Говорить о наболевшем,
Раскрывать души порывы,
И путём тернистым пешим
От Христа дойти до Шивы.
Проиграть одежду в шашки,
Целовать холодный ветер,
Поменять на низ тормашки,
Волновались чтоб соседи.
На асфальт смотря с карниза,
Петь про солнышко лесное,
Вместе, не стесняясь, писать,
Ты присев, а я же стоя,
Заплатив за всё без сдачи,
Рожи корчить проводницам,
Громко Читать дальше >>
Он покусился на невозможное – решил написать картину «Море». Это должна была быть не просто картина, это должна была быть точная копия живого моря со всем его многообразием красок и форм жизни. Повторение неповторимого – задача выше человеческих сил, но человек не был слаб духом. Он знал, что для осуществления его мечты недостаточно одной человеческой жизни, но рядом подрастал сын-помощник, и человек надеялся, что уж сыну-то наверняка удастся завершить задуманное. Работа если и не закипела, то продолжалась весьма и весьма настойчиво; за долгие напряжённые годы очень многое человеку удалось сделать, полотно века постепенно заполнялось и всё больше приобретало реальные черты настоящего моря – многочисленные доброжелатели открыто, а недоброжелатели втайне просто поражались поразительному сходству, даже самые отъявленные придиры не могли сразу заметить отличия. Но и оставалось ещё сделать очень многое, а время брало своё. Настал тот злосчастный миг, когда рука над мольбертом дрогнула, а сердце человека остановилось… Траурные мероприятия отняли несколько драгоценных дней. Но высыхают не только реки, высыхают и слёзы. Как-то прекрасным утром повзрослевший сын зашёл в мастерскую отца и осмотрел незавершённое полотно. В голове сына созревал грандиозный план – он решил написать картину «Лес»…
***
Печать печали на табло...
Устав бороться, жить и думать -
как тех подмазать, этим сунуть,
как жизнь потратить за бабло -
невыносимо тянет плюнуть
и закричать ...!*
И тянет лечь под небосвод,
стать перегноем, стать землицей,
не видеть морд поганых лица,
героев книги "Идиот";
быть невозможно певчей птицей
в Раю отсутствия свобод...
Песчаный строился дворец,
над головой петля зависла;
текут в пустое Днепр и Висла,
седеет ранешний юнец,
жизнь не имеет грамма смысла -
зачем оттягивать конец?..
Махнуть на Прошлое рукой,
ножом проверить плоти мякоть
и посмотреть - кто будет плакать,
а кто смеяться над труной -
залицезреть Природы слякоть
и обрести души покой...
В груди господствует пожар,
манит тревожно дно колодца,
очередного попководца
под ручки в свет ведет Пиар;
мысль изнутри о череп бьется
и превращает ночь в кошмар...
***
Ушли эмоции в гудок -
назад не скоро, надо думать;
да... жизнью смерть не переплюнуть...
Я мысли выстрою в рядок
и стану дальше "мазать-сунуть",
а сердце? - Спрячу в холодок...
Здравствуй, Боже… Я знаю, ты – много старше…
Но тебя почему-то зовут на «ты».
И в таком обращенье – ни грамма фальши,
Потому что всегда мудрецы просты,
Потому что прозрачен, как горный воздух,
Непреложных истин сакральный свет,
Потому что условностей всех громоздких
В мире светлом твоём, без сомненья, нет…
И босыми ногами ты меришь вечность,
Не считая воткнувшихся в них заноз,
Прикрывая ладонями человечков
От разбуженных ими штормов и гроз…
Забрали Яна в армию,
Чтоб Ян там воевал.
Ружье вручили гарное;
Усатый генерал
Сказал: стреляйте, соколы!
За Родину - за Мать,
За небушко высокое
Не страшно убивать.
Один раз хлопец выстрелил –
Попал в родимый дом.
Схватило пламя быстрое
Весь скарб, что нажит в нем.
Второй раз хлопец выстрелил –
Попал отцу в плечо.
Упал старик, не выстоял,
Заплакал горячо.
Ян третьей пулей бешеной
Сразил родную мать.
И не успел сердешную
В последний раз обнять.
Лежат враги во полюшке –
Доволен генерал,
А Ян, седой от горюшка,
К земле своей припал.
Простится ли, отмолится
Солдатская вина?..
Гарцует по околицам
Гражданская война.
...смотреть на остывшей земли увяданье,
на белой рутины летящее семя,
без тени смущенья исполнив желанье
покрыть трехэтажным надменное время...
внимать пустоте, распускающей нюни
от горькой обиды за спрятанный шарик,
и адскую смесь октября и июня
топтать и размазывать в пьяном угаре...
не чувствовать боли в разбитых коленях,
"Зубровку" допив, прошептать с сожаленьем:
" чем больше цепей из двенадцати звеньев,
тем всё ощутимее их натяженье".
зубами скрипеть от ветвей пантомимы
и, тщетно пытаясь зажечь сигарету,
идти, спотыкаясь, из осени в зиму
по хрупким останкам ушедшего лета.
На каждом углу продаются мимозы,
Букетик пушистый в газете лелею…
Весна верховодит. А ночью – морозы,
И мама твердит: «Одевайся теплее!»
Купила бы маме нарциссы, тюльпаны,
Красивое платье из ткани отменной.
Купила бы, точно… но пусты карманы,
Вот с первой получки – тогда, непременно!
Ах, женские праздники, сколько их было…
Сияют весною из прошлого - лица.
Смотрю на портрет моей мамочки милой,
Что в платье нарядном... И впрямь, как царица!
- Это было в середине семидесятых годов. Мне, ещё совсем мальчишке, пришлось после школы, да и что греха таить, во время занятий подрабатывать на ферме. Вот там я с ним и познакомился, - так начал своё повествование один из моих родственников. Рассказчик он был хороший, да и тема меня затронула, и вот читайте, что из этого получилось.
- Обычно в деревне всем чудаковатым людям прозвища давали, а его величали, прям как директора - по имени и отчеству - Василь Палыч. Он работал на ферме "старшим, куда пошлют", вот и меня к нему пристроили.
Когда я появлялся на ферме, мы с ним выполняли всякие поручения: то силос подвезти, то навоз подчистить, то забор подчинить. Заданий всегда было много, но так как мы были мал да стар, нам многое прощалось, и мы работали по мере наших возможностей.
Василь Палыч был мужик здоровый, но больная спина не давала ему толком применять свою богатырскую силу, да и с разумом он по-моему был "навеселе".
Прошёл Палыч всю войну, было у него наград штук шесть, сейчас уж точно не помню какие, а в день победы он всегда надевал праздничный костюм со всеми наградами и гордо вышагивал в сторону сельсовета, где всегда проходили праздничные мероприятия.
На все случаи жизни у Палыча были рассказы про его военные похождения, он вроде как барон Мюнхгаузен из всех положений выходил победителем, в любом случае, слушать его было интересно, и я частенько сам расспрашивал его о войне. Мне на всю жизнь врезались в память эти его рассказы.
Сижу как-то на лавке возле дома, а Палыч, весь при параде, вышагивает по другой стороне улицы.
- Ты откуда, такой нарядный?
- Да я до Сидора ходил: что-то маловато нам с тобой заплатить хотели, вот я и ходил, порядки навести. Сидор же тоже фронтовик, хотя, конечно, не такой геройский, как я, например. Да его-то и призвали поздно, чуть в тылу-то не отсиделся. А сейчас куда ни кинь - власть, но обещал помочь, значит поможет.
- Палыч, ты присаживайся! Лучше бы рассказал мне, за что тебе орден дали.
- Эх Серёжка, длинная-то история. Но тебе расскажу, всё как на духу расскажу.
После госпиталя посадили меня за руль полуторки, стал я снаряды к фронту подвозить. Зима лютая была - мороз с ног валил! а у полуторки моей блок треснутый был, в рембате его запаяли, но он всё же подтекал. Война, жаловаться не кому, нашёл канистру под воду, вожу с собой в кабине, чтоб не замёрзла, доливаю - так и работал. Но вдруг запайка почему-то отвалилась - вода ручьём. И стою я среди чиста поля, на дороге, а слева лесочек небольшенький. День уже к вечеру - ехать надо, а у меня блок течёт.
Холод ужасный, солнышко дымкою покрылось, такой мороз жуткий был. И вспомнил я тут, как дед мой мне как-то говорил, что кровь лучше клея клеит. Был у меня с собой кусок хлеба чёрного, разрезал я себе палец, кровь с хлебом в тесто превратил, да и замазал блок. Наклонился канистру взять и смотрю, а сзади трое в маскхалатах ко мне крадутся.
Ну, думаю, вот и отвоевался, а сам виду не подаю, в кабину дверь открыл - у меня там под сидением наган был в тряпочку завёрнут. Наган разматываю, а сам незаметно слежу за ними, помню, что в нагане всего три патрона осталось. Немцы уже рядом совсем, но я не тороплюсь, выждал момент, оборачиваюсь и всаживаю двум первым по пуле, а в третьего видно промазал, ну я тут как заору дурным голосом,- хенде Хох, сука. Он руки поднял, трясётся весь, по-русски немного лопочет, просит, чтоб я не убивал его, а у меня и патрон-то больше нет. А у него автомат гранаты - разведчик ведь! Хотели меня языком взять, а я-то сроду ниче не знаю, а вот их сумел обмануть. Бросил он автомат на землю, я его подобрал и дал ему по башке этим же автоматом. Связал, только в кузов погрузил немца, гляжу - легковая «эмка» подлетает. Из неё выпрыгивает генерал какой-то и ко мне:
- Ты что стоишь?
Я им дорогу загородил.
- Да вот так и так говорю, давно бы поехал, да вот пришлось разведчиков уничтожать, - пленного и убитых показываю, а с руки-то кровь ручьём - палец разрезанный.
Генерал говорит:
- В госпиталь тебе, герой надо, раненый ты,
А я нет мол:
- Машину починил. Это я кровью блок заклеил, повезу снаряды.
-Как кровью? – удивился генерал.
- Да вот так и так мол. Воды наливаю, не течёт.
Тут ординарец генерала обыскал мёртвых немцев и к нам подошёл. Генерал руку мне жмёт:
- Молодец, видишь какой, запиши Вань, наградить обязательно!
Записали мою фамилию, немца с собой забрали, сели в машину и уехали, а я снаряды повёз, а через неделю газетка со статьёй про мой подвиг и изобретательство. Так и не знаю за фрица арестованного эта награда, или за дедов рассказ, про кровь.
- Ой, брешешь ведь, Василь Палыч,
- Ну коль не веришь, зачем спрашивать-то? - С этими словами он поднялся, заскрипела его стариковская спина, как ветка старого дерева, и пошёл он в сторону своего дома.
Зарплату нам естественно прибавили, уважал его дядя Сидор - он главным бухгалтером был в колхозе. Да и не всю же жизнь разум-то у Палыча навеселе был.
Как-то чинили мы с ним ТСН - это прибор, который навоз с фермы удаляет, и я палец порезал. Зашли мы с ним в бендешку, оторвал он кусок тряпки и перебинтовал мне его.
- Ерунда это всё, ты не убивайся здорово. У меня на фронте случай был. Вот видешь палец, даже шрама не осталось.
Бегу в атаку, удар сильный по руке, гляжу - а мой палец на снегу валяется, отдельно... Но я тут остановился, поднял палец, кровища, жалко мне его выкидывать, а соплей нос полон был, я его приложил, соплями обмазал, забинтовал, вот видишь принялось. Лучше бы к другому месту приклеил, сейчас бы пригодилось.
Только когда подрос, я понял, какое место имел Василь Палыч.
Послали нас как-то с Палычем дерево спилить, не помню, кому оно помешало? А оно подгнившим оказалось, с одной стороны подпилили - оно и упало. Работу, значит, быстро выполнили, сели мы с Палычем, перекурить это дело. Я не курил тогда, мал ещё был, а Палыч курил строго один Беломор. Он сначала закурил, а потом начал свой очередной рассказ.
- Перед наступлением это было, потребовался командованию нашему язык срочно, уж не знаю, где разведчики были, но послали меня, но кого ж больше послать? Вот я и отправился.
Махонький такой немец мне попался - я ему покрутил чуть-чуть голову, чтоб значит, не кричал и потащил к нашим. Прям взял его под мышку и несу, уже почти до окопов добрёл, гляжу, а у немца моего голова отваливается, я её и так и так, а она отваливается. Потом глянул, а у него рана на шее была, видно подгнила, как это дерево, так и пришлось, за другим идти, а этому совсем оторвал башку до конца и выбросил.
Я слушал его рассказы, открыв рот, всё время его повествования были в тему, или к случаю.
Как-то заставили нас около фермы зерно накрыть. В том году урожай сильный был - на току всё не умещалось. Стали по фермам развозить, чтоб на месте, брать и кормить скотину. Взяли мы у бригадира полог и понесли накрывать. Накрываем, а полог сопрел весь и рвётся.
- А ведь позапрошлый год новый был. А видишь, как быстро сопрел, давай перекурим это дело,- проговорил Палыч и уселся, прямо на полог. Достал неизменный Беломор и торжественно закурил. - А вот немцы, мать иху за ногу, у них порядок и качество, не то, что у нас. У нас завсегда бардак, а они хоть и враги наши, но у них всё с иголочки, всё качественно и правильно, они и воевали-то по распорядку и когда нам случалось не вовремя с ними встречаться, они недоумевали, зачем русские среди ночи воюют?
Вот как-то напали мы ночью на немцев, я, конечно, в первых рядах, выбегает мне немец навстречу в майке, вид у него, сонно-ошарашенный - не поймёт никак, почему его потревожили? Ну я со всего размаху кулаком в грудь ему. Удар-то у меня сильнющий был, рука так в грудь ему и вошла - пробил грудь, а майке, что на нём была, хоть бы хны, даже не порвалась. Вот видишь грудь насквозь, упал немец, готов, а майку хоть на другого одевай. Вот такое у них качество было.
Тут он докурил, и понесли мы полог назад бригадиру. А у бригадира нашего мотоцикл Урал был, пришли, а его нет, куда-то умотал на Урале, след такой яркий от мотоцикла остался. Оглядываюсь не пойму, куда Палыч смотрит, а он на земле след разглядывает, потом достал папиросу закурил и выдал мне следующий рассказ.
- В начале войны это было, попали мы в окружение, осталось нас от батальона человек сорок, всё своих догнать пытались, да немцы быстро наступали, а у нас раненые, шли в час по чайной ложке, ну и пообтрепались все наглухо, сапоги у нас развалились. А в одной деревне дед - лапотник, в лапти нас нарядил, хорошие такие лапти, справные. У него их уже не брал никто перед войной, а он их всё плёл и плёл, да он и не делал в жизни больше ничего, всю жизнь, только лапти и плёл. А видит у нас сапоги развалились, и снабдил нас лаптями. Мы ещё брать не хотели, но командир приказал уважить деда. А тут немцы на нас напали, ну кто посильней, остались отход прикрывать, чтобы остальные в лес ушли. Ну, я конечно в группе прикрытия. Наседают немцы, мы из последних сил отбиваемся, командир наш и говорит:
- Кто в лаптях - сюда быстрей!
И заставил нас идти рядышком, а ноги переставлять от носка к пятке, от пятки к носку, ох и башковитый командир был, так мы шли до лесу, а там залегли и смотрим. Дошли немцы до следов наших, долго их рассматривали, а потом один другому говорит:
- Слышь, Фриц, да они на мотоциклах, мы их не догоним, развернулись и ушли. А мы вот так и спаслись.
Так вот иногда мы веселились с Палычем,
Я до сих пор не знаю, сколько правды в его рассказах, но он рассказывал так убедительно, даже если я и смеялся над его рассказом, то он всегда уверял, что всё это чистая правда.
А однажды косили траву вокруг фермы, присели покурить, гляжу - Палыч черенок на косе разглядывает, я возьми да спроси, что это он там интересного увидел.
- Вот такой толщины ручки у гранат немецких были, да длиннющие. Как-то отбивались от немцев, они прут прямо в окопы к нам, мы сопротивляемся. Вижу на меня бежит здоровый амбал. Ну, думаю, давай, жду, а он раз и кинул в меня гранатой, граната мне прям по башке, хорошо-то хоть голова в каске. Ну, думаю всё, а у самого искры из глаз, каска погнулась, гляжу граната-то рядом со мной упала и крутится. А ручка такая же вот - длиннющая! Собрался я с силами, подумал, что Варька меня дома с детьми ждёт, взял да и бросил гранату назад в немца. Высунулся из окопа, гляжу, а немца как не бывало, только дым где он бежал, а ручка у косы - вот точно такая же, как у той гранаты была.
В красный уголок на ферме поставили телевизор - мы там были частые гости. Вот там-то я и увидел в первый раз парад Победы. Смотрел я, как наши солдаты бросали в огонь знамёна немецких дивизий, а Палыч молча смотрел и курил.
- А что же, дядь Вась, тебя не взяли знамя бросить? - спросил я его.
- Да знаешь, Серёжка, у меня с сорок третьего года портянки были из немецкого знамени, так что я своё можно сказать, износил.
- А где же ты взял его знамя-то немецкое?
- Ну, ты изучал, наверное, в школе, что было в отечественную войну большое танковое сражение на Курской дуге, вот там я его и добыл. Надо сдать было - наградили бы, а мы посмотрели - бархат хороший, да и пустили на портянки.
В тот день небо и земля перевернулась. Света белого думал, не увижу уже. Они на нас чинно шли, ромбом. На головном танке знамя ихнее. И вот началась битва, а этот со знаменем за главного у них. Послали меня и напарника с противотанковым ружьём, и поползли мы вперёд, спрятались за бугорком и давай по главному палить. Никак не подобьём, крепкий вражина, тут напарника моего и убило. Струхнул я конечно, но потом вижу, а отступать-то некуда - везде бой., земля ходуном. Начал я сам из ружья палить. Ты ведь знаешь, когда хорошая вещь в хорошие руки попадает, то врагам спасенья нет, вот так и ружьё-то противотанковое. Никогда я больше так не стрелял, а это, как второе дыхание открылось, что ни стрельну - танк готов, так я чуть поменьше десятка настрелял, а главного всё никак. И тут он на меня прёт дурниной, ну, говорю, прощай Василь Палыч, а сам ружьё заряжаю. Прицелился и почти в упор, - он задымил, ну думаю сейчас загорится и знамя пропадёт в огне. Опять зарядил, прицелился бах, и древко под самый корень срезало. А знамя с танка сползло. Остальные, как увидели, что знамени нет, так и застопорились, отступать стали, а я подобрал знамя, да и приполз в окопы. Посмотрели - хороший материал, да и пустили на портянки, а я больше никогда вперёд окопов не выползал - уж очень страшно было. Тогда меня тоже наградили, «За отвагу» медаль дали, а какая отвага, к чертям собачьим, когда штаны застирывать пришлось. Ты уж только не рассказывай никому Христа ради, а то засмеют.
Так и работали мы с Палычем, пока мне в армию не пришла пора.
Провожал меня в армию и Палыч, он пьяненький, как сейчас помню,
подошёл ко мне и говорит,
- Ну ты не тушуйся, сынок, служи, не подведи, уж нас.
Не думал я, что это наша последняя с ним встреча. Служить-то я в десант попал, в разведбатальон, а потом полтора года в Афганистане - помогал братскому народу. Такого насмотрелся, не приведи господь. Во многих переделках был. Короче прошёл огонь, воду, и медные трубы. Благо срок вышел, отслужил я своё, нас на самолёт и домой в Союз. На крыльях домой летел - как же герой–десантник, медаль на груди. Рассказов Палычу вез штук двадцать. Приехал, все рады, мать стол собрала, спрашиваю её,- почему Палыча нет?
– Да схоронили мы его неделю назад, чуть совсем тебя не дождался, когда я ему сказала, что тебя наградили, радовался как ребёнок, плакал даже. А тут случись ему самогонку гнать, в кухне своей. А ты же знаешь, его кухня на площадь лицом, так вот там повесили громкоговоритель, а он то молчал, то иногда говорил, да громко так, на всю деревню орал.
Вот и загорелся у него аппарат - кухня, как свеча, факелом занялась. Палыч спал там, наверное, пьяный. Выпрыгнул он из огня с ружьём в руках, и ну давай в небо палить, а в громкоговорителе, видно, передача военная была. Упал Палыч среди улицы, за сердце держится, а сам ползёт к горящему дому.
Ваську же ты знаешь Карпухина? Так он пожарником. Подбежал к Палычу, а тот его свалил на землю, и орёт:
- Голову-то, пацан, руками закрой, не видишь Мессеры снова на нас заходят.
Васька встал, понял, что у Палыча башню сорвало, да и продолжил кухню тушить, пока туда-сюда, подошли к Палычу, а он не дышит - так и остался он на той войне,- закончила свой рассказ мать.
- А я вот в этой,- выговорил Серёга.
______
-Слышь, Серёга, а рассказы свои, с этой войны, - спросил я.
А он усмехнулся и сказал:
- Да ладно, потом как – нибудь, да и нет Палыча, а ведь я для него их вёз.
На этом мы и расстались.
Виртуальная дама
......не печет пироги,
И в глаза вы ее
......никогда не видали.
Виртуальная дама
.....вам пудрит мозги,
Да и вы без нее
......пропадете едва ли.
Виртуальную даму
......нельзя целовать,
Хоть напишет в письме
......и "люблю" и "целую".
А когда она вам
......перестанет писать,
Вы, чуть-чуть погрустив,
...... заведете другую.
Снова снегом в Стамбуле кружат фонари.
Говори о тепле мне, прошу, говори!
До рассвета за окнами снежные вальсы.
Подари мне весну, хоть на миг подари!
Этот город забыт, этот город ничей,
этот город - созвездие снежных ночей.
Он сегодня лишь в памяти нашей остался,
да и был он, наверное, только лишь в ней.
Город дни моей жизни сплетает в года.
Я раскрою ладонь - и в ладони звезда.
Я уеду, оставлю, покину и брошу -
но забыть этот снег не смогу никогда.
Горчакова бы гадину на кол.. обязательно и строго в пост,
Чтоб пред смертью болезненно плакал и рыдал что просрал наш ФОРПОСТ
Синий дым над зелёной тайгою из уральских железных сердец
Так вернулась Аляска без боя- ну какой же Барак молодец.
Рассамахи не прячутся боле и едят с русской доброй руки,
Гризли мишки теперча на воле, не боятся людей барсуки.
Негры жарят сальцо в сковородке - знамо время больших перемен
и втыкают за дружбу по сотке и грызут на закусочку хрен.
Здравствуй мама, Родная Кончита..Красноярском печалиться брось
Глянь в окно видишь кончик Бушприта-это якорь бросает.. «АВОСЬ»