***Ко дню ВМФ. Из истории Российского Флота.
Песня поётся от имени корабля******
Мне не дать полный ход: все борта – решето!
И вода не залижет мне раны,
Силы тают мои, но уже решено –
Не сдаваться!.. Ко дну – ещё рано…
Вот на юте пожар. В боевой рубке – взрыв,
Свист - в минуту снарядов десятки,
Но, резервы бесстрашия в людях открыв,
Командир шепчет, что всё в порядке…
Затянуло глаза мои облаком мглы,
Смрадным дымом – мои коридоры…
Машинисты, браткИ! Не бросайте котлы!
Продолжайте стрелять комендоры!
Мичман, только держись!
Каждый взрыв сеет смерть!
Эй, Судьба! Кто кого протаранит?!
Очень важно в бою зубы сжать, но суметь
Заряжать, даже если и ранен!
Вновь меня сотрясло. Где болит – не пойму?
Ощущение слабости горько!
Я не гнусь – я кренюсь! Дифферент на корму…
Так держитесь мои переборки!
Дымовая последняя сбита труба,
Вдаль ушли «Громобой» и «Россия»…
Ход потерян – сегодня мне, видно, судьба
Погибать, не сдаваясь – красиво!
Мне бы брюхом израненным лечь на мели,
И пришло бы дыханье второе…
Чтобы к базе идти, берегите рули!
Но не выйти из этого боя…
Все стволы не в строю –
прекратилась стрельба,
Слышны лишь умирающих стоны…
Не взорвать носовые мои погреба,
Открывайте скорее кингстоны!
Но врагам не достанется ценный улов –
Мои трюмы вода заливает.
Я к живым обращаюсь –
безмолвно, без слёз
Пусть вас Бог всех простит и спасает!
Я валюсь в океан, погружаюсь кормой,
Победить я не мог, но старался,
А сегодня найду свой извечный покой:
Крейсер «Рюрик» погиб, но не сдался!
* - картина (холст, масло) «Корабли «Громобой»
и «Россия» в бою» (картина автора)
Да, он узнал его - заложника удачи:
«Совсем седой… Ну, вот и встретились. Не рад?
Ты, как всегда, одет в костюмчик от Версаче,
А мне давно к лицу спецовка «Техноград».
Я помню, как тогда – в студенческие годы,
Ты часто говорил: «Карьера - это всё!»,
Что у станков стоят не люди, а уроды,
Что стая журавлей, по сути – воронье.
Ты как-то мне сказал, что истина в… нахальстве,
Что «мазать» нужно так, чтоб «ехать» далеко,
А я, как ты, не мог - с конвертиком к начальству,
И до сих пор не пил ни «бренди», ни «клико».
Ты шел по жизни вверх, я – плелся где-то ниже.
Ты к шефу - с коньяком, я - с кулаком… и вот:
«Столярка» и друзья (они не из Парижа),
Которым ты бросал презрительно: «Народ».
А я, представь, здоров, живу без передышки…
Не сглазить бы, тьфу-тьфу, ведь я здесь тоже гость».
Он трижды постучал по деревянной крышке,
Прокашлялся и вбил в нее последний гвоздь.
Жестоки люди к слабости людской,
Порвать готовы каждого от злобы
Кто не готов идти с толпой...
Крикливый маленький ребёнок
С рождения впитавший солнце
Он счастлив был уже с пелёнок
Рожденный русской и японцем
Летело детство беззаботно
Он в школе брал уроки пенья
Ходил на самбо по субботам
Писал легко стихотворенья
Пошёл он в армию не струсил
Играла кровь отцов и дедов
Лицом японец,с душой русской
Готовый к боевым победам.
Но армия другая школа
Нужна мужская дисциплина
Как Мать она, только сурова
Куёт из мальчика мужчину.
Ему кричали - Эй мартышка!
Быстрей работай, гордый очень
Эй малый - ты зажрался слишком
Наверное по почькам хочешь?
Сжимал он в ненависти зубы
Не редко лез без страха в драку
Надолго парень не забудет
Ночами он с досады плакал.
Но солце ярко вновь светило
И пел он песню самурая
Своих обидчиков схватил он
И автоматом угрожая
Построил на плацу казармы
Сказал - Вы нелюди! Вы звери!
В аду вам место, а не в армии
И расстрелял без сожаленья.
Счастливый маленький ребёнок
С рождения впитавший солнце
Давно уж выросший с пелёнок
Рожденый русской и японцем.
Никому не нужны,
как от мира отрезаны,
Занесла нас нелегкая,
видно, в эти края.
Вновь наступит зима,
будут листья заснежены,
И пушистым ковром
ляжет снег на поля.
Скоро нам уходить,
а на сердце не радостно,
Дальний путь предстоит,
ждут другие места.
Вот и осень ушла
в буйстве красок загадочно,
Разбросав по земле
позолоту листа...
Красные звёзды угасли в архивах,
Радостно все по-другому вздохнули,
С радостью стали другие таблички
Ввинчивать в двери других коридоров.
И по-другому глядят светофоры
С улиц других и ведущих в другое,
Стали счастливей и радостней личики
В новой, прекрасной стране помидоров.
Солнце в оранжевом светит счастливым,
Хочешь — гуляй, всех пугая трусами,
Хочешь — лежи, оранжад попивая,
Если устанешь от нежного жара,
Или цветов набери в свои руки.
Эти цветы, весь в оранжевом фраке,
Честно оранжевый морж поливает
В оранжерее ажурного жанра.
Жёлтое лето птенцам желторотым
Перья даёт в неокрепшие крылья,
Чтоб от Карпат и до Жёлтого моря
Птицы летали не хуже, чем зайцы.
А посредине желтейшего лета
Там одуванчик растёт, тот, который
Часто о чём-то усиленно спорит
С жёлтыми шляпами жёлтых китайцев.
Он (одуванчик) растёт на поляне,
Зеленью разной усыпанной росно,
Той, без которой и шагу не сделать,
Только сложить в рюкзачок парашюты…
Весь в ожидании свежего ветра,
Позеленевший стоит одуванчик,
Изредка лишь лепестки поднимая
Вместе со взором к высокому н***.
Вертятся в небе нежнейшей голубкой
Шар голубой и мечта голубая,
И, становясь там то больше, то меньше,
В вальсе кружатся, на землю не глядя.
Крутится с ними под музыку вальса
Шарик другой под названьем "планета",
А по планете (не глядя на женщин)
Гордо шагает голубенький дядя.
Есть на планете ещё некий леший,
Весь посиневший от негодованья,
Он убегает от жёлтых китайцев,
Скрывшись в лесу, в коем чувства не стынут.
Лешему кто-то приносит подарки
И вместе с ним в его ветхой избушке
Кушают изредка синие зайцы
Синие дыни из синей пустыни.
Песенку эту о радуге радуг
Слов, улетающих к лунному свету
(Но свежепойманных с пылу и жару),
Я вам пропел для различных вопросов.
Умные скажут, мол, всё это враки…
Но, говорят, это видел из окон
Оранжереи ажурного жанра
Некий поэт с фиолетовым носом.
------
В случае возникновения желания послушать песенку:
после перехода по ссылке,
кнопка МР3 - в левом нижнем углу исходной страницы
20 октября сего года честные люди всего мира
с чувством глубочайшей горечи и скорби
отпраздновали годину успения великого сына
ливийского народа, Братского лидера и руководителя
первосентябрьской Великой революции
Социалистической Народной Ливийской Арабской
Джамахирии Муамма́ра бен Мухаммад Абу Менья́р
Абде́ль Саля́м бен Хами́д аль-Кадда́фи.
Мир праху его!
* * *
Не надо, не надо! – речей, эпитафий,
и так средь потомков не будет забыто
великое имя – полковник Каддафи,
который скончался, врагами убитый.
На горной дороге попал он в засаду
к коварным агентам Моссада и Штази,
когда в ранний час совершал ретираду
из местности Триполи в местность Бенгази.
От грохота выстрелов вздрогнули горы,
туманное утро свинцом поперхнулось,
и с матерной бранью бандитская свора
к упавшему навзничь шахиду метнулась.
Поправ постулаты Женевских конвенций,
нарушив все правила, госты и снипы,
под радостный вой волокли отщепенцы
его по земле из подбитого джипа.
И гнусно скрывая желание мщенья,
пытаясь казаться гуманными даже,
они ему – Дядя, проси, мол, прощенья,
а мы тебя, дескать, не сильно накажем.
Ну что тебе стоит, какая-то малость,
мол, смилуйтесь люди, лукавый попутал,
постонешь, поплачешь, надавишь на жалость…
Так каяться будешь, собака? – Не буду!
Припомнив из нежного детства примеры,
он плюнул в бандитов и сепаратистов,
как в фильмах советской страны пионеры
плевали в холёные хари фашистов.
Тряхнув шевелюрой, еще не седою,
он бросил подонкам в лицо, умирая:
- Мне смерть не страшна, ибо чту Бусидо я,
ни в жисть не оставлю пути самурая!
И пусть не увижу вечерней зари, я
останусь душой непорочным и чистым -
прощай же родимая Джамахирия,
воздай за меня либерал-исламистам!
И гордо поник головой кучерявой,
и карие очи навеки закрылись,
и жутко довольные зверской расправой
отряды повстанцев над телом глумились.
И плакала Ливия нощно и дённо,
ревели берберы, ослы и верблюды.
Он помер несломленный, непобежденный,
назло всем локтям и коленям Иуды.
Он сгинул в бою, а не в драке по пьянке,
и пистик в ладошку слепого наймита
вложил не Аллах, а бесчестные янки
за грязные шекели антисемитов!
…В тот вечер кроваво явилась комета,
хвостом разметав в небе звездные бусы.
И слёзы блеснули в очах Магомета,
и Будда всплакнул на плече Иисуса.
И дружно дивясь сей эпической силе,
совместным решением бонз всемогущих,
его, втихаря от врагов, воскресили
и тут же доставили в Райские кущи.
Прелестные гурии стайкою бойкой,
омыв страстотерпцу усталые ноги,
пошли показать, где отдельную койку
ему застелили в хрустальном чертоге.
Потом в жаркой баньке помыли, побрили,
укутали чресла в льняные одежды,
на темечке гвоздиком нимб закрепили,
и сделался он даже краше, чем прежде.
Святых и пророков суровые лица
при виде его просветляются вах как,
и ложе его на пиру олимпийцев
ошую Сатира, одесную Вакха.
Из солнечной выси теперь наблюдая
за бедствий юдолью и горя горнилом,
в небесной ладье и доспехах джедая
он плавает с Гором по горнему Нилу.
И пальцы щепотью к устам приложимши,
приветствует мир поцелуем воздушным,
пророча победу героям таким же,
спасение кротким и плеть непослушным.
Девчонка невеличкою была,
Среди подруг ничем не выделялась.
Но началась безумная война,
И в жизни сразу всё перемешалось.
Во времени - раскол на «до» и «на».
Что было «до»? – Кино, скакалка, школа.
А это «на»? – Проклятая война –
Разруха, похоронки, плач и голод.
Весь день работа. Сутки не спала.
Обед из подмороженной картошки.
И очередь за хлебом. Номера
Писали синим цветом на ладошке.
А после фронт. Как в бездну. Напролом.
– Так страшно вниз смотреть из самолёта! –
Но с вещмешком девчонка на крыло
Ползёт, чтоб прыгнуть прямо на окопы.
А ей бы не фашистов бить!
– Мein Gott! –
А в туфельках бежать любви навстречу;
Но шёл тяжёлый сорок третий год,
Он был жесток, и к ней бесчеловечен.
...
В блокадных муках выжили не все
Девчонки при защите Ленинграда,
Поверженный Берлин в далёком сне
Им виделся как высшая награда.
"Люди с оскалами вместо улыбок,
потными злобно толкаясь руками,
ловят в канавах из золота рыбок,
бойко торгуя пустыми словами."
«Усталое граффити» Сергей Лирин
Жми сюда
***
Былью продуло, а может быть, небыль
шагом чеканно-отточенным - в бытность.
Не затеряться в реальности мне бы,
не улететь снами разума в сытость!..
В грязном вагоне ночной электрички
мутные окна загадили мухи.
Еду с работы домой… По привычке.
Жизни проблемы к желаниям глухи.
Выйду на станции, грязь под ногами.
Темень кругом, хоть выкалывай очи.
Лунной дорожкою за облаками
тянутся мысли в урочище ночи.
Быстро шагая окраиной мрачной,
темп ускоряя придуманным страхом,
взгляд зацепился за выступ чердачный,
на парапет взобралась одним махом…
И по отвесной стене по-паучьи,
выше и выше к намеченной цели,
сбросив оборвыши дней невезучих,
большую часть грязных будней недели.
Вот она цель – по холодному краю,
выгнувшись кошкой, скользящей походкой,
ритму сердечной чечётки внимая,
радуясь в тайне душевной находке.
Вот где свобода от тяжести быта,
тихий полёт между сном и обрывом!
Что там внизу? Муравьиных кульбитов,
споров бессмысленных зреют нарывы…
И разговоры потоком трухлявым
сыплются пеплом на головы людям,
мутная вера с надеждою ржавой
ложную блажь преподносят на блюде.
А муравьишек наивные взоры
приколотили к мечтаний расвету,
где светлой жизни чаруют узоры.
Все обещания – прахом по ветру.
Резким звонком разорвало пространство,
нет чердака, высоты, вдаль манящей...
......
Утро, продолжив вечернее пьянство,
не подарило мечты настоящей.
Привет любимая! Да, жив я и здоров!
Весна, Берлин и на Рейхстаге наше знамя.
Война, немало наломала дров,
ну, всё теперь домой – победа с нами!
Четыре года ты меня ждала,
четыре года – жил я под прицелом.
А знаешь? Здесь такая же весна,
и яблонь цвет, такой же белый-белый.
Мои любимые! Ну как вы без меня?
Эх, если б знали вы, как я, по вам, скучаю!
Как хочется сейчас мне вас обнять,
детишки выросли – быть может, не узнаю!
Ты напиши мне, как цветёт каштан,
и чем живёт, он, наш весёлый город?
Хотя, кто знает, где наш будет штаб?
Ты не пиши, я сам приеду скоро!
Но, грянул выстрел из разбитого окна,
в родной земле, солдат лежать не будет!
Не знал о том, что кончилась война,
Ещё мальчишка из отряда гитлерюгенд.
Помянем всех, кого нет с нами,
Взгрустнём, по маленькой нальём.
Мы тоже скоро будем с Вами,
Ну, а пока ещё живём.
Должны мы помнить всех ушедших,
Кого назад уж не вернуть.
И вспомнить путь, из дней прошедших,
И можно даже и всплакнуть.
Помянем, пусть земля им пухом,
Друзей, родителей, врагов.
Помянем слабых, сильных духом,
Весёлых, умных, дураков.
И вспомним все пути, дороги,
Где с вами нас свела судьба,
Смешны Вы были, или строги,
Богаты, или голытьба.
Так что давайте, принимайте,
По три стопарика на грудь.
В века ушедших, поминайте,
Назад их точно не вернуть.
Не жалея веселых чумазых мальчишеских пяток,
Босоногая почта за час по селу разнесла:
Там, за хатой последней, сгоревшей, Матрены-солдатки,
Пленных немцев пригнали работать, такие дела!
Пара лет, как война отступила с родимой сторонки,
Пара лет, как фашист не бомбит, не стреляет, не жжет.
Сто дворов взял огонь, к уцелевшим пришли похоронки.
Полтора мужика на большую Веснянку. И вот
Председатель Гаврилыч у города выпросил немцев,
Чтоб построили ферму, что в сорок четвертом сожгли…
Жмутся кучкой убогой четыре оборванных перца,
Будто вывалял кто-то их щедро в июльской пыли.
- Что, попались, зверюги! Забыли, небось, «хэндэхохи»?
- Чтоб тебя, разорвало, немецкая подлая мразь!
- Я, кажись, това видела! Вешал подпольщиков в Моках.
- Ишь, не смотрит в глаза, будто совесть откуда взялась.
- Что, небось и детишки, и жонка живут в Фатерлянде?
И тебя, и семью чтобы Боженька люто казнил!
- Дай, солдатик, ружье, я уж выбью мозги ихней банде!
- Закопать бы живыми, как Изю-еврея они…
От тех вдовьих проклятий как будто попятилось небо,
Причитали старухи, молодки кляли невпопад…
И бросали в фашиста несчастного бульбой и хлебом,
Не в лицо попадая, а в руки. Поел чтобы гад.
Я давно совершать перестала ошибки,
Сладострастия бес реже бьёт под ребро,
Но смотрю на портрет, на коварность улыбки,
На растрёпанный «хаер», где сплошь – серебро…
Ах, какие фемины, какие богини
Соблазняли его, извиваясь вотще…
С виду – полная ****ь. Но в душе – Паганини
С лакированной скрипкой на левом плече.
Иронично смотрю, как в знакомые ноты,
Мне озвучки не надо, я слышу и так,
Без касанья смычка – и паденья, и взлёты
Тех пассажей, на кои он, в общем, мастак.
Я смотрю на изящные нервные руки,
И хочу – что поделать, характер таков! –
Уберечь от беды, от тоски и разлуки
Ныне, присно и даже во веки веков.
Льётся музыка сфер, без конца, без начала…
Ах, как я снисходительна, боже ты мой!
Видно, сердце моё в унисон прозвучало
С безупречной – единственной целой – струной.
Утопая в глазах, в их тревожащей сини,
Понимаю природу, и более, чем…
Он, конечно же, ****ь. Но… ведь он – Паганини
С лакированной скрипкой на левом плече.
Касаемо балбеса… - небеса
подбрасывают басен соловью
в проталины от люков теплотрассы,
и лоботряс от табулы и расы,
с остатков оливье и «ай лав ю»,
поплачется: мол, не о чем писать.
С толпой - не спутать: серое пальто,
не без заплат. Не молния, но степлер.
Апрельский ветер. Кажется – нарцисс.
А может, асфодели - эти стебли
не по сценарию… - допустим, сорванцы,
- Не буду врать – не в тему и не в тон.
Касаемо иного ... – Путассу,
на пол-листа, и тёртый хрен под палтус,
по-матушке, по Волге. По отцу –
не то – индус, не то – дворовый пандус…
- Гольфстримы, говоришь… Однако… -Хы!...
Товарищ Сухов, Вас, пожалуй, Глючит…
Под плюшевой накидкою Зухры -
трёхгранный Спилберг с трахом Бертоллуччи.
- Товарищ Сухов – Вами движет блуд. -
Вот, Будулай, к примеру, ищет сына…
А Паламед (- Оставьте, камбалу!) -
косит на плуг… Нда… - Посадить осину,
построить дом и выкопать… ах, нет…
- Пусть не колодец, но, хотя бы, яму…
Учи латынь, а впрочем, в чайхане…
- Не по –х@ям, Петруха – по- Хайяму!
За сим… - А не пошло бы, оно, на…
- Шалавы, шевалье… нет – это лишне…
- На интерес (четыре шелбанА)…
- Апофеоз отзывчивости к ближним.
Мечтающий кактус колючки укладывал в веер,
раздумья о вечном, о сущности спрятались в корни,
сквозняк пахнул эхом прекрасных сладчайших симфоний:
поставила рядом хозяйка горшок с орхидеей.
Почувствовал кактус острейший пробел в эмпиризме,
почувствовал стыд и за несколько пятен желтушных,
закрылось окно, стало жарко и влажно, и душно,
и кактус расцвёл - это редко случается в жизни.
И кактус расцвёл колокольцами - целым букетом,
раздался по комнате запахом тонким с горчинкой,
и всё - для неё, для чарующей сердце блондинки,
и где аскетизм, коим был вроде апологетом?
Но мир восхитился доселе невиданным чудом,
и выпало кактусу столько хвалеб и восторгов!
Подставили новое блюдце достойным итогом...
Нелепый горшок с орхидеей забрали отсюда...