"И всегда в возлюбленной Отчизне,
В сказке - ложь, а кровь по-правде льют...
Сказка - сказкой, ну, а жизнь-то - жизнью,
Надо жить, но жить-то не дают".
Олег Аранович
Сказка-правда, сказке-лжи - не парочка.
Без намеков, без обиняков.
Сказка-ложь читается под чарочку,
Сказка-правда - не для дураков.
Издревле Иванами дурачили,
И Емелями - ловцами щук.
Вот и очень славно, а иначе бы,
Сдох народ от задушевных мук.
Власти без народонаселения,
Не с руки, куда же без людей.
В планах: подготовить поколение,
Для внедренья в жизнь любых идей.
Жировать необходимо пастырям,
Паству в подчинении держа.
Описав различными кадастрами,
И заставив в ужасе дрожать.
Потчуют объедками и ливером,
Простодушных, верящих в добро.
Зеркала нарочно перекривлены,
И слова закручены хитро.
Впрыснута инъекция "толстовщины",
В головы доверчивых ягнят.
Щеки подставлять намного проще ведь,
Чем на бунт с перины зад поднять...
Едва ль найдётся где-то мире
Ещё такая, как она,
Страна четыреста четыре…
Как есть, ошибка – не страна!
Страна, политике которой
Чужд здравый смысл как таковой.
Где мыслят пятою опорой,
А говорят, что головой...
Где культ имперский, как у Трои,
Но плана нет наверняка…
И где карателей в герои
Зачислить могут с полпинка.
Страна, где глупость порицают.
И каждый тот ещё знаток...
Но руку помощи кусают,
А лижут вражеский сапог...
Где даже гимн навроде перла:
Не передать души полёт,
Когда спивают: «Ще не вмерла...»!
Как будто бы вот-вот помрёт.
И, правда, всё настолько зыбко,
Что лишь недоброе сулит...
Прости-прощай, страна-ошибка!
Уже запущен твой DELЕTE!
В субботу гулял с дочерью на стадионе моей бывшей школы. Там построили большую ледяную горку и залили каток для окрестных ребятишек. Пока Лариска каталась с ватагой таких же дошколят с горки, я подошел к катку и стал смотреть, как там чистят лед. Рядом на снегу валялись обломки клюшки. На этих деревянных останках кое-где можно было прочесть обрывки с названием какой-то неизвестной мне иностранной фирмы.
- Мда, не «Мукачево», - всплыла в памяти марка одной из моих клюшек. – И не «Катунь»…
«Катунь» - простенькая, дешевая клюшечка. Белая ручка с красными буквами, желтое не загнутое перо. Ее делали у нас на Алтае, наверное, и продавали тут же, вряд ли кто-то еще видел «Катуни». Покупали ее чуть ли не самой первой после совсем уж детской безымянной клюшки для ясельных малышей. Зато «Катунь» можно было гнуть о батарею, предварительно распарив перо в горячей воде. Честно признаюсь, свою «Катунь» я сломал именно о батарею. Она еще не получила ни одной раны от шайбы или льда, а я уже переломил ее перышко. Не помню, ругали ли меня за нее. Но вторую клюшку – как раз «Мукачево», купили уж с загнутым пером. Белое, под краской - сеточка марли…
Нужна была еще изолента, чтобы украсить мою клюшку. Дома была только тряпочная, черная. А хотелось синей и красной, как на клюшках больших пацанов. Чтобы заделать верх – намотать на конце толстый ограничитель для руки, намотать такой же у основания пера, перевить красиво, наискось. А уж для самого пера пойдет и моя черная, тряпичная изолента. Красной найти не удалось. Синюю выменял на пробки. Два «принца» и пять «фестивалек»…
Служила мне эта клюшка два года. Первый год - как собственно клюшка. А на вторую зиму я расхлестал перо при неудачном броске, но палку (а как еще можно назвать то, что осталось?) выбрасывать не стал. Потому что в конце зимы, когда снег превращается в крупные ледяные зерна, все дворы моего города начинали играть в «Пекаря». И играли долго, особенно во время весенних каникул. Было несколько вариантов палок для «Пекаря»: от клюшки, черенок от лопаты или швабры, лыжная палка, а совсем уж если нечем играть – то и ствол выброшенной новогодней елки подойдет.
Ствол елки еще шел на изготовление самодельной клюшки. Все сучки зачищались, тонкий конец загибался полукругом и привязывался веревкой. Этой же веревкой опутывали полукруг. Шайбу такой клюшкой не погоняешь, зато красный веревочный мяч от бенди (надо же, мы тогда не знали, что так называется хоккей с мячом) бить было удобно. Веревка, обвивавшая этот мячик, была пропитана краской, отчего снаряд становился прямо-таки костяным. Мой левый передний верхний зуб с небольшим сколом от этого мяча…
Кстати, так я и не научился гнуть клюшечные перья о батарею. Зато клюшку из елки сделал. Только играл ею раз или два, потом она тоже сломалась.
А лыжные палки у нас были либо алюминиевые, либо бамбуковые. Это уже потом появился пластик. На алюминиевых палках кружок был из пластмассы. У меня – зеленый, у моего друга Вовки – розовый. Мы вместе ездили покупать себя эти палки в магазин «Старт». Помню, долго бродили по отделам, разглядывали мотоциклы «Восход» - синий и красный, вдыхали запах кожи от боксерских перчаток и груш, тайком (потому что тетка в отделе всегда орала на мальчишек, чтобы отошли и не мешали взрослым покупателям) приценивались к спиннингам. Я еще очень хотел борцовки. Они висели на шнурках – коричневые и черные, но были мне велики. А нужного размера, пока я ходил в классическую борьбу, я так в этом магазине и не нашел. Боролся в чешках, как и большинство моих сверстников.
Эти палки мы купили «на вырост». Мы тогда были третьеклассниками, а я еще в шестом гонял с горок в бору с этими палками. Там, кстати, у одной палки сломался о сосну кругляшок. От него осталось только перекрестье. Но новые палки мне купили только на следующий год. Вместе с новыми «Быстрицами», на которых я зачем-то маминым лаком для ногтей написал «П» и «Л», как у всех лыж на базе Меланжевого комбината, куда по выходным я ездил с мамой и братом.
Вообще-то, я хотел лыжи «Марий Эл», причем, черные. Но их почему-то не было в продаже. Впрочем, "элки" были такими же деревяшками как и мои белые с красными кантом и буквами «Быстрицы». Зато купленные тут же ботинки оказались куда как приличнее тех, что прилагались к лыжам на базе. Не из жесткой черной свиной кожи, а мягкие, коричневые, с белым верхом и белой полоской наискосок – этакая «треть Адидаса», как пошутил отец. И новые палки! Пластиковые, черные, с красным полукругом внизу, с ручкой из кожзама, со скошенным острячком. Все это счастье я купил на свои деньги. По весне еще сломал ногу, когда играли в «Козла», а на меня запрыгнули сразу двое... А по страховке (тысяча к 18-летию!) мне выплатили пятьдесят рублей. Десять красных бумажек с Лениным.
А кроме лыж еще купил пятикилограммовые гантели. Ну, те, простые чугунные гантели. Выбросила их уже моя жена, лет 8 назад. На балконе они уж очень заржавели. Но когда-то!.. Когда-то я ими сломал себе безымянный палец на левой руке. Нечаянно. Две недели в гипсе, а когда пришел снимать гипс, докторша долго ругалась, почему он, мол, у меня такой грязный. Конечно, ей легко говорить, а попробовала бы она одной рукой выливать на костре во дворе свинцовую битку для игры на спичечные этикетки!
Собственно, игр на этикетки было две: «Котел» и «Догоняшки». Я больше любил играть во вторую. Весенние каникулы, кругом все плывет, грязь, ручьи, лужи, а у нас за домом земля уже почти вся высохла. На асфальте девчонки банкой из-под ваксы гоняют в «Классики», а на земле между асфальтом и домом идет война за главную весеннюю валюту – этикетки. Откуда они брались у нас мешками? Ну, выигрывали. Ну, менялись. Одна лощеная этикетка (такая, из подарочного набора, с лаком) стоила 25 обычных. А еще мы лазали на спичечную фабрику, откуда приносили домой листы и рулоны этих самых этикеток. «Мы лазали» - смело сказало. Я был на «Спичке» всего один раз. Страху натерпелся. Зато, когда порезали с другом Серегой наш улов, кидали часть этикеток россыпью вниз с балкона «на драку-собаку». Под балконом как раз играли знакомые пацаны, которые остановили игру и устроили свалку из-за холявных этикеток. А мы чувствовали себя этакими купчиками. Эх, гуляй, босота! А сколько раз я сам бегал вот так «в драку-собаку» за чужими этикетками…
Вскоре после этикеточного бума нас поджидало пробочное помешательство. Асфальт кругом совсем уже высыхал, и пацаны выходили рубиться в пробки. Однажды я приехал к бабушке в «закрытый» город ракетчиков и увез из него полный полиэтиленовый мешок пробок. Алейск был «диким» городком – в нем не играли тогда в пробки! Поэтому я свинчивал с нехитрого советского парфюма все, что душе угодно. Особенно меня порадовала местная свалка…
И не надо морщить носы, свалки и стройки были излюбленными местами прибарахления всякой ненужной ерундой пацанвы моего возраста. И еще стрельбища. Кстати, из Алейска я увозил не только пробки, но и гильзы от автоматных патронов. Да что там греха таить, и сами патроны. Выменять настоящий патрон можно было у любого сверстника этого военного городка.
А на счет гигиены… Вспомнилось тут мне, что мы жевали. Гудрон! Конечно, 15-копеечную жвачку «Белочка» можно было купить в любой «Союзпечати». Но она была такая деревянная. Брр. А ротфронтовские жевательные пластинки привозили только из командировок из столицы. Редко-редко. Или чешскую «Педро» завезут по лету вместе с Луна-парком союзнички по Варшавскому договору. И то, попробуй ее у них заполучи. А гудрон – всегда под рукой, благо, рядом колотили целые кварталы новостроек. И еще хотелось жевать что-то особенное, разноцветное. Поэтому вместе с «Белочкой» жевали грифель карандаша. Вот какого цвета грифель пожуешь, такой жвачка и будет.
…Лето. Истыканная до того, что уже посредине краски не видно, лавочка. Я и Влад. Сидим друг против друга. У него в руках мой синий складень (4 лезвия, 3 рубля 20 копеек в хозяйственном магазине). Ножик согнут буквой «Г». Влад держит его тремя пальцами за конец ручки. Движение кистью, ножик переворачивается в воздухе и втыкается в лавочку. Влад просовывает два пальца между деревом и концом ручки ножа. «Двадцать! Стошисят». Лезвия ножей от таких игр к концу лета шатались. А еще можно было играть на земле – резать чужую землю в круге, в песке – переворачивать нож с пальца, с локтя, с плеча… с подбородка!!!
…Август. Три юных велосипедиста несутся по двору. На рулях у них висят проткнутые этими самыми рулями подсолнухи. Набег на дачи завершился удачно. У меня «Урал». У Андрюхи «Урал». У Алика – «Кама». Блин, как я завидовал тем, у кого были «Салюты» и «Камы»… Самодельные брызговики из ковриков «Жигулей» поблескивают катафотами. На спицах – разноцветная проволока из телефонных кабелей. У Андрюхи еще трещотка на прищепке. А мой лисапед покрашен в «неродной» насыщенный синий – авиационная краска! И гремят ключами бардачки…
Покупал тут дочери велик. Китай, естественно. Ни бардачка, ни ключей, ни насоса. Зато весь уже украшен до посинения. Болтов – всего два варианта. Ни уму, ни сердцу, даже не интересно. Вон она гоняет с такими же с горки. Все на купленных пластиковых «ледянках», все в яркой и очень разной одежде. Очень разной... Даже школьники уже не едут с горки на своих красивеньких ранцах с каким-то нерусскими мультяшками на кармашках. Блин, а я как-то гонял на куске обшивки пивного «стояка». Помните, были такие павильоны с пивом? Низ из коричневого пластика, верх стеклянный. Вот на таком куске я и гонял. А еще было круто проехать на проволочном ящике из-под кефирных бутылок. Когда эти бутылки вы видели в последний раз? А ящики? А еще на этих ящиках мы цеплялись за проходящие грузовики и неслись по неубранным от снега улицам…
Детство. Красные галстуки, синие френчи, Танька тыкает циркулем в мой палец за то, что я «залез на ее половину парты». Циркуль простенький, в который карандаш вставляется… Где это все? Где моя зеленая обложка дневника с наклейкой машинки и трафареченной «Пумой»? Где хрустящие вафельные стаканчики, в которых в кинотеатре клали выскребаемый из алюминиевых бачков пломбир? Где игровой автомат «Охота», который мы обжуливали в фойе бассейна, стреляя не по уткам на табло, а по лампочке? Где сок в таких конических сосудах, который доливали из банки, а к томатному полагалась соль в стаканчике, слегка уже красноватая от капель с ложечки, которой продавщица размешивала эту соль? Где автоматы с газировкой, куда можно было хитро закрутить копейку, а попить как за троячок?
Где Влад? В Норильске. Где Андрюха? Разбился. Где Серега? Где-то служит на Востоке. Где Алик? Сидит. Второй раз уже. Танька... Недавно покупал книжку про пиктов, продавщица сказала: "Никитин, ты офигел, своих не узнаешь..." Танька! Где Вовка? Вовка тут. Вовка вывел катать сына. А я уже иду домой с дочерью. Извини, Вовка, меня «загнали». Помнишь, как раньше? «Меня мамка домой загнала». Сейчас уже не «мамка», да и не орут они теперь из окон. Сейчас есть мобильники. Пойду я, там уже обед накрывают…
Не то - беда, сдаётся мне, вороны белой,
что цветом перьев от других ворон отлична:
к непониманию она, увы, привычна,
и одиночеством давно переболела.
Но пятна грязные - на прочих незаметные -
кричат, бросаются в глаза на белом фоне.
И в суете сует как тяжело вороне
суметь, сдержаться - не запачкать крылья светлые!..
На Хохмодром когда-то заходила
Душой согреться и немного отдохнуть
И было всё так мило и красиво,
И юмор не давал порой уснуть.
Тогда рецензий просто не читала,
Быть может от того,что я сама
Критиковать бы никого не стала,
Ведь творчество вне критики,друзья.
Теперь пишу и отзывы читаю
И на себя и на других,увы...
Ничто не изменилось здесь,я знаю,
Просто смотрю с другой я стороны.
Кусают и грызут без сожаленья,
а жаль,ведь был оазис для души,
Простите,что моё "такое" мненье
Сегодня никого не рассмешит.
На снег, дождем намоченный, судьбу свою кляня,
Упал уполномоченный с горячего коня.
Простреленный. Простроченный. КожАные штаны.
Остались полномочия не осуществлены.
Остались стяги алые да хлебушек ржаной.
Остались дети малые с красавицей женой.
Остался за обочиной, куда возврата нет,
Вручивший полномочия партийный комитет.
Над степью раскуроченной, что Дону не к лицу,
Летит уполномоченный к небесному Отцу.
Вот тут-то этот Отче наш его и удивил:
- Почто же полномочия ты не осуществил?
Однако, вижу ясно я – ты был излишне смел!
(Дрожит душа несчастная, вся белая, как мел).
Я не даю согласия! В работе это брак!
Погибнуть в одночасие способен и дурак!
Нотации читает Он аж целых полчаса.
И душу возвертает Он во хладны телеса.
Хотя и скособоченный, и где былая прыть? -
Ожил уполномоченный – ну, как тут не ожить!
Напутствовал Господь его, и в деле он опять.
Но промысла Господнего нам, видно, не объять:
Отмечен и пожалован – отлит ему статуй,
А после и разжалован, и выслан за Вилюй.
По тундре заболоченной, за стылою рекой
Бредет уполномоченный с мотыгой и киркой.
Пурга укрыла стланики, сковала родники,
И ждут его охранники, цинга и рудники.
Но, замерзая ночию, доволен он собой,
Исполнив полномочия, в согласии с Судьбой.
Стальною мечен волею - шатайся, но иди!
А кто сумеет более – счастливого пути!
Одно его все мучило, одно давило грудь:
На что ему, по случаю, такой тернистый путь?
Побасенка известная утешит молодца:
Темны вода небесная и промысел Творца…
С моим отцом (работником вокзала),
Мне помнится, в былые времена
В халяву покатались мы немало.
Была тогда единая страна.
И по "железке" ездили раз в год мы
(Бесплатные билеты- красота!)
На Вятку, в Вильнюс, в Крым, в Москву иль в Гродно...
Мы посетили разные места.
Попутчиков однажды было мало.
Мы возвращались с северных широт.
От скуки я столбы в окне считала,
Отец читал родной "Советский спорт"...
Нас скукота достала до печенок!
В окне пейзаж мелькает, в кружке- чай...
Тут станция с названьем "Горбачево"
Нам на пути попалась невзначай.
В те дни шла перестройка полным ходом.
Всё это обсуждалось горячо.
И постоянно на устах народа
Был предводитель- Миша Горбачев.
А на перроне шла торговля бойко.
Несли товар старухи к поездам.
Им было наплевать на перестройку.
Их бизнес процветал во все года.
На станции с таким названьем звучным
Должны мы были полчаса стоять.
Так что же зря сидеть в вагоне скучном?
"Давай пройдемся до вокзала, бать?"
Мы вышли. Нас приветствовал старинный,
Давным-давно построенный вокзал.
Тут перестройки не было в помине.
И коммунизма дух еще витал.
Мы поняли, и гласность не в почете
(Ведь диктор умолчал там неспроста!),
Когда узрели, как в окне напротив
С перрона тихо тронулся состав.
Бежали мы за ним, теряя сланцы.
А поезд наш поспешно уходил.
И на бегу смогли мы догадаться-
Так вот, что "перестроил" Михаил!!!
Он "перестроил" в корне расписанье!
И поезд наш стоял лишь пять минут.
Проводники, махнув нам на прощанье,
Смотрели, как же дружно все бегут!
А пассажиры мчались за вагонами,
Немыслимые делая прыжки.
Роняя на пол яблоки зеленые
И на бегу теряя пирожки.
Бежали мы тогда с особым рвеньем.
Отец меня пёр, как локомотив!
Запрыгнули в вагон мы на ступени,
По бегу и прыжкам сдав норматив.
На шпалах был кулек потерян с вишней.
Но нам, признаюсь, было всё равно.
Себя клялИ за то, что мы там вышли.
И Мишу Горбачева заодно!
. . . . .
А лет уж с той поры минуло сколько!!
Но не забыть безумный наш забег.
Вагоны, Горбачево, перестройка...
Ту станцию запомню я навек!
Ты ушла, и теперь
Кто-то грудь твою нежно ласкает,
Так когда-то и я
Этой спелой касался груди,
А сейчас лишь шепчу -
Мне тебя, так тебя не хватает!
Этот шёпот услышь,
И, пожалуйста, снова приди!
Мы забудем с тобой
Все когда-то кольнувшие фразы,
Неуместные шутки,
И горечь от давних измен,
Только знаю, уже
Мне тебя не коснуться ни разу,
И уже не попасть
В восхитительных глаз твоих плен.
Долго тянутся дни,
Ночи просто теперь бесконечны,
Думы все о тебе,
Теми думами выжжен до тла,
Ты осталась со мной
Ты осталась со мною навечно,
Но тебя не коснуться,
Ты просто к другому ушла.
В один запущенный лесок
С чащобой и болотом
Пришел устраиваться волк
На волчию работу.
Смолой закрасив седину,
И сбрызнув шерсть нектаром,
Заходит серый к кабану,
Начальнику по кадрам.
И сразу к делу, мол, зубов
Покудова хватает,
Трудиться, видите ль, готов
Конкретно, в волчьей стае.
Кабан аж хрюкнул, будто ждал
Иного заявленья.
- Да вы же волк, а не шакал? -
Сопит он с возмущеньем.
- Какой-такой к хренам шакал?-
Опешил соискатель.
- Ну вот, считай, что не попал
Ты в наш лесок, приятель.
Кабан о пень почухал зад,
Прищурился лукаво:
- У нас волков заполнен штат
Бригадою шакалов.
- В лесу шакалы… Вот те раз, -
Волк мямлит в явном трансе. -
А может, это… есть у вас
Другие из вакансий?
Я мог бы в точности, как лис,
Мышей ловить и птичек.
Кабан смеется:
- Ой, окстись!
У нас уж нет лисичек.
Заместо них в лесу живут
Приезжие гиены.
Не то, что лисы, пашут тут
Безропотно в три смены.
- Так я и в зайцы бы пошел.
Пускай меня научат. –
Лепечет волк. – Оно-позор,
Но коль уж выпал случай…
Кабан хохочет:
-Вах, умру!
Ты, видно, нализался!
У нас давно уж кенгуру
Тут скачут вместо зайцев.
- Так что ж мне, вовсе помереть?
Воскликнул волк в отчаяньи.
- А ну-ка, где сидит медведь,
Топтыгин, ваш начальник?!
- Медвееедь, - прохрюкал, как напев
Кабан. – Ну, ты и цаца.
Забыли слово даже. Лев
У нас теперь на царстве.
- Так я куда попал, кабан?-
Волк молит взглядом тусклым.
Кабан в ответ:
- Завел шайтан
Тебя в лесочек русский.
Но только здесь у нас теперь
Большие изменения -
Иная фауна и зверь
По новому мышлению.
У нас и в речке нет бобра.
Зато там бегемоты,
А кулик, в клюв воды набрав,
Фламингам сдал болото.
Да я, скажу тебе, и сам
Удаву грею кресло.
Так, что давай. Адью. Салам.
Ищи другое место.
А это лето снова не мое,
Оно как будто мне пришло на горе.
Не для меня роскошное жилье
На берегу бушующего моря.
Не для меня задумчивый закат
Над горными вершинами Приморья,
Не для меня на небе звездопад
И шум волны вечернего прибоя.
Не для меня рассвет в июньский день,
Не для меня волны янтарный гребень,
Не для меня ореховая тень
И баров расшикарнейшая мебель.
В который раз мне нужно пережить
Чужое счастье и чужую радость,
Чтобы потом, когда-то ощутить,
Свободной грудью чудной воли сладость.
......
А это лето снова не мое,
Оно как будто мне пришло на горе.
Вокруг тайга, мошка и комарье
И сочной спелой ежевики море.
Признали рак. И шансов больше нет. "Пока ещё возможно без коляски,"-
- сказал Иван зарёванной жене, - "Поехали, Танюха, на Аляску?
Хочу одним глазком я на Клондайк взглянуть. Любимый автор был Джек Лондон.
Я жизнь свою прожил как рас****яй. Прости за всё, но сделай мне в угоду:
Давай получим визы, все дела, продай наш сад, теперь он на*** нужен.
Ты сроду там работать не могла. Возмешь другой - со следующим мужем."
"Окстись, Иван!" -супруга говорит, -"Аляска далеко, и мы в Сибири.
У нас такой же климат да и вид. Давай спокойно доживёшь в квартире?"
Разбил мужик посуду всю что есть, жене же повезло, что промахнулся.
Приехал быстро с долларами тесть и тут же отсчитал за сад по курсу.
Потратили на сборы пару дней. В Москву летели даже самолетом.
В посольстве было, правда, посложней, но, к счастью, там от рака умер кто-то
У консула в родне и он помог: за две недели получили визу.
Да вот мужик уже почти что слег, стал опухать он сверху, да и снизу.
Московский врач сказал:"Недели две ему осталось, злые метастазы..."
И спрятал триста баксов в рукаве за эту новость, не моргнув и глазом.
"Успею..." - прошептал себе мужик. Билеты на руках, бабло в кармане.
Купили кресло, в нем полулежит Иван и стонет, сзади - его Таня.
И вот таможня. Кашляя в свой шарф, сотрудник буркнул: "Выезд вам закрытый.
Не заплатили вы когда-то штраф. Поэтому, ребята, извините."
"И сколько долга?" - Ваня заревел. "Да сотня баксов, если в пересчёте."
"Давай, я долг свой заплачу тебе?" - "Ты что, меня считаешь идиотом?"
"Но что же делать? Я вот - вот умру!" И дрогнуло таможенное сердце,
И взял он из жены Ивана рук оставшиеся в долларах все средства.
А это тысяч пять. Летят они, никто им не сказал, они ж не знают
Одной простой известной всем ***ни: без денег в Штаты просто не впускают.
Иван уснул. Бежит река Клондайк, на русский переводится Таможня.
Кричит жена:"Привет всем передай!" Плывёт мужик...Пусть Бог ему поможет.