Осень встала на грудь, наклоняется хмуро,
И, прищурив глаза, наплевала в лицо,
Замахнулась рывком и тихонько вздохнула,
Накрывая листвы светло-рыжим венцом.
Эх, тоска, твою мать, - голубиный помет.
Загрустила бутылка, в тепле запотела.
Сизый дым, умирая, собрался в полет.
Ты скажи, наша осень, - Чего ты хотела?
Нас бросали друзья, и кидали партнеры.
Уходили девченки к другим пацанам.
Натянули растяжки чужие саперы.
Улыбается Бог, и заржет Сатана.
И толкает в борьбу неслучайное горе,
Заставляя прожить перекошенный день.
Колосится судьба в перепаханном поле.
И наводит печаль на упавший плетень.
Коли в угол забит, и не выйти из лузы,
Коль придавлен в подвале бетонной плитой,
Не отчаянье пусть, а надежда нагрузит,
И подаст тебе руку обычный святой.
Верь, удача придет, и веселье нагрянет.
Но нельзя опускать свои руки в беде.
Только голос зовет, и судьба снова манит.
Я стою одиноко, сгорая в огне.
Полюби меня, Бог и возьми мои руки,
Помоги победить моих бесов во мне.
Как устал я от мук, но люблю эти муки.
Я сжигал себя сам, но очнулся на дне.
Роль сыграла себя. Сериала не будет
На разрыве побед и разбитых надежд.
Что случится еще? Только Бог нас рассудит
В одеянии белых и чистых одежд.
Осень встала на грудь, наклоняется хмуро
И прищурив глаза, снова плюнет в лицо.
Ожидай и проси. Может что-то и будет.
Просишь ты не один у небесных отцов.
- Послушай, Онри, какой-то странный день сегодня, тебе не кажется? Всё время мысли в голове копошатся непонятные. Вот! Я думаю, здесь нам будет удобнее всего. Как ты считаешь?- Шарль не дожидаясь ответа от своего спутника, опустил корзину с хлебом, сыром и вином в двух шагах от воды тихой Сены и стал усаживаться рядом, причмокивая в предвкушении завтрака.
-Уж и не знаю, что ответить тебе, старина насчет дня, однако ночь для меня и вправду была странной.
Онри присел напротив Шарля и поёжился, словно его знобило от холода.
-Ты что трясёшься? – удивленно взглянув на приятеля, спросил Шарль, - Утро такое тёплое и солнечное, что, в пору, стянуть с себя камзол, а ты дрожишь как заяц. По всему видно, выпил ты, вчерашним вечером, больше чем следовало бы, коли тебя, так лихорадит.
- Да нет же,- отмахнулся Онри,- Хоть ты и прав в смысле большого количества хмельного, да только колотит меня совсем не поэтому,- отмахнулся Онри, - он повернулся лицом к Нотр Дам де Пари, внимательно вглядываясь в верхние галереи, затем снова поёжился, перекрестился и тревожными глазами уставился на Шарля, - Приснилось мне, друг мой, будто одна из химер, что сидят на Соборе, расправила вдруг крылья и полетела. Взлетела, значит, она, летит, крылами чёрными машет и кричит, кричит протяжно, жутко кричит. И в крике в этом столько отчаяния, столько боли, что передать не могу. Пригляделся я и вижу, как взмахнёт она крыльями, так с них словно дождь из крови на город льётся. И где бы ни пролетала она, всё внизу кровью окропляет. Носится над городом, мечется и вот уже все крыши, и мостовые залиты алым цветом и Сена бурлит бурой водой. Люди из домов выбегают, кричат, а крови всё больше и больше, и вот уже по колено в ней парижане, ещё немного и по пояс они в крови. Кто плывёт, кто на каштаны взбирается, а её всё больше. Тонут люди, дети кричат. А она потоками несётся, и дома наполовину затоплены. Люди на крышах стенают, скользят, вниз срываются. Но вот всё затихло. Нет Парижа. На его месте море кровавое. И только химера кружит над ним и хохочет. Ужасен хохот её и нет в нём ничего, кроме презрения. Такой вот сон, друг мой Шарль. Не знаю, что и думать.
- А ты не думай. Гони прочь от себя всю чертовщину эту. Лучше выпей доброго вина, оно облегчит голову, и ядрёный сыр прочистит глотку. Что до сна твоего, так это всего лишь сон. Химера, кровь – чепуха, - усмехнулся Шарль и посмотрел в сторону Собора. – Куда им деться, химерам этим. Они же неживые, - не очень уверенно произнёс он, и сам поёжился. – Тьфу, на тебя, дурака, - разозлился он на друга, перекрестился и, вытащив из корзины бутыль, взялся его откупоривать.
- Пожалуй ты прав, старина, - виновато улыбнулся Онри, - это всего на всего сон. Зальём его весёлым вином, закусим хлебом и сыром, и пусть убирается ко всем чертям, прости меня Господи.
- И – то верно, - согласился приятель, - я вот вчера шатался по Елисейской заставе, много чего наслушался. Узнал, например, что на южной сторонке Пале – Рояль, куда все мы обычно отправляемся на поиски грудастых девок и разных других приключений, коими так кишит это место, по нынешним временам можно послушать новых вольнодумцев. Я сходил из интереса. Они такое болтают, скажу я тебе, что дух захватывает. Десяток лет назад за такое запросто колесовали бы. Впрочем, тебе то известно, что в эту часть детища герцога Орлеанского не суётся даже полиция короля. Вот уж славный вертеп для бандитов, проституток и возмутителей порядка. Говорят, что больше всех умничает адвокат Демулен. Знаешь, кафе «Фой»? Целые толпы народа собираются там, что бы послушать его разглагольствования и призывы к бунту. Он там такое о короле говорил, что мне казалось вот – вот нас всех схватят и отправят под топор. В общем, я оттуда убежал, от греха подальше.
- А как его зовут? – пережёвывая хлеб, спросил Онри.
- Демулена, что ли?
- Ну, да.
- Не знаю точно, по - моему Камиль. Сейчас многие говорят о Максимилиане Робеспьере.
- А кто он такой?
- Тоже адвокат, говорят он из Арасе. Якобинец.
- Слушай, - усмехнулся Онри, - что все вольнодумцы – адвокаты, что ли?
- А кто их знает. Такая голодуха по стране прошла, вот их и поразвелось повсюду. Народ защищают, безбожники.
- Я тебе так скажу, старина Шарль, они орут, бунтуют, а хлеб – то всё дорожает, и налоги от их болтовни тоже меньше не становятся, а как раз наоборот.
- Это точно, Онри. Ныне всё неспокойно. Уже не знаешь чего и ждать. А мы и не будем ждать. Вот, в нашей корзине хлеб и сыр, а рядом вино. Значит, мы сейчас будем сыты, а после следующих двух – трёх глотков будем и веселы. По – моему
я прав, старина Онри.
- По – моему ты прав наверняка, старина Шарло.
Через час, находясь в прекрасном расположении духа, опорожнив на две трети трёхлитровый бутыль вина, друзья, сидя в обнимку, горланили непристойные куплеты, и от души хохотали, после исполнения каждого из них.
« КАК У ПРАЧКИ, У СЮЗАННЫ,
МОРДА ВРОДЕ ОБЕЗЬЯНЫ!
ВЫПЬЕШЬ КВАРТУ «СОВИНЬЁ»,
НЕТ ПРЕКРАСНЕЕ ЕЁ!!!»
- Кхе – кхе, - вдруг послышалось позади приятелей.
Шарль и Онри вздрогнули от неожиданного раздавшегося голоса за их спинами. Повернувшись к незнакомцу, они поняли, что рядом с ними бедный актёришка.
- Это ещё что за чучело? - хмыкнул Шарль.
- Доброго веселья, господа! Не угостят ли славные парижане бедного, но талантливейшего из актёров глотком виноградного нектара, в обмен на пару интереснейших историй, которые я готов разыграть немедленно, обещая подлинное исскуство лицедейства.
- Ещё бы ты попросил у нас вина, за просто так, - ответил Шарль, - Посмотри, Онри, ну у кого ещё может быть такая нахальная физиономия и оборванный вид, как не у провинциального актёришки.
- Да ладно, - ответил Онри, - давай нальём ему вина и дадим хлеба. Мне, например, не жалко.
- Мсье, у вас доброе сердце, – благодарно закивал лицедей.
Шарль посмотрел на незваного гостя усевшегося рядом с корзиной, с недоверием. Не то что бы ему было жалко поделиться, нет. Просто не нравился ему этот тип. Но в просьбе он, всё же, решил не отказывать.
- Утоли жажду, - ответил он бродяге, - однако не наглей и знай меру.
- О, как вы добры господа, истинные христиане, истинные. Да воздастся вам по щедрости вашей, - с поклоном поблагодарил актёр и с жадностью отпил несколько больших глотков вина. Он прикрыл глаза, наслаждаясь проникновением пьяной влаги в кровь и, слегка покачиваясь взад – вперёд, не размыкая уст, затянул какой – то грустный мотив.
Друзья переглянулись между собой. Онри в недоумении пожал плечами.
- Слышишь, эй, горемыка, ты чего разнылся тут, тоску нагоняешь, разве это ты обещал нам за наше к тебе милосердие? – спросил Шарль.
- Подожди, не мешай мне, глупый мужлан, я вхожу в образ, - на секунду прервавшись, ответил лицедей, и снова принялся завывать.
- Что?! – вскричал Шарль, - Так – то ты, оборванец, отвечаешь на добро людское, - он собрался, было уже отвесить тумака зарвавшемуся попрошайке, но тот вдруг вскочил на ноги, сорвал со своей головы шляпу, бросил её в реку и повернулся к Шарлю и Онри.
- Хлеб, пущенный по воде!! – воскликнул он, вскинув руки к н***, - величайшее из волшебств, величайшая из наград, величайшая милость, дарованная Богом человечеству. Или ветер?! – бродяга схватил рукой полу своего порванного плаща, расправив его в парус, и закружился вокруг себя самого, - Но посеявший ветер, пожнёт бурю, и она сметёт сеятеля с лица земли, раздавив его, словно букашку неразумную, возомнившую себя повелителем стихии. О!!! Как рыдает сердце, переполненное жалостью к любимому творению Твоему, Господь, к человеку. Посмотри, Всевышний, я не лгу. Все мы - дети Твои. Человечество! Оно ли венец Твоей Славы? Нет, Всемогущий! Этого не может быть! Обрати Свой взор сюда, к Парижу. Для чего Ты дал этим людям Францию? Зачем даровал им солнечные виноградники и ласковое, тёплое море, зачем наделил гениями, возведшими к н*** прекраснейшие произведения архитектуры? Один мудрец сказал, что это великий отбор зёрен от плевел. Но не чудовищно ли этакое действо для промысла Всевышнего? Что может образумить людской род? Войны, голодный мор, чума, потопы… Надолго ли такие наказания усмиряют массу тварей человеческих, вечно алчущих плотских удовольствий, крови и власти. И сегодня Париж, как гнойник, набух заразой. Ещё немного, и он прорвётся, заливая адской смесью гноя и крови всю Францию. Прогуливающийся рядом с Сан – Дени мсье Жан – Поль Марат. Сегодня ты ещё врач, а очень скоро один из вождей якобинцев, ратующий за интересы бедноты, а позднее призывающий к убийствам и грабежам. Какая гармония, не правда ли? Врач – убийца, страдающий кожными язвами и спасающийся от мук в тёплой ванне. Именно в ней Шарлота Корде обвенчает тебя со смертью, с помощью кинжала. Огромная тень крыльев летящего чудовища скользит по Сене, улицам и площадям города. По одной из этих площадей, по Гревской, вышагивает Робеспьер Максимилиан – Мари – Изидор. Неподкупный. Сколько голов, принадлежащих твоим вчерашним соратникам и друзьям, будет отделено от туловищ по твоим же приказам, до того времени, когда сам не расстанешься со своей собственной. Пьер Монтревиль и Морис де Салли, Филибер Деломар и Жан Гужон, кому теперь будут нужны ваши дарования? Теоретиков пропорций классических форм затмит другая школа – школа разрушений. Идеалом пропорций станет гильотина - неподражаемый шедевр мыслителей французской революции. Сансон! Великий парижский палач, будет восхищён адской красавицей, которой предстоит обезглавить короля Людовика XVI и его супругу Марию – Антуанетту, и ещё тысячи и тысячи людей, добравшись, наконец, до своих создателей, тем самым, примирив непримиримых. Свобода! Вы до последнего камня разрушите Бастилию, но свободы так и не получите. Свобода! Юношеская утопия всех великих тиранов. Свобода! Мы завоюем её для вас, чего бы вам это ни стоило! Брависсимо! Возрадуйтесь! Начинается великое шествие к свободе, врата которой завораживают скошенным лезвием наверху. Оно уже несётся вниз! Ещё мгновение! Шарообразный генератор мыслей, с прикусанным языком, летит в корзину мадам Тюссо, остальной мусор – в общую яму! Наконец – то свобода наступила! Ура! Мы всё же вывели формулу Свободы! Это супчик, сваренный из человечества, в его собственном соку с кровью! Ну, всё, мне пора. Пока, благодетели, - актёр посмотрел на ошалевших приятелей, оскалился в отвратительной улыбке, напоследок показал им длиннющий, высунутый язык и, отвернувшись, пошёл в сторону Собора Парижской Богоматери.
Онри продолжал молча сидеть на земле, и лишь смешно шевелил губами.
Шарль громко сглотнул слюну, схватил бутыль, и отхлебнул из него вина.
- Эй, ты! – крикнул он вдогонку лицедею, - а как же вторая история, ты же обещал?! А ну, стой, вот я тебе сейчас задам!
Актёр остановился, и повернулся к проходящему, низкорослому офицеру в чине капитана.
- Месьё Шарль, не теряйте голову. Вот вам вторая история, - указал он пальцем на офицера. Военный остановился, и недружелюбно посмотрел на актёра.
- В чём дело, оборванец?! – строго спросил он.
- О, миллион извинений, Ваше императорское Величество, Наполеон Бонапарт. Моё почтение, - актёр согнулся в глубоком поклоне. – Мои наилучшие пожелания вашей суженой, Император.
- Что за чушь ты несёшь, какой суженой? – разозлился капитан.
- Святой Елене, Ваше Величество, - захохотал актёр, - Святой Елене.
Лицедей сделал несколько шагов в сторону Сены, и легко оттолкнувшись от земли, взмыл в небо.
- Это она, она! – заорал во всё горло Онри, указывая на бедного актёра, превратившегося в химеру, которая сделала прощальный круг над Онри, Шарлем и Наполеоном, и полетела в сторон у галереи Нотр Дам де Пари.
Невозможно знать, что думал Шарль 20 флореаля 1793 года, когда, связанный ремнями по рукам и ногам, с деревянным обручем на шее, лежал он на эшафоте, глядя на косой нож гильотины. О чём рассуждал Онри, будучи в чине генерала, когда сопровождал своего императора в изгнание? И уж конечно трудно представить себе, какие мысли посещали императора на острове Святой Елены. И всё же, мне кажется, что каждый из них вспомнил химеру, в образе актёра – оборотня. Впрочем, возможно всё это им только привиделось…
На пыльное окно ладошкой клёна
поставлен штамп: "Уходим, не ищите!"
Но по весне покроется зелёным
и - как дитя - нуждается в защите...
Дрожит картинка (оператор - папа),
на ней сынишка целится из лука...-
Бежит слезинка по морщинке на пол
("Иди умойся! Напугаешь внука!")
За Меловым далёким перевалом, где ледники шлифуют гладь скалы, где снежные заносы и завалы, как стражи заповедной Бричмуллы.
Никитиным воспетые чинары, Большой Чимган пасущий облака, где воду пьют курдючные отары, из беглого Чаткала арыка.
Там виноград искрится изумрудом, арчовый лес которому сто лет, ручей в корнях сверкает, как полуда, тепло сердец, которым равных нет.
Там друг армейский, друг без оговорок, растит лозу обычный человек. Обычностью своей он сердцу дорог, большой душою маленький узбек.
Жена его, красавица хевсурка, стройна, голубоглаза, лён волос. Была Марина, ныне стала чурка, век-отморозок коррективы внёс.
Он прочесал железною гребёнкой, былых понятий и реалий срез. И всех от аксакала до ребёнка, занёс в таблицы. Род, окрас и вес.
Определил сумняшеся ничтоже, и разделил, кто всадник кто плебей. По языку и вновь по цвету кожи, тот фараон, а этот скарабей.
А было время, надо вспомнить, надо! Когда узбек (иначе он не мог) упал шинелью ржавой на гранату, резцы в насвае стиснувши в замок.
Тогда он выжил, он не мог не выжить, ведь за него молился весь спецназ. А мы всё ждём, неужто не напишет? Ужель запас огня в груди угас?
Сереет ночь, смердит гора окурков, ложатся строки, тяжелы и злы. Прочти узбек, и позвони мне чурка, дехканин заповедной Бричмуллы.
Чего скрывать,таить,бояться
Нам дерьмократы ночью снятся
Что бублик пилят меж собой.
Статистика-она поделит
Xудыx, и жирныx,теx,кто в теле
И теx,лишь дуxом кто живой.
И,как всегда,привсенародно
И чинно,важно,благородно
Народ на выборы идет.
Вот только слуги у народа
Воруют много бутербродов
И удивляется народ.
В Америке или Ираке
В России или просто с,м,д,(нужное сами поставите)раке-
Везде один расклад
Про бублик дружно забывают
И те,кто думал его к чаю
Вернет его назад.
Не все на свете так уж плоxо
Ведь дырки-это просто лоxи
Дословный перевод.
А бублик-пусть застрянет в глотке
А нам бы-лишь xватило водки
Так голосуй,народ!!!
В камине тлеет новый том
И мины блин и ком (лимонка)
Бывает, рвётся, коли, тонко,
бывает, рвёт от килотонн
макулатурных откровений,
себя, любимого, к себе..
Лишь сиплый бас эмансипе -
- Эвтерпа «ботает по фене»
Терапевтический эффект
От проб пера и трёпа рифм :
ублёван фрак (факир был крив)…
и блеф и трефы и лафет.
Честно говоря, ничего не имею против Бояна-автора. На любом сайте есть авторы и читатели и сильные, и слабые - это нормально. По-разному люди приходят к писательству. Кто-то рос в читающей среде, а кто-то пахал всю жизнь и было не до учёбы. Кто-то живёт в России, кто-то за её пределами - языковая среда другая. И рраз - случилось любовь к стихам! Человек приходит на сайт. Тут либо начинают учиться сами, либо просто получают удовольствие. Кто-то хочет получить, кто-то - дать. Но, уровень и выхлоп сайта определяют ни звёзды, ни графоманы, а толщина прослойки интересных, грамотных, сильных авторов. И их способ общения между собой - в меру критичный, в меру доброжелательный. Сейчас именно эта прослойка почти отсутствует. Им не уютно рядом с Бояном. Но не автором!
Тут кто-то сказал, что Боян - явление. Согласна на все 100. И явление это далеко не безобидно и безопасно. Казалось бы, чем ему плохо на стихи.ру, где им регулярно восхищаются несколько человек и пищут исключительно замечательные рецензии? А вот плохо. Это психотип такой - агрессивный, трескучий, истеричный и даже психопатичный, донельзя воинственный и вездесущий, как угарный газ. Он проникает в любую щёлочку, он везде оставляет пахучий след. И постоянно нарывается на скандал. Он не может жить без скандала, ибо только так он получает нужные эмоции, только так он чувствует себя солнцем, вокруг которого крутится земля. Выставляя очередное творение, на которое потратил пять минут, он предчувствует реакцию, и именно такая реакция ему и нужна для ощущения полноты жизни. Защищая себя и своё творчество от критиков, он не гнушается никакими средствами. В ход идут самые нелепые аргументы и самые бессовестные приёмы. Ему ничего не стоит ляпнуть, что его зажимают по национальному признаку - поди потом отмойся! Делает, что его левой пятке вздумается - взял, Клоку минусов наставил! А спроси за что - ответит, что с коварными надо бороться, и что Клок ЕМУ! завидует! Боян без конца верещит о борьбе с завистью, злом, угнетением беззащитных, а у нас так любят таких борьбунов, а главное, так им верят! Он ни в грош не ставит русский язык на том простом основании, что "не всосал его с молоком матери", и слишком "юркий", чтобы им заниматься. Всё! Он сам себе выписал индульгенцию на право заваливать литературный сайт корявым до офонарения языком. Вообще, сам язык этому поэту до фени. Главное - привлечь внимание к себе ЛЮБЫМ способом. Он уже на четвёртый (!) день пребывания на сайте выставил программный бред под названием "Умникам - смерть!"
Жми сюда Имя ему - скандал. Результат его деятельности - скандал. Всё вокруг него - скандал. Объяснять, просить, объявлять бойкоты - бесполезно. В реальной жизни от таких людей просто держатся подальше.
А на уважающих себя сайтах таких психопатичных графоманах держат у узде посредством модерации. И пока на хохме не работают фильтры, пока за нарушение Правил сайта ни с кого не спрашивают, пока модератор в упор не видит, что этот "автор" походя обливает грязью всех, кого ему захочется, паэтик из Краматорска так и будет отравлять окружающуюю среду своими выхлопами и выкуривать авторов. А что их жалеть? Другие придут...
Жаль, но на хохмодроме автор абсолютно не защищён.
Режет душу плач, как скальпель
Сам не ною… не вернуть
Деревянный дирижабль
Снаряжён в последний путь
К белокрылым херувимам
В предзакатный этот час
Вы, такой невозмутимый,
Улетаете от нас.
Кто с цветами, кто с венками.
Вьются ленты на ветру.
Музыкант стучит зубами
Забывая про игру.
Провожатые толпятся.
Все вокруг чего-то ждут.
Простудиться как два пальца -
В декабре морозно тут.
Крышку гроба закрывают,
Слишком рано - ни в конце
Снег пошёл, а он не тает
На распахнутом лице.
Пьют здесь в меру или в две ли
Не хватает трёх столов
Все скорбят. По-крайней мере,
Не жалеют добрых слов
Люди в чёрном взялись ловко
И почти без галдежа
Гроб в могилу на верёвках
Опускают неспеша .
Тут же очередь живая.
Быстро выстроилась - жуть.
Лично я четвёртым с края
В яму горсть земли швырнуть.
Дело сделано. Порядок
На холме воздвигнут крест.
Сто свечей пылает рядом
Не встречал печальней мест.
Сердце мечется как птица.
Рано начало темнеть.
Надо в город торопиться
Поминуть ещё успеть
...Июль простужен - третий день идут дожди - опять якшался в шайке северного ветра и вот засыпался - град около пяти был...Вполцены ушёл погонный километр на рынке туч сапфирных...Бог совсем раскис, к Большой Медведице забрёл чайком согреться (ох, как не хочется ему спускаться вниз, давно пошаливает старенькое сердце...) смерть обнаглела - щеголяет без косы, с короткой чёлкой и каре по подворотням, в ломбард заложены кукушка и часы- ведь мерить век теперь пернатыми не модно...Уже не носит почту голубь, городским стал, у Макдоналдса похаживает важно, одна надежда - на журавликов бумажных, что Ваньке папа пьяный мастерит с тоски...
***
В природе кризис - лето рухнуло в дефолт,
Но вечер пятницы сдаётся в ипотеку,
И воробей из синей лужи пьёт и пьёт,
Блаженно щуря перепончатые веки,
Напившись неба, изучает биотоп
Московских homo, что к метро толпой несутся,
Венцы творенья, диадемы эволюций,
Вновь пережившие ещё один потоп...
А вот щебечут - ну, совсем, как воробьи,
По лужам скачут прытко, - парочка влюблённых,
Не разжимая руки тонкие свои,
Сбивая дождь, едва уснувший, с веток клёна...
Никем из признанных учённейших светил
Их глупый вид подробно так и не описан,
Их почему-то в труд свой Дарвин не вместил -
Их, в небе рыбою плывущих, в море - птицей...
Отряд Счастливые, вид Глупые, а класс -
Конечно, Высший, но в реестриках им тесно,
Они как радуга, притягивают глаз...
А царство их... похоже, царствие небесное...
Я себе нарисую белый парусник в море,
И оставлю печали, свои, за бортом.
Заждались меня где-то счастливые дали.
Не бросайте меня. Я приеду потом.
Надо мною кружит белых ангелов стая,
Создавая большой хоровод.
В этот фокус лучи попадают из рая,
Разрывая пятно моих серых невзгод.
После этих лучей начинаю светиться.
Каждой клеткой наружу прорвется тепло.
Я под Богом живу. И на что мне тут злиться?
Кровь по телу кипит – молодое вино.
Красоту у людей видеть очень приятно,
Потому что они для нее рождены.
Я живу в этой жизни не очень понятно.
Не хватает, всего лишь, обычно любви.