Два уважаемых соседа
Вечор затеяли беседу,
Деля парковочное место.
Беседа завершилась резко -
Увы, не договорились,
За вострые ножи схватились.
В итоге ихней дисгармонии
На целых 20 лет в колонии
Припарковался И.Торчина
Без гаража и без машины.
Зато Петрову, Торчине назло,
Куда как больше в драке повезло:
Ему достался в лучшем месте - аж
Подземный деревянный бокс-гараж.
Устав от мрачных дум, от одиночества,
От нетрадиционности оков,
Сгруппировались в жуткое сообщество
Двенадцать сексуальных маньяков.
Не стоит называть их местожительство,
Известен этот город вам и так,
В нём правят бал бабло и накопительство,
Поэтому не к месту там маньяк.
Уж где они нашли друг друга, в Твиттере
Или у анонимного врача,
Но неуютно, как на пляже в свитере,
Вдруг стало горожанам по ночам.
Как никогда общественность взволнована,
Отдел убойный стачкою грозит,
Теперь не с кондачка, а согласовано
Твориться населенья геноцид.
Как утро, так в УгРо сигнализируют –
То тут, то там кровавый сувенир;
Вскрывают, режут головы, кастрируют,
Детей воруют прямо из квартир!
Пытаясь тщетно вычислить «апостолов»,
Решить вопрос «кого, когда и где?»,
Сотрудники прокуратуры от столов
Отходят только по большой нужде.
Выходит на облавы после ужина
Спецназ, в комоды сунув кимоно,
Но к утру снова тело обнаружено,
И очень часто, что и не одно.
Сам президент, грозя крутыми мерами,
Ни сколько не фиктивными причём,
Намерен разобраться с изуверами
И лично стать судьёй и палачом.
Я, говорит, на отдых на заслуженный
Министров упеку силовиков,
Не могут совладать с какой-то дюжиной
Душевно ущемлённых ****юков!
Так до сих пор они и не посажены,
И даже не напуганы пока,
Наводка и прикрытие налажены,
Должно быть есть в полиции рука.
Не для обогащенья и известности,
Душевный ублажая интерес,
Творят себе и в центре, и в окрестности
Такое, что не снилось и СС!
В тревожном шухерном оцепенении
Спит город без поллюций и без нег,
А в это время в чётком направлении
Вновь движутся двенадцать человек.
Я был по кумполу ударен чёрной шпалой,
просмоленной, тяжёлой и не малой...
С тех пор черно в глазах моих, признаюсь вам -
то место гиблое так и зовётся - БАМ!
Эшафот. На нём гильотина. Вокруг толпа зевак. Казнят очень красивую,
молодую аристократку. Барабанная дробь! Нож гильотины падает на
повинную шею. Голова летит мимо корзины и скатывается с эшафота на
землю. Палач сбегает вслед за головой, поднимает её с земли и видит,
что губы шевелятся. Он наклоняется к губам и слышит:
- Ой, ****ь! Ударилась глазом, теперь будет синяк.
Когда игра - в одни ворота,
тогда и ясен результат,
где Саша ( Бокс его...- зевота! )
для Вовы - явно - слабоват ( ! ),
а сей, увы, одною левой
и, совершенно, без скачка,
едва коснувшись, королевой,
послал..., чрез маты...- Блеф качка ( ! ),
мешком кто, сдулся, моментально...-
Когда соперник всплыл, не тот...
Что тут рассматривать ( ? ), детально...
И все амбиции - не в счёт ( ! ) -
на фоне мастерства-сноровки
и прочих атрибутов, к ней,
где бесконечны тренировки -
в абсурде призрачных идей...,
да и затей..., что наблюдали -
по миру - миллионы глаз...-
с тоской - от зрелища-печали
и, благо, что не напоказ ( ! ),
где Вову - обвинять излишне...-
Зачем корячиться сверх сил?
Тем паче, воин - в некой Кришне -
ждя встречу..., вроде возомнил ( ! ),
чтоб получить, как между делом
( И, между прочим, поделом! )...,
для неумелости, пробелом,
что, вечно, прётся напролом ( ! ),
а ей, одной лишь доверяя,
и не перечит, в дебрях, дух...,
к душе Руси..., что, как чужая...,
средь максимальности из плюх...,
где, пред боксёром, извиниться,
могу открыто... и в сей миг...
Но, всё-таки, «старик», так «биться»,
по-чемпионски ли? ...- Из Лиг -
столь разных...- оба оказались...
Но, почему-то, вдруг, сошлись!
А если так, то и воздАлись
прогнозы боя..., что сбылИсь!
Хорош гусь на вид, на вкус! С яблоками и черносливом – выглядит очень счастливым… Только не шипит, не гогочет: устал он, видать, нету мочи… Кто скажет о Гусе печальную речь, о выти его, как попал он в печь? Не был, не участвовал / чёрт подери!/ и, даже в раже, не спасал Рим. Гусь в своей жизни неповторимой никогда и не бывал в Риме, и не витал в облаках, как не мечтал быть и в яблоках…
Всю - то пору на птичьем дворе… Рядом Полкан в конуре. Гусь пустобрёху давал укорот, а совсем не наоборот. И свинья –соседка по двору – не пришлась пернатому к нутру, потому, как гусь был чистоплотен и по-птичьему моден: носил от рождения галстук на шее, что делал вид его импозантнее и свежее… Даже гусиные лапки не были похожи на лапти. А уж, если крыльями захлопает, не было в крови ничего и холопьего!..
Бегал наш герой красив и здоров, а ещё была у Гуси любовь: Гусыня белоснежная, весёлая да нежная, как в песне, где у бабуси жили два гуся. Так вот, один из них - женского рода и, видно, та же порода. Любил её Гусик до самозабвения, даже писал для неё стихотворения. Лапой писал он зимой на снегу строчки: « Я жить без тебя не смогу!..» Да всё на языке своём птичьем от человечьего шибко отличным. Гусыня и та прочитать не могла. Такие амурные были дела… Ах, вот, ещё, Гусик наш был однолюбом, не трепался по бабам и клубам. Оттого и возникла семья. Вышел Гусик достойно в зятья. Было деток в семье, ну… голов пятьдесят – неуклюжих и толстых, потешных гусят. Врать не стану. Свой след Гусь оставил и на птичьем дворе (чтоб ему не сгореть!) и в своей ипостаси - здесь, в коротком рассказе.
Всё ж, нашёлся по Гусину душу палач. В этом месте, читатель, со мною поплачь, если жалко немного простого гуся, потому что на этом история - вся.
Вот уж не знаю, доводилось ли вам, пацаны, когда-нибудь голодать по-настоящему. Нет, ну, не так, конечно, как страдают несчастные бушмены в отсутствие съедобных насекомых, или наши братья-эскимосы в холодном иглу, догрызая последний хвост юколы - долгой, зимней, полярной ночью. Право слово, не знаю. Но вот мне приходилось...
В Лондоне голод изящен, утончён и временами даже аристократичен.
***
Мой приятель глухо взрыднул то ли по-ямайски, то ли по-румынски, когда большая часть нашей последней сосиски предательски выскользнула из его ослабевших пальцев и приземлилась с балкона на соседскую клумбу.
Кулиш рванулся было за драгоценной потерей вниз, но... вспомнил вдруг об отсутствии крыльев: «Фак офф! Фак’н’ хэлл!»
«Ноу! – сказал я себе, – Ноу! Так не должно больше продолжаться...»
– Кулиш! – вдруг прорвало меня. – Знаешь… ну его нафиг, всё это проклятое жидомасонство! Вот прямо сейчас мы с тобой откроем новое дело – гигантский электрический бизнес! И будь уверен мой друг, будь уверен, мы заработаем с тобой столько денег, что сможем обжираться сосисками по крайней мере трижды в неделю; может, с хлебом, а, может, даже и с маслом... – я непроизвольно облизнулся: вдруг вспомнил неповторимый вкус постоянного тока (все мы умели тестировать языком батарейки в детстве).
– Ком он, мэн, ты не шутишь? – оттирая густые слёзы с бровей, оживился брат Кулиш. – Конечно же, боссом буду я?
- Вот уж хрен тебе, уважаемый сэр, в Румынии вы всю жизнь облизывали наши, родные, советские батарейки!
- Я не румын, я с Ямайки!
- Неважно, теперь мне всё равно! Отныне главный эксперт по электричеству – я, как наследник, как законный правопреемник великой империи! И потому, дружище, с каждой заработанной сосиски двадцать процентов – мои, остальное – халф-ту-халф. А девиз нашего бизнеса будет таким:
«У НАС ЕСТЬ БОЛЬШИЕ ШТЕПСЕЛИ ДЛЯ ВАШИХ МАЛЕНЬКИХ РОЗЕТОЧЕК!»
***
Первым нашим электрическим объектом стала одна дама из Баттерси-Парк: стройная и молчаливая, бесконечно чистоплотная, но неизлечимо фригидная, хоть и с золотым кольцом в пупке. Поскольку беседовать с этой фурнитурой нам особо было не о чем, обычно мы подвязывали её за кольцо на бечёвку и часами прогуливались по ближайшим окрестностям Лондона, покачивая безмолвствующей женщиной над почвой в поисках клада.
В один прекрасный вечер таким вот, креативным образом мы нашли в какой-то заброшенной кроличьей норе горсть медных монет выпуска 1967 года, а в другое, не менее чудное утро - кошелёк с российским паспортом на имя некой Наташи Дрейк, набитый презервативами King Size, и четырнадцатью фунтами мелочью - впридачу.
Поняв, что это, наконец, она – моя судьба, я раскрутил посильнее нашу фригидную даму и отправил её в полёт с вершины Джиллингемской горы в сторону мутной акватории Мидуэя. То был первый и последний раз, когда мы услыхали из уст этого стройного поискового прибора хоть сколько-то разумную связку звуков: «Лля-я-я, Goat, fuck…»
Привет, white Dover’s Rock,
Return forever lost,
Кладу любовь в песок…
Так холоден погост…
Опять сыры my eyes,
В кармане снова шиш,
Но отчего-то nice,
Пусть Дувр и не Париж.
To be or not to be,
Adeau, my native shore…
Свободен! Вне любви!
И это хорошо…
Пусть беспокойный heart
Мутит по жилам blood,
Умри, безумный март,
Не жди меня назад.
***
…but anywhere I should,
Regardless what I’d miss,
Я продал бы my soul
For your последний kiss…
P.S.: Есть у нас с Кулишем в запасе страшная история про женщину с золотым кольцом на среднем пальце, которая однажды вдруг посчитала меня своим мужем и пребывала в заблуждении много счастливых лет, пока не скончалась тихо в душевой кабинке от крайнего нервного перенапряжения. Но об этом – в следующей серии...
Таскали со свадьбы её мужики.
Она, не стесняясь, от мужа гуляла.
А он всё терпел, лишь катал желваки,
Но это не очень её волновало.
Являлась частенько под самую ночь:
Развязная, пьяная, наглая сука.
А он ей талдычил про совесть и дочь,
И что для малышки такая жизнь — мука.
Однажды с оттяжечкой выдала в лоб:
"Противен ты мне! Опостылел и точка!"
А он… Колотил его мелко озноб,
Был жалок и мямлил про совесть и дочку.
Дошло до того, что пришла с хахальком.
Мол, вот — познакомься и сваливай на хер...
Короче, он их порубил топором.
Выходит, имел всё же парень характер.
Второй выстрел-карающий.
Олимпийцев награждали автомашинами и в советские времена,
но не хорошими,а сами знаете какими,да и не машинами,а разрешением
на её покупку.
Юрий В.. пригнал новенький "Москвич" под вечер.
В те далекие времена машины угоняли редко,но уже "раздевали":
снимали "дворники",колёса.Поэтому ночевать Юрий отправился
в машину,захватив на всякий случай стартовый пистолет.
Тёплая украинская ночь,запах бензина и новой обивки долго не
давали уснуть,забылся только к рассвету.
Проснулся от лёгкого покачивания:ворюга уже "поддомкратил"
машину и приступил к колесу.
Просунув в щель над головой злоумышленника пистолет
Юрий выстрелил: ошалевший вор бросился бежать,но на его беду
во дворе была натянута толстая проволка (на ней хозяйки сушили
бельё),попав горлом на неё,он решил,что его схватили и,упав на
четвереньки,с диким воем исчез в темноте.
Утром друзья по обществу "Динамо"легко вычислили вора,
обратившегося в поликлиннику с характерной травмой.
В его сарае нашли 20 колёс!
Пять краж было раскрыто,а вор понёс заслуженную кару.
Тираны, это отбросы общества, ведь отбросы общества могут быть не только внизу, но и на самом верху…
Уголовники от власти, в отличие от всех остальных уголовников, ничем не рискуют, самое большее, поменяются своими высокими кабинетами. Сами знаете, начальник начальнику глаз не выклюет, если не захочет вместе с головой потерять ещё и глаз…
Мугабыч решил пойти на рекорд, и всё-таки пересидеть своего знаменитого африканского собрата...
Власть, которая пользуется услугами уголовников, не может тоже не стать уголовной. А иначе она рискует сама напроситься на их ножи…
Вам там, на самом верху, очень хорошо, а если вдруг сломается лифт?..
В костюмчике, в ботинках
щетиною оброс,
красивый, как картинка,
лежу я в полный рост.
Народ вокруг толпится,
с десяток человек,
знакомые все лица,
иных не видел век.
А ты, держась за доски
и матерясь в сердцах,
размазываешь слезки
по мордочке лица...
Много в жизни нынешней проблем
Ты куда ни глянь, одни разводки
Говорят, что истина в вине
Что же ищем мы в бутылке водки?
***
Наша жизнь порою бег на месте
Сколько ты ни тужься, всё одно
И живём как будто бы в гротеске
Глянешь повнимательнее - дно.
***
Чтоб не быть по жизни полным лохом
И не подчиняться дуракам
Можно жить вполне совсем неплохо
Если всё прибрать к своим рукам.
Руки вымыл, отсморкался
Сел за стол хлебнул вина
Потянулся, почесался
Так что хрустнула спина.
Выпил снова уже водки
Заорал, да так что взмок
Выпил снова две по сотке
А потом на койку лёг.
Чо орал спросила Люська
Шо попёр тебя завод?
А трындел в свой цех вернуся
На поруки через год.
Год прошел, нет денег в доме
7 детей все жрать хотят
Мать родная месяц в коме
Просит дать в таблетке яд.
Горе, жить нет силы боле
Петлю хоть заказывай
Бабской нет сложнее доли
Слёзочки размазывай.
а ему так сладко спится
храп пугает в сенях мать
песнь поёт в саду синица
ночью просто благодать.
Ну, вот…
Я труп…
Всё в жизни этой превозмог…
И можно всё…
Эй, кто там долотом стучится в грудь.
- Войдите!
Грудную клетку, как рубаху на груди…
И лососёнком,
освобождённая душа моя куда-то уплывёт,
а сердца шеелит,
люминесцируя в ладони анатомного пиита,
со стуком каменным отправится в лоток…
И я почувствую в вскипающем мозгу, что…
Всё!
Писать об этом…
Больше не могу!
Что такое любая религия, как не праздник Духа? Звучит может и красиво, но по сути своей это всё те же побивание камнями или костёр...
Чтобы полюбить того же Бога, с ним надо хотя бы разок повстречаться. А то он, как тот самый Неуловимый Ковбой, он есть и его нет одновременно, и чем больше за ним гоняешься, тем вера в него неизбывно испаряется, как священная влага иллюзии под жестокими солнечными лучами реальности…
Нет никого святей ханжи, тем более, если ему за его святость сполна платят святыми сребрениками. И тогда повеситься можно от радости, как сладко под их сладкий звон и верить и жить…
Молиться Богу когда в него веришь, это ещё куда не шло. А иначе это уже не молитва, а какая-то похабель получается, прости их всех Господи, если ты всё-таки есть...
На кого молиться, когда даже самого завалящего бога давно уже нет? А молиться на себя-любимого, так это, как со всех амвонов долдонят попы, самый большой грех...
Над синими холмами солнце, плавясь,
Румянясь от забот, клонилось в сон,
Поскрипывал от ветра ветхий ставень,
Томился от тоски густой бульон,
Пищаль в углу натруженно молчала,
Топорик пробивало на хи-хи,
Старательно пыхтел под одеялом
Седьмой любовник леди Фётинхилл.
Ты не гляди на запах винный,
Возможна ль истина в ином?
Ремейк истории старинной
Послушай лучше перед сном.
На сайт, каких теперь навалом,
Явилась панночка молчком,
И с первых строк околдовала
Поэта миленьким стишком.
Поэт буквально очарован
В стишок вникает, как в хомут,
Готов летать и бить подковой.
Ну, прям Хома, который Брут.
Он вновь прочел произведенье,
И тут, как будто хладный душ,
Его осыпало прозренье:
«А ведь стишок – собачья чушь!»
К стишку он пишет комментарий.
Научно. Чисто Моня Кант.
И зарывает моментально
Тем самым панночкин талант.
Он поступил, быть может, скверно.
Бить графоманов, что за труд?
На сайте панночка помэрла,
Но в рецках стал являться труп.
То были мощи поэтессы,
Останки панночки, фантом,
Мешавший творческим процессам
Бездарной критикой притом.
Поэт пожаловался пану.
И в Польше тоже пан – админ.
Мол, одолели графоманы.
Не графоман, мол, я один.
Но пан повел себя коварно,
Ну, как тюремный вертухай.
Сказав: «Коль критика бездарна,
Побольше классики читай.»
Меж тем, поэту не до жиру,
На помощь панночке пришли
От графомании вампиры,
Из мира троллей упыри.
Конечно, ужас. Но что странно,
Эффект возни их никаков.
В стихах поэта графоманы
Не видят подлинных грешков.
Ведь комментарии любые
Без доли правды, вроде врак.
Фантом вопит: «Зовите Вия!».
И вот, он, Вий. Ведут. Херак (с).
Тяжелы веки. Видно, спьяну.
Открыли их. Глаза горят.
- Вот он! Стишок в сплошных изъянах!»
Сразил поэта Федуард.
Рассказ написан по мотивам произведения Таркуса:
Не сношу остриженной главы я.
Наплевать, ведь суть не в голове.
Но вчера, клянусь, я видел Вия.
Череви... Червивого эФ Вэ.
Tarkus, 2013-07-16 15:00:05