Случись (не дай, конечно, Бог!)
Вдруг помереть большому чину,−
Такой кругом переполох!
Найдут автобусы, машину.
Перевернут весь белый свет,
Чтоб совершить обряд печальный,
И за казенный кошт обед
В конце устроят поминальный.
Все будет сделано на «пять».
Покуда ж бегают другие,
Родные могут горевать,
В черты уставясь дорогие…
Простой хоронит человек
(Вы уж простите, что о смерти),−
Клянусь, не видела вовек
Земля подобной круговерти!
Без средств, с бедой наедине…
На части впору разорваться.
Когда же тут, скажите мне,
Еще и горю предаваться?
Хоть в этом, бедам всем назло,
Простому люду «повезло».
В каждом мальчишке заложен охотника ген
или же воина - прямо с мечом обнаженным!
Может, его затрудняется видеть рентген,
мы его видим и глазом не вооруженным.
Нашему внуку всего два вершка от горшка
и даже менее, если немного присядет.
Сабельку детскую крепко сжимает рука.
За табуретом он прячется, то есть в засаде.
Бабушку ждет на суровой военной тропе
или сестру, но сестра не сдается без боя.
Ангел небесный играет ему на трубе -
Он это слышит, и нам это ясно с тобою.
Милый мальчишка! Он пахнет еще молоком,
тихим покоем, пределами отчего крова.
Звуки трубы увлекают его далеко.
Детская сабелька в пальцах мерцает багрово...
Наш взгляд на мир – нерезкий и нечёткий…
Проходит он сквозь призму передряг.
Сует дневных перебирая чётки,
Похожи мы порой на мелких скряг…
…Дед воевал, а бабушка и мама,
Совсем ещё малышка, лет пяти,
Делили крохи поровну упрямо
В одной из ленинградских тех квартир…
На грани двух бездонностей священных,
Одна зовётся «смерть», другая – «жизнь»,
Становится понятной совершенно
Бессмысленность обыденных пружин,
Толкающих на глупые поступки –
Всю шелуху срывает эта грань!
Кто ощутил, как наши жизни хрупки,
Кто каждый день немножко умирал,
Кто помнит это головокруженье
От снов на грани холода и тьмы,
Кто знает что-то – то, что, без сомненья,
Не понимаем сытенькие мы,
Забыть не сможет смертного оскала
(В глазах – такая мудрость, глубина…)
И будет жить, «проблемы» пропуская
Сквозь призму, под названием «ВОЙНА»…
НЕСКОЛЬКО ГРАММОВ…
***
Несколько граммов хлеба…
Несколько крошек жизни…
Господи, как нелепо –
Карточку в пальцах стиснув,
Не добрести немного
Тенью почти эскизной
К булочной, до порога…
Несколько граммов жизни…
***
Маленький, как монета,
Чёрный, такой горячий…
Множество раз во сне ты
Видела, как шипяще
Он напевает соло,
Путь прочертив кометой,
Входит в тебя… Осколок…
Несколько граммов смерти…
СВЕТ
И засыпая под ватными одеялами –
Мама с утра, уходя на работу, своим
Сверху накрыла дочурку, чтоб не замерзала бы –
Видела девочка там, за окраиной зим,
Там, за границей привычного жуткого голода,
За темнотою, которой кромешнее нет,
Жизнью счастливой, блокадой в муку перемолотой,
Яркий, такой притягательный, радостный свет…
СНЫ ПИТЕРА
Город тонет в упавшем небе
По колено в ночном тумане...
Там, на неба глубоком дне, бы
Он хотел позабыться снами…
Только снится продрогших улиц
Мрак блокадный чернильно-грубый,
Хрупкой детской спины сутулость,
В безмолитвенной скорби губы,
А на саночках – легче снега –
Тело женщины... Вой сирены...
Сил уж нет по укрытьям бегать...
Площадь каждая – как арена,
Для теней, что бредут, шатаясь,
В мир мечты о тепле и хлебе...
Ленинградскими снами маясь,
Тонет Питер в упавшем небе...
Мы живём на Земле, и ничто здесь не вечно,
То мне хочется петь, то мне хочется выть.
Как хотелось бы мне жить спокойно, беспечно,
Но мой в жизни удел – в напряжении жить.
Нужно сделать одно, ну, а после – другое,
Всё растёт воз проблем, нет заботам конца,
Для чего мы живём? Жизнь – что это такое?
Как прожить нам её, не теряя лица?
А ответ здесь простой. Сам с собою будь честен!
И живи для других, для родных и друзей!
Мир-то наш небольшой, мир-то наш очень тесен,
Люди созданы в нём, чтобы жить для людей!
Я иду по городу, он многолик и многоголос,
он течёт мне навстречу по каменистой брусчатке,
ныряет в глаза, пропитывает собой насквозь
и выливается на улицу через пятки.
Вот проскочил взъерошенный рыжеволосый шкет,
за ним - старушка на синем велосипеде,
остановилась и с интересом смотрит мне вслед...
а эта приятная пара - мои соседи.
Город пьянит и влюбляет, как молодое вино,
в бульвары, в костёлы, в аистов на старых крышах,
"Gruezi !" - шепчу я ему по-швейцарски, но
он не понимает меня или пока не слышит.
И всё же я чувствую - он потихоньку во мне
осматривается и уже облюбовал себе угол;
я иду по городу, и с каждым шагом сильней
мы обживаем друг друга.
Любить – от того, с кем в пути
Однажды пришлось повстречаться,
Всю жизнь собираться уйти,
Да так никогда не собраться.
Ведь знаешь ты сердцем, умом
(И это, как многие гири), −
С ним плохо, вернее, дурдом,
Но было бы хуже с другими.
Вдруг скажешь в сердцах: «Чтоб ты сдох!»
(Вот так допечет, окаянный),
А сляжет, совсем занемог,
И с ним уж готовишься в яму.
Любимый тот, с кем по ночам
Постель превращается в ложе,
Изменишь кому невзначай,
И совесть в отместку загложет.
Из-под Ржева и Смоленска,
Из-под Курска и Москвы,
Протянулись до Берлина
Блиндажи, траншеи, рвы
Кровью, потом и металлом
Их пропитана земля,
А осколками меж ними
"Перепаханы" поля
Сколько братских, безымянных,
В них затеряно могил,
Видно так Господь их души
От "земного" оградил
Не наткнётся археолог,
Не найдёт поисковИк
И о безвести пропавших,
Не напишут больше книг
Не придут к ним в мае люди,
Им лежать без "громких" слов,
А их тленные останки,
Не увидят мирных снов
Пролетит над ними птица,
Тихо всхлипнет ветерок,
А слова от нас живущих,
Передаст лишь василёк
Я снова Пушкина читал, –
тонул в фантазии безбрежной.
То Гений сам рукой небрежной,
казалось,
тонкой и неспешной,
всё так чудесно набросал,
всё несказанно так расставил,
заставил чувства закричать...
И каждым словом он печать
на сердце замершее ставил.
Облизывая бамперовы губы
Балтийским загустевшим ветерком,
Целует наповал и липнет грубым
Залатанным на встречной языком.
На вскрытии летального засоса
В четыре ловкие тревожные руки
Расписывают партию износа
Червовые по локоть мужики.
Терзает нас голодная дорога,
Слетевшихся на пьяный поцелуй.
Сильнее мастерства и автобога
Беспечности и пагубы холуй.
В бессилии сжимает кто-то зубы.
Ушла молитва снова в молоко.
И вылетят вдогонку души в трубы
Последним выхлопом
сквозь вату облаков.
Опять весна бухАет по дворам.
Коктейль воды со льдом в окрестных лужах,
И люд честной уже забыл про стужу,
И с каждым днем настырней птичий гам.
Сюр.
......Нереал.
......Почти что Марк Шагал…
В лучах заката мошкара роится.
Тень.
......Дежавю.
......Мне снова это снится,
Я ЭТО все не раз переживал.
Та прелесть-боль, такое же тепло,
Звон о стакан бутылки с “Солнцедаром”
За рупь-ноль-две, почти что даром,
Коль исхитришься сдать в ларьке стекло.
Предлетье первым балует теплом,
Асфальт уже по классикам скучает,
Мамаши в новорожденных не чают
Души и чистотой кичится дом.
Галдит и суетится детвора,
Все казаки-разбойники да прятки,
Им позавидовать, у них всегда в порядке
Здоровый сон и аппетит с утра.
Скворцы-глупцы несут какой-то вздор,
Зря, нагнетая важности и понта
И не торгуется с пространством взор
За обладанье видом горизонта.
В беседках напевают “My sweet Lord”
И, как ни странно, Бог с небес им внемлет,
И одноглазый, рыжий, старый кот
На лавке чинно средь бабулек дремлет,
Сквозь прищур, озирая мирный двор
шерифом, что там – барином надменным,
Как будто ОН заправский режиссер,
ЕМУ обязаны всем этим переменам.
Пружинит чуть подсохшая земля
Под шагом пэтэушника соседа,
Идет однообразная беседа
О прошлом матче “Шинник” – “Пахтакор”...
Вижу я - уныло и печально стынет луч застуженной луны. Прячут звезды вековую тайну, их глаза отсюда не видны. Предо мною взора бесконечность затянула мрака кисея. Но я знаю, там за тьмою - вечность. И я знаю, вечность - это я.
Татьяна Игнатьева
Когда мне совсем невмоготу и нервный бунт, созревая, не поддаваясь ни уговорам разума, ни водке, становиться нестерпимым и рвущимся из мышц и гортани на волю, я ухожу на безлюдный берег моря, сажусь на песок и, глядя на бирюзовый не покой стихии, заговариваю с ней о вечном. Это вечное у каждого живущего своё. У меня тоже своё вечное. Иногда оно переполняет меня так, что я не в силах удерживать эту бесконечность в своём сердце. Оно вырывается, пеленает меня в незримый саван и уносит в моё одиночество. Тогда я слышу Бога и Он слышит меня. Я начинаю понимать что оба мы, и ОН и я, бесконечно одиноки в непостижимой до скончания времён Тайне, пути к вратам которой неведомы ни Ему, ни мне. И в обыденности, Он в своей, а я в своей, мы бежим от этого завораживающего, непобедимого одиночества кто куда и любыми способами. В чём она заключена эта вечность? В моей вере в Него? А что если в Его вере в меня? В силе духа? В победах? В поражениях? В самопожертвовании? В малодушии? В любви? В предательстве? А может быть в распахнутых в мир глазёнках смеющегося ребёнка? Или плачущего? Возможно это то чем я горжусь или наоборот то чего стыжусь и наивно пытаюсь стереть из памяти. А может вечность в руках матери? Или в глазах отца, наблюдающего, как старательно прицеливаюсь молотком, чтобы забить свой первый в жизни гвоздь в строительство собственного моста от берега моего рождения к берегу моей смерти? А быть может в том, что не позволило разорваться моему неприкаянному сердцу, когда хоронил их? Я не знаю, но не знает этого и ОН.
Почему плачет небо? Оно не плачет, просто идёт дождь? Я тоже не плакал, я выл в зверином бессилии, когда Сашка, прикрывая нас от "духов", не успел добежать до уазика и остался лежать на пыльной дороге, питая её своей кровью, как жертвоприношением богу войны за то чтобы он оставил мне жизнь. Сашка, Серый, Шурка, Витяня. Пацаны, я прожил бешеную жизнь. Политики и журналисты, разведчики и контразведчики, бандиты и полицейские, бедность и богатство, хижины и замки, война и солнечный берег моря, наручники и свобода.
Я сидел на обочине дороги в ста метрах от здания внутренней тюрьмы и измученный издевательскими четырнадцатичасовыми допросами и одиночной камерой, но свободный. Обещали упрятать на двадцать лет.
Они выкинули меня на улицу ночью. Звёзды не зло улыбались мне и очень хотелось курить. Какой-то, проходящий мимо араб, протянул мне сигарету, зажигалку и мобильный телефон. Он ничего не говорил мне. Просто кивал головой, улыбался и ждал пока я позвоню домой. Сколько в этом иронии вечности? Почему я до сих пор жив? Меня не убили в 93-м, в 98-м, в 99-м, в 2001-м, в 2002-м. Ведь должны были. Не вы ли, братья мои, ещё тогда, на войне приняли на себя все эти смерти, даруя мне мою вечность? Спиртом из полевой фляжки прижгу ком в глотке, поминая вас душой своей, жизнью своей и болью своей.
Я живучий? Наверное. Говорят, что Он рано забирает лучших. Я не лучший. Лучшие, это они, Сашка, Серый, Шурка, Витяня. Бог, пусть их вечности, там, у Тебя, будут светлыми и благостными. Что? Каждый из нас и есть вечность. Я верю Тебе. И верю в Тебя. А Ты, пожалуйста, верь мне и верь в нас. Аминь.