Прозрачна высь и даль светла.
Ещё остатками тепла,
Как бомж объедками, питаюсь.
Напоминает чем-то старость
Сюжет - на взгляд календарей -
Последних августовских дней.
Ещё наивные цветы
Со мною говорят на "ты",
Не ведая, что скрипом сосен
И плачем ив стучится осень.
Для первых лиственных потерь
Любой сентябрь откроет дверь.
И прогалызины листвы
Заставят перейти на "вы"...
И плакать на излёте лета
Любого вздорного поэта.
Слезу не путайте со злом.
Так август плачет о своём.
Гремел торжественно салют, в садах цвела сирень,
Вокруг сияли радостные лица, танцы до упаду.
Весна! Так долго ждали этот первый мирный день.
Ведь он для всей страны, как высшая награда.
А сколько полегло. Давно уже со счёта сбились.
Лишь стаи воронья угрюмо по полям кружились.
Кто всё не Читать дальше >>
28 октября с.г. я отправился на блошиный рынок, что на станции "МАРК" (Московский Авто-Ремонтный Комбинат), чтобы пополнить коллекцию своего музея. Жми сюда
БЛОШИНЫЙ РЫНОК
Старый рынок. Барахолка.
И чего здесь только нет!
От булавки и иголки
До поношенных штиблет.
После тяжкого недуга
Притащилась, чтоб продать
Что-нибудь (с деньгами туго)
Чья-то старенькая мать.
Принесла она на рынок
Старый мужнин инвентарь,
Пару стоптанных ботинок
И потрёпанный букварь.
Для неё они бесценны.
Кто б тогда помыслить мог,
Что останутся лишь стены,
Да в разводах потолок…
Этот шарит по помойкам,
Чтоб на выпивку набрать.
Он старьём торгует бойко.
Для него здесь благодать.
Перекупщик – тип особый.
У него намётан глаз.
Купит даже ленты с гроба
И втридорога продаст.
Вот таков блошиный рынок.
Всё, что нужно, здесь найдёшь
От больших щипцов каминных
До духов, ядрёна вошь!
На парижские бульвары,
Опустились ночи чары.
Колдовским густым отваром
Разливался свет луны.
Дамам, спящим в пеньюарах,
Пожилым, и вовсе старым,
Снились жуткие кошмары –
Эротические сны.
Словно божеская кара:
Антиквары и гусары,
С крепким винным перегаром,
Серенады под гитары,
Матадоры и корсары,
Гномы, мимы, Карлы, Клары,
Мериме, и По Эдгары,
Негасимые пульсары,
Бесконечные миры.
Плотным шёлковым муаром
Были крыты будуары.
Ночь. Луны на небе фара.
Опустевшие бульвары,
Золотой листвы динары,
Облетев с платанов старых,
На брусчатке тротуаров,
Крепко спали до поры…
Мы с папой, накупавшись в речке и наевшись печеной картошки из костра, лежим в стогу сена, на самой верхушке. Изумительное оранжевое закатное солнце ослепительно бьет в глаза. Мягкие фиолетовые облака собираются у горизонта.
"Давай спать, доча," - папочка широко зевает и через две секунды храпит громко и молодо. Я смотрю на него,чуть отодвинувшись, и любуюсь им: его пушистыми ресницами, четко очерченными скулами, русыми кудрями. Нюхаю папино смуглое плечо и улыбаюсь от любви и счастья.
Но папа спит, а я - нет.
Я чувствую вселенское одиночество и страх. "Пап! - трясу я отца за плечо, - я не хочу спать! Спой мне песню про тайгу!"
Папа тут же просыпается. Папа не может мне отказать.
-Завтра снова в дорогу...
Путь нелегкий с утра... -запевает папа красивейшим тенором: не тихим и не громким, а таким,каким надо. Он поет мне, 4-х летней дочери, старательно и убедительно, без халтуры.
-Хорошо хоть немного
Посидеть у костра....
(Я по профессии музыкант: скрипачка и певица. Я этого не хотела, но так получилось: обучение на скрипке стоило примерно в 10 раз дешевле обучения на фортепиано. Теперь я понимаю: если бы моего папу, воспитанника ворошиловградского детдома, в свое время учили музыке, он был бы не просто хорошим, а великим музыкантом. Аккордеонистом ли, балалаечником, пианистом - не суть важно. Папа был очень музыкален и очень талантлив.
Когда они с мамой в 1967 году купили пианино, папа все выходные напролет подбирал фрагменты из классических произведений: из "Щелкунчика", из "Лебединого озера", из первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Подбирал двумя руками на слух, не зная ни одной ноты.)
-Но волной, набегая,
Тронул вальс берега:
А вокруг голубая,
Голубая тайга....
Я клянусь, что испытывала настоящий восторг, видя высокие изумрудные сосны из папиной песни, синие волны, набегающие на берег - я слышала все гармонии, все модуляции в божественном папином пении, в чудесной музыке, разливающейся над полем.
-Доча, ну давай спать, - умолял папа, - уже поздно, десять часов все-таки....
-Нет, ты допой до темноты, а потом спи!- возражала я, и папа, окончательно проснувшись, выводил дальше:
-Наши встречи не часты
На таежной тропе,
Мы за трудное счастье
Благодарны судьбе....
И поляна лесная
нам с тобой дорога...
(тут у меня начинало щипать в носу от слез)
А вокруг голубая,
Голубая тайга-а-а-а....
Папа еле допевал куплет и начинал редко и ровно дышать. Но я тормошила его: "Не спи! Мне страшно! В сене кто-то стрекочет и хрустит! Оно меня укусит!"
Бедный папа вздрагивал, тут же открывал глаза: "Ну хорошо. Спою я тебе еще одну замечательную песню." И заводил:
"Темная ночь...
Только пули свистят по степи....
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звезды мерцают...."
Я настораживалась,замирая. Слушала песню, стараясь не упустить ни звука.
"Темная ночь... ты,любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком
Ты слезу утираешь..."
На этих строках я начинала горько рыдать. До сих пор помню, как жалко было мне героев этой песни - я, 4-летняя, рыдала в голос, пугая папу и мошкару в сене.
"Ну чего ты плачешь? - просветленно спрашивал папа, - ну ты же не дослушала до конца песню, а плачешь!"
"Пой!" - давясь слезами, приказывала я.
"Смерть не страшна! - воодушевленно пел папа, - с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и теперь -
Надо мною она кружится ( тут я снова заливалась слезами)
.... Ты меня ждешь,
И у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю - со мной
Ничего не случится..."
В конце песни я рыдала так, что меня не могли остановить папины доводы о том, что "смерть не страшна", что с бойцом "ничего не случится", что "все у них будет хорошо".
"И с ребеночком в кроватке ничего не случилось?" - не успокаивалась я.
"Конечно, ничего не случилось, - убеждал меня папа, - он уже вырос давно, ребеночек тот."
"Сколько ему лет?" - судорожно всхлипывала я, засыпая на родном папином плече.
"Ребеночку-то? - уточнял папа, - ну, лет двадцать есть, наверное... Точно, двадцать исполнилось на днях", - убеждал меня папа, гладя широкой теплой ладонью мое залитое слезами личико и осторожно дуя на мои горячие щеки.
* * *
Но папа знакомил меня не только с репертуаром Юрия Гуляева и гениального Марка Бернеса. Как-то раз он, понадеявшись на мою несмышленость, спел мне (один-единственный раз!) песню на родном украинском языке про "Дрибный дощь".
Спел и забыл, всего и делов.
В августе мы вернулись в Москву. Мои молодые родители собрали гостей в честь 10-летней годовщины свадьбы (родители расписались в 55-м, папа ушел подводником в армию на 5 лет, я родилась в 60-м) и в конце прекрасного вечера попросили меня что-нибудь спеть.
Я влезла на табуретку и , подбоченясь, задорно заголосила:
"И шумыть, и гудэ
Дрибный дощщик идэ,
А хто ж мэнэ, молодую,
Тай до дому провэдэ?
А повив нэ до дому,
А повив у солому:
(Тут гости разом замолчали)
Я изобразила на табуретке что-то вроде чечетки и радостно прокричала:
-А солома нэ полова -
Дивке шо-то наколола!!!
Что творилось с гостями - не передать словами. Я не могла понять, хорошо я спела или плохо. Я не могла понять, почему так рассердилась мама. И почему растерялся папа.
Мои родители при мне никогда не ссорились. Но два дня после того торжества все-таки не разговаривали.
* * *
Мамы нет на этом свете уже 12 лет. Папа живет - вернее, доживает, - свою жизнь в одиночестве, и мне его ужасно жалко. Нет, мы его, конечно, не бросили, но жизнь его после смерти мамы рассыпалась, как карточный домик, и никакие внуки (их у него 4), никакие правнуки (у него одна правнучка 6 лет) не могут заменить ему одну-единственную женщину, с которой он прожил ровно 45 лет.
У нас в стране не выбирают президентов,
Их почему-то нам спускает КТО-ТО свыше.
И этот НЕКТО устраняет конкурентов…
Вот и опять* Зюганов в лидеры не вышел…
Примечание: * Геннадий Андреевич Зюганов
четырежды баллотировался на пост Президента РФ,
каждый раз занимал второе место (1996, 2000, 2008, 2012)
А когда час придёт умирать,
Хотя мысли такие гоню,
Мне придётся тогда прошептать:
«Родная, тебя я люблю!»
Дми́трий Коле́сников, российский офицер-подводник,
капитан-лейтенант ВМФ, командир турбинной группы
дивизиона движения (7-й отсек АПРК К-141 «Курск»
(написано за 30 дней до аварии)
Он возьмёт карандаш и, не веря уже в чудеса,
Станет что-то, не видя писать на измятой странице
И, когда их поднимут, получит письмо адресат,
Потому что графитовый стержень воды не боится.
В этих строчках неровных – величие флотской души.
В остывающей лодке, на дне, задыхаясь от дыма,
Капитан-лейтенант, обнимаясь со смертью, спешил
Написать пару строк ожидающей дома любимой.
Взрыв, принёсший несчастье, затих и с волною осел,
Отразившись о дно, до которого около сотки,
Где четвёртые сутки боролся девятый отсек
На убитой, забытой и брошенной атомной лодке.
Отстучала морзянкой по стылому морю беда
О железо железом, потом, не добравшись до суши,
Обессилев, затихла. По лодке гуляет вода,
Забирая в отсеках простые моряцкие души.
Докопаться до правды тяжёлый немыслимый труд.
Осознанье её наступает значительно позже.
А пока «по горячим следам» упоительно врут,
Гляди скорби в глаза адмиральские наглые рожи.
Только подлость и трусость забвенью уже не придашь,
Офицерская честь и достоинство нынче не в моде.
Отбирая мгновенья у смерти, ползёт карандаш,
Оставляя бессмертные строчки в дешёвом блокноте.
Я послушать тебя
прихожу иногда
после жаркого дня
остываю с тобой
отдыхаю душой
в синей южной ночи
мне далекой звезды
подмигнули лучи
пробежав по гребню
золотистой волны
зачерпну я рукой
и умоюсь тобой
мой ворчливый прибой.
О, великий и могучий!
Над тобой собрались тучи.
Ты теперь не так силён:
Сократился лексикон!
Как у Эллы людоедки,
Перлы встретишь очень редко.
До чего ж мы обнищали!
Слово КРАСНОЕ едва ли
В текстах можно отыскать.
Скажем, слово "ИСПОЛАТЬ".
Мне досадно и обидно:
Вряд поэт, ВЕСЬМА солидный,
Хоть в поэзии силён,
Объяснит, что есть "РОЖОН".
Каждый день едим мы хлеб.
Ну, а что такое ЦЕП?
Говорим: "Не видно ЗГИ".
Ну-ка, память напряги,
Прояви, дружище рвенье,
Объясни её значенье!
И тележная ЧЕКА
Нам неведома пока.
Но использует народ
Часто слово "ЁШКИН КОТ",
Или, душу веселя,
Восклицает громко: "***!"
Орфография забыта.
У разбитого корыта
Все мы можем оказаться.
Поднатужимся же, братцы!
Нам язык, как свет в окошке.
Мы ж идём кривой дорожкой.
Маленькое, ничем не выделяющееся зеркальце лежало в губине трюмо и рассуждало
о тщетности своего существования.
- Чёрт побери! - думало про себя зеркальце - они все себя видят, а я - нет.
Интересно, какое я? А вдруг я битое, как же мне тогда крутиться среди них?
А вдруг я неправильно отражаю всё то, что происходит, искажая происходящее?
Неизвестно кому принадлежащая рука бесцеремонно проскользнула вглубь трюмо
и извлекла наружу жмурящееся от яркого света зеркальце. Солнечный заяц лишь
появившись прощально махнул хвостом прикрывающей его занавеске и бесследно
исчез.
Зеркальце вздрогуло и с грустью посмотрело на юную леди лет 9. Как вдруг...
где-то в бездонной глубине очаровательного детского зрачка зеркальце отчётливо
разглядело себя. Ошибка была исключена.
- Ну, наконец-то!
Выглядело зеркальце довольно невзрачненько, хотя за ним довольно хорошо следили
и обладало всего-лишь одной ножкой. Но главное было совсем не в этом.
- А я ведь действительно существую! - обрадованно заявило оно и улыбнулось.
А юная леди улыбнулась ему в ответ своей молочной улыбкой. Именно этот момент
и положил начало крепкой как коренные зубы и необычайной дружбе маленькой
жизнерадостной девочки и одушевлённого зеркальца с кристально-чистой душой.
Я Вас любил. Душой, глазами, кожей,
Умом, ушами... всем, чем только мог.
Вы на одну из фей лесных похожи.
На тонкий звук, на огненный цветок.
Я запах лепестков бы Ваших нюхал,
И ритмом заставлял бы Вас дрожать.
Я Вас любил. Люблю. И в том же духе
Еще дня три намерен продолжать!