Ответ на стихотворение Сергея Симонова "Обычно это так бывает"
ОТРЫВОК:
"Мгновеньем ранее, однако,
в чужой карманный неуют
попав, украсть из Пастернака
хмельную строчку про дебют.
Иль отвлекающе в плечо вам
ударившись своим плечом,
стишок Степана Щипачёва
из сумки срезать щипачём."
(с) Сергей Симонов
Полный текст: stihi.ru/2010/03/31/4144
МОЙ ОТВЕТ:
Чтоб общипать чужую лиру,
не нужно прятать пальцев дрожь.
Зашел под вечер на стихиру -
и на гоп-стоп бери что хош!
------
Примечание. Это не пародия, это именно ответ на стихи. За неимением соответствующего жанра вынуждена засунуть его в "пародии"
“Ведь не секрет, что есть еще в её селеньях
Те бабы, что... Володь, а помнишь ту, с косой?..”
Юрий Вальтер
Жми сюда
Селенья русские девчонками богаты…
Володь, а помнишь, мы гуляли у пруда?
Ты был с косой...
Кузьма - с хромой...
Митяй - с горбатой...
А я... решил уехать в город навсегда.
Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом.
Я веду, и я сроду не был никем ведом.
По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом.
Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд,
Дети ходят туда купаться, но чаще врут,
Что купаться; я видел все - Сингапур, Бейрут,
От исландских фьордов до сомалийских руд,
Но умру, если у меня тебя отберут».
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит,
Джип с водителем, из колонок поет Эдит,
Скидка тридцать процентов в любимом баре,
Но наливают всегда в кредит,
А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,
Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,
Ядерный могильник, водой затопленный котлован,
Подчиненных, как кегли, считаю по головам –
Но вот если слова – это тоже деньги,
То ты мне не по словам».
«Моя девочка, ты красивая, как банши.
Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши,
Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.
Никакой души ведь не хватит,
Усталой моей души».
В.Кафанов
Эстер пишет Бернарду
Ты метался как лев в цепях любовной привязанности.
Я по плеши узнала тебя, по правам и обязанностям.
Ты любовь излучал, словно ядерный древний могильник,
Радиацией по ночам заряжая мой новый мобильник.
У тебя сексуальное напряжение, аудит, подчиненные и дела.
Не входил ты в моё положение, когда я в нём надувшись была.
Ты разбил мои надежды на брак, сказав, что он не для таких дев,
И краснел за меня, как рак краснеет в кипящей воде.
Да, я ем по утрам поридж, и в любви терпеть ненавижу камбэк,
Но когда ты на меня пристально смотришь, ощущенье, что это следит ФСБ.
Уже мне слов не хватает бранных - остался один неприличный жест.
Таскался ты раньше со мной в рестораны, теперь таскаешься с собакой Джесс.
А мне пора завести козу бы, поскольку дело моё труба,
И если деньги – всего лишь зубы, то ты мне, милый, не по зубам.
В гробу видали исландские форды мы, в огнях Сингапур и в огне Бейрут.
Тебе твои дети с невинными мордами врут, что они не мочатся в пруд.
У тебя гулящая собака, жена и дети гуляющие всегда и везде,
ты и сам загульный, у меня же на бал в сельском клубе нечего надеть.
Ты духи мне дарил «Живанши», как какой-то затрапезной банши.
И душил меня ими, как Полиграф Полиграфович кошек душил и душил.
Во спасенье души.
Истлевшей моей души.
- Ночь, улица, фонарь и у аптеки,
Под этим знаменитым фонарём
Жми сюда
Ночь, улица, фонарь. Не отойти от рифмы
Иконою в мозгу. Как с золотом алтарь
Волнует красотой литературный символ
В ушах звенит набат, как будто бьёт звонарь
Ни шагу отойти. Все топчемся на месте
На том же дне застыл забытый календарь
И повторим раз сто, а может быть и двести
Прекрасную строку - Ночь. Улица. Фонарь.
Я не Есенин, я другой,
Ещё неведомый, но всё же
Люблю, как он, до нервной дрожи
Эмаль заката над Окой.
......
Привет, туманистый, большой,
В осенней стыни мир окрестный!
Я не Есенин, я не местный,
Но тоже с русскою душой.
Василий Романенков,
«Я не Есенин»
Я не Есенин, я другой,
Но и не Лермонтов я тоже,
На чьи стихи мои похожи –
И не одной, причём, строкой.
Хочу добавить о себе,
Что и не Байрон я к тому же,
Хотя его ничуть не хуже
В своей особенной судьбе.
А вот она, судьба моя:
Родившись с русскою душою,
Люблю закаты над Окою
И в роще пенье соловья.
Окрестный мир немало лет
Люблю во всех его оттенках,
Люблю до судорог в коленках,
Ещё неведомый поэт.
Ещё неведомый, зато
Пришедший к умозаключенью,
Не подлежащему сомненью:
Я – или бог – или никто!
Ум зашёл стариковский за разум
По привычной причине похмелья.
Бабка спрятала бражку, зараза,
От законного мужа Емели
(так того отродясь величали).
Тяжела была браги утрата.
Отругав бабку мысленно матом,
Дед в онучах, лаптях, и в печали
Слез с лежанки нетопленной печки,
Одолев нападение лени.
Вышел к заледенелому руслу
Близтекущей извилистой речки.
Перед прорубью пал на колени,
С вожделенным, ехидным прищуром
Наклонился для вылова щуки,
Говорящей умело по-русски,
Исполняющей вмиг по веленью
Всё, что только душа пожелает.
Опустив в воду мёрзлые руки,
Растопырив для верности пальцы,
Начал лёд в полынье будоражить.
И, войдя в состояние ража,
Под рефрены собачьего лая,
Замер с видом неандертальца
Ожидая желанной победы...
Щука вынырнула перед харей
Измождённого холодом деда,
И шаляпинским басом спросила:
Почему на карачках ты, старец?
Неужели нечистая сила
Разум не оставляет в покое?
- Ах, ты, рыба моя дорогая!
Разум в тяжком похмелье на кой мне -
Отвечал селянин ей, моргая
Поволокой подёрнутым оком.
- Мне бы выпить, да жонка жестока -
Под замком держит брагу в чулане.
Простерев к рыбе грязные длани,
Умолял щуку просьбу исполнить.
- Полно плакаться, дедушка, полно,
Не печалься, ступай себе с миром...
...Где шатался ты, пьяница, ирод?! -
Вопрошала с издёвкой бабёнка
В оренбургском платке и дублёнке.
Не признал в ней супруги законной
Павший ниц в ноги паве дедуля.
Не землянку, а терем с балконом
Увидал мужичок на пригорке .
А под носом опухшим - две дули.
Зарыдал безутешно и горько.
...Входи к ней в дом слоном-не мышью
Ей не в глаза смотри-на грудь
Прочти одно четверостишье
И про стихи свои забудь
Поменьше рифм, побольше баек
Сработал чтобы кекса план
Веди себя с ней как прозаик
Как настоящий графоман...(Кекс)
......
Кому то Муза греет ложе
Плетет венок из листьев дуба
А я, видать не вышел рожей
Ну или тем, что холит Дзюба
Кого то нежно приобнимет
Губой потрется о щеку
А мне на паперти не кинет
Хоть завалящую строку
Но, я ведь гордый, я не стану
Молить о чем то эту стерву
Возьму за сиську как путану
И миль пардон роди шедевру
И будут слезы умиленья
И крики Браво! Бис! Шарман!
И горький привкус сожаленья
Что , я всего лишь -графоман
На окраине села, среди веток сирени
Проживала лирически скроенной дама.
Очень часто страдая от поэзий в мигрени,
Углублялась она в глубь куплетов Хайяма.
Ей не чужды был Байрон и, где-то Петрарка.
И Сергея Есенина искренний пыл.
Но случилось как надо - под осень, не жарко.
По соседству поэт был - её полюбил?
Все восторги абстракций и память о лете,
Кутерьма от страданий в её голове.
Пробуждали томление в соседе-поэте
Хоть и мыслил он трезво о даме в Москве.
Что такое Хайям, знал поэт понаслышке.
Часто бредил Барковым и Жильбером Беко,
И Ги Де Мопассаном с его прозою в Пышке.
И, конечно, всё таинства знал о Клико.
Романтически стройной, восторженно-пылкой.
Так считал он, имея соседку вблизи.
Но поэт небезгрешен и часто с бутылкой
Прозябал в своих мыслях при местной грязи.
Огонёк у соседки в просторном оконце
Озарял его чувства и трепет в груди.
Неужели оно!? Луч и света и солнца!?
Искромётность улыбки ,как с уст леди Ди!?
Часто бюст её скромный меж фиалок с геранью
Возникал ненадолго, подоконник поправ.
И тогда брал поэт в искушении дланью
С чувством неги и страсти перо при свечах.
Он себя ненавидел за скромные рифмы,
За бесчинство и шум от Пегаса подков..
Закипела в лице его кровь, с нею лимфа..
Что Шекспир!? Пустота! Кто велик, так- Барков!!