор умолчал там неспроста!),
Когда узрели, как в окне напротив
С перрона тихо тронулся состав.
Бежали мы за ним, теряя сланцы.
А поезд наш поспешно уходил.
И на бегу смогли мы догадаться-
Так вот, что "перестроил" Михаил!!!
Он "перестроил" в корне расписанье!
И поезд наш стоял лишь пять минут.
Проводники, махнув нам на прощанье,
Смотрели, как же дружно все бегут!
А пассажиры мчались за вагонами,
Немыслимые делая прыжки.
Роняя на пол яблоки зеленые
И на бегу теряя пирожки.
Бежали мы тогда с особым рвеньем.
Отец меня пёр, как локомотив!
Запрыгнули в вагон мы на ступени,
По бегу и прыжкам сдав норматив.
На шпалах был кулек потерян с вишней.
Но нам, признаюсь, было всё равно.
Себя клялИ за то, что мы там вышли.
И Мишу Горбачева заодно!
. . . . .
А лет уж с той поры минуло сколько!!
Но не забыть безумный наш забег.
Вагоны, Горбачево, перестройка...
Ту станцию запомню я навек!
* * *
Нас несомненно возвысят,
В страшный не бросят проем,
Эти часы нашей жизни,
Господу что мы отдаем.
* * *
Есть ли рай, и есть ли ад —
Мы узнаем, говорят.
* * *
Изощренный ум наш лих,
Оправданий ищет сих,
Что и злых создал Всевышний,
И терпеть должны мы их:
Ляпнуть может из засад
Это нам Альфонс де Сад.
* * *
Небо в том не виновато,
Что мозги у нас как вата.
* * *
Очень уж хотелось многим
От корыта сразу в боги;
Гласу разума не внемля
Переделать жизнь и землю.
От таких-то вот богов
Дожидайся батогов.
* * *
Если плоть души владыка, —
Плотоядие в обыко.
* * *
Крепка логическая нить,
В ней смысл не пустует:
На деньги можно все купить…
Продав себя вчистую.
* * *
Давно пора угомониться,
Не бегать за шальной мечтой.
Вон куст крушины в пруд глядится
В своей одежде золотой.
И пусть куда-то нас все гонит
Неугомонно суета;
Не все на свете грусть и горе,
Есть радость дней и красота.
* * *
Нелегко прощать того,
Кто не значит ничего.
А того, кого ты любишь
Целиком простишь всего.
* * *
Слышал я совсем случайно,
Плел какой-то «рыбий глаз»,
Мол, поэты измельчали,
Их осталось лишь на раз...
Мол, их символ — ворон-птица,
Да и тот взят в долг-кредит.
Не дано, мол, с небом слиться,
Им лишь слюни разводить.
Мол, впустую топчут землю,
Ищут жалким строчкам сбыт...
Эту речь я не приемлю,
Довод мною вдрызг разбит.
За поэтов — каждый кустик,
За поэтов — каждый лист,
И природа не допустит,
Чтоб они перевелись.
Позовут не многих к чаю,
Многих — мимо благодать;
Жив пока — не замечают:
Так удобнее, видать.
Блоку гонорар не нужен —
Только тиражируй знай.
А живой поэт без ужина —
Кверху рельсами трамвай.
О, мои друзья поэты!
Мне поверьте как спецу:
Не котлеты, а сонеты
Были вам всегда к лицу.
* * *
Плоть приходит и уходит
Окружение беспокоя;
И, похоже, не находит
Долгожданного покоя.
* * *
Наглости поднаберись –
Сразу улыбнётся жизнь.
* * *
Мы тычемся с обидами,
Что тайны так сильны.
А жизнь – она, что видим мы,
И что не видим мы.
* * *
Как в плоть внедряется душа? –
Такие мысли к нам спешат.
Куда уйдёт? – на это
Нам не найти ответа.
* * *
Пусть у нас мозги на вырост,
Но ответ такой на вынос:
Добирайся хоть до звёзд,
Ты до сути – не дорос.
* * *
Коль полезли неудачи –
Отовсюду стены плача.
* * *
Хотелось нам за сутки
Долететь до сути.
Лягушка надувалась,
Что от неё осталось?
* * *
Камни – это тоже жизнь,
С ними мы в родстве слились.
И деревья, реки-чаши,
Тоже родственники наши.
* * *
Словно дым стремился в небо,
За небесным хлебом
Неудачником не был,
И удач не ведал.
* * *
А разницы нет Воркута ли, Чита,
Да все одинаково сложено;
Учебники жизни читать не сложно,
Не скучно бы было читать.
* * *
Все в круге, где нет свежести,
Так кажется почти.
Мы в жизни ищем нежности,
Но тычут нас тычки.
* * *
Глупости все в стороны
И идей течения,
Деньги вечно стоили
Высшего значения.
Не нужны нам мании
Эти социальные;
Там, под яркой мантией
Дури наркомания.
* * *
Туман стоит за нашей дверью,
Ступил с крыльца, и сразу сник.
Иные есть — во что-то верят,
Во что — не могут объяснить.
Верь в Господа ты без сомнения,
И до последнего мгновения.
* * *
Собаке даны клыки,
Клыками она хватает.
Тебе даны кулаки,
Вот оборона какая.
Пускай, ты проворен, силён,
Себя не дашь в обиду,
Мощнее тебя слон,
Гораздо внушительней с виду.
Но ты человек, с душой,
И как человек - непрочен.
Сегодня ты очень большой,
А завтра ты маленький очень.
* * *
Замело твою сторожку
Разве что не до трубы;
У тебя есть и картошка
И соленые грибы.
И тепло тебе и сухо,
Дремлется, ну как в авто.
В общем, скучная житуха,
Но спокойная зато.
* * *
Дыхание твое мне дорого,
Как птице лазурь дня.
Родная, живи долго,
Гораздо дольше меня.
* * *
Намудрил, накрутил, наметафорил,
С виду кажется что глубоко;
Поступил нерадивым пахарем:
Тут копнул, там копнул да и только.
В спор он бросится,
Влезет в дебаты,
Не жалея горла мортиры…
Часто, где чересчур кудревато —
Скрыты элементарные дыры.
* * *
Мелочи дарим значение,
Возимся в серой золе.
Нас допекают мучения
Крепко на грешной земле.
* * *
Есть у юности забота,
Это у нее в чести:
Словно щит прикрыл кого-то
И от гибели спасти.
Но поймешь, когда устанешь,
Поведешь иную речь:
Хоть щитом из стали станешь —
Все равно не уберечь.
* * *
Что-то в животе урчало,
Что бы это означало.
Тит задумался как Кант
И решил: “Урчит талант”.
* * *
Какие крупные снежинки!
Какой роскошный снегопад!
А сколько всюду грязи липкой,
Трава и мусор невпопад.
Снежинки тают незаметно,
Становятся водой простой;
И только виснут капли с веток,
* * *
Оставить хоть что-то,
Самую малость,
Здесь по земле проходя:
Такое желание
Нам досталось,
От этого — никуда.
* * *
Меж собою связаны,
Им - и даль, и близь.
Смерть и боль — обязанность,
Равно как и жизнь.
Денек выдался как по заказу: и пятница, и тепло, и работу над заказом смежника закончили накануне, почему и зарплата с утра случилась (первая за последние три месяца!). И коллектив небольшой фирмы ОАО «Эдельвейс» делегировал своего представителя к шефу: мол, давайте, Максим Викторович, устроим детский крик на лужайке. То есть сразу после обеда съездим на пикничок, шашлычков пожарим на природе, пообщаемся в неформальной обстановке, покупаемся-позагораем. Конечно, можно было и без него, без этого придурка М.В. Козловского махнуть на природу. Но, во-первых, очень хотелось урвать халявных полдня, во-вторых, это шеф командовал мини-вэном, в который влазил весь дружный коллектив фирмы, все восемь человек, в-третьих, этим дождливым летом не всякий раз удавалась такая хорошая погода, так что надо было ловить момент.
Козловский поломался для вида, но в виду смягчающих обстоятельств, как-то: другого заказа пока не было и все равно фирма опять простаивала, и настроение у него было хорошее (никто же не знал, хотя и догадывался, какую он себе зарплату, а еще и премию отхватил из полученных от заказчика денег), да и, наконец, почему бы, в самом деле, не оттянуться на природе без жены и детей, - согласился. Так что с обеда все сотрудники «Эдельвейса» явились на работу полностью в нерабочем настроении, в прогулочном облачении, весело погрузились в мини-вэн, уже упакованный благодаря стараниям водителя Абаккумова мангалом, вязанкой полешек и парой пластиковых ведерок с магазинным замаринованным шашлыком. В конце салона нежно перезванивались в двух больших сумках бутылки с пивом, сухим красным и мокрой беленькой. И уже через полчаса «Эдельвейс», оживленно гомоня, оккупировал облюбованную лужайку на берегу озера Карасевое.
Весело затрещали дрова в мангале, из стереоколонок мини-вэна на волю вырвалась музыка, забулькали откупориваемые бутылки, зазвенели сдвигаемые стаканы, пошли тосты. Во главе застолья восседал на раскладном стульчике, как на троне (остальные члены коллектива просто сидели или полулежали вокруг импровизированного дастархана) благодушно настроенный М.В. Козловский и благосклонно выслушивал тосты, каждый из которых так или иначе заканчивался реверансом в его сторону. Максим Викторович узнал от Вики Маргариткиной, что он «самый человечный из человечных», Николай Петрович Шевчук открыл глаза присутствующих на то, что их шеф – «гениальный менеджер», но всех переплюнул Шота Магарадзе, заявивший, что с таким «замэчателным чэлавеком «можно хоть в развэдку, хоть по жэнщинам – успэх будэт абэспечэн». Расчувствовавшийся Козловский в длинной и пространной речи сообщил, что заново открыл для себя коллектив и щедро пожелал ему простого человеческого счастья. А потом все решили искупаться в теплом-претеплом озере. Над окрестностями водоема разнеслись крики, хохот, женский визг и шумный плеск воды. Козловский, регулярно посещавший бассейн по абонементу и потому чувствующий себя в воде как рыба, набрал в легкие побольше воздуха и нырнул. А вынырнул аж метрах в пятидесяти, в камышах на противоположной стороне озера. И озорно затих там, решив попугать родной коллектив.
Занятый водными процедурами, «Эдельвейс» не сразу заметил пропажу своего шефа.
- Э, народ, а где Максим Викторович? – обеспокоенно спросил шофер Абакумов (он купаться почему-то не любил и в воду не полез, а лениво курил на бережку).
- Да вот же, рядом с нами плескался, - весело отозвалась Вика Маргариткина, с визгом отталкивая ногами Шоту Магарадзе, назойливо подныриваюшего под нее и покачивающуюся рядом с ней Нелли Петровну. – Шота, ты не видел шефа?
-Он гдэ-то тут биль, - отфыркиваясь, отозвался вынырнувший темпераментный грузин. И снова нырнул под женскую часть коллектива, жадно топыря под водой бесстыжие волосатые руки.
- Биль, да сплиль! – передразнил его Абакумов. – Но где же, в самом деле, Максим Викторович? На берег он не выходил, это точно. Черт, неужели… А ну, вы тише! Слышите, что вам говорят: шеф вошел вместе с вами воду, и теперь его нигде нет.
- Неужели утонул? – охнул Суханкин и мокрые его волосы от ужаса встали дыбом.
- И не хотелось бы верить, но это похоже на правду, - скорбно сказал Абакумов. – Поныряйте-ка, ребята, на всякий случай, может, сами достанете.
- Ой, я боюсь утопленников! – закричала Вика Маргариткина и пулей выскочила на берег, а за ней торопливо полезли из воды и остальные «эдельвейсовцы».
«Ага, испугались! - обрадовался сидящий в камышах Козловский, бесшумно прихлопывая впившегося ему в шею комара. – Ничего-ничего, поволнуйтесь-ка еще!»
- Ну да, сейчас, буду я еще из-за этого придурка нырять! – неожиданно заявил Шевчук и сплюнул в воду. – Давай, Абакумов, звони спасателям. А по мне так - пусть покоится на дне. Там и ему место.
- Я не взял с собой мобильник, - сказал, щелчком отправив в воду окурок, Абакумов. – Ладно, приедем домой, позвоним.
- Утонул Максим, ну и хрен с ним! – вдруг радостно объявил пьяненький Суханкин, и все захохотали.
Козловский не верил своим ушам и от охватившего его гнева даже перестал отгонять настырно зудящих над головой комаров: а как же «самый человечный из человечных», а «гениальный менеджер», а с кем пойдет в «развэдку и по жэнщинам» Шота?
- Плахой биль чэлавек, жадный, - обличающее сказал Шота, обнимая дрожащую Вику за плечи. – Я би с ним в развэдка нэ пашел.
- Уж что верно, то верно, - поддакнула бухгалтерша Нэлли Петровна. – Вот вы три месяца зарплату не получали, а он себе регулярно и зарплату рисовал и премии, и что хочешь… А что мне, что мне-то? Так, для отмазки да чтобы молчала, давал какие-то копейки.
К-козел!
- А я всего неделю отсутствовал на работе по уважительной причине – да вы помните, теща ко мне приезжала, так он меня уволить хотел, - пожаловался Суханкин и всхлипнул. – А куда я пойду, я ж ничего не умею! Вот и отлились ему наши слезы.
«Ну, сволочи, сейчас вы у меня попрыгаете!», - яростно прихлопнул Козловский у себя на багровой лысине сразу десяток опившихся начальственной кровушки комаров. И уже хотел было с ревом вылезти из камышей, как услышал злорадный голос Абакумова:
- А если бы Козловский вдруг вынырнул и сказал, что все слышал, что бы вы стали делать, а, храбрецы?
Над озером повисло тягостное молчание.
- Да нет, уже не вынырнет, - нарушил тишину Шевчук. – Что он, дядька Черномор, что ли, или Ихтиандр какой? Уже не меньше получаса прошло, как он утоп. Нет, кирдык нашему козлу. Раки его уже едят.
- Я би на его мэсте нэ виниривал, - угрожающе пошевелил усами Шота.
- Конечно, зачем человеку два раза тонуть, - согласился Суханкин. – Ну что, сироты, у нас там, вроде, еще осталось чего-то? Пойдем, помянем шефа, будь он неладен, да в город надо, в ментовку, пусть этого утопленника ищут, кому положено…
- Вот только кого теперь нам главк посадит вместо него? – спросила сама себя Вика и мечтательно зажмурилась. – Хорошо бы кого помоложе, да неженатого... Отстань, Шота!
В камышах тихо и злобно плакал Козловский, облепленный комарами и пиявками…
Возможно, кому-то это стихотворение напомнит произведение автора Санек:
Жми сюда однако, это самостоятельное произведение, написанное мной задолго до появления здесь стихотворения "Осенняя сценка". И посвящено оно конкретному человеку из моего города...
- - -
На улице скрипач играл мелодию из фильма.
Лежал футляр от скрипки возле ног его в пыли.
Прохожие, как водится, пройти спешили мимо.
Немногие в футляр бросали звонкие рубли.
А скрипка горько плакала проникновенной трелью.
Подхватывали птицы эту трель со всех сторон.
И редкие рубли, как-будто скудный дар, летели;
Хоть каждая слеза была ценою в миллион.
В палящий зной, в мороз зимой с ним скрипка постоянно.
Она живет, разбужена умелою рукой.
Прислушайтесь! Ведь музыка залечивает раны,
И может подарить или в момент отнять покой.
Как мелкую монету ночь рассыплет в небе звезды.
И скрипка изможденная отправится в футляр.
Ждать от прохожих милости уже конечно поздно.
Скрипач, собрав монеты, побредет в ближайший бар.
Угар табачно-водочный окутывает мысли.
Уже пуста бутылка, приближается рассвет.
А в этой жизни в общем-то нет никакого смысла.
Но каждый день скрипач выходит снова на проспект.
А тротуар ему в который раз заменит сцену.
И поплывет над городом знакомый всем мотив.
Да только скрипка будет петь совсем другую тему,
О том, что музыкант, увы, сегодня не в чести.
Но снова он играет ту мелодию из фильма.
Лежит футляр от скрипки возле ног его в пыли.
Прохожие, как водится, спеша проходят мимо.
Немногие в футляр бросают звонкие рубли.
Скрипач день ото дня готов нести искусство в массы,
Талант свой продавая, как недорогой товар.
И бару близлежащему потом пополнить кассу,
Отдав туда почти что весь дневной свой гонорар...
Когда-то мне всё просто и понятно,
А нынче я в прострации чуть-чуть
И тянет ностальгия эхом в детство -
Пора настала видно отдохнуть
Припев: "Закат" уж близок и думать надо,
Быть может это моя "награда",
Я не стремлюсь туда, но внутренне готов,
Видать наломано немало мною "дров"
Исколесил по этой жизни я немало,
Истоптано, в "тома" не уложить,
Но ради ещё маленькой "брошюры"
Я буду этой жизнью дорожить
Припев: "Закат" уж близок и думать надо,
Но мне мешает одна преграда,
Я не стремлюсь туда поскольку не готов -
Вернуть в исходное свою вязанку "дров"
Продолжат мною начатое дети,
Я что-то в этой жизни совершил
И хочется у стен услышать рая,
Что я сверх меры здесь не нагрешил
Припев: "Закат" уж близок, он где-то рядом,
Надеюсь встретит не "камнепадом",
Я не стремлюсь к нему и более не прочь,
Отсрочить до "утра" дорогу в "ночь"!
Хор одуванчиков высокие берёт -
Переходящие в макушку солнца - ноты,
Хмельна природа в эту вешнюю субботу,
По всем усам бежит и в рот стекает мёд.
Шумит оркестр: жасмин, черёмуха, сирень,
Погода шепчет, нет - почти трясёт за плечи,
И Пан пропал - вовсю задул в свою свирель,
Весь в клейких листьях мой потерянный дар речи.
Нектаром майским густо залиты дома,
На крышах пряничных воркуют ангелочки,
А я так жду, что мне приснится этой ночью
Солоновато-безупречная зима.
Мечтающий кактус колючки укладывал в веер,
раздумья о вечном, о сущности спрятались в корни,
сквозняк пахнул эхом прекрасных сладчайших симфоний:
поставила рядом хозяйка горшок с орхидеей.
Почувствовал кактус острейший пробел в эмпиризме,
почувствовал стыд и за несколько пятен желтушных,
закрылось окно, стало жарко и влажно, и душно,
и кактус расцвёл - это редко случается в жизни.
И кактус расцвёл колокольцами - целым букетом,
раздался по комнате запахом тонким с горчинкой,
и всё - для неё, для чарующей сердце блондинки,
и где аскетизм, коим был вроде апологетом?
Но мир восхитился доселе невиданным чудом,
и выпало кактусу столько хвалеб и восторгов!
Подставили новое блюдце достойным итогом...
Нелепый горшок с орхидеей забрали отсюда...
Прости меня, мой сын. Прости:
За мутность влаги в роднике.
За лес без ягод, без грибов и дичи.
За серость красок в праздничной палитре.
За поле, вспаханное динамитными плугами.
За воздух, пахнущий кислотными дождями.
За веру ни во что.
За памятники жертвам чьей-то славы.
За правду, сказанную лживыми словами.
За торжество безумия в расширенных наркотиком зрачках.
За «Детский день» - защиты вас от нас. . .
Прости, что за постой я не оплачивал счета.
Прости, что ты растёшь таким же, как и я.
Асфальт рисовал мужика.
Солидного. В сером костюме.
Который курил накануне
Над ним в расстояньи прыжка.
Курил и мечтал о любви
Растерзанной в мелкие капли.
В проигранном жизнью спектакле.
Глумясь над бессильем своим...
За Меловым далёким перевалом, где ледники шлифуют гладь скалы, где снежные заносы и завалы, как стражи заповедной Бричмуллы.
Никитиным воспетые чинары, Большой Чимган пасущий облака, где воду пьют курдючные отары, из беглого Чаткала арыка.
Там виноград искрится изумрудом, арчовый лес которому сто лет, ручей в корнях сверкает, как полуда, тепло сердец, которым равных нет.
Там друг армейский, друг без оговорок, растит лозу обычный человек. Обычностью своей он сердцу дорог, большой душою маленький узбек.
Жена его, красавица хевсурка, стройна, голубоглаза, лён волос. Была Марина, ныне стала чурка, век-отморозок коррективы внёс.
Он прочесал железною гребёнкой, былых понятий и реалий срез. И всех от аксакала до ребёнка, занёс в таблицы. Род, окрас и вес.
Определил сумняшеся ничтоже, и разделил, кто всадник кто плебей. По языку и вновь по цвету кожи, тот фараон, а этот скарабей.
А было время, надо вспомнить, надо! Когда узбек (иначе он не мог) упал шинелью ржавой на гранату, резцы в насвае стиснувши в замок.
Тогда он выжил, он не мог не выжить, ведь за него молился весь спецназ. А мы всё ждём, неужто не напишет? Ужель запас огня в груди угас?
Сереет ночь, смердит гора окурков, ложатся строки, тяжелы и злы. Прочти узбек, и позвони мне чурка, дехканин заповедной Бричмуллы.
Ах, батя, я по жизни заблудился, я так давно душой не отдыхал, куда бы проще, если б не родился, не пил, не ел, в колодцы не плевал. Когда бы знать, что это так надолго, что больно бьют, и лишь могила приз, ещё во чреве одиноким волком, я б пуповину лично перегрыз.
Ты сам-то как, в своих селеньях горних, тоска по нам забытым не гнетёт? Ты там, в тепле, среди доктрин бесспорных, а здесь как раньше, кто кого нагнёт. Андрюха как, небось, бухает часто, так дай леща, ну что ж он за балда? А если там он тоже склеит ласты, помрёт дурак, а дальше-то куда?
Привет меньшому, Димке – хулигану, пусть поднажмёт на пресс, как я просил. Скажи, не злюсь, за ту былую рану, когда он в хлам от жизни закосил.
Ты там держись, ты сильный батя, знаю, на передряги и болячки плюй. Ну, вот и всё, письмо своё кончаю, до встречи пап, и это…не горюй.